«Венком певца, венком героя чело украшено твое»
Денис Давыдов был одним из самых популярных людей своего времени. Его любили, им восхищались. Хотя он и родился в XVIII веке, в поэзии его в полной мере развернулся XIX-й. Такого до Дениса Давыдова не было: пусть его гусары немного опереточные, но в стихах полностью соблюдено требование, сформулированное полтора века спустя Пастернаком: «...ни единой долькой не отступаться от лица, но быть живым, живым и только, живым и только – до конца».
Ради Бога, трубку дай!
Ставь бутылки перед нами!
Всех наездников сзывай
С закрученными усами!
Чтобы хором здесь гремел
Эскадрон гусар летучих;
Чтоб до неба возлетел
Я на их руках могучих:
Чтобы стены от УРА
И тряслись и трепетали!
Лучше б в поле закричали...
Но другие горло драли:
«И до нас придет пора!»
Бурцов, брат! Что за раздолье!
Пунш жестокий!.. Хор гремит!
Бурцов, пью твое здоровье:
Будь, гусар, век пьян и сыт!
Понтируй, как понтируешь,
Фланкируй , как фланкируешь;
В мирных днях не унывай
И в боях качай – валяй!
Жизнь летит – не осрамися,
Не проспи ее полет.
Пей, люби да веселися!
Вот мой дружеский совет.
Как писал В. Н. Орлов: «Давыдов владел гусарским просторечием – легким, гибким, совершенно непринужденным поэтическим слогом, сохраняющим разнообразные оттенки живой разговорной речи».
За тебя на черта рад,
Наша матушка Россия!
Пусть французишки гнилые
К нам пожалуют назад!
Все это было новым, более того – неожиданным в тогдашней поэзии, как правило, возвышенной и строгой. В. Г. Белинский, совершенно беспощадный к талантливому Бенедиктову, у которого было многое из того, что присуще стихам Давыдова: и свободное использование просторечия в возвышенных стихах, и неистовый темперамент, – к Давыдову относился совершенно иначе.
«Давыдов, как поэт, решительно принадлежит к самым ярким светилам второй величины на небосклоне русской поэзии», – писал он в 1840 году. Там же В. Г. Белинский замечает: «Давыдов примечателен и как поэт, и как военный писатель, и как вообще литератор, и как воин – не только по примерной храбрости и какому-то рыцарскому одушевлению, но по таланту военачальничества, – и, наконец, он примечателен как человек, как характер. Он во всем этом знаменит, ибо во всем этом возвышается над уровнем посредственности и обыденности».
«Он был поэт в душе; для него жизнь была поэзиею, а поэзия – жизнью».
Поэта надо воспринимать в цельности.
Давыдов родился в старинной дворянской семье 16 июля 1784 года. Семья была связана узами родства с Раевскими, Каховскими, Ермоловыми и др. В девять лет он видел в доме отца великого Суворова: военные традиции были присущи семье. В детстве он прочитал карамзинский альманах «Аониды», но карамзинский сентиментализм был мало плодотворен для его поэзии.
При Павле I и А. М. Каховский, и А. П. Ермолов были сосланы, а отец Давыдова попал под суд по делу о беспорядках в полку, в результате чего их имение было конфисковано, и до 1801 года семья жила в лютой бедности.
Переворот, поставивший у власти Александра I, изменил судьбу семьи. Юного Дениса с трудом определяют в Кавалергардский полк (он был маленького роста, а кавалергарды – это тяжелая кавалерия).
Служба не препятствовала тесному общению с литераторами: С. Н. Мариным, А. В. Аргамаковым, Ф. И. Толстым, А. А. Шаховским. Потом они все разбредутся в разные стороны: одни станут членами общества «Беседа любителей русского слова», Давыдов – членом «Арзамаса».
В начале царствования Александра I Давыдов пишет ряд сатир, одна их которых, «Голова и Ноги», скоро стала знаменитой. Главная мысль сатиры – необходимость социальной гармонии, а у Давыдова Ноги говорят Голове:
Коль нами право ты имеешь управлять,
То мы имеем тож все право спотыкаться.
И можем иногда, споткнувшись, – как же быть? –
Твое могущество об камень расшибить!
(В некоторых вариантах не «могущество», а куда круче – «величество» – В.Р.)
Смысл этой басни всякий знает...
Не должно – цыц! – молчать: дурак – кто все болтает!
Многие его друзья осудили дерзость Давыдова. Так, Аргамаков писал: «...и Ноги заставляешь болтать нам вздор и ложь».
14 сентября 1804 года Д. В. Давыдов был выписан из кавалергардов в гусары (белорусский гусарский полк, стоявший в окрестностях Звенигородки в Киевской губернии). Причины перевода не вполне ясны.
Служба в Белорусском гусарском полку не была для Д. В. Давыдова обременительной. Люди начала века составили тот гусарский круг, в котором вращался и молодой Пушкин. Эстетизация удальства и буйства была сдвигом в шкале поэтических ценностей: поэтическим стало признаваться то, что выходило за пределы размеренности и регулярности. Отсюда и возникновение знаменитых посланий Бурцову, во многом определивших репутацию автора.
Друзья хлопочут о переводе Давыдова в гвардию, и 4 июля 1806 года он становится поручиком лейб-гвардии гусарского полка. Изо всех сил поэт стремится в действующую армию. В конце концов его определяют в адъютанты к П. И. Багратиону, и он 5 января 1807 года выезжает на театр военных действий. Вскоре он участвует в сражении при Прейсиш-Эйлау, навсегда оставшимся для него самым сильным впечатлением войны. «Широкий ураган смерти, все вдребезги ломавший и стиравший с лица земли все, что ни попадало под его сокрушительное дыхание». (Воспоминание о сражении при Прейсиш-Эйлау.)
С армией поэт проходит путь до Фридланда и в Тильзите наблюдает встречу Наполеона и Александра I. Вернувшись вместе с Багратионом в Россию, он несколько месяцев проводит в Москве, но в 1808 году начинается русско-шведская война, и Давыдов с разрешения Багратиона поступает в авангард Я. П. Кульнева, известного своей легендарной храбростью.
Поведай подвиги усатого героя,
О муза, расскажи, как Кульнев воевал,
Как он среди снегов в рубашке кочевал
И в финском колпаке являлся среди боя.
Пускай услышит свет
Причуды Кульнева и гром его побед...
Давыдов участвует в смелых вылазках Кульнева, в сложнейшем переходе по льду Ботнического залива. Но все представления его к награде безуспешны: для правительства Давыдов оставался неблагонадежным.
В 1809 году Давыдов опять находится при Багратионе и участвует в турецкой кампании. Когда Багратиона отставляют, Денис Васильевич снова в авангарде Кульнева. 22 мая 1810 года – сражение под Салистрией. Правительство вынуждено его наградить: он получает алмазные знаки ордена Св. Анны 2 степени и чин ротмистра. Но от дальнейшего служебного продвижения он отказывается из-за конфликта нового главнокомандующего графа Каменского с Н. Н. Раевским и П. А. Строгановым, которые были связаны с Давыдовым родственными и дружескими узами. «Человек, покровительствованный генералом Раевским, не может уже остаться на поприще брани, где господин Каменский прячется». (Из письма Д. Давыдова Н. Н. Раевскому.)
В 1811 году он возвращается не к Каменскому, а к «генералу своему», как пишет он в автобиографии, то есть к Багратиону в Житомир.
Стихи Давыдова 1810-х годов до какой-то степени исходят от «Анакреонтических песен» Г. Р. Державина. Но написаны они рукой, создавшей «бурцовский цикл», о котором Белинский говорил, что «в нем истинно русская душа – широкая, свежая, могучая, раскидистая… удалое разгулье, любовь к шумным пирам и веселой жизни», соединенные, по мысли критика, «с высокостью чувств, благородством в помыслах и жизни». Аллегорические персонажи предстают почти в басенном виде. Это уже новая поэзия, отходящая от классицизма, требующего определенности эмоционального колорита.
1812 год – переломный в биографии Давыдова. Он предложил план ведения партизанской борьбы, не одобренный многими военачальниками, но поддержанный Багратионом, а затем и Кутузовым. Интересно, что мы не находим у Давыдова стихов, помеченных 1812–1813 годами: ему было не до поэзии.
Все военные стихи создаются уже после, когда у поэта появился досуг, интеллектуальное общение. У него множество любовных стихов, но все они в этот период посвящены разным лицам, не всегда установленным.
Решительный вечер гусара
Сегодня вечером увижусь я с тобою –
Сегодня вечером решится жребий мой,
Сегодня получу желаемое мною –
Иль абшид на покой.
А завтра – черт возьми! – как зюзя натянуся;
На тройке ухарской стрелою полечу;
Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся
И пьяный в Петербург на пьянство прикачу.
Но если счастие назначено судьбою
Тому, кто целый век со счастьем незнаком,
Тогда... о, и тогда напьюсь свинья свиньею
И с радости пропью прогоны с кошельком.
Это стихотворение, по-видимому, относится к Елене Антоновне Злотницкой, которой поэт делал предложение, но отложил свадьбу из-за материальных проблем. За это время она вышла замуж за князя П. А. Голицына.
В мирное время гусары изменились, это вызвало неодобрение Дениса Васильевича, о чем свидетельствует его знаменитое стихотворение 1817 года.
Песня старого гусара
Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?
Деды, помню вас и я,
Испивающих ковшами
И сидящих вкруг огня
С красно-сизыми носами.
На затылке кивера,
Доломаны до колена,
Сабли, шашки у бедра.
И диваном – кипа сена.
Трубки черные в зубах.
Все безмолвны – дым гуляет
На закрученных висках
И усы перебегает.
Ни полслова... Дым столбом...
Ни полслова... Все мертвецки
Пьют – и, преклонясь челом,
Засыпают молодецки.
Но едва проглянет день,
Каждый по полю порхает,
Кивер зверски набекрень,
Ментик с вихрями играет.
Конь кипит под седоком,
Сабля свищет, враг валится...
Бой умолк – и вечерком
Снова ковшик шевелится.
А теперь что вижу? – Страх!
И гусары в модном свете,
В вицмундирах, в башмаках
Вальсируют на паркете!
Говорят умней они...
Но что слышим от любова?
«Жомини да Жомини!»
А об водке – ни полслова.
Где друзья минувших лет;
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?
«Поэзия разгула» в значительной степени условна. П. А. Вяземский вспоминал впоследствии, что Давыдов «поэтизировал», говоря о своих попойках, что он был всегда очень возбужден и «умен был, а пьяным не бывал». В общем, это был своего рода «театр для себя» – то, что стало потом характерным для поэтов серебряного века.
А. П. Ермолову придется объяснять Николаю I разницу между реальным Д. В. Давыдовым и его лирическим героем – гусаром, а князю А. Г. Татищеву успокаивать будущую тещу поэта: «Давыдов, когда его узнаешь, только хвастун своих пороков».
Но этот образ утвердился в поэзии его друзей: «Анакреон под доломаном, поэт, рубака, весельчак!» – так писал П. А. Вяземский. Ему посвящали стихи и Жуковский, и Баратынский, и Пушкин. Эти стихи составили целую антологию, закрепившую за ним формулу «поэт и партизан».
Стихи послевоенного периода уже отступают от некоторого примитивизма пиров 1804 года. Это уже тема интеллектуального пира:
К нам созван круг желанный
Отличных сорванцов,
И, плющем увенчанны,
Владельцы острых слов.
(«Послание Ф .И. Толстому»)
После 1815 года вряд ли возможно всерьез поэтизировать Бурцова. Исследователи отмечают в стихах Дениса Давыдова этого периода некоторое влияние поэтики Батюшкова: пир более походит на греческий симпозий, быт эстетизирован, там больше нет «куля овса», но есть венки плюща, Вакх и страсбургский пирог.
Еще в 1814 году Давыдов был произведен в генерал-майоры, но в конце года производство было объявлено ошибочным. Только в январе 1816 года он получает наконец следующий чин.
Д. В. Давыдов дружил со многими декабристами, с отвращением относился к Аракчееву и военной бюрократии, но дальше этого дело не шло. «Мне жалок Орлов (М. Ф. – В. Р.) с его заблуждением, вредным ему и бесполезным обществу», – пишет поэт П. Д. Киселеву. Но, в отличие от Киселева, он не склонен надеяться и на «реформы сверху». Он был монархистом, но таким, который не нравился реальным монархам: слишком самостоятелен...
Сын поэта В. Д. Давыдов вспоминал, что отец его возражал даже против конституционного ограничения монархии, предпочитая «единого большого тирана» «массам маленьких, подкрашенных красноречием».
Когда незадолго до восстания кузен В. Л. Давыдов пригласил его вступить в Tugendbund, он ответил: «Что ты мне толкуешь о немецком бунте? Укажи мне на русский бунт, и я пойду его усмирять». Об этом свидетельствует сам Денис Васильевич в «Военных записках». Сказано вроде бы в шутку, но четко показывает положение Давыдова в современной ему России. Он критикует правительство, но ощущает себя «солдатом», обязанным служить «верой и правдой». Его награждали за службу, но не верили ему ни в начале, ни в конце пути.
В «Ответе женатым генералам, служащим не на войне», поэт иронизирует:
Да, мы несем едино бремя,
Мы стада одного – но жребий мой иной:
Вас всех назначили на племя,
Меня – пустили на убой.
В стихотворении «Полусолдат» он характеризует себя так:
На скачку, на борьбу – готов,
И, чтимый выродком глупцами,
Он, расточитель острых слов,
Их хлещет прозой и стихами.
Хотя Николай I относился к Давыдову не лучше, чем его предшественник, но в 1826 году он принимает его и по просьбе Давыдова отправляет на Кавказскую линию к Ермолову. Но на Кавказ был уже направлен И. Ф. Паскевич, фактически чтобы сменить Ермолова. Давыдов покинул Кавказ почти сразу за Ермоловым: Паскевич медленно, но неуклонно устранял его от серьезных дел, пока Денис Васильевич не подал в отставку. Как он писал Закревскому: «Я увидел, что меня хотят спровадить, – и просился прочь, это приняли с восхищением от неимения ко мне доверенности».
В 1829 году он пишет одну из лучших исторических элегий «Бородинское поле»
Умолкшие холмы, дол, некогда кровавый,
Отдайте мне ваш день, день вековечной славы,
И шум оружия, и сечи, и борьбу!
Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу
Попрали сильные. Счастливцы горделивы
Невольным пахарем влекут меня на нивы.
. . .
Вождь гомерический, Багратион великий!
Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!
Ермолов! Я лечу – веди меня, я твой...
Последний раз Давыдов добивается командования отдельным отрядом в кампании 1830–1831 годов и участвует в нескольких сражениях. На этот раз он получает чин генерал-лейтенанта и орден Св. Владимира 2-й степени.
В конце 20-х годов поэт живет в своем имении Маза. Он занимается хозяйством, охотой и визитами к соседям-помещикам. В имении Бекетовых, в 200 верстах от собственного имения, состоялось его знакомство с Евгенией Дмитриевной Золотаревой, ставшей его последней любовью и вдохновившей его на прекрасные любовные стихи. Одно из них – «Вальс» – Белинский считал шедевром Давыдова:
Кипит поток в дубраве шумной
И мчится скачущей волной,
И катит в ярости безумной
Песок и камень вековой.
Но, покорен красой невольно,
Колышет ласково поток
Слетевший с берега на волны
Весенний, розовый листок.
Так, бурей вальса не сокрыта,
Так, от толпы отличена,
Летит воздушна и стройна
Моя любовь, моя харита.
Виновница тоски моей,
Моих мечтаний, вдохновений,
И поэтических волнений,
И поэтических страстей.
Публикация в «Библиотеке для чтения», снабженная Вяземским пометой «Пенза», вызвала беспокойство Давыдова: «Злодей! Что ты со мной делаешь? Зачем же выставлять «Пенза» под моим «Вальсом»? Это уже не в бровь, а в глаз; ты забыл, что я женат и что стихи написаны не к жене». (Письмо к Вяземскому.)
Ей же посвящены стихи «На голос известной русской песни», стилизованные под фольклор; их прекрасно пел актер и режиссер Иван Дыховичный.
Я люблю тебя – без ума люблю!
О тебе одной думы думаю;
При тебе одной сердце чувствую,
Моя милая, моя душечка!
Ты взгляни, молю, на тоску мою –
И улыбкою, взглядом ласковым
Успокой меня, беспокойного,
Осчастливь меня, несчастливого!
Из этого романа ничего не получилось, хотя Е. Д. Золотарева любила его. Он отлично понимал, что много старше ее, имеет семью и истраченное в сраженьях здоровье. К тому же ширились сплетни. Некий И. Сабуров выпустил на свой счет книжку «Четыре робера жизни», где высмеял «старческое увлечение партизана-подагрика». По настоянию своей замужней сестры Евгения Дмитриевна вышла замуж за отставного драгунского офицера Василия Осиповича Мацнева, долго добивавшегося ее руки.
Последним стихотворением Д. В. Давыдова стала «Современная песня», которая явилась памфлетом на Чаадаева и западников. (Опубликовано в «Утренней заре» на 1840 год, т. е. после смерти Д. В. Давыдова.) Стихотворение, по свидетельству А. А. Дельвига, было «дурно принято московским обществом, которое находило неприличным смеяться над теми, которые находятся на дурном счету у правительства, и тем как бы стараться ему подслужиться». «Современная песня» – критика либерализма справа, и она, несомненно, показывает рост консервативных и даже охранительных начал в мировоззрении Д. В. Давыдова», – считает В. Э. Вацуро в своей статье «Денис Давыдов – поэт».
Многие относились к католицизму и русофобии Чаадаева отрицательно, но все же не одобряли «Современную песню» по изложенным выше причинам. Впрочем, безусловной талантливости этого стихотворения не отрицали и ее противники. Рецензент «Отечественных записок» отметил «глубокое, благородное негодование» и «звонкий, раздольный, богатырский, прямо русский стих».
«Современная песня» начинается словами:
Был век бурный, дивный век,
Громкий, величавый,
Был огромный человек,
Расточитель славы.
(Имеется в виду Наполеон. – В. Р.)
То был век богатырей,
Но смешались шашки,
И полезли из щелей
Мошки да букашки.
. . .
Всякий маменькин сынок,
Всякий обирала,
Модных бредней дурачок,
Корчит либерала.
. . .
А глядишь: наш Мирабо
Старого Гаврило
За измятое жабо
Хлещет в ус да в рыло;
А глядишь: наш Лафает,
Брут или Фабриций
Мужиков под пресс кладет
Вместе с свекловицей.
. . .
Это вполне соответствует былым высказываниям Давыдова о людях, пресмыкающихся перед властью, чтоб снискать «кусок земли или несколько тысяч белых негров», при этом представляя из себя либералов.
А Чаадаев изображен блестяще шаржированно:
Старых барынь духовник,
Маленький аббатик,
Что в гостиных бить привык
В маленький набатик.
Все кричат ему привет
С аханьем и писком,
А он важно им в ответ:
Dominus vobisсum! (Господь с вами – лат.)
Все это написано с полной искренностью и естественным негодованием. Новые общественные силы были не по душе и не по нраву Денису Васильевичу: он всю жизнь был прежде всего русским патриотом и таковым остался: отношение начальства к нему мало что меняло.
В двадцатилетие Бородинского сражения сооружался Бородинский памятник, и Д. В. Давыдов начинает хлопотать о перенесении праха П. И. Багратиона к этому памятнику.
Хлопотать ему пришлось долго, лишь через полтора года был положительно решен этот вопрос. Давыдов был назначен конвоировать с Киевским гусарским полком останки своего командира. Но 22 апреля 1839 года он скончался от апоплексического удара, и в тот самый день, когда в Москву въехал кортеж с гробницей Багратиона, тело поэта-партизана было захоронено в Ново-Девичьем монастыре.
Поэзия Давыдова остается живым памятником эпохи, она красочна и искренна. Хотя ее автор не принадлежал к звездам первой величины, она будет долго жить в памяти народной.