Утро. В открытое окно льется пряный запах цветущих каштанов, ночью шел дождь, прошуршали шины автомобиля на мостовой, свежий ветер с моря треплет занавеску, слышно пение и глухие удары в бубен, плыву в теплой дреме…
Совпадения, в жизни одни совпадения, если что-то утром случилось, то вечером повторится вновь. Бывает, встретишь утром приятеля, которого ты не видел несколько лет, а вечером встретишь другого. Думаешь, вот совпадение. Но, может, на самом деле ничего необычного не происходит, просто ты проецируешь будущее, и тот другой, или та другая уже существуют в твоем сознании. А потом, когда они неожиданно появляются, ты думаешь, вот - чудо! А это просто закон жизни и все, все повторяется, но только качество не повторяется, случается уже все по-другому.
Например, ты встречаешься с девчонкой, стихи ей там рассказываешь и все такое, иногда за грудь держишь, слышишь, как у нее хлюпает внутри душа, и думаешь вот, она моя, но пока ты так думаешь, твой друг приходит и просто берет ее, берет легко и без всякого триндежа. В другой раз ты уже думаешь, нет, не отдам, и забываешь про всякую романтику, но только вновь появляется твой вкрадчивый друг. И пока ты идешь затариться веселином, он вновь ее берет, но уже сказками, и всякой романтической чепухой. Нет, - думаешь – все, теперь все будет по-другому, но только тебе почему-то уже совсем все по барабану. Тебе уже все равно, и нет уже тихого друга, точнее он есть, но он не ворует, того, что вовсе не твое. Потому что тебе это даром не надо. Попробуй тут разберись, почему так, почему все не так. Новое качество все меняет, все блин растирает в ошметки, и река все та же. А только зачем тебе та же река, если в тебе уже что-то умерло, или что-то в тебе родилось. И даже когда звонят и просят те другие, кто когда-то любил тебя, тебе все равно, потому что внутри что-то сгорело, что-то закончилось. Попробуй тут разберись, в чем смысл этого фантастического бытия.
Утро. Вновь заблеяли кришнаиты в своих оранжевых одеждах…
Стук в дверь, пришел Боб, розовощекий сангвиник и клептоман, вот он идет ко мне, катится, колобок в сто кг, такой себе колбочек, лицо в пятнах истерики, совсем запыхался, глаза округлились, - точно как у совы.
- Слушай,- говорит он - она свистнула мои документы, деньги, устроила в квартире такое! И теперь звонит и говорит, что я ей должен тысячу баксов!
Спросонья я ничего не пойму.
- Кто она, да объясни ты толком, что стряслось.
- Люда, Люда меня кинула…
- А причем же здесь Люда.
- Да мы уже два месяца живем вместе.
– Боб, такой скрытный. Люда, беличьи лапки, мастер спорта по гимнастике, вот тебе и Сова.
- Так она же с Пивоваром встречается.
- Уже нет.
Боб то встанет, то вновь садится, кресло под ним трещит, этому креслу лет сто, наверное.
- Слушай, пересядь на кровать, я и так задолжал за номер, не хватало еще, чтобы заставили еще платить за мебель.
Схватил графин, хлещет из него воду.
- Тысячу баксов, представляешь, за то, что я покупал ей шмотки, трусы, кормил, трахал ее, нет, ты представляешь, Артем?! Пес с ней! Но у меня нет сейчас этих денег, а завтра лететь в Алма-Ату, к Толомушу, а у меня нет паспорта.
Боб всегда сопровождает Отто в Казахстан, у каждого из нас свои маршруты, у меня Прибалтика и Питер, у Феликса - Москва. Сильверу постоянно нужен новый адъютант – его это возвеличивает.
- Да сядь ты, успокойся, - я еще с трудом понимаю, что там с ним стряслось.
Смешно, он прагматик, но тетки его имеют по полной программе, даром, что ездит с Джоном на экскурсии. Так часто бывает, один отвязывается, другой снимает на камеру, свою внутреннюю камеру, снимает, свидетельствует, подсматривает, соглядатствует, потому что самому отваги не хватает, не хватает храбрости, дерзости. Так всегда парами и ходят, один делает, другой подсматривает. У девчонок, тоже так. Одну снимают, другая завидует, плачет в кулачок. Но иногда та, что похуже, раздевается сразу, а надушенная мамина доця надменничает, а потом терзается ночами в холодной постели.
Да, Боб хоть и умеет пердеть лучше наших гансов, но тетки его имеют, слишком доверяется, хотя Беличьи лапки, конечно, еще та киска, успевает и нашим и вашим, со всех бабульки качает.
Мне она тоже закрадывалась в сон этой своей бархатистой улыбочкой, девичьей высокой грудью, мастер спорта по гимнастике, по художественной, - тут такие пируэты в голову приходить будут.
Пока мы идем к нему на квартиру, я вдруг вспоминаю, что сегодня день моего рождения, и мне становится от этого легко и весело. Я просто шалею, прыгаю на своих мягких пушистых лапах, и всем улыбаюсь. День рождения! Все тебе говорят хорошие слова, дарят подарки…
Мы идем по Дерибасовской. И мне кажется, что весь мир улыбается. Сердце мое улыбается. Я свечусь. Я это чувствую, я чувствую, как энергия плещется из меня через край, чаша моей души изливается. Я еще не нюхал, не глотал дым сигарет, заряженных веселящим духом весенних наитий, но я уже пьян. Сегодня я пьян от любви. Боб что-то бормочет, мы остановились возле киоска, покупаем по банке пива Becks, пиво легкое, пенистое, голова после него становится светлой и легкой, легкая пенистая волна накатывает в сердце мое. Отцветают каштаны, цветут акации и пионы. Вот бы посмотреть на себя через пятьдесят лет. О чем я буду думать, и буду ли я думать вообще, или мое сознание распадется на миллиарды светящихся атомов, - и это будет настоящий экстаз.
На Боба тяжело смотреть, и чего они все ко мне ходят. «
« Ах, да почему он меня не хочет». «Ах, почему я с ней не могу».
Вскоре мы приходим к нему на квартиру, окна выходят во двор, здесь тихо, сумрачно, листва деревьев затеняет все окна, и от прошедшего ночью дождя в воздухе стоит запах свежести, остро пахнут цветущие акации.
В квартире разгром. Обои подраны отверткой, или ножом, не поймешь, длинные полосы идут сверху вниз, будто от когтей какой-то дикой тигрицы, в общем, полный звиздец. Порезана обивка на креслах, разбито трюмо, осколки зеркала валяются по всей комнате. Его новые английские туфли, супермодные, с острыми носками торчат из унитаза. Галстуки, которые он собирал с такой любовью, галстуки от Армани, Кардена, порезаны ножницами, порваны фотографии, их кусочки валяются на кухне, в воздухе летает пух от порванных подушек, - это надо все видеть. Боб совсем скис. Стоит, вылупился на все это.
– Ты что, хотел ей устроить свинг? - говорю я первое, что приходит мне в голову.
- Ну, сказал ей, давай поживем пару недель отдельно. Обещал снять ей квартиру. Бабки давать. Но ведь это же нормально, Артем. Предложил, как человек, просто отдохнуть немного друг от друга, переключиться.
- Да, ты ее переключил, переключатель! - у нее, видимо, все пробки перегорели. Хорошо, что не спалила здесь все.
- Блин, что же мне делать, подскажи, - кажется, что сейчас он расплачется.
- Да, видать, она непростая штучка.
- У-у… - начинает завывать Сова, раскачиваясь из стороны в сторону, и обхватив голову руками.
Я хватаю его за грудки, встряхиваю, вкладывая всю силу, чтобы встряхнуть такого кабана, нужно гири год поднимать.
- Успокойся, - говорю я. Позвони ей!
- Позвонить? А что я ей скажу.
- Скажешь, что деньги отдашь сегодня.
- Но у меня нет таких денег. Где я их возьму?
- Я найду. Звони, и договаривайся.
Пока он звонит я выхожу на балкон, - он снимает квартиру в центре города, и двор здесь, как колодец, темный и сырой, но на булыжнике растут несколько акаций, их кряжистые мощные стволы взмывают в небо, они все покрыты кипящими белыми гроздьями цвета, сперма на губах весны, птицы верещат, как сумасшедшие.
- Договорился на четыре, сегодня - его еще трусит.
- Отлично, у нас еще уйма времени.
- Ты ей деньги, - она тебе документы, я правильно понимаю.
- Да, и еще у нее моя куртка, новенькая, купил специально для поездки, лайка, тоненькая. - Он вновь начинает подвывать.
- Водка есть?
- Посмотри в морозилке.
Я наливаю ему в стакан почти до краев, водка льется медленно, как расплавленное стекло, себе наливаю в рюмку. Он по-прежнему в трансе, качается и воет: «Что я ей сделал? За что, за что?»
- Пей сразу – говорю я ему, протягивая стакан.
Он опрокидывает стакан и проглатывает содержимое в два глотка, кривится, утирает рот рукой, потом сплевывает, вскоре он валится на диван, и лежит так раскинув руки, - ситуация, думаю…
Истеричка, думает не голова, а другое, с такими надо быть всегда начеку.
- Слушай, поехали к Отто, я займу у него.
- Артем, тысячу баксов…
- Ты меня не понял, сделаем «куклу». У нее сейчас мозги набекрень, вряд ли заметит. Ты говоришь, она взяла твою сумку, значит, вещи сложит в нее, но главное документы, хрен с ними с вещами, твоей курточкой, - главное документы.
Боб начинает стонать, он хватается за сердце.
- Да соберись ты, - говорю я ему – хватит скулить. Лицо его покрылось красными пятнами. Я наливаю ему еще стакан.
- Пей. Тебе главное выхватить у нее документы. Деньги не отдавай, пока она тебе не покажет документы, потом протяни деньги, и пока она их будет пересчитывать, хватай документы, сумку и дуй оттуда.
Он тупо смотрит на меня. Глаза точно как у совы, голова большая круглая, еще эта стрижка под ноль с чубчиком.
- А потом что!?
- А потом что?! Потом беги, драпать потом надо, вот что. Беги, куда глаза глядят. И забудь эту дуру. Забудь.
- Там еще две рубашки Хьюго, и курточка кожаная, - он всхлипывает.
Ну что ему объяснять. Почему люди такие доверчивые и тупые. Вот и этот еще на что-то надеется.
- Ты что идиот, или претворяешься. Тебе что хочется жить вот с этим.
Еще утро, часов одиннадцать, окна квартиры выходят на восток, на окнах нет штор, одни тюлевые занавески до подоконника.
Солнце жарким потоком заливает комнату, от чего разгром кажется еще более невероятным, на стене напротив что-то написано, я подхожу ближе, чтобы рассмотреть, от этого можно рехнуться.
«Я тебя любила, а ты любил себя в себе».
Боб медленно, шевеля губами читает надпись, потом наливает себе еще стопку, глаза у него начинают блестеть. Кажется, он готов.
- Я ей устрою, я ей покажу.
Он пытается еще что-то добавить, но у него выходит только сдавленный сип.
- Тише, тише охолонь, надо быть осмотрительным, мало ли что она еще выкинет.
Он меня не слышит, завелся, пошел в туалет, что-то там возится, ругается.
В окно льется солнце. Стучит, стучит мое сердце, заливаются пением сумасшедшие птицы, на сердце тоска нежность и нега. Как хорошо быть молодым, когда еще все впереди, когда еще все живы, и многие тебя любят, и ты еще многое хочешь, и, кажется, еще можешь все, можешь пройти через любые стены, пройти через любые преграды, ты можешь еще сдвинуть горы, и ты так жаждешь любви, и чаша твоя не переполнится, и ничто не может утолить твоего голода, потому что это вне тебя, это то, что сильнее, это то, что сильнее, то, что есть суть, смысл, цель, и закон всего, и что-то ждет тебя впереди, какая-то новая встреча в предназначенном пространстве, в предназначенное время. «Тебя ждет твоя белочка, которая сидит в норке грызет орешки, а ты катишься по лесу, как колобок, а белочка тебя хвать, и зубками тебя хвать и кусает тебя кусает, но раскусить не может, потому что ты не орешек, а колобок из воска, и зубки ее застревают, и зубки ее ломаются, и застревают, и ломаются, и ничего она не может с тобой поделать, потому что ты колобок».
Эту сказку про колобка рассказывает мне Сова, это его сказка, это его быль, он ее не придумал, он ее уже пережил, он говорит мне это, вернувшись из туалета, где он чистил свои новые туфли, изготовленные в благословенной стране Англия. Он мне все это говорит, но я его не слушаю, во мне начинает просыпаться энергия моего рождения, я чувствую, что я сейчас я могу сдвинуть горы, я могу повернуть реки, я могу смело посмотреть себе в лицо, и честно сказать, кто же я есть на самом деле.
«Чего ты хочешь, чего ты хочешь?» - спрашивала она меня, и светлые глаза ее темнели, и рука ее дрожала в моей руке… «Чего ты хочешь. Чего ты хочешь?»
- Я хочу написать книгу.
- Я поеду домой, - стоит, напряжена.
Подойди, обними ее, почувствуй гранатовый вкус ее губ, почувствуй, как они поддаются, сладостно раскрываются… почувствуй на щеке ее горячее дыхание, почувствуй запах ее влажных волос, почувствуй на груди биение ее сердца, тук-тук, тук-тук… Ты слышишь, как стучит ее сердце. Почувствуй биение ее жизни, почувствуй цвет ее дыхания, ее запах, ее цвет, ее ритм, ее вкус. Просто подойди, - и обними ее, она хочет, она ждет этого.
«Я тебя принимаю любого. Я тебя принимаю любого», - часто повторяла она.
Разве тебе этого мало? А потом, потом, ты крутишься волчком, и стонешь по ночам в своей холодной постели, и бросаешься на стену, и рвешь на части душу свою, покупая других, одну, вторую, третью, сотую. Почему так? Кто даст ответ? Нет ответа.
И еще ты потом звонишь ей и вздрагиваешь, и молчишь, если тот, другой поднимает трубку, и ты молчишь и все, прислушиваясь к гулким ударам сердца, вспоминая, как дрожала её рука в твоей, маленькая легкая потная ладошка. Ребенок. Дети. Мы все дети. «Я тебя принимаю любого». Разве можно в это поверить.
Вечером мы идем с Совой на стрелку. Он напряжен как кочерга, желваки бегают по щекам, подбородок вперед. Подходим к остановке возле пушки на Черняховского, недалеко от градусника. Она уже там. Маленькая такая блондиночка, лет двадцать, не больше, лицо нежное, как у ангела. Я иду к остановке, смешиваюсь с толпой. Отвернулся, впрочем, она меня не заметила. Смотрю, как к ней подходит Сова, слов не слышно, но понятно и так, что разговор не очень приятный. Как мы и договорились, он протягивает ей куклу, кажется, эта глупышка положила документы в сумку, которая у нее между ног, так и есть началось! Боб хватает сумку, разворачивается, чтобы бежать, но она успевает запрыгнуть ему на гаргоши, и начинает орать истерическим воплем: «Помогите, грабят, грабят! Помогите!»
Это просто надо видеть. Здоровый, краснощекий, круглолицый бугай с расширенными от ужаса и удивления глазами, крутится вокруг себя, и не может вымолвить не слова, потому что она ему так горло сжала, и эта белка, сумасшедшая, которая взгромоздилась ему прямо на голову, и верещит: “Помогите, помогите!”
Далее все происходит, как во сне: к ним подскакивают какие-то чудаки, Боба крутят, заламывают руки, я слышу, как он восклицает: «Это мои вещи, там мои документы, она сумасшедшая, она сумасшедшая!». Конечно же, вскоре появляется милиция, и все уже предвкушают бесплатный цирк. Но неожиданно она садится на корточки. Даже не садится, а буквально падает, и начинает рыдать взахлеб, это происходит именно тогда, когда долговязый прыщавый мент, обследуя содержание украденной сумки, вдруг находит там все его документы, и только мужские вещи.
Она рыдает. Она не может остановиться, ее прорвало, с ней настоящая истерика.
- Да они просто поругались,- говорю я ему - живут вместе, испугала, мол, документы заберет.
- А ты кто такой? - резко поворачивается он в мою сторону.
Продолговатое лицо его бесцветно и протокольно, как картонная папка.
- Мы работаем вместе.
- Документ?- прыщавое лицо его излучает власть и надменность.
- Слушай, оставь ты их, не видишь, драма, - я незаметно вкладываю ему в руку десять зеленых, он притихает, и у нас появляется шанс улизнуть.
Мы уходим, оставив толпу зевак в недоумении.
Боб обнимает ее за плечи. Она всхлипывает, сопли текут у нее из носа, как у маленькой девочки, он обнимает ее за плечи, утешает. «Ну, все, ну все успокойся».
- Слушай, - бросает он мне вполоборота. – Я, пожалуй, тут сам разберусь.
- Да, конечно, конечно, - отвечаю я.
- Только ты не рассказывай, - говорит мне она, глаза у нее, как у кролика альбиноса, розово-синие.
-Заметано.
Стоит, шмыгает носом, виновато улыбается, как ребенок. А этот увалень обнимает ее за плечи, осторожно прижимает свое сокровище!
Вскоре я уже возвращаюсь к себе в номер «Пассажа». Платаны отбрасывают узорчатую тень на брусчатку. На разноцветных зданиях весло играет солнце. Красивые дома вокруг стремятся в небо своей выпуклой ребристой упругостью, раскрашенной в охру, киноварь, беж, оттенки желтого. Кто-то их строил для себя, строил еще сто лет назад. Над головой парит золотой Ангел, который я привез в город год назад.
И я чувствую, как вновь раскрывается мое сердце. Я чувствую, как вновь любовь города наполняет меня до самых кончиков пальцев. Города, который так бережно хранит меня в мире вот уже столько лет, и я припоминаю свои ночные прогулки в совершенно незнакомых мне переулках, и встречи с совершенно незнакомыми мне женщинами, с которыми так необычно просыпаться в совершенно незнакомых местах. И в этот мой новый день рождения я понимаю, что только здесь я чувствую себя всегда таким взрослым и сильным. Почему. Не знаю. Сейчас весна. Май месяц, цветут акации, вспыхнули свечи каштанов, отцветает сирень, по ночам, особенно после коротких, ярких ливней бродит сладостный, горячечный дух, вчера я ночевал на Соборке, так заигрался, что провел там всю ночь, было немного денег, собрал вокруг себя толпу, поил их, кормил. Валентин, шахматист-фанатик под утро, дурак, мне руки целовал. Под утро я так устал, что прикорнул там на лавочке. И помню эти первые лучи солнца сквозь листву каштанов, и тишину, только слышно, как капает роса с деревьев, да где-то проедет первая машина, шурша шинами по влажному асфальту, а потом я шел по Ласточкина к морю, по направлению к Оперному, сколько времени было, не помню, но в какой-то момент, вдруг из-за склона внизу начало вставать солнце и все вокруг стало тонуть в таком ослепительном ярком блеске, радужными тонами начали расцвечиваться фасады зданий, и это все и дома, и пустые улицы, еще влажные от росы и тумана, море, блещущее в дали, солнце, утренняя нега, эта усталость в ногах, эта легкость на сердце, все во мне раскрылось в один радостный возглас: "Солнце моё, возлюбленная моя, Ура-а-а!!"