Часть II
1. ПОЭТИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР
Дело было в Москве, вернее, в одной из московских квартир. Худощавый молоденький паренёк с каштановыми волосами чуть ниже плеч сидел за столом, покачиваясь на стуле, и резал лук. Напротив него сидел и чистил картошку мускулистый короткостриженый мужчина лет на пять старше, со светло-русыми волосами и твёрдым взглядом, то и дело отрывая глаза от работы и глядя на это «чудо в перьях».
– Ну что ты расшатался? Упадёшь, порежешься.
– Нет-нет, не порежусь, – рассеянно, но чуть-чуть обидчиво отозвался паренёк.
– О чём ты всё думаешь? – мужик отложил картошку.
– Рябчиков, ты пойдёшь со мной на поэтический вечер?
– Очередную муру слушать?
– Какую такую муру? – милейшее создание приподняло брови.
– Не о тебе я, конечно! О других!
– Да какая тебе разница? Ты пойдёшь меня слушать, – очаровательное существо улыбнулось самой обезоруживающей улыбкой, и мужик сам не смог не улыбнуться, но тут же поспешил вновь принять сердитый вид.
– Я что, должен из-за тебя целый час какую-то лабуду слушать?
– Ну как хочешь, – парнишка встал из-за стола, думая уйти из кухни, но вместо этого стал ходить взад-вперёд, на ходу режа лук и кроша кусочки на пол.
– Ты что творишь?!! – закричал Рябчиков, но в его крике скорее была не злость, а ужас. – Кто убирать будет?
– Ой, я что, не в миску режу? – «чудо в перьях» улыбнулось самой виноватой улыбкой в мире.
«Чудо в перьях» – это был молоденький поэт, взявший себе псевдоним Шуберт, сам не зная почему. Ведь он даже не был знаком с творчеством композитора. Видать, просто фамилия понравилась.
– Веник и совок в ванной, – прозвучал голос Рябчикова, не предполагающий никаких ответов, тем более начинающихся с «но».
Шуберт глубоко вздохнул, причём вздох шёл из самых глубин груди, и мечтательно побрёл в ванную. Десять минут он провёл перед зеркалом, другие десять минут – читая состав зубной пасты и какого-то порошка, лишь бы оттянуть время. И вдруг в ванную вошёл раздражённый Рябчиков и – о чудо! – сам взял веник с совком и сам убрал луковые останки. Решил, что так будет быстрее, ведь Шуберта пришлось бы ещё десять лет ждать.
– Ты просто прелесть, – улыбнулся освобождённый от тягостной каторжной работы юноша. – Как мне благодарить тебя?
– Не приставай ко мне со своим поэтическим вечером и дорежь лук в миску. В миску, я сказал, в миску!
– Хорошо, в миску так в миску, но насчёт поэтического вечера ты погорячился. Тебе придётся пойти туда, – и «ангельское создание» улыбнулось самой коварнейшей из улыбок.
– О-о-о! – взвыл Рябчиков. – Я пойду, только бы отвязаться от тебя!
Шуберт бросился на шею своему вечно недовольному другу, а тот ещё более нервно завопил:
– Да осторожнее ты! Хоть бы нож положил! Ты же меня зарежешь.
Шуберт отошёл в сторону, невозмутимо положил нож и тихо проговорил:
– Не зарежу.
Вдруг на кухню вошла Наташа, невеста Рябчикова, и вздохнула. С того момента, как Рябчиков сдружился с Шубертом, он почти перестал замечать невесту, весь поглощённый заботами о непутёвом дружке.
– Рябчиков, можно тебя на минутку? – сдержанно произнесла Наташа.
– Конечно, – жених широко улыбнулся и вышел, а Шуберт даже не заметил их ухода.
Крепко взяв за руку Рябчикова, девушка отвела его в комнату и посадила в кресло, а сама встала напротив.
– Рябчиков, скажи, сколько это будет продолжаться? Ты на ком собираешься жениться – на мне или на этом твоём Шуберте?
– На тебе, конечно. Что за вопросы?
– Я представляю, что начнётся, когда мы поженимся. Ты этого Шуберта захочешь усыновить! Он тебе стал как ребёнок.
– Нет, Наташа, он мне не ребёнок, он мне верный друг, – не теряя самообладания, ответил Рябчиков. – Ты говоришь, я мало внимания тебе уделяю? Да, ты права, я сам сознаю это. Я приму все меры, чтобы исправить ситуацию. Но только с тебя одно условие: не препятствуй моему общению с Шубертом.
– На что он тебе сдался?
– Наташа, – сдержанно-спокойно, силясь не взорваться, процедил Рябчиков, – если ты чего-то не понимаешь, то и не задавай вопросы, всё равно не поймёшь, если я буду что-то объяснять.
– Если ты не считаешь меня окончательной дурой, то объясни всё-таки.
– Ну хорошо, – Рябчиков провёл рукой по лбу, встал и взял Наташу за руки. – Знаешь, что привлекло меня в Шуберте? То, что в нём есть всё то, чего не хватает во мне. Это для меня непреодолимый магнит, и с того дня, как я узнал его, я о лучшем друге, чем он, и не мечтаю.
Наташа смотрела во все округлившиеся глаза на своего такого мужественного жениха, который в этот момент был весь исполнен сентиментальностью, и вдруг хихикнула.
– Ну дела! Ладно, дружи со своим Шубертом, но и про меня не забывай.
– Ну как же я могу забыть про тебя? Я люблю тебя, и всё у нас хорошо! – Рябчиков заключил девушку в объятия, крепко поцеловал и отправился на кухню с чувством выполненного долга и с чувством другого, ещё только предстоящего долга.
– Что такое? – Рябчиков замер, как скала, видя сидящего на полу и рыдающего Шуберта.
– Я палец порезал! – всхлипывал молодой поэт.
– Не велика беда! – Рябчиков стремительно подошёл к аптечке, достал перекись, поднял с пола Шуберта, как тряпичную куклу (Шуберт очень обмяк), открыл кран с водой, подставил под струю палец Шуберта и принялся обрабатывать его рану. Потом он аккуратно перевязал контуженый палец друга.
На кухню, смеясь, вошла Наташа и с устало-безучастной иронией обратилась к Шуберту:
– Скажи, Шуберт, а как ты жил, пока с Рябчиковым не познакомился?
– Сам не знаю… – растерянно пожал плечами паренёк.
А на следующий день юное дарование затащило-таки Рябчикова на поэтический вечер. Пока выступали другие, Рябчиков сидел за столом и зевал, но только его друг изящно поднялся на сцену, как скучающий сразу воодушевился. Десять минут Шуберт раскланивался и только потом начал:
Моя жизнь как железо,
Как потёртая сталь.
Всюду боль и порезы,
Никому меня не жаль.
Никому не жаль поэта,
А поэт разбился в кровь,
Он читает вам куплеты
Про несчастную любовь.
Я любил её, как можно,
Я дарил ей все цветы,
Но меня неосторожно
Засмеяли все коты.
Я тогда поднялся с ними,
С ними выл я на луну.
Никого так не любили,
Как я девушку мою.
Шуберт с блаженной улыбкой взглянул на зал, но никто не аплодировал, все попивали себе крепкие напитки. А кто-то, сидящий за ближайшим столиком, очень громко сказал:
– Так может написать любой школьник.
Шуберт едва не рухнул, у него потемнело в глазах, но он внезапно нашёлся, громко чихнул и убежал.
– Каждый школьник, говоришь? – недовольно поднялся Рябчиков, подходя к обидчику. – А ты сам так написал бы? Держу пари, что нет. И вообще, кто дал тебе право так неуважительно высказываться о начинающем поэте, который пришёл сюда, чтобы выступить? У тебя есть хоть малейшие нормы приличия?
Ошеломлённый обидчик затрясся, видя, что с каждым словом Рябчиков всё ближе и зловещее надвигался на него, наскоро извинился и быстро убежал, опасаясь потерять оставшиеся зубы. Рябчиков плюнул и пошёл разыскивать несчастного обиженного. Он нашёл его в самой отдалённой комнате. Шуберт сидел на корточках и в голос рыдал. Рябчиков подошёл к нему и поднял, как мочалку. Шуберт припал к нему на грудь, ещё сильнее сотрясаясь от рыданий.
– Ну перестань… – уговаривал его Рябчиков. – Тебя что, первый раз критиковали, что ли?
– Да в те разы как-то попроще было, – невнятно, захлёбываясь слезами и ежесекундно всхлипывая, ответил Шуберт.
Рябчиков сжимал друга в объятиях и гладил по голове, мягко, но решительно говоря:
– Ты не должен раскисать из-за всякой ерунды. Подумаешь, поругали немножко. А знаешь, как великих поэтов ругали в своё время? Так что же теперь, идти топиться, что ли? Да ты вытри глаза, совсем мокрый! Ты должен писать дальше и не бояться читать. Помни, что у тебя всегда есть надёжная поддержка. Если даже весь мир будет против тебя, я никогда тебя не оставлю.
На секунду Шуберт перестал рыдать, посмотрел заплаканными глазами на своего защитника и едва слышно проговорил:
– Правда?
– Правда.
И Шуберт снова бросился на шею другу, рыдая ещё сильнее, так что Рябчикову пришлось разыскивать ещё один платок. Но где-то через пару часов они уже сидели у Наташи и ели приготовленный ею ужин. Так и прошёл долгожданный поэтический вечер, о котором Шуберт так мечтал.