18. ДРУГ
Артём сидел у Шуберта на кровати и плакал. Шуберт невнятно что-то говорил. Вообще поэт умел находить слова, чтобы успокоить кого-то, но Шашкин так сильно надрывался, что растерялся бы даже самый опытный знаток человеческих душ.
– Она покинула меня… покинула меня…
– Так бывает, – тихо ответил Шуберт, – я сам знал невзаимные чувства, зато теперь у меня… – он осёкся и прикусил язык.
– Шуберт, – Артём поднял заплаканное лицо и посмотрел на друга, – я даже начал писать стихи. Раньше я приходил просто так в поэтический клуб, хоть и выходил на сцену. Но мне хотелось в прозе рассказать о своей нелёгкой жизни. Хоть у вас и не признают прозу, но мне всё равно хотелось быть воспринятым. А теперь… теперь стихи сами льются, как слёзы, из моего разбитого сердца. Да, я сам виноват! Но сердце моё разбито. Хочешь послушать мои стихи, мой милый друг?
– Очень!
– Так слушай! – и Артём прочёл:
– Всё в мире знает боль бессилья,
И даже в звёздной тишине
Луна прикладывает силу,
Чтоб осветить поток теней.
Нам только кажется, что лёгким
С рожденья дан ей этот путь.
О нет! Она под утро блёкнет,
Теряя горько свою суть.
Ей ничего не надо утром,
Её удел – ночной покров,
И осыпается вновь пудра
С туманных белых лепестков.
А мне и утро стало ночью,
Мой белый ангел улетел,
И стала вдруг земля непрочной
От сотни тысяч диких стрел.
Я слёзы горестно роняю,
Я виноват, я виноват,
Но всё же с болью понимаю:
Нельзя ошибки искупать.
Но пусть закон такой порвётся!
Готов я сделать в мире всё,
Лишь только б снова пело солнце,
Глядя в усталое лицо.
О, как мне сделать, чтобы ангел
Любил меня, не оставлял?
Ты мне и солнце, ты и факел,
Ты мне и роза, и кинжал.
Шуберт смотрел во все глаза на Артёма, который, закончив читать, горестно вздохнул.
– Потрясающе! – восторженно прошептал ошеломлённый Шуберт. – Я и не знал, что ты можешь так писать!
– Я сам многого не знал о себе до этого дня… – снова вздохнул Шашкин. – Почитай и ты мне, о мой юный лирик!
Шуберт прочёл:
– Когда-то горевал я от любви
И плакал, плакал втихомолку,
Но знал и верил: впереди
Вновь будет белая полоска.
Я ждал и верил в чудеса,
И чудеса явились сами,
Как на траве густой роса,
Что точит, точит, точит камень.
Всё будет, знаю, хорошо,
С мечтой ты только не расстанься,
Мечту закинь через плечо
И верь, и верь, что будет счастье.
– Шуберт, я пойду к ней! – вдруг произнёс Артём, утирая слёзы.
– Но Артём, ведь она…
– Будь что будет! – и Шашкин направился к выходу.
Он позвонил в дверь той, по которой так страдал, но открыла Маша.
– Здравствуй, Маша!
– Ты с какой целью явился?
– Я хотел хоть одним глазком взглянуть на твою сестру!
– С какой целью? – вновь сухо спросила девушка.
– Я люблю её! Не прогоняй меня, Маша! Дай мне увидеть её!
– Ты меня просишь, чтобы я позволила тебе преследовать мою сестру? Ты меня плохо знаешь. Сейчас же ты спустишься вниз, выйдешь из подъезда и пойдёшь своей дорогой.
– Мне некуда идти! – надрывно воскликнул рыдающий юноша, и вдруг Маше стало его жаль.
– Ладно… её сейчас нет дома. Проходи.
Артём тихо вошёл в квартиру, всхлипывая на каждом шагу.
– Я написал ей стихи… – и он прочёл Маше тот самый стих, который читал Шуберту.
– Вот уж не думала, что ты даже меня удивишь, – задумчиво покачала головой Маша. – Ты начинаешь расти в моих глазах.
– Нужно же, нужно же хоть какое утешение несчастному человеку!
– В этом ты, пожалуй, прав. Вика любит говорить, что вредно что-то держать в себе. В этом я не могу с ней не согласиться.
Вдруг Артём встал на колени перед Машей и прошептал:
– Не оставляй меня, пожалуйста! Мне так нужен друг! Мне так одиноко в этом мире! Пусть ты часто негодуешь на меня – но разве это что-то значит в сравнении со вселенским одиночеством, которое поселилось в моей душе?
– Хорошо, не оставлю, только поднимись с колен и помой руки. Сейчас будем обедать.
И Артём тихо и послушно побрёл в ванную, пока Маша накрывала на стол. Это был их совместный обед, и обед прошёл достаточно мирно.