Да-да, господа хорошие, динозавры как и их выродившиеся прямые и побочные потомки, страусы, индюки и петухи, могли похвастаться цветным плюмажем. Не все они были голыми как какие-нибудь игуаны или ящерицы. А птички—это самые экономные динозаврики, летучие притом. Некоторые виды исчезают, а другие продолжают эволюционировать, подстёгиваемые какой-то божеской и дьявольской силой, чтобы всё же рухнуть в небытие.
~&~
После пристального изучения этого романа- документа я ещё раз убедился, что и история «имеет много гитик», то есть может быть изогнута и так, и эдак. История семьи тоже не избегает трактовок, которые окрашены личными отношениями на как бы животном уровне (C).
Хотя законы жанра (роман) избавляют автора от скрупулёзной фактологии, но эта хронологическая компиляция писем нашла именно во мне свою параллельную вceлeннyю, которая пролетает в никуда, но, по пути, отслеживает погоду звёзд, облаков газа и окрестностей чёрных дыр слабо мерцающей галактики романа «Ямка, полная птичьих перьев».
Я написал пространный отзыв на англ. яз., но Амазон не опубликовал его, a ограничилcя парой коротких абзацев. Поэтому я решил поместить отзыв здесь и снабдил его переводом на русский с помощью Яндекса. Переводчик Яндекс показал себя лучше, чем Bing Translate и Google Translate.
Текст на русском внизу, после версии на английском.
::::::::::::::Dinosaur Feathers
shadow story satellite novelette roman noveau sequel
The bluish cover shows some sort of a garden behind the rain-soaked window or an angular bench. Ah, perhaps, a wooden fence.
On the back the author explains his motivation to extol his dead friend epistles. Mainly, it is because of the utter need in continuing the relationship of two poets, philosophers and intimate friends.
It also contains the philosophy monologue and discussions since both men were avid readers and writing workshop attendees.
It is a chronological type of a novel which is not quite covered in the courses on the theory of the genre.
A fictionalized non-fiction, eh?
One may find inside the long and short poems of Misha Fainerman; he invented a new genre of clots, a sort of verse libre. Yet, we must always be aware that the “cadenced and rhythmic poetry of free verse” is not quite free. As a ‘Handbook To Literature’ [C. Hugh Holman & William Harmon, 1992] explains the freedom may be illusory since language and cultural institutions of selection and combination. “T. S. Eliot is supposed to have said that ‘no vers is libre for the man who wants to do a good job.’”
It seems to me that the book is worth reading and I am giving it a thorough attention. My augmentation is replete with my renderings and enjambments.
Since I am one of the characters in this novel I want to make a unique attempt to advance my point of view and create another dimension.
The first epistles are full of common acquaintances, events and books.
My first appearance is on page 21. It turns out that I went with the main hero Misha to his workplace in 1978. I do not remember this. Did I boast to him that I had discovered that the open radio frequency mass-spectrometer sensor and the enclosed one could be used for checking the “humidity” of vacuum?
On the 17th of June (page 23) we visited the parents of Naum.
(I went to support them because my personal national liberation movement was stronger than our penman’s; Naum was sucked out from Moscow by his wife’s father.)
Misha confided to Naum that he could not talk to Zus in the same [confiding] manner like with his bosom friend Naum.
(That was true; I was taken aback by Misha’s insanity and his dead end pursuits.
Misha’s low charm and personal magnetism were in contrast with our novelist. The women intuitively chose one over another.
He was not able like Naum to push his writings to editors. The litt;rateur Naum possessed a real charisma in his appearance and manners. He was and is a handsome guy, a bit of a womanizer.
Many women were enthralled by his manhood though he played safely. Yet, his physical heart was later damaged by lovemaking. My mom spooked me by stories of men dying on their sexual partners of much younger age.)
On page 25 I learned that I helped Naum to copy his texts, hmm…
On page 27 I recognized me repetitive saying of that time: “It is forbidden to say ‘yids’! One needs to say ‘ebrei’!”
On page 28 I jumped out again (like a devil from a tobacco box).
Misha and I visited Mrs. Azarkh who was a wife of Mr. Granovsky, the founder of the Yiddish theatre in Moscow. After the Great October Socialist Revolution the Pale Jews brought their jargon and their New Hebrew tongue to the capital.
(At Alexandra Veniaminovna’s salon I used to read there my translations from the Hebrew of Bialik and Chernikhovsky. I brought Naum to her too and he promptly seduced one of her hangers-on. I recall the Tatar looking brunette species.
Philosophy was not my cup of tea; I preferred the outer high tension life of Voltaire, not his schemas, and the Jewish lifestyle, not Spinoza’s Cabbala-induced systems.)
On page 39 we come across another cameo appearance of Zus in connection with his hot brunette wife Anya, her unwillingness to depart. “It is Zus’s misfortune to deal with Anya.”
Zus was also a delegate to Naum’s parents who were stuck in Moscow. He read some passages from the Naum’s letters from Israel to them. (Page 40.)
On page 42 Misha slept in my apartment.
(I vaguely remember his stay and I guess Anya went to Bulgaria to have a good time as an antidote and revenge to my expedition absences and the looming final absence. Her father supported her due to the very probable departure of Anya’s husband. Anya signed the papers allowing Zus to leave and, in exchange, he left the two bedroom condominium to her and they decided that their 5-year old daughter will stay in Moscow.
A lot of forbidden f-words in this part of Misha’s letter, in 2008 they were still allowed to publish in Russia.
In 1978 Misha went to Turkestan. A couple of years before Zus travelled to Uzbekistan and Turkmenia. Adventures galore…)
On page 56 Zus was sent to the collective farm by his new Armenian employer. He was asked to feed pigs. By ruse, he was even fed pork once. Zus found another Jew and talked him into leaving the awful dorm and rent a room at a peasant house. The anti-Semites got ecstatic but Zus called this new arrangement “Little Israel.”
(I read to Misha my early experiments in hokku from my still existing notebook, my father’s trophy from Prague:
broken church dome
the floor stones wet and slippery
the river flows by
morning bonfire
I am dancing mumbo-yumbo
in the rain.
I also flaunted my crown achievement:
Sharpening pencil:
From parabolae and hyperbolae
Appears the lead
This 5-7-5 syllables miniature is based on the “parabola” spelled as “parable” in Russian.
1964
And I recited my rhymed poem dated 1963:
A part of the autumn woods
This bouquet is simple and pleasant.
This moonie is so far from
The barely audible singing
of the city being immersed in the night.)
Within page 59 I showed up at Misha’s concrete block apartment (October 13, 1978).
And on page 60 Misha mentioned my new intentions using his English: “Zus changed his mind.” The staunch Zionist Zus decided to go to his way station in the New World. His head gave birth to a new scheme luring Anya abroad. His father-in-law kind of colluded with him. His parents were not approving but the immensity of the decision to leave the USSR made them complacent.
On page 62 Misha met Zus at the Jewish song festival. No memory of it is emerging from my neurons.
On page 64 Zus received the coveted permission to leave the Soviet Union and said to Misha that his hands and legs started to tremble.
On the same page Anya returned from the Bulgarian Black Sea and got angry that her father and Zus concocted her future plans without her.
On page 69 (November 20, 2017) Zus and his weak soul flew to Vienna.
(Nevertheless, he was able to sacrifice and push himself into the emigration. Deep down he was excited by the opportunity not just to take a peek at Vienna but to stay in Italy and to look around in America. On credit! Zus reasoned that it was always feasible to pack up and go to Jewish Palestine and fall to its soil and caress its stones.)
The author made a snide remark towards Zus who became a traitor to the cause and chose the continuation of galut.** Yet, Misha had a pity for Zus and his fate.
On page 77 Naum’s parents applied for a permission to go to Tel Aviv.
On page 78 Misha was quoted, “You are wrong about Zus. There is his joyful postcard from Rome. I understand that his move is contemptible. But any contempt is a way to strengthen thyself. A strong one manages without this crutch of disdain.”
On page 79 the man of letters Naum called Zus an SOB. Zus’s postcard from Austria was cited, “I fulfilled Anya’s father’s condition, willingly. Emigration is emigration. True, in the case of Israel there is an illusion of return. I suddenly felt that I wanted a job, to advance and get tired from work. To be a techie, to revive my English and to Americanize it…” Naum remarked that it smacks like a “Chekhovian stuff.”
(This passage was a sort of self-therapy for Zus. His parents, unlike Naum’s, did not want to leave Mother Russia. Naum’s wife and child went with him and his father-in-law was waiting for them in Holon. Being woefully or blissfully alone, Zus could go to his part of Palestine any time and, meanwhile he was free to see the world and learn in Diaspora.
It is interesting to note that the words for “learning” and “Diaspora” are of the same root in Hebrew.)
On page 82 the hotel postcard from Ladispoli where Zus stayed was mentioned.
(Zus is still amazed that the Soviet post office delivered all this mail. Later, they stopped doing this nonsense.)
On page 84 Misha suggested that Zus was very much different from Naum and called it a crux of the matter. Zus and Misha took another [circuitous] way but we all were to meet in Jerusalem. “You could be right that Zus turned [his horses] out of rivalry [with you] but it was not his principal motivation. You better hop on the plane and go to Rome to see him. You will be flying over the battlefields of antiquity. Tell him that he is a moron but you are my brother.”
(Misha was prophetic; after waging many Zionist battles in Belgium, France and the USA, Zus did become an Israeli. He mastered three horses: America, Russia and Palestine, all in all trying to grasp their elusive hearts and their languages.)
On page 101 Misha agreed that Zus was an SOB; apparently Zus failed to produce some immigration papers for people dear to Misha.
On page 102 Misha discussed how he wrestled out Anya from another teacher of English and planned to charge 20 rubles a lesson Anya and Lana as well. He commented, “Zus’s father-in-law is rich. It seems Anya loves Zusick for his fucking causticity. God, forgive them.”
(Misha lacked the elemental understanding of pretty women of his place and age. Anya made some waves and passes towards Zus but her unsatisfactory sex life and the vast difference between her polygamous father, a champion boxer and a money bag and Zus who mostly loved to occupy a plush Hungarian armchair and read books pushed her in another direction where new men were lining up.)
On pages 104-105 Zus is mentioned as a witness of the Pope’s funeral in Rome. (Zus’s memory is blank on that.)
Composing this letter, Zus started to include his reasons to depart and bypass Israel in a touching way and mentioned his Grandfather and Bialik. Misha held that he had played this tune too and he added, “Zus is a good fellow.”
Anya informed Misha that Zus got depressed in December 1978 after his arrival in Italy. Misha showed his empathy for Zus penning this, “Out of loneliness, one may lose his pride, completely.”
Misha noticed that Anya got tired after work and showed her low diligence studying English with him.
On page 106 Misha describes Anya as a good woman and adds that “it is pleasant to teach her. She wants to go to the USA during her vacation; she got her relatives there. Yet, I doubt that she will secure permission. Well, she might show there that I am a strong teacher and my reputation there will get a boost.”
(Misha got “legally blind.” Anya was just playing a Moscow script, namely, a Soviet woman must have three men in her life: a husband, a lover and a candidate for lover. By his departure Zus was demoted to a 3rd category of aspiring men.)
An eye-opener depiction of the English lessons: “We play guitars learning folk songs, she serves me dinner, so good. I feel like a king and I get 40 rubles. Yet, her father drops by each time, why? I invite him to join but he jokes that his Russian is so weak…”
(Yeah, my father-in-law just asked me to send him an American car. But I was not Mayakovsky and he was not Osya Brick, though Anya was a bit like Lilya.
No cars for you, Boriska-Lavan! You deceived me and did not ship Anya and my daughter to me when I amassed $5,000. And you didn’t equip me with a heavy luggage as I had hoped and trumpeted around. You did not invest in me and my union with your daughter. No nodan (dowry)!
Such a powerful woman Anya was! She even influenced Misha to become a speech therapist like her. She helped him with his stuttering problem. Many years later she was able to convince our daughter to become a speech pathologist as well.)
On page 126 Misha reports, “Anya was on the phone with Zus and he disappointed her. She does not have money to go to New England, although she is sure that her visa would be issued.”
(It was far from the truth and it was a wishful thinking. Anya planned to come alone, without our daughter. It was a big no-no for Zus. Verily, Anya relegated Zus to the 3rd tier of aspiring lovers; see the Soviet joke above, please.)
On page 132 Misha informs about the worries of Zus’s parents. Zus was supposed to be flown to the New World but he failed to contact his loved ones.
He sent to his daughter pants and an umbrella. Anya again wanted to visit her relatives in America and she “knew” who will lend her money to do that.
(Anya was always apolitical, the newspapers and radio were out of her reach; she was busy with her looks and adoration by men.)
Page 138 refers to Misha’s letter on April 9, 1979. There was no news from Zus. (It was Zus’s birthday and he was on his way to Harvard.)
On page 139 the authorial voice comments on Misha’s letter dated May 3rd. It is not clear that, in the elliptical way, Misha talks about enabling the reunion of Anya and Zus.
(The voice is wrong about the means [the fictitious marriage to a foreigner], at that time Zus wanted Anya to apply for repatriation and, later, to whisk her from Israel to her America. Or even to let her and himself to settle there. Such a ruse but Anya did not buy that. No husband for her and her sugar daddy, then! Boris-Lavan was still strong and immensely helpful for Anya and her daughter. He replaced Zus as a father to Lana. )
On page 150 (May 26, 1979) Misha writes about the more than sad letter from Zus. He missed Anya. She started to play hooky taking English lessons with Misha. Anya cited being sick or going to the dacha. Or she found another excuse, Lana was sick. Misha noted that should Zus join Naum in Israel he would be happier. It was still doable but Zus found his first job and paused. Better to be all together. Misha suggests Naum to write to Zus and lift his spirits. Misha doodles, “Otherwise, nightmare will strike. Call Zus and ask him to join you. He won’t go, probably, but still… I have written to him about the paradox. It is usual in this world, you don’t love your wife and depart with her, Zus loves his and leaves without her. Sad math, isn’t it?”
Page 156 displays the news from Zus via the unknown uncle. Naum’s mother let Misha Fainerman know that Zus lost his job and got depressed. He even gave up looking for a new job.
On the contrary, he wrote to Misha that the future looked bright and the employment was current. Yet he didn’t say how much money he was making and what he did. Misha assured our scribe that Naum was doing much better than Zus.
(I remember well this summer of 1979. I was hired as a technician and was given a vacuum equipment unit like in Moscow. My English was awful. After completing my thin film deposition task on the device I took to reading books and manuals on the subject. But my boss got really mad insisting that I should’ve cleaned my device instead of reading. After these hot summer days on Bear Hill, short lunch breaks in the woods grown on the abandoned farmland, after the mighty picnic at the meadow he fired me. I collected my first thousand dollars in one month and I was short only $4,000 from my Boris-Lavan benchmark who promised to relinquish his custody and return his daughter Hana-Anna-Anya—Rachel to me. And my daughter will be released too.)
(On finishing this recollection I walked down the street heading north and, in dark, I saw my ex-wife heading south. I recognized her bobbing from afar by her rhythm and size. I maneuvered to the driveway and she did not notice me. It was wise since she would’ve poisoned my bubble of comfort.
The same day Amazon rejected the above text fashioned as a review. I decided, as a protest, to write the Part II in Russian.
Часть I
Перья динозавров
Теневой вариант
Голубоватая обложка показывает какой-то сад за забрызганным дождём окном или угловой скамейкой. Возможно, деревянный забор.
На обороте сам автор объясняет свою мотивацию превознести послания его мёртвого друга.
Картинка вверху даёт это изображение обложки .
В основном, эпистолы родились именно из-за абсолютной потребности в продолжении отношений двух поэтов, философов и интимных друзей. Смерть ведь не ставит точку сразу. Текст также содержит философские параграфы; оба поэта были заядлыми читателями, подмастерьями и участниками ЛИТО.
Мы видим хронологический тип романа, который не освещается во многих курсах по теории жанра. Можно найти внутри длинные и короткие стихи Миши Файнермана; он изобрёл новый поэтический жанр клотов, или сгустков (тромбов). Мне кажется, что эта книга стоит того, чтобы её прочитать, и я пишу длинный очерк, изобилующий моими собственными включениями и отступлениями.
Поскольку я одно из действующих лиц этого романа, я хочу попытаться дополнить, прокорректировать и укрепить писателя Наума Ваймана, запустив на новую орбиту этот роман-нероман.
Известный автор Илья Кукулин называет этот компендиум non-fiction. A fictionated non-fiction, eh?
***
Первые письма Миши Файнермана полны общих знакомых и книг. Моё первое появление замечено на странице 21. Оказывается, я отправился с главным героем Мишей на его работу в лаборатории ремеслухи в 1978 году. Почти не помню это событие, затонувшее в саргассах моих синапсов.
(Хвалился ли я ему моим последним открытием, что голый радиочастотный масс-спектрометрический датчик и такой же закрытый можно использовать для проверки "влажности" вакуума? Он ведь мог бы усечь и оценить.
Почти как сегодня. Я прошу медсестру измерять давление и на правой, и на левой руке. Paзница в цифрах может показать работу сердца и некоторые отклонения. Но она артачится и всердцах выходит из комнаты.
А тогда я кинул лудильщику Мише шутку Лёвы Назарова «При пайке лучший теплоотвод—рука.» Лёва был моим примером для подражания, он мог соорудить карманный приёмник в мыльнице.
Я подковался с ним электронно и как-то завёлся на диодах и транзисторах, хотя и был уже астрономом, археологом и географом.
Cидений с Назарычем... Двенадцать лет спустя я стал лучшим молодым рационализатором гор. Москвы. Меня наградили поездкой в Ленинград, где поселили в гостинице, в комнате, в которой когда-то была квартира маминых родственников. Улица Чайковского! А ночью мы прыгали через разводимый мост и нас задержала милиция. Был я меркуриальным, а? Миша же был не от мира сего. Не князь Мышкин, но полон эмпатии как и его двойник Миша Лисак. И в нём не было зависти, гонора и соперничества, а у Наума полный набор. Но путём стихотерапии Наум возвышался и облагораживался.)
17 июня 1978 годa (стр. 23) мы посетили родителей Наума.
(Я пошёл поддержать их. Моё личное национально-освободительное движение было сильнее нашего Наумa Ваймана–пенмана;* баловень Нёмка был ведь выкypен из Москвы отцом его жены Борисом Михайловичем. Моя кургузость и невзрачность способствовала большему национализму. Я поклонялся нашему вильнюсскому герою и привёл его к бабушке, маме и папе. Бабушонька была очень расстроена: она чувствовала «пагубное» влияниe великого сиониста из Вильнюса. Он сумел развестись со своей сумасбродной женой и готовился оставить не только замужнюю дочь, но малолетнего сына Игоря. Этот евреистый колосс Борис Розенталь и стал моим маяком.) А Миша запечатывал в конверт своё признание в том, что он не мог говорить с Зусoм так доверительно, как со своим близким другом и соседом Нёмушкой.
(А ведь верно, я был удручён отклонениями Миши и его закидонами. Миша, по сравнению со своим летописцем Наумом Исаковичем, обладал гораздо меньшим магнетизмом. Как и меня, женщины интуитивно обходили его стороной... Он не смог, как Наум, протолкнуть свои прыщущие сочинения и выйти на редакторов и организовать самиздат и тамиздат. Одевался более чем скромно. Литератор Наум обладал неподдельной харизмой в своём облике и манерах. Он был и есть красивый парень, да и бабник. Многие женщины были восхищены его мужественностью, хотя он играл осторожно. Тем не менее, его физическое сердце было подорвано любовью, или love making. (Моя мама напугала меня историями о мужчинах, умирающих от их сексуальных партнёрш гораздо младшего возраста, а Валентин Адольфович пужал бактериями, вирусами и микробами. )
На странице 25 Зуся—Зус-я узнал, что помог Нёмке скопировать его тексты, хм…
(Для пересылки в обход бдящих органов.)
На странице 27 Зуся узнал повторяющееся высказывание того времени: "Запрещается говорить «жиды»! Треба казати «ябреи»!”
На странице 28 Зус снова выскочил (как чёрт из табакерки) в эпистоле Миши.
Зус и Мишa посетили Александру Вениаминовну Азарх, супругу режиссёра идишиcтского театра в Москве г-на Грановского. После Великой Октябрьской Социалистической Революции он основал Еврейский театр, который включил и пьесы на древнееврейском языке. (Я привёл к ней и Нёмочку; он быстро соблазнил одну из её приживалок. Я помню эту особь как что-то татарское, брюнетное. В салоне Александры Вениаминовны я читал свои переводы с иврита Бялика и Черниховского, в которых я пытался переносить ивритские рифмы в русские строки. Философия не была моей чашкой чая; я предпочитал внешнюю жизнь Вольтера как активиста, не его схемы. Я склонялся к еврейскому образу жизни, a не к каббалистическим системам Спинозы.)
На 39 странице возникает Зус, тo ecть, бывший я, в связи со своей жёнкой- жжёнкой, жгучей брюнеткой Аней и её нежеланием последовать за ним на историческую родину. Миша резюмирует: "Это несчастье Зуса иметь дело с Аней.” Зус был также делегатом для родителей Наума, застрявших в Москве. Он читал им некоторые отрывки из писем Наума, устраивавшегося в Израиле. (Стр. 40.)
На странице 42 сообщено, что Миша спал в Зусанинoй квартире. (Я почти не помню его пребывания и смутно припоминаю, что Аня уехала в Болгарию, чтобы хорошо провести время, получить противоядие и отомстить за мои экспедиции и отсутствие то на Севере, то в низовьях Волги, то в Карпатах и, ecтecтвeннo, как антидот надвигающемуся моему безвозвратному отсутствию. Анин отец поддержал её туры из-за весьма вероятного исчезновения мужа. Аня уже подписала бумаги, разрешающие Зусу уехать и, взамен, он оставил ей двухкомнатный кооператив, и они решили, что их 5-летняя дочь останется в Москве. Много запрещённых матерных слов в этой части письма Миши, в 2008 году их ещё разрешали печатать в России. В 1979 Миша уехал в Туркестан. За пару лет до этого и Зуссонный ездил в Узбекистан и Туркмению и стихослагал что-то о Бухаре, которая была на расстоянии бахурчиков Иерусалима. Приключений было в изобилии…)
На 56 странице Зюсс был отправлен своим новым армянским работодателем в совхоз. Его попросили кормить свиней. Обманом его даже накормили свининой. Зус нашел другого еврея и уговорил его покинуть ужасное общежитие и снять комнату в крестьянском доме. Антисемиты пришли в экстаз, а Зус называл это новое устройство “маленьким Израилем".” Так сообщает Миша.
(В это время я прочитал Мише мои первые эксперименты в слагании хокку из ещё существующей тетради моего отца, тетрадки-трофея из Праги:
пролом в куполе церкви
каменный пол мокрый и скользкий
рядом река
*
утренний костёр
пляшу мумбо-юмбо
под дождём.
Покрасовался я и своим коронным достижением:
точу карандаш:
из парабол, гипербол
выглянул грифель 1964
И я прочитал Мише стихотворение от 1963 года:
Частица леса осеннего
букет так прост и приятен.
И так далеко мой лунатик
От едва уловимого пения
Города, погружающегося в ночь.)
На странице 59 Зус-в-подaчe появился в блочном доме Миши, это был день 13 октября 1978 года. И на странице 60 Миша упомянул новые намерения Зуси на прилично освоенном Мишей английском языке: Zus changed his mind. “Зус передумал."
(По пути в землю обетованную убеждённый сионист Зус решил отправиться в Новый Свет.
Его голова (а идише коп) родила новую схему выманивания лакомой Ани за границу. Его тесть вроде бы вступил в сговор с Зусом. Родители Зуса его не одобряли, но безудержное стремление сына покинуть СССР заставило их как-то успокоиться. Они сомневались в способности Ани сохранить семью и считали eё pазвод c Зусом настоящим. Но Зус кручинился и по дочке.)
На странице 62 Миша встретил Зуселя на еврейском фестивале песни. (Память об этом событии нейроны и синапсы яЗусa не сохранили. Недавно я был в недоумении, когда Наум признался, что не помнит похорон нашей бабушки Хаси, а ведь мы вдвоём, по команде его матери Марии, клали тельце почившeй в гроб.) Поразительно, как избирательна память.
На странице 64 Зус получил желанное разрешение покинуть Советский Союз и поведал Мише, что его руки и ноги начали дрожать. На той же странице Аня вернулась с болгарского Чёрного моря и разозлилась, что её отец и Зус состряпали планы на будущее без неё.
(Читая Мишины клоты, Зус вспомнил свой старый верлибр:
Всю ночь шёл дождь,
а утром ветер, ветер
из северных лесов.
Посёлок весь продут.
На станцию брести нетопкими местами...
Сверкает чудный мир [мipъ] и насыпь полотна.
Жёлт толстый лепесток болотного цветка.
О, этот день! Он дан нам как подарок
за ношу серых дней; их сносим терпеливо.
И в этот час мы чувствовать должны,
что жизнь щедра.
И осязать прекрасное.
Спасибо и за это, Мойры!
Ещё в Сибири Зус изобрёл длинные писучи с картинками, привёз их в Москву и заразил этой любописью Наума.
Зус поделился с Мишей как он играет-лечится в Москве, представляя улицу Чехова заграничным и чуждым местом. Своего рода прививка.)
На странице 69 (20 ноября 2017) Зус и его слабая душа улетели в Вену. (Тем не менее, он осилил принесение жертвы и подтолкнул себя к эмиграции. Он был взволнован возможностью не только взглянуть на Вену, но и побывать в Италии и осмотреть Америку. Всё в кредит! Зус рассуждал, что всегда можно собраться и отправиться в еврейскую Палестину, упасть на её землю и ласкать её камни. И греться на валунах как ящер.)
Компилятор мишкиных писем Наум сказал какую-то резкость в адрес Зуса-перевёртыша, который стал предателем дела национального освобождения и выбрал продолжение галута, то есть рассеяния. Тем не менее, Миша жалел Зуса и сетовал на его судьбу.
На 77 странице родители Наума обратились за разрешением на выезд в Тель-Авив.
На странице 78 Миша процитировал: “Вы все ошибаетесь насчёт Зуса. У меня есть его радостная открытка из Рима. Я понимаю, что его поступок достоин презрения. Но любое презрение—это способ укрепить себя. Сильный справляется без этого костыля презрения.”
(Да уж, я не торопился, как мои попутчики, отчалить из светоносной Италии. Вместе с Феликсом, супругом и отцом двух дочерей мы купили «билетто километрико» и пошустрили во Флоренцию, Венецию и Сан Марино, где я покупал марки взамен коллекции, оставшейся и подаренной новым юношам в Москве.
В Остии мы жили в коммунальной квартире и отъезжанка Жанка замечала в мой адрес: «Маленький, но рабочий».
Но у кинотеатра в Риме я познакомился с полицейской Сандрой Романо и она повезла меня на виллу Цицерона, где я прогрелся солнцем и понял, что Сандра из Чинечитта была права. Зачем нам фильмы, если мы можем сымпровизировать наш сценарий? И, всё-таки, кино... Искажение памяти. Я впервые увидел Сандру в Ассизи, где она ловила снежинки. Она была одета в гражданское платье и мы играли в снежки.)
На стр. 79 человек письма Наум назвал Зуса сукиным сыном. Откровенная открытка Зусейского из Австрии былa процитированa: “я выполнил условие Аниного отца охотно. Эмиграция есть эмиграция. Правда, в случае Израиля существует иллюзия возвращения. Я вдруг почувствовал, что мне нужна работа, чтобы продвинуться вперёд и уставать от работы. Буду технарём, мой английский возродится и американизируется ...” Наум заметил: “Какая-то чеховщина.”
(Этот список намерений был своего рода самотерапией для Зуса. Его родители, в отличие от отца и матери Наума, не хотели покидать Россию. Жена и ребенок Наума двинули с ним и его тесть ждал их в Холоне. Горестно и/или блаженно одинок, Зус мог отправиться в свою часть Палестины в любое время и, тем временем, увидеть мир и поучиться в диаспоре. Интересно отметить, что слова «обучение» и «диаспора» имеют одинаковый корень на иврите.)
На странице 82 была упомянута открытка пляжного отеля в Ладисполи, где останавливался Зус-эмигрус.
(Зус до сих пор поражён, что советская почта доставила всю эту пepeпиcькy. Позже они перестали делать такие глупостя'.)
На стр. 84 Миша предположил, что Зус очень сильно отличается от Наума и назвал это сутью вопроса.
(Йес, Наум был сидуном-ходоком, а Зус—непоседой-прилипалой. Лип-липнул к матepившeйcя вайфoчкe.)
Миша провозглашал: “Зус и я пошли другим [окольным] путём, но мы все должны встретиться в Иерусалиме. Ты, может быть, и прав, что Зус повернул [своих лошадей] из соперничества [с тобой], но это не было его основной мотивацией. Тебе лучше сесть на самолёт и отправиться в Рим, чтобы увидеть его. Будешь лететь над полями сражений древности. Скажи ему, что он дебил, но ты мой брат.”
(Миша был и оракулом; после необычайного курса наук и многих сионистских сражений в Бельгии, Франции и США, Зус стал израильтянином. Он седлал трёх лошадей: Америку, Россию и Палестину, стараясь не потерять их дpoжи и вгpызтьcя в их языки.)
На странице 101 Миша согласился, что Зус сука; очевидно, Зуссеку не удалось подготовить некоторые иммиграционные документы для людей, дорогих Мише.
На странице 102 Миша рассказал о том, как он боролся за Аню с другим преподавателем английского языка и планировал брать пo 20 рублей за урок Ани и Ланы. Он добавил: “Тесть Зуса богат. Похоже, Аня любит Зюсика за его [грёбаную] въедливость. Боже, прости их.”
(Мише не хватало элементарного понимания милых женщин в контексте их места и возраста. Стервозная Аня делала знаки и устраивала пассажи для Зуса, но её неудовлетворительная сексуальная жизнь и огромная разница между ее полигамным отцом, чемпионом по боксy и денежным мешком, и Зусом, который в основном любил занимать плюшевое венгерское кресло и читать книги, толкнула её в другом направлении, где новые мужчины уже строились гуськом.)
На страницах 104-105 Зус упоминается как свидетель похорон Папы Римского. (Память Зуса не сохранила этого. Но я хорошо помню Карлушу и Ника Хасанова из Австралии и нашу пьянку, закончившуюся битьём бутылок в папском фонтане. Швейцарские гвардейцы не успели среагировать.)
Составляя это письмо, привлёкшее внимание Миши Файнермана, Зус Вейман включал свои причины, чтобы свалить в «неширу» и обойти Израиль. Он трогательным образом упомянул своего деда и поэта Бялика. Миша считал, что и он подчас пел такие песенки, и добавил: “Зус хороший парень.”
Аня сообщила Мише, что Зуссанни впал в депрессию в декабре 1978 года после прибытия в Италию. Миша посочувствовал Зусу, замечая, что “из-за одиночества можно потерять свою гордость, полностью.”
Миша заметил, что Аня уставала после работы и показал, как она усердно изучала с ним английский язык.
На странице 106 Миша описывает Аню как добрую женщину и добавляет, что “приятно учить её. Она хочет поехать в США во время отпуска, у неё там родственники. Тем не менее, я сомневаюсь, что ей дадут разрешение. Ну, она может доказать там, что я сильный учитель и моя репутация там, за океаном, получит толчок.”
(Миша страдал от куриной слепоты. Аня как раз играла по московскому сценарию, а именно: советская женщина должна иметь в своей жизни трёх мужчин: мужа, любовника и кандидата в любовники. Ко времени своего отъезда насовсем Зус был понижен до 3-й категории.)
А вот и запечатлённое Мишей изображение уроков английского языка: “Мы играем на гитарах, изучая народные песни, она подаёт мне ужин, так хорошо. Чувствую себя королём и получаю 40 рублей. Тем не менее, её отец появляется каждый раз, зачем? Я приглашаю его присоединиться, но он шутит, что его русский настолько слаб…”
(Да-да, мой тесть просто попросил меня отправить ему американский автомобиль. Но я не был Маяковским и он не был Осей Бриком, хотя Аня была немного похожа на Лилю. Никаких машин для тебя, Бориска-Лаван! Ты обманул меня и не отправил Аню и мою дочь ко мне, когда я накопил 5000 долларов. И вы не соорудили мне тяжелый багаж, как я надеялся и раструбил вокруг. Не экипировали меня, когда я повернул на запад вместо юга. Ты не инвестировал в меня и в мой союз со своей дочерью. Не было и «н о д а' н» (приданого)! Но зато какая могущественная и пробивная женщина Аня! Она даже повлияла на Мишу, чтобы и ему стать логопедом, как она. Она помогла ему с проблемой заикания. Спустя много лет, Аня смогла убедить и нашу дочь стать речевым патологом.)
На странице 126 Миша сообщает: “Аня была на телефонной связи с Зусом, и он разочаровал её. У неё нет денег, чтобы поехать в Новую Англию, хотя она уверена, что виза будет выдана.” (Это было далеко от истины, желаемое Аня выдавала за действительное. К тому же Аня планировала приехать одна, без нашей дочери. Это было большим "нет-нет" для Зуса-Зика. По правде говоря, Аня отошла от Зуса к 3-му ярусу стремящихся к ней влюбленных; смотри советскую шутку выше, пожалуйста.)
На стр. 132 Миша сообщает о тревогах родителей Зусика. Зус должен был улететь в Новый Свет, но ему не удалось выйти на связь со своими близкими. Он соорудил посылочку дочери, какие-то штанишки и зонтик. Аня же хотела навестить своих родственников в Америке, и она “знала”, кто одолжит ей деньги на это муроприятие.
(Аня всегда была аполитичной, газеты и радио были вне её досягаемости; она была занята своей внешностью, одеждой и обожанием со стороны мужчин. Если бы выканючить её из московской рокировки, то можно было бы завершить укрощение строптивой без её отца рядом с нею...
Укрощение то ли принцессы, то ли королевы, то ли ферзя.)
На странице 138 находится ссылка на письмо Миши от 9 апреля 1979 года. От Зуса новостей не было. (Это был день рождения Зуса, и он направлялся пешком с Курьего Рода Бруклайна в Гарвард.)
На стр. 139 авторский голос комментирует письмо Миши от 3 мая. Обиняками, боясь перлюстраторов, Миша говорит о возможности воссоединения Ани и Зуса.
(Но Наум досадно ошибся в средствах [фиктивный брак с иностранцем]; в то время упрямившийся Зус хотел, чтобы Аня ходатайствовала о репатриации и обещал выписать её из Израиля в Америку чуть позже. Или даже уговорить её поселиться в Иудее, если она увидит и оценит страну. Такая уловка, но Аня не купилась на неё. Борис-Лаван был ещё силен и безмерно полезен и Ане, и её дочери. Он заменил Зуса как отца для Ланы. Фиктивный же брак был организован спустя много лет. 4 годa отмахали перед тем, как Зус принял все условия Анны Борисовны. В момент пораженческого решения он лежал под перевёрнутой лодкой на острове Нантакет и сочинял:
«На дальних островах, где цвёл шиповник,
мне вспоминаются другие острова...
Опять один. Как соловецкий уголовник.
И затонул в болотах остров мой Москва.»
Да, чудно было на Соловках: «Пойду по морошку. Её белые ноги.»
И вдруг Зуса ужалило: «И Нюша затонула. Five years no see. And Lana too...»
Задолго до этого, первого мая 1979 года, после семи недель в бывшей индейской земле, Зусопис строчил:
«Дорогой Миша, я слишком задержал отправку письма тебе, всё хотел его дописать. А сегодня получил письмо от Нёмы, вчера заимел фото и решил завтра тебе отослать всё же. Это на площади Св. Марка в Венеции, ещё в феврале.
Письмо Нёмы—немного целебного, немного яду. Но сейчас яд свой вырабатываю, им же травлюсь. Дорогой ты мой, прежде, чем женишься, никуда не уезжай. Или только с родителями. Тут женщины совсем другие, даже с виду. По рассказам знаю, что, хотя они и разнятся друг от друга, но поэзии в них мало. Эмигранток много, но не я не думаю, чтобы кто-либо тебя привлёк бы. Помнишь «Муж, воспитай свою жену»? Немало надо прожить с человеком, чтобы иметь общую историю, например, московскую. Может, в Израиле иначе, всё-таки Старый Свет. Обязательно напишу тебе большое письмо. Отдал ли ты моим родителям письма, вложенные в письмо тебе?)»
На странице 150 (26 мая 1979) Миша пишет о более чем печальном письме от Зуса. Эмигрус сильно скучал по Ане. А она начала финтить с Мишей на уроках английского языка. Аня прогуливала, говоря, что болеет или едет на дачу. Или другое оправдание шло в ход, например, Лана заболела. Миша отметил, что, если Зус присоединится к Науму в Израиле, он будет счастливее. (Это было ещё выполнимо, но Зус нашёл свою первую работу и зацепился.) Лучше быть вместе. Миша предлагает Науму написать Зусу и поднять его дух. Миша предостерегает и советует: "Иначе кошмар. Позвони Зусу и попроси его присоединиться к тебе. Возможно, он не поедет, но всё же...”
Миша начертал о парадоксе: "Это обычное явление в этом мире, ты не любишь свою жену и уезжаешь с ней, Зус любит свою и уходит без неё. Печальная математика, не так ли?”
Страница 156 отображает новости от Зуса, полученные через неизвестного дядю. Мать Наума сообщила Мише Файнерману, что Зус потерял работу и погрузился в депрессуху. Он даже бросил искать новую работу. В то же время он писал Мише, что будущее выглядит светлым и его первоначальный успех реален. Но он не сказал, но словам Миши, сколько Зус зарабатывает и что он делает на работе.
Миша заверил нашего писателя, что Наум торчит гораздо лучше, чем Зус.
(Хорошо помню это лето 1979 года. Меня наняли техником и дали вакуумный аппарат, как в Москве. Мой английский был ужасен, особенно тяжело было понять америкосов, хотя мог им рапортовать. После завершения задания по нанесению тонких плёнок на какой-то пpибop я перешел к чтению книг и руководств по данной теме. Но мой босс очень разозлился, настаивая, что я должен был чистить устройство, а не читать, не совершенствоваться. Вот это было да! После этих жарких летних дней на Медвежьем холме, коротких перерывов на обед в лесу, выросшем на заброшенных фермерских землях, после дымного пикника на поляне босс-америкос уволил меня. Я собрал свою первую тысячу долларов за месяц, и мне не хватало лишь четырёх тысяч долларов для моего Бориса-Лавана, который обещал отказаться от его опёки- опеки и вернуть мне Хану-Анну-Аню—Рахиль. И мою дочь тоже выпустят ко мне. И мы разберёмся. Стерва-то стерва эта Анюта, но, может, смягчится, а? Анюта, я тyтa!
«В молодости мне нравились стервы, но теперь мне нравятся женщины добрые, спокойные и хозяйственные.» А Нюша стерва хозяйственная. Но может и сжить со свету...
Какие-то обрывки вертелись в голове, просились на бумагу:
Опять я по обочине брeду,
Как интересно—становиться старым.
Написано мне было на роду
Служить товарищам и, глянь, заморским барам.
~&~
Завершив это воспоминание-комментарий, я пошёл по улице, идущей на север, в Гарвард, и в темноте увидел свою бывшую жену, идущую на юг. Я узнал её издалека по походке, по размеру и по ритму её колыханий. Я сманеврировал и она меня не заметила. Это было мудро, так как она отравила бы весь мой кончающийся день и всю и без того мучительную ночь.
Ведь в тот же день поутру редакция Амазон Amazon отклонила вышеизложенный английский текст (часть I), смоделированный как отзыв. И я решил, в знак протеста, исполнить часть II только на русском языке.)
Часть II
Бурунчики воспоминаний
(продолжение следует)