НОАЛЕЛЬ - мифо-мистический роман, памяти моих друзей Олега Фомина-Шахова и Владимира Карпца
КНИГА ПЕРВАЯ – ПОЛКОВНИК
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КОРОЛИ ДЕАВИНА
ГЛАВА 1. КАЗНЬ
— Всё же не понимаю, — неуверенно говорил молодой офицерик, - Отчего мы и теперь казним их старым порядком? Как я помню из Книги, жечь руки и ноги врага, это символ надежды на завершение пути и обретение Земли. Теперь наш путь закончен: Земля обретена. Какой же смысл продолжать тот же ритуал…
— Но новая процедура казни не определенна в Книге. - Градоправитель сидел, привалившись к окружающему площадь забору, зевал и баловался табакеркой. - Или мудрецы не расшифровали знаки. Как нам теперь казнить их, чтоб соблюсти порядок, мы не знаем, поэтому правильней всего, делать как и прежде. Да, наш Путь окончен, Землю мы обрели. Однако теперь, до Его прихода, ещё важнее хранить правила и следовать Книге. Вспомни, что гласит толкование? Бог может прийти, а может не прийти — это в Его власти. А в нашей власть чтить данную Им Книгу, буква к букве. Каждый фонарщик должен понять, что важнее следовать ей, чем дождаться Бога. И, главное — лучше отвергнуть Бога, нежели утратить порядок!
— Вот этого я тоже не совсем понимаю, — признался офицерик. — Как это «лучше отвергнуть Бога, чем утратить порядок»? Разве не ради встречи с Ним мы так точно следуем порядку? Разве весь смысл нашего пути и нашего знания и исполнения заветов книги не в том, чтоб вернуть Его?
— Для нашего народа — да, в конечной точке, тут ты в чём-то прав. Подчёркиваю — в чём-то прав. Но каждый из нас не чает встречи с Ним, ни в нашей она власти и силе. В нашей силе лишь следовать Книге, блюсти ей верность каждым шагом и каждым жестом. Потому что нарушения, неверное прочтение, ложное толкование и уж тем более плохое исполнение — всё это оскорбляет Его.
— А разве ещё больше не оскорбит Его, когда мы говорим, что «лучше отвергнуть Бога, чем утратить порядок»? – робко поёжился юноша.
— Тебя совсем не учили, — вздохнул градоправитель. — Порядок и есть Бог, всё то, что дано в Книге для исполнения, это и есть Бог. Когда он оставил нас, мы долго шли не с чем, без всякого знака, безо всякой надежды на встречу и прощение. Надежду дал нам тот, чей потомок, Анхель, теперь на троне. Он постиг во сне Его волю, она была в Камне и Книге! Из Камня надлежало родиться Королю, для которого нам надлежало обрести престол и землю. А в Книге находим завет, следуя которому мы каждый раз говорим ему о том, что ищем Его и молим о прощении. Но если мы будем не точны, если утратим хоть букву, когда исполняем написанное, тогда Он вновь не услышит свой народ. То есть ты прав, когда говоришь, что верность Книге даёт нам надежду на встречу, но не прав, когда имеешь ввиду свою встречу. Ты или я можем лишь следовать Книге, Бог не обернёт к нам Своё лицо, но Он, обернёт лицо к своему народу, и даст ему землю, и трон… Тебе Бог никто, и ты Ему никто, но Он Книгой указал тебе путь, чтоб народ Его спасся. Поэтому и сказано: «Лучше отвергнуть Бога, чем нарушить Книгу, или утратить порядок». Бога не должно быть, пока не обретены земля и престол. Что же делать, если придёт Бог к одному тебе и скажет — прими Меня и радуйся, в час молитвы и слёз твоего народа? Как быть? Только Книга ответит. И она гласит — в такой час надо молиться и плакать, не открываясь более ничему, дверь закрыв перед Богом! Исполни это, и ты отвергнешь Бога для своего сердца, но сохранишь минуту для Его соединения с народом, приблизишь час обретения земли и трона. В конце концов, наш народ получит всю землю, когда следование Книге будет единым хором, когда перестанут мешать этому хору те же всадники и прочие народы, отринувшие наши дары и свет нашего фонаря… И Бог сделает нас первыми в глазах прочих, когда среди нас не останется отступников, дерзнувших предпочесть Бога Книге… Когда не останется сомневающихся, с дурацкими вопросами, какие ты тут смеешь излагать… Бог — это Книга потому, что Бог так захотел! Для тебя встреча с Богом и есть точное следование Книге. В этом и только в этом возможна твоя встреча. Для человека иного способа предстать перед Ним нет — только следовать указанному Им порядку. Ты не своё прощение и радость должен искать, а трон своему народу. И радость твоя должна быть в следование Книге. Какая твоя молитва? Вспомни слова Книги, которые эта молитва и есть: «Я никогда не увижу и не услышу Творца Моего и Он не увидит и не услышит меня, но я следую Его воле, иначе кара Его на мне и на моём народе. Он скрыт от меня, но Книгу Он оставил вместо Себя и буквы её — теперь Он Сам. Только Книга соединяет меня с Ним, и да буду я проклят, если не соблюду сказанное в ней хоть в чём», — вот как ты должен думать и говорить. Повтори!
- Я никогда не увижу и не услышу Творца Моего и Он не увидит и не услышит меня, но я следую Его воле, иначе кара его на мне и на моём народе.., — послушно повторил офицерик. Меж тем над площадью зажглись фонари.
— Возможно, это последние из стражей-всадников, — И градоправитель в который раз открыл и закрыл табакерку. - Какая же глупость с их стороны попытаться опять напасть на министра порядка. Его тайной охране позавидовал бы сам Король Анхель, правда, тот не выходит в город.
— Это уже третья попытка убить министра... — прошептал офицер.
— Так ведь им известно, что именно он отдал тогда приказ о взрыве главных деавинских дворцов. И как раз вот эти выжившие всадники были единственными свидетелями гибели города, его сумасшедших защитников и молодого короля. Они мстят. Собственно говоря, им больше и заняться нечем со дня гибели их Деавина. Для серьёзного заговора их характер не годится. Да он даже для убийств не годится. Слишком они торопливые, неразумные…
— Так городу ничего не грозит? — улыбнулся офицер.
— С их стороны? Нет, нет! — засмеялся градоправитель. — К тому же эти наверняка последние, ну, может, будет ещё парочка попыток, таких же глупых и несуразных, как эта, и всё…
Казнь состоялась уже час назад. Внизу, в центре площади, в лужах собственной крови тихо и медленно умирали два деавинца. Их отрубленные руки и ноги, аккуратно уложенные для скорого костра, белели чуть поодаль.
День почти выдохся. Растревоженные густым, сладким запахом смерти и крови над Площадью Книги кружились деавинские ласточки, и совсем низко, почти стелясь над землёй гудели жирные мухи.
— Пора! — Градоправитель, засунув свою табакерку за пазуху, вытащил из забора один из фонарей и сделал знак сделать тоже офицеру. Вооружённые пылающими семисвечниками, они спустились к месту казни.
— Да, ещё живы, — удовлетворённо кивнул градоправитель, склонившись над телами. — Может, и понимают что.
Он воткнул свой фонарь в центр кучки из четырёх рук и ног, и чихнул. Мух было слишком много, и они навязчиво лезли в нос и уши, не разбирая, живой перед ними или почти мёртвый. Повинуясь взгляду начальника, офицер поджёг костровище из человеческих обрезков. Задымилось, запахло мясо. Над ним заживо сгорали жадные мухи. Ласточки пугливо оставили небо над площадью. Градоначальник подождал, пока вспыхнет последняя рука, и удовлетворённо кивнул.
— У других народов для этого есть палачи, специальные люди. Они всегда охраняют себя масками, как актёры. Но у них нет Книги. Их казни не есть завет Бога, а собственная выдумка. Потому смерти, какие они несут — не кому неугодная жестокость, не более. У нас всё по-другому, мы несём не смерть, а славу Книге. Мы говорили с тобой о встрече. Так вот — сегодня, сейчас, исполнив, что должно и как должно, согласно порядку, ты с Ним встретился. И пусть отныне каждый твой день пройдёт в следовании Книге, — учил градоправитель, выводя офицера с площади.
ГЛАВА 2 - СТРАЖ
- К чему теперь все эти красивости? Они победили! Это разумно! Новая столица – новая страна! Десять лет со дня коронации! И да, да – именно так – к чему теперь все эти красивости? – Корюнах зевнул, поморщился и ловко смахнул тонкую пачку миниатюр обратно в стол.
Над городом ворочались предрассветные облака. Ветер шевелил туда-сюда пыль и грязь бесконечных строек.
Почти прижимаясь к домам, вдоль главной дворцовой дороги, шёл невысокий человек. Он, то прищуривал, то широко раскрывал синие глаза, лоб его портили пятидесятилетними складками, губы были бледны. Временами он замирал на секунду-другую у фанерных щитов с королевскими гербами, какие были расставлены каждые десять метров. Что-то шипел, сжимал кулаки и то плевался в них, то колотил по ним мысами тяжёлых ботинок.
Наконец, очевидно устав шагать, он остановился, потянулся, размял затёкшие мышцы и принялся внимательно разглядывать очередной щит. Плохо раскрашенный, семирожковый фонарь тускло сиял в чёрном перевёрнутом треугольнике. Путник смотрел на него минут пять, потом скривился, и в бешенстве ударил кулаком в самый центр. Щит покачнулся, но устоял. Он ударил ещё раз, и ещё раз. Наконец фанера жалобно скрипнула, затрещала и покосилась, но всё ещё не падала. Мужчина облизнул сухие губы, дико улыбнулся, и замахнулся на щит ногой.
- Что ты делаешь, безумец! – Корюнах, чья башня стояла напротив, и, который сначала наблюдал за происходящим, выйдя на порожек, теперь подбежал и, схватив незнакомца за плечи, оттащил в сторону.
- Безумец! – повторил он, и с жалостью вгляделся в сумрачное, набычившиеся лицо. –
- Так ты из тех несчастных.., Из уцелевших стражей Деавина. Всё-таки верно шепчат в городе, не все вы ещё погибли, и не все угомонились.
- Не все, - глухо молвил названный стражем.
Ветер расправил небо. Над городом расползалось утро. И то там, то здесь застонали, зашумели, застучали просыпающиеся дома. Корюнах тревожно оглянулся:
- Пойдём ко мне, самоубийца, хоть отдохнёшь и поешь нормально
- Отдохнуть и поесть нормально это хорошо, - кивнул путник.
Гостиная Корюнаха, согласна моде, начиналась от самого порога, и гость, с удовольствием скинув пальто, упал в кожу кресла. Всю залу освещали лампы-окошки, ровной сплошной линией, глядящие со всех четырёх стен. Было пусто – четвёрка кресел, два полукруглых дивана – всё белоснежное, и высокие простые вешалки, чёрные, в форме раскрывшихся лилий по углам.
Хозяин вызвал служку, и через минуту тот вкатил тяжёлый кованый столик, с бутылями вина, виноградом, мясом и сыром.
- Говорят это из старых деавинских подвалов, от деавинских виноградников, - улыбнулся Корюнах, наполняя бокалы. – Так, по крайне мере, мне сообщили в винной лавчонке, и я заплатил за него недурные деньги. Хотел было сначала приказать подать нам водки, да решил, что такое вино доставит тебе больше радости..
- Водка была бы более кстати, - усмехнулся в ответ страж, - И тебя, Корюнах, обманули – в Деавине никогда не было своего вина. Слишком северно для виноградников, кроме листьев они ничего не рождали, сколько не пробуй.
- В Деавине вообще ничего не рождалось, - резко перебил хозяин. – Деавин был бесплоден, и оттого обречён. Вот чего не желали знать – не мы, его мудрость, не вы, его стража. Вот отчего Король пришёл слишком поздно, вот отчего, как пишут поэты, Фонарь сжёг Солнце, и они победили.
- Они ещё не победили, - хмуро процедил страж.
- О, да! Особенно это верно звучит сегодня, в день 10-летия коронации… Сегодня и здесь, под фонарным гербом, с которым ты столь отважно сражался, - хохотнул Корюнах. – Оставь это, и лучше скажи - вот, ты назвал меня по имени, стало быть узнал, стало быть мы знакомы, но я тебя не помню…
- - Я Зденко... И мы действительно сталкивались в Деавине, в те дни, когда ты, воплощение мудрости, имел столько учеников, что легко менял одних на других. Как сейчас помню, много про тебя ходило анекдотов в те дни – про золотой член, про змеиный язык… - гость беспечно улыбался, сидел расслабленно, и только взгляд его всё тускнел, всё тяжелел с каждым словом.
- Я тебя не помню, - Корюнах задумчиво пощипывал красивыми губами виноградинку. – Наверно ты очень изменился... Язык, член – это всё были глупые байки для моих самодовольных бездельников…
- Но похоже ты прижился в этом мире, Корюнах? А ведь говорили – ты не переживёшь Деавина, говорили ты сохранишь корону Истинному Королю… Но ты всё пережил, Корону передал лживому правителю, и вместо солнца зажигаешь фонари в душах новых учеников… И, в отличие от меня, почти не изменился!
- Важны не фонарь или солнце, а небо в котором равно светят и то, и другое.
- Моё отечество небо! Сладкая философия для трижды предателя! – засмеялся Зденко.
- А ведь это я тогда придумал девиз для стражей, коим ты теперь размахиваешь, будто поломойка многоразовой тряпкой! И я вложил в тебя сегодняшний бред по Деавину, я заставил плевать тебя в фонарный герб! Твоя смешная смелость моя работа! О! Теперь-то я узнал тебя, ты Полковник… И чем же ты меня лучше? Неужели забыл о собственных подвигах?
- Узнал меня значит… что же, я и не скрывался. Только в чём моя вина? Да ты же сам объявил сейчас, что «моя смелость твоя работа», значит и за то, что ты обозвал «подвигами» тебе отвечать… Ты сможешь ответить, Корюнах?
- Но я не виноват в падение Деавина, Полковник… Или виноват, но меньше тебя… К чему упрёки? Ты выжил? Мы знаем, кто и как тогда выжил, и знаем кто и за что позволял таким, как мы выжить... Или с тобой просто не расплатились? так? Твой маленький шажок в сторону оказался зазря… Утешься, я так же не в фаворе – ни у деавинцев, ни у новых властителей.
И он отвернулся поправить перекошенную занавеску. Зденко сидел и смотрел, как распрямляется в его белых руках, складка за складкой, складка за складкой... Теперь Корюнах потянулся распахнуть окно, широкая спина нависла над гостем, и, неожиданно, Полковник, подскочив, вонзил было в самый её низ вилку, но та соскользнула по шёлку рубахи. Хозяин ловко перехватил его руку и расхохотался:
- Выходит я во всём прав, Полковник? С тобой-таки не расплатились… Но я не сержусь на тебя за эту глупую выходку. Твой гнев понятен, безумцем быть веселей чем нищим предателем ..
Гость задыхался от стыда и бешенства. Но, тут, откуда не возьмись, на полу завертелась белая, маленькая свинья, тоненько хрюкнув, она подпрыгнула, и впилась Полковнику в ногу, чуть выше ботинка. Корюнах захохотал. Гость вскрикнул от неожиданности, дрыгнул пострадавшей ногой, свинка подлетела, но челюстей не разжала, так и осталась висеть на лодыжке.
- Кыш, Девочка! – турнул её хозяин, и рассмеялся ещё веселее. – Познакомься, Полковник, это моя девочка, отлично ищет трюфеля, да и прочими грибницами не брезгует… незаменимая Девочка, красавица моя, единственная в мире...И тоже стражка, как ты… Так что оставь слёзы о вчера, послушай о сегодня, - и он запел про трюфеля, про ум своей свинки, про её родословную, не хуже, чем у старой знати, и о том, что нынче толи сезон, толи не сезон для гриба, но если кто и ведает об этих сезонах так только грибники, а грибники давно сошли с ума, полагаться на них невозможно...
Зденко откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, медовый голос хозяина, словно ласкал и щекотал тело, в воздухе мелькали радужные точки, с улицы доносились обрывки чьих-то утренних, спешных шагов и разговоров. Минут на пятнадцать, Полковника сморил сон. Но, когда первый солнечный луч выстрелил в окно, голос хозяина изменился, и гость очнулся:
- А ты, что, всерьёз полагаешь, что вся эта история началась с тебя или меня? Ты, гордый и глупый человек поверил, что нас установили решить судьбу сияющего Деавина? Всё-таки ты был глухим учеником. Будь иначе, ты бы знал, что мои сказки сегодня не хуже моих сказок вчера. И не бросался бы теперь дурацкими упрёками и тупыми вилками.
А правда в том, что нет никакого Истинного Короля и Истинной Династии. И никогда не было… тоже самое, что нет разницы, между фонарём и солнце… а уж герб-то… что тот, что этот.. – и Корюнах устало махнул рукой, сморщился на мгновенье, покивал кому-то, и обхватив притихшую у его ног свинку, взгромоздил её к себе на колени:
- Велю ка я нам лучше водки!
Служка быстро принёс холодный графин, и Зденко с благодарностью принял стакан. Захотелось поспорить, подоказывать чего-то, что-то вспомнить, что-то забыть.
- Фонарь завистливое подобие, он похититель, отражатель, в лучшем случае… поэтому и его династия всегда узурпатор, всегда неправда, тогда как Солнце, Солнечный Город и мы, и наш Король… это то самое, живое, истинное – Ты сам нас так учил, - Полковник неловко поиграл вилкой и спрятал её в карман.
- Я и не отпираюсь, оттого как учил, - живо подпрыгнул Корюнах, - но тот кто меня внимательно слушал и от природы был наделён умом, знал, что в конечном итоге тоже, что про луну я имею ввиду и про солнце, правда никак не наоборот, но это неважно… Да те кто был внимателен и умён.., к примеру Боколок…
- Боколок жив? Он здесь? – резко перебил Зденко, и глаза его заискрились.
- И преуспел куда больше меня, - скривился хозяин. – Как же, как же – первый королевский астролог…
- И, наверно, наконец счастлив, - задумчиво прошептал Полковник..
- Несчастлив, но находит радость то в покаяние и самобичевание, то в приступах тщеславия… Боколок не изменился, только деньгами и почётом обзавёлся куда больше прежнего. Тогда как меня лишь терпят…
- Ты завидуешь Боколоку..? – изумлённо воскликнул гость, и расхохотался…
- Похоже мы с ним квиты, - смущённо усмехнулся Корюнах, и стребовал со служки ещё водки.
Они опять выпили по стакану – дружно и жадно…
- Ты говоришь – я не знаю начала, так расскажи… не то что бы я вдруг тебе, лукавый предатель, шельмец, фальсификатор и дешёвый компилятор, басаркун, фальшивый маг поверил, или не то что бы я не знал, за что умирал сам и за что теперь мертвы все, кто мертвы – я знаю за что… Но твои сказки хороши… Короче расскажи мне своё начало…
- Глупец! Конечно не небо сотворило Деавин единственной столицей! Да если бы и впрямь небо, так разве бы погиб город? К чему печалится? О чём? Да, город стал первым, но из равных! Заметь, из равных! – оба уже были изрядно пьяны, и когда руки Корюнаха изгибались и выплясывали, Полковник видел четыре, шесть, восемь пар изящных ладоней. От их мягких движений, от особенного Корюнаховского голоса, он словно молодел.
- Но отдам должное… что-то в нём всё-таки было… в Деавине, в его камне, в окружающих его тайных озёрах, в волшебстве лесов… какая-то магия.. При нас, при тебе, при мне, да разве это был тот Деавин? Нет! Его рассвет уже миновал, он падал, он был сумрачен и стар, он был то суров, то смешон.., но я всегда любил его начало, он снился мне, снился город, в городе… страна в стране… В том смысле, что когда я спал в Деавинском королевстве, в столице, мне каждую ночь снилось Деавинское королевство и столица, но те, давние… давние… прекрасные… Помяним же Деавин, Страж и Полковник!
- Помяним, - кивал гость.
ГЛАВА 3. ЦВЕТОК НОАЛЕЛЬ
...Дворцы и храмы Деавина пухли от свозимых в него со всех сторон даров, контрибуций, трофеев. В домах знати не было нужды жечь много свечей. Достаточно было одной, чтоб заполыхали, засветились в её свете изукрашенные изумрудами, аметистами и алмазами стены.
Дети деавинцев зимой играли на шкурах невиданных, волшебных зверей. Шкурах таких тёплых и шёлковых, что казалось жизнь под ними ещё продолжается.
Мостовые Деавина вторили своим цветом небу и солнцу, а стены и окна рассказывали дивные сказки золотой мозаикой и витражами.
Поля и реки, горы, леса, озёра, степи, сменяя друг друга, разбегались во все стороны от города. Но достигнув, кто огненного песка, кто ледяного моря, возвращались обратно, словно насмерть привязанные к Деавину невидимой нитью.
Даже войны не разоряли Деавин, не иссушали кормившие его земли. Зачарованные ветром, с равным торжеством, отпевающим своих и чужих после каждой битвы, враги немели и падали, сражённые невиданной немощью. И так было вечно.
Не войнам было суждено разрушить Деавин. И не спалили его дворцовые интриги, где зыбкие, неверные соединения умов и сердец, из года в год, накатывали друг на друга, как волны встречающихся рек.
Всё и всех принимал в себя Деавин. Всех выслушивал, ласкал, вскармливал и хоронил в свой срок.
Пусть вокруг рождались и умирали великие империи, прекрасные царства и незаметные княжества. Пусть сгорали, покрывались льдом, или навечно затихали в подводных глубинах, людные и пустые земли. Деавин летел из века в век, векам неподвластный.
Он становился судьбой своих друзей и врагов, именно это его погубило.
Этот народ пришёл не биться. Казалось, он просто жаждал приюта, на вроде больной, загнивающей от бесчисленных ран и побоев, собаки. Этот народ, незаметно вкушавший, выпивавший аромат Деавинских земель и сказок, был несчастлив, гол и проклят. Этот народ смотрел сам в себя, и ничего не видел там, кроме кошмаров. Чёрные шляпы, чёрные сюртуки – его не согревало солнце. Он был льстив и угодлив…
- Фонарщики, - прошептал Полковник.
- Фонарщики, - задумчиво кивнул Корюнах. – Кто мог знать, что под их гербом мы будем сидеть и говорить с тобой сегодня? Кто мог предвидеть тогда, 500 лет назад, что он у них вообще будет, свой герб? Ты знаешь, Зденко, как их дразнили в Деавине тогда, в самом начале вселения? - Золотори! Гнильё! Плесень! Выгребная яма! Навозники!
Этот народ! Мне сложно говорить о нём, я их не понимаю, хотя понимаю. Их история, обряды, сказания причудливы и чужды, но разве в этом дело?...
… У меня есть записки одного человека. Этим листочкам лет пятьсот, не меньше. Не мудрец, не учёный, он с младенчества был приёмышем в одной из их семей. Работал в саду, в поле, и погиб, защищая свой сад от них, собственных благодетелей. Он записал свою историю, как её понимал, за день до смерти. Ему отрубили руки и, связав ноги, бросили в посаженные им цветы, где он и умер, от потери крови. Долгая, мучительная смерть… - Корюнах замер на минуту, потом судорожно прижал к себе свинку, та проснулась, недовольно прихрюкнула, потёрлась бочком, и вновь засопела, сладко, как младенец. Корюнах нежно поцеловал её в самый пятачок – «Девочка, моя родная девочка!», - прошептал он ели слышно.
«Наверно она пахнет молоком!», - внезапно подумал Зденко. Хозяин глубоко вздохнул и продолжил:
- Право же, совсем не интересно, как ко мне попали эти листочки. Автор был коряв, но.., - он достал из кармана свёрнутые небрежно бумажки, покачал, взвесил на ладони, но разворачивать не стал. Как понял Полковник, Корюнах зачитал по-памяти, где и хранил на самом деле эти записки, раз и навсегда выучив наизусть.
- Я знаю, что завтра умру, а цветок уже погиб, не распустившись. И знаю, что это меньшие из бед, которые испытают от них деавинские земли. Я плохо пишу, но так как мою историю знаю только я, а она может стать советом и предостережением, всё же решил рассказать всё бумаге и спрятать в карман. Карманы они обыскивать не станут, потому что знают – никаких денег и ничего ценного у меня нет.
Я не совсем могу объяснить, что чувствую и как будто знаю, но надеюсь, что меня кто-нибудь поймёт. А ещё больше я надеюсь, что Деавин освободится от этого ужаса, от этой напасти, от неминуемой беды.
Смешно, но ведь фонарщики такие же сироты, как я. Хотя нет, не такие же, они сироты совсем, а я не совсем.
Я подкидыш, мои настоящие родители бросили меня у овощной лавки, которую содержала семья бездетных фонарщиков, и те, отчего-то, взяли меня в свой дом. Мне теперь всего двадцать лет, я умру молодым, оттого вся история моей жизни проста и коротка.
Еды мне всегда хватало, и одевался я не хуже других. Фонарщики не звали меня сыном, но никогда не обижали. До тринадцати лет я жил, как любой мальчишка – учился, гулял с друзьями, и моё сердце мало что занимало, и совсем ничего не тревожило. Никакой веры я тоже не знал. У моих приёмных родителей был свой Бог, но меня они ему не учили. И то, что я про него, и про них знаю, я уже позже подслушал ночами, когда многие фонарщики собирались в нашей лавке – творить свои молитвы. Конечно, их слова были красивей и умней, я лишь передам, как могу.
Они придумали про себя страшную сказку – будто чем-то прогневали своего Бога, а тому не хватило милосердия, и он ушёл от них навсегда. Но потом он прислал к ним гонца. Он ни то что бы его прислал, но его голос сам стал таким гонцом, вселившись в только что умершего старика. Гонец сказал, что Бога можно найти, если искать и преследовать, как добычу. Поймать и уговорить вернуться обратно. И вот, в этой своей охоте за Богом, они спотыкались и бежали, поколение за поколением. Они всё бежали, и всё обещались, что рано или поздно уговорят Бога полюбить себя – хитростью ли, подачками ли, или жертвами. И жертвы они приносили часто – и животными, и плодами, и людьми. Так они хотели стать лучшими из детей для Бога-Отца.
В любви же они ничего не понимали, потому что думали, что её можно купить.
Но на беду всем, одно они поняли хорошо: если Отец – это Бог, то Мать – это Земля. И что они не бывают порознь, если есть, то вместе. А у них никогда не было своей земли. И поэтому они решили – найти самую лучшую, самую щедрую и красивую и занять, так или иначе, первое место у её сосцов. «Когда эта Мать нас признает, и выкормит хоть одно поколение нас, как своё родное, и не будет у нас соперников на её груди, тогда и Отец к нам вернётся и всё нам отдаст», - так они рассуждали, я сам слышал, правда, они говорили на своём языке, а я перевёл на наш.
За Богом, как я уже сказал, они бегали долго. А землю себе выбирали из всех мест, где только пробегали. Они были такими жадными, хватали всё, что не попадалось им на пути, жевали, давились, но глотали. А что не могли проглотить выплёвывали – навеки осквернив, извратив, испачкав. Их путь не освещало солнце, и тогда они соорудили себе фонарь – уродливый, в семь рогатых свечей.
И этот фонарь они понесли вперёд, как герб, как флаг, как знак своего бездомья, безродья, безземелья.
Воевать они не умели, но зато умели продавать, покупать, уговаривать, жалобить… И конечно они выбрали Деавин, потому что нет ничего прекрасней Деавина, - свинка беспокойно забила лапками, настенные лампы мигнули, занавески на мгновенье вздыбились от ветра, и Полковнику стало казаться, что Корюнах говорит теперь сам, не по истории из листочков, но перебить он не решился.
- Первые из них появились у нас очень давно. Земля их не принимала, гнала, но люди были доверчивей и глупее. Постепенно они им поверили. Их запах перестал смущать. Их тени уже не заставляли с испугом и ужасом плакать детей. Их дома и лица уже не отвращали сердца и шаги. Деавин старился, и его жители теряли чутьё. Теперь, как я слышал, их голоса уже вошли в общий разговор, фонари расползлись по городу, их приняли во дворце… И боюсь, я знаю к чему это всё приведёт.
Итак, для меня всё началось, когда в четырнадцать лет, мои покровители озадачили меня службой в саду и поле. У нас было семь работников, все не фонарщики и я должен был надзирать за ними, и делать самое главное – собирать самые ценные и дорогие из плодов, а так же считать урожай. Земля наша была и под солнцем, и под фонарём, то есть в теплицах, потому и урожай был круглогодичный. Среди прочих работников был один старик. Возился он всё больше с цветами, хотя семья сильно ценила его за особое искусство в выращивание сладких заморских плодов. Выходили они у него, как на подбор – красивые, ровные, злато-красные, а вкус был до того сладок, что всё от него забывалось – и горе, и радость… к тому же многие болезни пропадали, как не было. Эти плоды в цене были необычайной. Но, и цветы его тоже ценились дорого… И то сказать, отродясь я такой красы не видел, как розы на его клумбах. Что там деавинские мозаики да витражи перед этими розами? Жалкие , мёртвые стекляшки… Именно от него, я про Ноалель и услышал… «Ноалель зацветёт, город силу обретёт…», - так он временами шептал, колдуя над своими розами. Это слово «Ноалель» мне очень пригляделось, я даже представлял себе, что так должно быть зовут чудесную девушку, волшебной красоты. И вот как-то, набравшись смелости, я принялся его расспрашивать об этой самой «Ноалель». Он с охотой всё рассказал мне. Дескать, есть такая легенда, что раз в пятьсот лет над Деавином рождается невиданная по яркости и синеве звезда, и в ту же ночь строго под ней из Земли в один миг поднимается и зацветает волшебный цветок. Это и есть Ноалель – вместе и цветок, и звезда… В эту ночь всё в Деавине обретает душу – подземные и наземные реки оживают, обмой их водой мёртвого и смерть с него сойдёт, как небывало. Камни домов и мостовой поют сказки и истории о бывшем и будущем… Только люди спят так сладко всю ночь, что даже старики, больные и дети не просыпаются. А на утро встают деавинцы помолодевшими и самыми что ни на есть настоящими, и видят всё по иному. «Так что в Ноалели сила и дивность нашего Деавина… От неё он, как говорят, «есть навсегда», - так садовник мне рассказывал. А когда я признался, что считал Ноалель чудесной девушкой, он мне ещё сказал – «Ты, сынок, тут прав. Потому что в те времена, о которых только камни Деавина и помнят была такая девушка, от неё произошли Деавинские Короли, а сама она стала Святой… Оттого и самый прекрасный Храм Деавина зовётся Храмом Ноалель, хотя мало кто об этом знает… Но ты о ней и думать забудь, потому как она Святая, грех о ней думать, как о живом человеке, тем более женщине… Многими бедами грозят такие мысли… Да и как думать, когда настоящую историю о ней уже никто и не расскажет, потерялась та история, сынок. Говорю же, одним только камням Деавина она ведома, и поют они её в ночь Цветка и Звезды, в ночь Ноалель, стало быть… Только людям услышать про то не дано. Словом, выбрось из головы глупости, лучше в Храм сходи». Так мне старик всё рассказал, но я его не послушал, и в Храм не пошёл, потому что не знал, как это делать надо – в Храм ходить, не учил ведь никто… Может, я и спросил бы у него, да не успел, потому как, скоро после этого разговора, старика нашего убили. Ночью в теплице, в которой он заночевать решил. Мои покровители сильно расстроились и потому что потеряли такого работника, и потому что вынесли убийцы из теплицы весь урожай чудо-плодов, а розы и вовсе потоптали.
Я же с тех пор нет-нет да и замечтаюсь о Ноалель. Но не так, как парни о девушке мечтают, так я не смел, конечно, помнил заветы старика, ведь он бы единственном в мире, кто мне «сыном» звал. Я мечтал услышать о ней историю, которую деавинские камни в волшебную ночь поют. Иногда, я даже специально не ложился спать, и всё гулял по городу. Но это были не те ночи, конечно…
И вот однажды, на очередном сходе в нашей лавке фонарщиков я подслушал невероятное – будто бы через два дня, в нашем саду должен будет зацвести заветный, запретный цветок, и тот, кто его сорвёт станет хозяином Деавина. Я сразу понял, что речь идёт о том самом цветке, а фонарщики, от жадности своей, конечно всё перепутали и хотят теперь, это они прямо говорили – сорвать цветок в миг его расцвета… так и Деавином завладеть… И ещё я понял, что случись такое – не будет больше Деавина, и ночей Ноалель больше не будет, ни через пятьсот лет, ни через тысячу, ни через миллион… Я решил защитить цветок… но не знал как… Прошёл день, наступил второй, приближалась волшебная ночь… И мне казалось, будто уже вижу я, тень синей звезды над нашим садом… Фонарщики тоже сошли в него, и ходили туда сюда, жадно шарили палками, которые были, как перевёрнутый крест, по траве и клумбам, искали место, где зацветёт цветок. Тогда я первый раз в своей жизни помолился, как сумел… Попросил Святую Ноалель помочь мне первым найти цветок и не дать им сорвать его. Я ей сказал, что даже история её мне не нужна, и пусть я никогда не услышу, как поют её деавинские камни, лишь бы беды не случилось. И наверно она услышала меня. Я надеюсь, что услышала.
Цветок я увидел первым и бросился заслонить его расцвет, но и фонарщики его углядели, и побежали на меня. Я не знал, что делать… И тогда, чтоб он им не достался, и чтоб Деавин смог дождаться новой волшебной ночи… я раздавил его… Я сделал это чтоб спасти Деавин, и спасти Ноалель, от фонарщиков… Знаю, что сделал неправильно, но так же знаю, что когда вокруг фонарщики сделать правильно нельзя ничего. Такое у них есть свойство… Поэтому, лучше, чтобы их вообще не было. Но главное – Ноалель им не досталась и завтра я умру спокойно… Такая вот у меня история… Когда они увидели, что я наделал, то долго-долго били меня своими палками и просто ногами, затем связали и бросили в эту теплицу. Так что утром я стану ещё одной жертвой для их Бога, которого, наверное, и вовсе нет, они ведь такие лжецы, эти фонарщики, что наверняка всё наврали сами себе про себя…
Такая вот история об этом мальчике, - закончил Корюнах.
- Он умер? – переспросил Зденко
- Как я уже говорил, ему отрубили руки, связали ноги и бросили умирать в розовые кусты…
- Я никогда не слышал этой истории, и этого имени – Ноалель, я никогда раньше не слышал, - прошептал Полковник. – Но ведь потом они всё равно победили. Тогда, десять лет назад…
- Да, им удалось сорвать цветок и порушить Девин, этот мальчик просто отложил неизбежное на пятьсот лет, но в целом жертва его была напрасна… Деавин был обречён от изначалья
- Я не верю в это, не верю в обречённость нашего города. И не верю в напрасность таких жертв. И не верю, что всё так и останется, - резко возразил Зденко.
- Брось, Полковник, - поморщился Корюнах, - давай лучше ещё выпьем… И прости ты сам себя, наконец.
- Подожди… я запутался. А как же история с усыпальницей «Фонарной Принцессы»? Разве не из-за неё погиб Деавин, ведь предсказания…
- А! Гробница Фонарной Принцесски! – захохотал Корюнах. – это была их главная выдумка, главная подлость, главный спектакль! Что же давай вспомним и эту историю, тем более ты же один из участников, насколько я помню…
ГЛАВА 4. ФОНАРНАЯ ПРИНЦЕССА
- Итак, - дурашливо запел хозяин, нежно теребя проснувшуюся и прихрюкивающую свинку. – Коротко говоря сто лет назад, фонарщики устроили в Деавине великую брань. Как ты знаешь, тогда погиб последний из возведённых на престол Деавинских Королей и власть перешла к наместникам. Фонарщики взяли бразды в свои руки, но тогда ещё негласно, так как Деавин всё ещё озарял свои земли, и дворцы и храмы его, несмотря на бесчисленные осквернения, оставались незыблемы. Об этом ты всё знаешь не хуже моего. Фонарной Принцессой тогда, сто лет назад они назвали дочь своего рода, первую из погибших в том деавинском мятеже. Люди поверили, что её кровь пролилась как символ новой жизни… о погибшем же Короле никто не горевал… Я же говорю, Деавин состарился, его народ потерял чутьё… Обновления не произошло, так как пятьсот лет назад ночь Ноалель была сорвана… А к очередной волшебной ночи фонарщики уже приготовились хорошо… Именно для неё, для совершения и завершения Ноалель, именно, чтоб сорвать цветок они и придумали гробницу Фонарной Принцессы. Убитую объявили новой святой и, забальзамировав, уложили в хрустальный гроб… Гроб был выставлен в усыпальнице, на дворцовой площади Деавина. О принцесске в хрустальном гробу они придумали много мудрённых историй, детям их подсовывали, как сказки, а учёным, как ключ к той карте, по которой можно найти сокровенную чашу… Словом фонарщики хорошо запутали все следы к правде… Но про это ты всё равно ничего не поймёшь Полковник, да и не к чему тебе. Вернёмся к нашей истории. Почти сто лет длились по королевству склоки и неурядицы, как всегда бывает, когда правят узурпаторы...
К назначенному судьбой сроку, о Ноалель уже никто не вспоминал, все крики были об одном – лежать ли дальше Фонарной Кукле в хрустальном гробу или нет? Фонарщики всё придумали и организовали отлично... И, пожалуй, всё вышло по справедливости Полковник, как не крути – они одни ещё помнили о Ноалель, они одни ещё жаждали её света и чуда. А Деавин тогда сошёл с ума. Много всего было, да про эти дни ты бы, небось, рассказал бы куда лучше моего. Хотя бы о том, как ты, страж, со своими друзьями всё ждал и ждал Истинного Короля, а ваши враги ждали спасения от чужих земель... Эта было самое глупое время, из всех, какие выпадали на долю Дивного Деавина, да... И вот, в ночь Ноалели, из хрусталя извлекли фонарное чучело и сожгли.. Пепел же..
- Да я и так уже понял, что её нельзя было хоронить, даже пепел - перебил Зденко
-Дурак, - расхохотался Корюнах, -нет, но какой дурак! Ты ровно ничего не понял… Все эти истерики на тему – «нельзя её в деавинскую землю, недопустите кощунства и осквернения» есть обратная сторона криков «захороним по человечески» и все они тоже самое, что «пусть лежит, сё святыня, прочь грязные руки от символа новой жизни»… И те голоса, и другие, и третье были проплачены много раньше, чем пообещали заплатить тебе. Но не казнись, при чём тут ты, или кто-то ещё? Если и можно было что-то сделать, так абсолютно никогда и никем невозможное – забыть о ней вообще, полностью, окончательно, как бы не было… Тогда бы само рассосалось, и «тело» и его «домик», исчезли бы с глаз, но сперва надо из сердца… А люди всегда сначала с глаз убрать пытают… и ничего их не учит… Была дешёвая хитрость и всё очень просто получилось… раз-два… Это же фонарщики, Полковник! У них всё страшно и просто!
- Но Земля же разверзнулась, Деавин погиб, как раз, когда её, точнее её пепел, хоронили, - вскричал Зденко.
- Не когда её хоронили, несчастный страж! А когда взрывали саму усыпальницу! Вспомни решили всё сделать одновременно – захоронить пепел (и вашим и нашим), и взорвать гробницу… Одни фонарщики хорошо знали, что именно под ней, под усыпальницей - центр, там пороховые склады, откуда расходятся вязки к семи главным храмам и дворцам Деавина. Их взрывы, и дали толчок грунтовой воде взбунтоваться, а земле и так было слишком уже тяжело держать безумный город, и не даром дались ему его подземные ходы и склепы … Деавин рухнул по науке, а не по мистике, вся мистика была раньше, и наступила теперь… Стражи, Возвращение Короля - всё было изначально смешно и напрасно! да и никакого Истинного Короля не было, понимаешь - не было! Давно уже угасла, сгинула последняя кровь Ноалель. Так называемого «истинного королька» вам попросту подсунули, для верности вашей погибили! А усыпальница, кукла под колпаком, и всё что за этим последовало – инженерия да геология... На самом деле, в ту ночь произошло единственно важное – фонарщики сорвали цветок Ноалель.
- А предсказания? – неуверенно спросил Полковник.
- Что предсказания? – устало пожал плечами Корюнах. – Их все загодя написали, фонарщики... Да мы уже сами все давно и есть, самые что ни на есть настоящие фонарщики, Зденко...
Минут пять оба просидели молча, незаметно и непонятно как выветрился хмель, в окно заполз холодный ветер, свинка продолжала сопеть и поскрипывать шкуркой. Полковник отчего-то остро, больно пожалел про себя старика-хозяина, но вслух ничего не сказал. Тишина и пустота кружились по зале. Наконец гость потянулся и устало поднялся:
- Где живёт Боколок?
- Не ходи к нему, Полковник!
Зденко зло махнул головой:
- Где живёт Боколок?
- Полуготический домик, похож на прежнюю Деавинскую библиотеку, только маленькую, почти напротив дворца, прямо по дороге… Но лучше не ходи к нему...
Полковник накинул пальто и, ни говоря ни слова, пошёл к выходу. У двери он вроде замешкался, оглянулся, но увидев, что Корюнах уже кормит виноградом и сыром свою свинку, вышел вон.
ГЛАВА ПЯТАЯ – ЗАГОВОР
Твёрдо решив добраться до Боколока, Полковник строго-настрого приказал себе просто идти вперёд. Не взирая ни на выпяченные то там, то здесь, по блёклым улицам новой столицы семирожковые фонари; ни на не сметное число самих фонарщиков, в их чёрных шляпах, чёрных сюртуках, прыщавых, с сальными волосами, лошадино гогочущих и справа, и слева. Просто идти и не слушать злые крики голодных ворон и визгливый хор бродячих собак. Просто идти и не смотреть, даже не дышать. До безобразия грязный раскинулся перед ним город. Пыльный, с кучками каких-то огрызков на каждом углу, с разбитой то там, то тут мостовой. С цепляющимися к ногам комьями серого, мёртвого пуха. С разносимым ветром запахом какой-то кислятины. С уродливыми домами. Эти дома, которые он плохо рассмотрел ранним утром, до встречи с Корюнахом, теперь мучили его особенно сильно. Каждый из них, то той, то этой своей стороной, пытался скопировать сияющие когда-то на весь мир дворцы Девина. И это были тупые, обрезанные карлики- подобия, не озарённые солнцем, не оживлённые рукой художника. На их стенах, за место мозаик, росписей и лепнины, красовались надорванные мешки и картонки, размалёванные, как с первого, так и второго взгляда абсолютно бессмысленно. Ну, а если смысл и присутствовал где-то, то лучше бы его и не было вовсе. Вместо, особой гордости Деавина, хрустальных витражей, окна были затянуты тусклой, поцарапанной плёнкой, с разводами краски и грязи. Шаг за шагом, Полковника всё больше и больше трясло, мутило, выворачивало наизнанку. И хотя, вся дорога до места была недолгой, ему показалось, будто через него прошла чья-то страшная, невыносимо одинокая и жалкая жизнь. Прошла через всё его тело - он макушки до пят, прошла от начала до конца.
И, в сравнение со всем этим, дом Боколока, Полковнику даже понравился. Формой он и точно, был, как Деавинская библиотека. Из серого (вместо белого, как в настоящем) камня, с укороченной, почти до основной крыши, круглой башенкой, но зато без всяких попыток, подделать лепнину и кованные медальоны, которыми славился оригинал. Стрельчатые окна были прикрыты простыми решётками, тротуар вокруг был заметён. Дом стоял очень простой, строгий, и немного пугающий.
Переведя дух, Полковник неуверенно постучал.
Хлопнула ставень дверного оконца. Мелькнула рыжая шевелюра, пухлые щёчки, вопрошающие, преданные щенячьи глаза. Прошла минута, другая, а Боколок всё смотрел и смотрел на гостя через решётку. Круглое лицо его пошло красными пятнами, рот дурашливо приоткрылся, подмышки, пах всё взопрело, зачесалось. Радость, недоверие, злость, жалость, раскаянье, и опять злость, и опять радость – разбегались по его широкой физиономии. На секунду Полковник разглядел на этом лице мучительную покорность «самой судьбе», и горько усмехнулся про себя.
- Да я это, я, - не выдержал он.
И Боколок засуетился, забренчал замками, ключами, засовами. Пару раз, от волнения, дёрнул дверь ни в то сторону, вконец растерялся, беспомощно обмяк, разве что не заскулил.
В итоге, Полковник нажал на ручку и открыл себе сам. Боколок выкатился и, наконец, они неуклюже обнялись:
- Как же ты… Ты выжил? Впрочем, я уверен был! Ха! В какой там раз тебя похоронили? И всё зазря! Но я рад, рад и счастлив! Ни то чтобы совсем неожиданно! Но неожиданно! Как ты выжил? Как ты меня нашёл? Впрочем, я теперь фигура! – Боколок разахался, растоптался, и всё похлопывал приятеля по плечам, спине, затылку. Полковник того тоже пару раз хлопнул. «В дом они практически внесли друг друга – вот до чего обрадовались свиданьицу», - так напишет потом в своём доносе уличный поэт, наблюдавший эту сцену во время своей очередной творческой прогулки, бывшей, по совместительству, изысканием неблагонадёжности.
- А ты приуютненько устроился! – протянул Полковник оглядываясь.
Боколок и впрямь обжился замечательно. Жилище его, снаружи такое тревожное и строгое, внутри оказалось миленьким гнёздышком. Подушечки с корабликами, печка со сладенькими – там цветочек, тут скрипочка – изразцами. Пенистая лепнина на потолке. Люстра-громадина, с льющимися почти до головы дождями разноцветных стёкл. Благородный, красного дерева, пузатый буфет на львиных лапах, с хищными птичьими головами по углам. А в буфете чашечки, чайнички, сахарницы, конфетницы – и все до невозможности милые, фарфоровые. Попадались меж них и настоящие редкости, ручной, сложной росписи. На десяти высоких узких комодиках, расставленных вдоль стены покоились – одни открытыми, другие закрытыми – музыкальные шкатулочки. Из открытых к Полковнику, кокетливо отставив попки, тянулись тонкими ручками, манерные барышни, в навсегда застывших пышных юбочках, розовощёкие, глазастые, губы бантиком. Кресла – широкие, глубокие, с обивкой в небесную механику, изготовились облапить гостя - от души и с невыразимой мягкостью.
Аккурат, напротив группки кресел, над уже упомянутыми шкатулочками, висел большой портрет нового короля при полных регалиях. Полковник, застыв, смотрел на этого первого меж фонарщиков и дивился его красоте. А ведь эти десять лет он не раз слышал, как необычайно хорош собой новый повелитель. И всегда, при таких рассказах, ему представлялся некто с конфетной коробки – смазливый, сальный, самодовольный. Но этот портрет являл совсем иную красоту.
Тонкое, бледное лицо. Большие, совсем не кукольные, глаза смотрели темно и безжалостно. Правильный твёрдый лоб, мучительно напряжённый рот, словно дрожащие ноздри изящного носа. И Полковник просто поверить не мог, что перед ним портрет фонарщика. «Действительно, будто настоящий Король, и по любому это единственно красивая вещь в комнате», - пронеслось в нём, но он тут же отогнал неправильную мысль и с намеренным недовольством повернулся к хозяину:
- Этому место не в раме, а в петле, - и небрежно кивнул на портрет.
- Так и будет, - тяжело задышал Боколок. – Своевременно или чуть позже. Возвысим путём повешенья, как ты и говорил.
Полковник улыбнулся.
- И приглядись, сколько в нём обречённости, - затараторил приятель, - И я всегда, как взгляну на него, тут, или в живую, вспоминаю ту считалочку, из какой-то книжки, помнишь: « Тик-так, бом-бом, час последний за углом, дин-дон, дин-дон смерть танцует за углом. В битве будешь ты убит, не успеют саван сшить, растерзает короля стая воронья. Тик-так, бом-бом, за углом, за углом…» Тут надо тоненько петь…- Боколок перевёл дух, брезгливо вытянул губу и добавил с внезапным ожесточением:
- Как вижу его, так и вспоминаю, так и вспоминаю…
Гость глядел на друга с непонятным тому, но очень уж видимым изумлением. Гадая о причинах такого выражения, Боколок забеспокоился, забегал по комнате, забормотал что-то.
И пока он так бегал и бормотал, Полковник всё перебирал в памяти историю с печеньицем. Лет двадцать назад, они праздновали чьи-то именины, и праздновали в деавинском доме Боколока. Для всеобщего развлечения тот толи купил где-то, толи сам намастерил гадательные печеньица, со всевозможными глупыми, нелепыми стишатами-предсказаньями, за место начинки. Полковник и брать не хотел этакую гадость - и глупо, и богопротивно. Но другу удалось-таки одно ему подсунуть, прямо-таки в рот впихнул. Как раз в нём и была эта считалка-предсказанья о «саване и смерти за углом, дин-дон». «О случае этом Боколок видать забыл, коль так не к месту… Или напротив, совсем даже не забыл, очень даже не забыл и теперь, как вероятно и тогда, подсунул намеренно, и сочинил небось сам. Если так, значит выходит… непонятно что выходит. Потому что с Боколоком всегда не пойми что творилось. Не одно чувство, не одна мысль не были в нём зафиксированы – всё то излетучивалось, то прилетучивалось. И дружба меж нами такая же была. А значит..» - так думал Полковник.
Боколок, между тем, всё продолжал что-то говорить, жарко, от души, и до того стремясь убедить в чём-то друга, что теперь даже за руку того схватил, затряс. Тот встрепенулся и услышал:
- Так что это ни я, ни я обустроился, а конспирация моя обустроилась. Для дела надо теперь вне подозрений быть. Ты хоть понимаешь, каково это? Ты хоть мою роль осознаёшь? Да мне и смотреть на них противно, но будь добр, ко двору являйся! Ты думаешь, я за всё это – он распластал руки в сторону, - стараюсь? Хотя, и эта мне жизнь и это всё – да, нравятся, ты меня знаешь, знаешь, я это всегда хотел, всегда…
- Знаю, - улыбнулся Полковник.
- Но не только ради этого! Ты же знаешь, не только. Это конспирация, конспирация тут главное…
- Конспирация, говоришь! – развеселился гость, и осторожно взъерошил боколокские кудри, почесал доверчивый затылок. Королевский астролог довольно мурлыкнул в ответ:
- Так что не для почестей и богатств! Нет, дорогой мой! Нет! Чуть позже расскажу, если сочту, что стоишь доверия… С тобой ведь тоже не ясно, А…
- Я теперь Зденко, - резко перебил его Полковник.
-Зденко? Ясно, пусть Зденко! И всё-таки, как ты выжил? – Боколок наконец успокоился.
- А ты? - холодно уставился в ответ Зденко.
- Я… А что я? – как-то странно, для себя необычно, одними губами улыбнулся хозяин. – Сам знаешь, в последний год я и не был ни в чём замешан. Меня и тронуть не пытались, и претензий ко мне не было никаких – даже не допрашивали… Многих взяли, кого отпустили, кого с концами, а меня нет… Взяли бы, так…
- Ну а как ты должность получил? – перебил Зденко.
- Должность! Должность!- завопил Боколок. – Не само упало, небось! Подсуетился я, ох как подсуетился! Но ты то, ничего не знаешь… ничего… В общем так – либо сейчас мне честно говоришь, как умудрился спастись, ведь думали погиб... Я ведь тебя поминаю по вторникам, тайно поминаю, всему вопреки... Словом – или отвечай, как выжил и где десять лет гулял, или уходи и никогда больше не являйся. А мне стыдится не в чем, я-то знаю…
Зденко пожал плечами:
- Так и я не скрытничаю. При взрыве меня оглушило… последнее, что видел, как Королю, мальчику совсем, лет двадцать не больше, - голову и руки, кисти своротило, оторвало… Когда очнулся меня какие-то фонарщики стерегли… Верь-не верь, я им честно сказал, что «не простой я страж Деавина, что полковник», они посмеялись только «нет, - дескать, - больше твоего Деавина», и отпустили меня. Так просто взяли и отпустили… - Зденко потёр лицо и сплюнул прямо на цветочный ковёр.
- Да, - задумчиво кивнул, Боколок, - они так могли – просто взять и отпустить, могли… Верю.. Ну а был где…
- Везде! – ещё раз сплюнул Зденко. – Везде был, сначала в деревушке одной прятался, работал там на земле – сад сажал. Потом по свету ходил, смотрел, что – почему… Долго, не за один день рассказывать…Обратно, в столицу теперь пришёл, чтоб его, - он кивнул на портрет, - изничтожить, а там уж… Правду говорю, может отдашь меня теперь своим фонарщикам?
- Ну уж, прям фонарщикам! – хихикнул Боколок. – Всегда-то ты в одиночку всех и всё спасти мечтал, хоть и кричал «мы», да «вместе», всё перехитрить всех хотел… Будешь разочарован, - а не кому я тебя не сдам, но и к Королю ты не подберёшься, даже на метр не подберёшься… - Полковник отвернулся было к выходу, но хозяин остановил его, произнеся значительно, с ударением на каждом слове:
- Ладно, рискну, поверю, расскажу, привлеку! Мне удалось организовать-таки заговор-сопротивление!
- Заговор-сопротивление? – изумился Зденко.
- Не ожидал от меня, да? – закудахтал астролог. – Думал обуютился Боколок, всегда дескать мещанствовал, а теперь и средства есть… думал, мне что Деавин, что это всё – одно и тоже? Все так думают, на том и стоим! Тем и держим на пульсе! Работы знаешь сколько провёл за эти десять лет, пока ты всё скрывался? Я, кстати, не в упрёк – ты правильно сделал, и правильный момент выбрал, проявится наконец. Но в чём, в чём, а в этом ведь ты всегда силён был – уйти на время, затем раз – факел!
- Я не уходил, я.. – Боколок замахал рукой, «молчи мол, слушай лучше»
- Как я уже сказал, меня никто не боялся, не проверял, напротив «купили с потрахами». Я «продаться-продался», и лет пять всё высматривал, людей подбирал. Собрал, наконец, кому-то открылся, кто-то до сих пор не знает. Нас человек пятьдесят, пока, зато верных… и ты не думай, что мало. Суть да дело, а я всех ко двору пристроил – от постельничих, до охраны – кругом наши люди, ненавистники фонарщиков и всего этого… Мы внутри, понимаешь? Это я тебе коротко… План, я тоже пока коротко, скажу – когда я совсем уж тут «на коне» буду, а это скоро, поверь, всё уж просчитано. Устрою праздник, магия там всякая, песни, фокусы и, конечно, двор с Королём, нижайше почтить мой дом попрошу. Они мне поверят, явятся, как миленькие… а тут… Словом - арест, всей верхущки… Следом народ поднимим, уже ведём работу в таком направление… Сеча конечно будет великая… не всех ведь арестуешь… Ну главное обезглавить! А там – повоюем! Это я конечно всё без подробностей… А соратники у нас хорошие, Зденко, настоящие, не такие, каким ты вечно доверялся, да обдуривался…
И тюрьма для Короля, в моём кукольном, как ты верно подумал, домике уже готова, пойдём, покажу… - Полковник, заворожённый всем услышанным, последовал за Боколоком. Тот резко сорвал со стены портрет, и за ним оказалась дверца, за дверцей комнатка, овальная, будто её в горе какой выдолбили – всё простенько, ни тепло- ни холодно, кровать, стол, стул, окно в сплошную решётку, сразу видно, отсюда не убежишь.. Дав другу всласть полюбоваться, королевский астролог, дверцу прикрыл, и запер золотым ключиком, болтавшимся, как выяснилось, меж прочих каких-то цацок у него на шее.
- Смешно, конечно, что за портретом, даже банально, так я ведь без подобных фокусов не могу – ухмыльнулся Боколок и скоренько привесил портрет обратно.
- Так что, как видишь - не все, не все ничего не думают, не чувствуют и смирились! Мальчик один, из наших, пажом я его пристроил, совсем мальчик, знаешь как сказал про них, и про то, что они тут строят: «Но если это и есть настоящая жизнь, то такой мне и даром не надо! Пусть лучше война! Смерть! Пусть сбываются пророчества и оживают легенды! Пусть просыпаются мертвецы и встают герои! Пусть будет много любви и ненависти, таких, чтоб Земля дрогнула и Небо склонилось! Пусть от звуков сердца окна вылетают! Пусть кровь всё очистит! Пусть случится «заново, от нуля»!» Так прямо и сказал давеча, когда собирались.. Экзальтация, конечно, максимализм… Да ты вспомни, а какие мы были?! Воевать да геройствовать теперь им, а нам учить да руководить… В общем, сам увидишь, если с нами решишь… Сигнальную ленту вон провели. – и он показал маленькую кнопочку за одним из комодиков… Один из наших мастер, хитрец. Нажмёшь и семь человек сюда явится, не баловство, не интриги ради, а дело нужное, мало ли что… Ну есть и посерьёзней «кнопочки», ну это потом..
Полковник слушал всё более и более внимательно. «А ведь и впрямь, молодец! Дело!» - решил, наконец, про себя.
- Ну а мне… - он чуток замешкался, но всё-таки продолжил. – Мне, как думаешь, чем помочь тут? Не лишний, в твоём заговоре..?
И Боколок засуетился, весь вид его выражал забавную смесь – радости, страха и самодовольного покровительства:
- Пока, я могу устроить тебя при дворце, в охрану, тем же полковником , а там глядишь до генерала дойдёшь.. Ну а когда восстанем, там ты и на месте. Вдвоём будем дело править! Мы же такой тандем.., вспомни…
«Тотем», - усмехнулся про себя Зденко, Боколок меж тем продолжал, всё более увлечённо:
- Вот ты меня никогда не слушал, теперь понимаешь небось, какой дурак…И смотри, всё-таки жизнь доказала – это ты неудачник, а у меня всё есть, и миссия и заговор, и я теперь в дешёвые лавки не ногой, к моему столу лучшие грибы оставляют, я на белых не экономлю… Даже королевские грибники таких крепеньких не собирают, какие мне наш, ну знаешь кто, из запретного леса присылает… Королевские грибники-то запретного леса бояться…
- А свинка Корюнаха находит трюфели в городе, - вспомнил Зденко. Боколок досадливо пожал плечами:
- Одна свинка у него и осталась… А на лекции его теперь если и ходят, то по обязанности… Он теперь точно с ума сойдёт вскорости… - Полковник прижался затылком к холодной стене и задумчиво улыбался, странные мысли рисовали ему странные картины.
- С ума сойдёт, вскорости, - с удовлетворением повторил Боколок, - Но вот кто уже с ума сошёл, это наш грибник! Просто рехнулся! Его людям казать нельзя! Он как увидит кого – сразу раздевается, ну в полной мере, и портки и исподнее с себя долой! Нате – бейте! Секите меня! Сё сладости и благодать! Рехнулся! Я считаю не странно! Ты помнишь, как начинал – с души начинал, всё напоказ, всё читателю, любые тайны, любые фантазии – всё писал, неприличным был всё же писателем… Откровенник! И смотри до чего дошёл… До полного похабства… Себя выворачивал, всё с себя расписывал… Ну так что же? Ты тоже, кстати, выворачивался! А разве я не выворачивался, ещё ведь почестней его всегда выдавал… - разве нет?
- У тебя любая откровенность - та же хитрость и утайка, - махнул на него Зденко и Боколок довольно хохотнул.
Тут с улицы настойчиво застучали.
- Со дворца! – прошептал хозяин. – Их стук! Понадобился! Всем Боколок нужен. Ты тут обожди, я на миг, этих гонцов дальше порога не пускаю, так что не таись и будь, наконец, как дома, - и он покатился в прихожую.
Оставшись в одиночестве, Зденко задумчиво прошёлся по комнате. Остановился перед королевским портретом, всматривался долго, пристально, до рези в глазах. Потом взял, повертел одну из шкатулочек, нащупал малюсенький ключик, повернул. Закружилась розовая барышня, зазвенели колокольчики:
Тик-так, бом-бом, час последний за углом,
дин-дон, дин-дон смерть танцует за углом.
Тик-так, дин-дон, в поле будешь ты убит,
Не успеют крест донесть,
Не успеют саван сшить,
Вмиг растащит вороньё мясо белое твое
Кости ветер разметёт,
В чёрну землю кровь уйдёт
Когда саван принесут – ничего уж не найдут
Без могилы крест стоит
В поле будешь ты убит
Дин-дон, дин-дон, смерть танцует за углом,
Ожидает короля
Потом время для тебя
Полковник быстро захлопнул шкатулочку, и спрятал в карман. И в тот же момент, в комнату вернулся сияющий Боколок.
- Во дворец надо! Там у них вечер-обед-праздник в честь десятилетия. На весь город они пока праздновать-то бояться. Небось всяких полковников бояться, - он пихнул Зденку и ухмыльнулся, - А у себя, запершись, пируют знатно! Меня вот позвали – и предсказывать, и опять же за стол. Они же понимают, я честь им делаю, что соглашаюсь. Я ведь из старого Деавина непоследний человек. Для них я, на вроде подтверждения легитимности, так бы Корюнх сказал, да? Но его не зовут, он бы и рад, а не зовут… Ладно, мы с ними ещё сочтёмся, да? А пока надо соблюдать конспирацию! Хитрее надо быть, хитрее, учись! И вот, я сказать хотел – это ты правильно имя-то поменял… Зденкой заделался! Мало ли кто прежнее вспомнить может… Пока затаимся… Зденко и Зденко.., из провинции… и я, Боколок – шут придворный. Так что я пока во дворец до ночи… А ты, ты – и он забегал туда-сюда.
- А ты, знаешь что, ты сходи пока в театр.
- Куда? – поразился Полковник.
- В театр! – весело повторил Боколок. – У нас тут интересная, знаешь ли, труппа гостит, театр имени какой-то там Святой Ноалель… И пьесы у них только по деавинской истории. Все этим театром бредят сегодня в городе. Мне как раз билет прислали, бесплатный, уважают… А, видишь, – надо во дворец, ну никак там без меня не могут.. Оценили, хоть эти, зато как оценили… Ты вот скажи, слышал чего про Боколока, в своих бегах? Слышал небось - Боколок даже раздулся и как будто вырос от гордости, - Ладно, это всё… Ты же меня знаешь, не смейся! Так что я к Королю, а ты в театр. Вона как всё перевернулось – ты в театр, а я к Королю! Ну а, после, плговорим, как всё будет, как дело наше вернее устроить…
Зденко пожал плечами:
- Пусть будет театр, даже забавно, и тут эта Ноалель, и там..,- найдя Боколока, и узнав о заговоре-сопротивление, он как будто успокоился. В уме уже наметил и себе, и другу, и тем, неведомым пока, сторонникам сопротивления, вехи и моменты будущей борьбы. Борьбы до конца, до победы, до возрождения Деавина. И мысль, что, наконец-то, он не один, да ещё Боколок рядом, и скоро, скоро решающая битва, наполнила его каким-то счастливым благодушием. «Теперь уж точно всё будет как надо, как хорошо!» - в этом Полковник был уверен полностью, без единого сомнения.
ГЛАВА 6. С ТАКОГО СПЕКТАКЛЯ НЕ УХОДЯТ
Уже оказавшись в театре, Зденко открыл свой билет. Название спектакля поразило его чрезвычайно: «Твоя Гробница – наш Ковчег» и в примечание к оному «аллегория, как волшебным образом священная гробница поганый Деавин изничтожила, а не поганый Истинному Народу подарила»
И всё-таки, он решил остаться. «Конспирация, конспирация» - повторяя про себя слова Боколока, Полковник устроился в первом ряду, прямо в центре. Отчего-то спектакль начался с представление труппы, что обычно бывает в конце. «Мы имени Ноалели» - плаксиво заголосили со сцены. Актёры возвышались над зрителями и странным образом походили на ожившие статуи, хотя и не стояли ни секунду на месте, а двигались, кланялись и неприлично вертелись. Впрочем, длилось такое «предисловие» недолго – минуту, не более. Следом начался сам спектакль.
Декорация представляла собой очевидно пустыню, только вместо песка пол был засыпан жёлтым серпантином, из него же красовались сооружённые на втором плане барханы. Первой появилась высокая фигура в маске, с длинным носом и с каким-то рогом посередине лба. Всё её тело было задрапировано в какую-то белую марлю, так что непонятно было – мужчина перед тобой, или женщина, а может и вовсе длинный подросток. По логике – мужчина, но Зденко отчего-то решил – что женщина. Эта «маска» везла за собой огромную, «гробницу» на колёсиках, похожую на детскую каталку, только очень, большую.. Следом шагали «плакальщики» и «плакальщицы», тоже в масках, простых, ровненьких, прямо по лицу, и выкрашенных какой-то жёлтой краской. Все они, как один были хромыми и двигались, опираясь на перевёрнутые кресты, загнутые на концах. Эти «плакальщики» и «плакальщицы», в отличие от первой маски, имели такие костюмы, что их половая определимость выпирала самым, что не на есть откровенным образом. Притом они рыдали, жужжали, подвывали, лаяли, мычали, прихрюкивали, но всё в разнобой. Первая маска остановилась и выпустила верёвочку, за которою везла свою гробницу-каталку. Тот час – гробница развалилась, как карточный домик и как будто «растворилась» в песке. «Плакальщицы и плакальщики» развылись погромче, застучали своими палками, заскакали козлами, и страшно подумать до чего бы они дошли, но тут упал занавес и, как прокричал кто-то сверху, «первое действие завершилось».
Потрясённый всей этой бессмысленной глупостью и ощущая невыносимую головную боль, Зденко уверенно направился к выходу. Но там его поймал какой-то старик-фонарщик, одетый, вопреки правилам своего народа, в золотой мундир и фуражку, вместо чёрных сюртука и шляпы. Он, буквально схватив Полковника в нежные объятия, запричитал:
- Куда дорогой, куда? Спектакль не понравился? Нельзя дорогой, нельзя! С таких спектаклей не уходят! Не благонадёжно! И я не могу, дорогой, с таких спектаклей отпускать, никак не могу! Мне ведь за это голову оторвут, дорогой, - и, видимо, для того чтобы показать – как это, оторвут голову, старик схватил Зденкины уши и повертел немного туда-сюда, верещать притом не переставая: - Да что я, дорогой, что я? Не за себя дорогой страдаю! Душой всей страдаю не за себя! Я душой за актёров страдаю, дорогой, вот какая штука – актёров, ведь, обидеть, что деток малых – до того они чисты и чувствительны! А ты нож им в самое сердце, словно в попу вилку! Спектакль тебе не понравился? А ты стерпи, похлопай, цветок подари! Вот как надо, дорогой, - особенно когда не нравится. А уходить, это как же можно? С таких спектаклей не уходят! – и, всё продолжая так бормотать, старичок впихнул Полковника обратно, в зал.
Сцена превратилась в море, вся сплошь из картонных волн. Второе действие началось с того, что и плакальщики с плакальщицами, и первая «маска» сидели в большой лодке, и видно было, что сооружена эта лодка из частей развалившейся гробницы.
Лодка двигалась по волнам, и, при каждом её движение, в «море» откуда-то сверху, торжественно опускали картинки с видами Деавина. Это были плохие копии с хороших картин, некоторые их которых Зденко видел в оригинале в деавинских музеях и частных домах «Это просто глупость, даже не оскорбляет, до чего глупо, бездарно до чего, - подумал он. – Но где всё это теперь? В чьих сундуках?». И тут, неожиданно ему пришло в голову, что на самом деле он и мысли не допускает, что все эти картины, и все прочие сокровища Деавина, как и сам дивный город, пропали навсегда в том пожарище. И что даже собственная память, шепчущая, что «ведь сам видел, сам там был, сам, сам…» ему не указ. Ложь его память! Всё ложь! Ложь от фонарщиков, вполне для них естественная, вполне от них ожидаемая. «Это же фонарщики!» - так, кажется, сказал Корюнах
Между тем, на сцене плакальщики и плакальщицы вешали на «море» огромный замок-фонарь, и били волны своими костылями-крестами. «Так и Деавин сейчас запечатали – а мы распечатаем! - увлечённо беседовал сам с собой Полковник , - Дорогу-то заплести можно, значит можно и расплести… Так вот о чём все эти истории о заповедных городах, сокрытых… Помнится и Корюнах что-то такое рассказывал, ещё тогда… И Боколок наверно знает… Надо найти ключ и дорогу! И всё… но сначала разберёмся с фонарщиками, Боколок дело придумал, да… И Деавин не разрушался, и… Так что прав старик «с таких спектаклей не уходят, - а может он из наших, о которых Боколок говорил, хотя нет, не может быть, он же фонарщик»
Спектакль кончился, как именно Зденко, размечтавшись, так и не поняли. Актёры, не снимая масок, вышли с поклонами, и Полковник хлопал им от всего сердца, погромче многих прочих. Но только он собрался вскочить и побежать быстрей, с новой мыслью, к другу и соратнику Боколоку, как на сцене объявился некто без маски, с лицом простым и хорошим, сразу видно «не из фонарщиков». Он, подошёл к самому краю сцены и объявил неожиданное:
А сейчас подарок для всех – «Сценка о Зденке, так называемом, - тут он хихикнул, - Короле Деавина». А я режиссёр.
Полковник вытаращил глаза, и беспомощно огляделся на выход, но оттуда на него уже смотрел золотой старичок и укоризненно грозил пальцем. «Ай –яй-яй! Как можно уйти с такого спектакля? С такого спектакля не уходя!» - будто бы услышал он его голос и вновь вжался в своё кресло.
Теперь на сцене вырос город из картонных домов и башен. Меж них бродил актёр, в маске, такой же, как давеча у плакальщиков, только одетый в чёрный плащ. В руке он держал картонную куклу с короной на голове, и у него самого, над маской, тоже была корона.
- Король Деавина Зденко бродит по городу в поисках того, кого можно поколотить, потому что единственное что он умеет делать – это драться! – раздался сверху голос, и Полковник узнал в нём режиссёра.
На сцене, между тем появилась стайка новых актёров, одетых, точь в точь как фонарщики. Эти актёры выглядили бодро, и достав откуда-то лопаты, принялись «копать» сцену.
- Трудолюбивые горожане Деавина сажают прекрасный цветочный сад. – прокомментировал режиссёр.
Тут к «трудолюбивым горожанам» приблизился актёр-король и принялся угрожающи размахивать своей куклой, притоптывая ногами.
- Лжекороль Зденко объявил деавинчанам, что если они не поклонятся ему, он растопчет их сад, - орал режиссёр, «Какое слово-то дикое «деавинчни» - отметил про себя Полковник.
«Садоводы» очень достоверно изобразили общий смех и затанцевали. Актёр-король продолжал им грозить. Но те, всё приплясывая, выдрали из его рук куклу и привязав её к лопате, воткнули в сцену, будто огородное чучело.
- Отличное чучело получилось из лже-короля Зденки! – сообщил режиссёр.
Актёр-король в ответ кинулся на одно из «фонарщиков» и «придушил» его. Прочие «садоводы» дружно и горестно заголосили.
Лишённый же своей куклы, «разбуянился» не на шутку – принялся крушить плоские дома, душить «садоводов», и вообще, ломать и бить всё, что только было на сцене. Зрелище было престранное – и смешное, и страшное одновременно, словом - престранное
Теперь в зале вдруг погас свет, и, когда он вернулся, со сцены исчез город и не было никого, кроме актёр-короля, сидящего под чучелом в короне.
- Так глупый король Деавина Зденко стал виной разрушения своего глупого города. Но добрые фонарщики не стали его убивать, а просто отпустили на все четыре стороны. Теперь он будет вечно рыдать и бродить по своим бывшим землям, в поисках приюта, но нигде его не найдёт, потому что бывших королей не бывает и не бывает королей без столицы, следовательно никакого Короля Зденки нет и никогда не было. А умные фонарщики, со своим новым Настоящим Королём, построят новый Город, Истинный и Прекрасный Деавин. Конец истории! – завершил режиссёр.
Актёры вышли кланяться, публика разразилась овацией, и Полковник, с озарённым и светлым ликом, вновь аплодировал громче всех.
Театр он покинул счастливо шатаясь, «теперь мне всё понятно! Всё!»
ГЛАВА 7. ТЮРЬМА ДЛЯ «КОРОЛЯ»
- 1 -
- Что? – потрясённо переспросил Боколок. – Ты настоящий король? Ты что городишь?
- Говорю же тебе, - Полковник заикался от волнения и досады. – Всё сходится! Про это и пьеса у них там... Точнее у них всё перевёрнуто, по фонарному изолгано... но зерно, зерно правды не утаишь, не спрячешь! Вот скажи мне – разве могло так случится, чтоб деавинский Король, которого мы все так ждали, погиб от какого-то взрыва?
- Могло! – твёрдо ответил Боколок. – И случилось!
- Не могло! – завопил Полковник. – Никак не могло! Короли так не умирают! Это был подложный король, подложный от фонарщиков! Так и Корюнах сказал. Ты ему теперь не веришь по старой зависти! И мне не веришь по старой памяти, всё думал, я у тебя ворую чего-то, забираю... Вот теперь и не веришь! А всё было специально, чтоб я спасся! Ты пойми – всё ведь сразу на место встаёт – и почему отпустили, и почему жив, и почему... Короче всё ясно!
- Мне ничего не ясно! – ввернул Боколок.
- А, это потому что ты главным себя почувствовал, заговор организовал какой-то... Трусливый, надо сказать, заговор! Не королевский, а втихую! Но тебе можно было, ты всё для меня приготовил, сам того не зная! Но теперь, будь же честным, я пришёл! Моё время! Моя битва!
«Он сошёл с ума! - с ужасом думал Боколок, - О, Господи, делать-то что мне теперь? Так я и знал, так я и чувствовал... Никогда, никогда не было от него мира, одно притеснение... Да, как всё это некстати...»
- Твой заговор, заговор местоблюстителей – ласково процедил Полковник. – Но когда пришёл Король ничего этого уже не нужно! Мне теперь надо только открыть себя в битве! За нами Деавин, и, между прочим, ты знаешь, что никакого разрушения не было? Наш город, как стоял, так и стоит!
Королевский астролог взирал на друга с ужасом. Он вновь потел и чесался невыносимо, враз напомнили о себе все старые, деавинские болячки – крутило внутри, немели и кололи ноги. Полковник, меж тем, разорялся всё сильнее:
- Твой заговор, скажем честно – женского рода! Но, мой Боколок, пойми, - и Полковник нежно взял его дрожащие ладошки в свои, - пойми, - продолжил он уже тише – свою работу ты сделал, и сделал хорошо! Это правильно! Так и надо! Но к чему теперь это бабьё? Не нужно заговора..
- Не нужно? – переспросил Боколок, только чтоб что-нибудь сказать.
- Именно! Никаких заговорщиков! Открытая битва! Король на Короля! Ты говоришь у тебя человек пятьдесят! Так мы им скажем, что у меня есть тоже люди, много воинов, армия… Королевская Рать!
- А на самом деле? – перебил его Боколок.
- На самом деле никого нет, - нетерпеливо отмахнулся Зденко. – Но какая разница?
- Ты ведь уже однажды привёл на смерть, тех кто пошёл за тобой…
Полковник равнодушно пожал плечами:
- Таков был их путь!
- Путь изначально безнадежный!– сжал губы Боколок. Старая боль, горе и злость на секунду накрыли его, и он захлебнулся от такого отчаянья, какое было с ним только однажды. Тогда – утром, на развалинах, когда пришлось собирать и узнавать трупы, и хоронить их, и снова узнавать, и не верить глазам своим... Как он тогда его ненавидел, Полковника, этого смелого дурака, слепца, «спасителя Деавина»! Этого, да что там говорить, самого настоящего убийцу, так уж вышло... Как он надеялся тогда, что уж его, Полковника смерть, была пострашнее прочих, даром, что тела нет... Потом он простил, конечно, как же – герой... Ну, а те прочие, погибшие, сами знали на что шли, он предупреждал, а надо было, надо было... Мог бы спасти, просто связать, запереть, не пускать... Так что и сам, наверно, отвечает не меньше.
- Скажи, - спросил он тихо, осторожно. – Ты себя не винишь? Совсем?
- Там было пекло, я ничего не мог сделать... И в целом был прав! Жертвы не напрасны! – Зденко закинул голову, кадык его дёрнулся: - Я был прав! – заявил чётко, с вызовом.
Боколок отвернулся.
- Ты трус! Да разве плоха была их смерть? Да я и сам мечтал так умереть, с Деавином… Но слушай – ничего не было! Деавин цел, стало быть и они все верно живы, мы найдём... Увидишь – живы! Теперь, всё по другому… тогда я ещё не знал, кто истинный, про себя не знал… Теперь сошлось, теперь будет как должно! И Корюнах сказал… По крови искать – ложь, нет ничего по крови! Так если нет настоящего короля, значит он должен быть, и я бы давно это понял про себя, если бы знал, что нет нужды ждать по крови… А вот теперь я говорю – это я Король, это моя воля и моя война, и мы завтра же поднимем восстание, Боколок! Настоящее, без твоих кукол и шкатулочек! Так что, я отдохну, а ты… зови свой верный народ… - он улыбнулся, приблизился и поцеловал королевкого астролога – Созывай своих пажей, завтра будет битва!
- Да, - осторожно кивнул Боколок, теперь взгляд его стал вдруг острым, пухлые щёчки побледнели и как-то подобрались, и весь он изменился бесконечно. Минуту другую он равнодушно смотрел на засыпающего от тепла, дружбы, сытости, уверенности и надежды Полковника, затем хмыкнул, потрещал пальцами и нажал на свою кнопку.
- 2 -
Зденко спал сутки, а проснувшись, долго не мог понять, где очутился – маленькая овальная комнатка, словно выдолбленная в горе, окошко в частую, почти сплошную решётку, пружинистый матрас под спиной, напротив простой стол со стулом. «Боколок! – пронеслось в голове. – Тюрьма для Короля! Скотина! Предатель! Мерзавец!» Он заворочался, заскрипел зубами, и тут же ему отозвалась таким же скрипом кровать. Полковник поднялся и дёрнул решётки окна – бесполезно, «голодом морить не будет, принесёт чего-нибудь, - мелькнула в голове – и тогда сразу напасть? Да нет, небось подстрахуется!»
Открылась дверь и вошёл хозяин, с подносом:
- Не дёргайся, в доме семь человек охраны, тебе не выйти отсюда! – и Боколок аккуратно переложил с подноса на стол дымящуюся тарелку, кусок хлеба и раскупоренную бутыль.
- Ну и когда меня заберут? – прищурился Полковник. - Твои добрые хозяева, твои ценители, как ты их вчера величал.
Боколок сжал зубы:
- Никто тебя не заберёт! Лечись!
- Весь твой заговор, ещё одна интрижка, тебе ведь всегда было плевать – против кого, лишь бы поинтриговать, поиграть. Я тебе всегда одним мешал – я настоящий, тогда как ты сам – дин-дон, бом-бом, пухлая игрушка, самовыдумка... И я знаешь, уверен, что ты тем же вечером, когда я в этом театре был – всё про меня во дворце и рассказал, за вкусным ужином, между вторым и третьим блюдом... Так это было, любимый?
- Ты и впрямь думаешь, что я бы предал последнего из живых друга? – поморщился Боколок
- Думаю? Друга?– задохнулся Полковник. – Я чего-то думаю? А это что? – он указал на ключ от комнаты в руках хозяина, на стены, на принесённую миску с мясом. - Тюрьма для Короля, так ты сказал, да? Тюрьма для Короля? Для какого? Для красавчика с портрета? Или для истинного? Для меня? – и он с силой метнул миску в стену
- Ты никакой не король! Опомнись! – Боколок аккуратно двинулся к двери. – Я всё это сделал, потому что ты наполовину, даже на больше, сошёл с ума. Ты теперь опасен для себя и других, не меньше пороховых бочек под той проклятой гробницей. Думай, что хочешь, но другого выхода не было! Не убивать же тебя… Я бы не смог… Думай, что хочешь, но тебя я теперь больше, чем себя спасаю. Хотя ты и не стоишь... Но я спасаю, потому, впрочем не важно, не оценишь
- Правильно сказал мне Корюнах – «Не ходи к нему, не ходи»! Трус, предатель, подстилка фонарная! Когда я выберусь, а я выберусь! тебе не жить, и…
Боколок вышел, зло хлопнув дверью. Ключ повернулся в замке. Полковник сидел минуту, вторую, всё разглядывая мясную лужу под стеной, наконец, встал прикрыл её сорванной простынёй, упал на кровать и тихонечко завыл.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГОРОСКОП КОРОЛЯ
ГЛАВА 1. ПРИГОВОР.
- 1 -
Боколок сидел за письменным столом, оперев на пухлые кулачки подбородок.
- Что же, можно и мозгоправа, - перебирал он вялые, усталые от самих себя мысли. – Только где бы взять такого мозгоправа, чтоб не из фонарщиков? Да мало, чтоб не из фонарщиков, главное, чтоб не выдал? Смешно....
Ладно! Что ещё? Кажется, он к Корюнаху заходил. Может к нему? - Тут Боколок поморщился, откинулся на спинку кресла, и принялся массировать себе ноющую грудь. – Сейчас бы в лес, хотя бы в королевский парк...
- Итак! Корюнах! Так себе и представляю: «Здравствуйте учитель! А не могли бы вы оценить степень безумия моего друга, точнее приятеля, точнее случайного гостя, ну а если совсем точно того, который тогда... А ведь выгонит меня «учитель», точно выгонит!
А этот! Два дня лежал молчал, а в итоге вилкой какой-то дурацкой мне почти бок проткнул. И где он только откопал её, эту вилку? Может, обойдётся? Оклемается он как-нибудь? Долгая дорога, столько новостей, к тому же театр этот... «Король» понимаешь ли... Всегда думал, подобные претензии из числа моих особенностей. Впрочем, у него не совсем тоже самое, конечно... У него вся цель – смысл да долг. Всё судьбу свою исполнял – доисполнялся! Но может всё же обойдётся, выправится, нормализуется...
И есть ещё Поля с её травками... только можно ли сюда травки?
Боколок встал, обвёл глазами кипу не разобранных бумаг на тему расшифровки королевского гороскопа, вздохнул, и вышел из кабинета в зал, где три дня назад принимал Полковника. Снял портрет и приник ухом к дверце.
- Дин-дон! Бом-бом! – донеслось оттуда.
Королевский астролог вздрогнул, отшатнулся, вернул портрет на место и схватился за голову.
«Опять завёл! И когда только стащить успел эту шкатулку-то?... Ох, да что мне с ним делать? Что делать?»
Невесёлые мысли прервали топот и скрип. Со второго этажа в зал спустились семеро сотоварищей, которые гостили тут уже третий день, после срочного вызова Боколока. Он вызвал их себе на подмогу – для пленения, а главное, охраны спятившего Полковника. Хозяин взглянул на них вопросительно, ну, не любил он общаться со «своими» просто так, без дела. В какую сторону не верти – а друзьями они так и не стали. Хотя и поручился бы он за каждого, и в пекло можно с каждым, и на смерть. Но всё равно – это ученики, последователи, сторонники... А друзья – друзья, пусть неверные, пусть дурные, пусть не любившие, не ценившие, не раз предававшие, остались там, в Деавине. Семёрка неуверенно переглянулась, потопталась. «По делу», — определил Боколок, и, с облегчением, указал на кресла.
Первый голос подал лысый хитрец Латей:
- Боколок! Я скажу прямо – мы считаем, что тот, кто зовётся ныне Зденко, тот, кого ты запер в «тюрьме короля», должен быть умерщвлён!
- За то, что болен? – мягко поинтересовался хозяин.
- Нет, не за это, - покачал головой Латей, глядя пристально, даже торжественно.
- За то, что занял «чужое место»? – улыбнулся Боколок.
Тот лишь дёрнулся, «не смешно, мол», а малышка Элишка, из-за его плеча, зыркнула волчонком.
- Вы думаете, с ним сложнее будет таиться?
- Мы считаем, этот человек должен быть казнён за его прошлые преступления! – звонко вмешался паж Муштик, тот самый, чьи пылкие речи поминал Боколок Полковнику три дня назад.
- Нам удалось разглядеть и угадать, кто скрывается за этим именем, - прибавил Латей. – Это ведь он, правда? Виновник погибели Деавина и его защитников! Проклятый Полковник!
- Главный злодей! – невольно усмехнулся хозяин.
- Не главный… но не последний, - вмешалась Элишка. - Моего отца разорвало пополам... Ты сам мне рассказывал, как на утро, после, видел, будто на месте крепости ползали оторванные руки, шептали оторванные головы... Я знаю, что они шептали. «Проклятый полковник!», — вот, что они шептали... Все они погибли хуже, чем просто зазря...
Боколок молча смотрел на них. Семёрка! Самая слаженная из всех его семи групп сопротивления. Так и было задумано – семью семь плюс один (он сам). Он сам их учил, сам создал. Он знал, или ему казалось, что знал, каждого из них, как самого себя. Нет! Много больше и честнее, чем самого себя! Все они выросли уже при фонарщиках. И Деавин был для них только сказкой, мечтой. А он, Боколок, хранителем ключей от этой мечты, знатоком и рассказчиком этой сказки. И вот теперь, эти семеро, глядели на него почти с упрёком.
Боколок, в своё время, даже специальную тетрадочку себе завёл, отметил в ней нрав и характер каждого, чтоб всем дело по таланту подобрать. Чтоб каждый с наибольшей пользой служил, и в полном соответствие со своими особенностями. Как там было, в этой тетрадочке?
Латей, самый старший, 29 лет. Его мать сгинула невесть куда в ночь деавинского пожарища. Впрочем, он был из тех, кто ещё с малолетства уже в числе «уличных воришек»… Но свою мать он любил... Боколок наткнулся на него в одной из пивных. Латей «очищал карманы» и параллельно передразнивал фонарщиков – зло, метко, смело передразнивал. Ненависти и жажды отомстить в его душе хватило бы и на десятерых. Боколок сумел притушить эту ненависть надеждой... При дворе Латея удалось пристроить банщиком, едкий юмор – хлестать и мылить королевское тело – оказался вполне по нему. Он отвечал за подготовку города к восстанию, шлялся везде, тёрся возле деавинцев, там чего расскажет, тут уронит пару слов... Тайно выстраивал общественное мнение, короче. В семёрке Латей был самым умным, цепким.., очевидно он и разгадал за маской Зденко Полковника.
Элишка, 19 лет. Совсем ещё девочка, из хорошей, по-настоящему хорошей семьи. Дочка одного из погибших друзей Боколока. Смешливая умница, к фонарщикам ненависть врождённая, не только из-за отца, а просто деавинская. По завещанию, Боколок оказался ее попечителем и блюстителем интересов. Впрочем, никакого наследства там не осталась. Элишка присматривала за королевскими розами и танцевала в балете.
Имрич, 28 лет. Идейный. У этого очень сложная роль – угодник-карьерист. Служит в королевском казначействе. Друзья и родные от него отказались, как от «продавшегося фонарщикам». Сильный характер, при дворе отмечен как перспективный, хотя и деавинец.
Поля, 25 лет. Ведьма. Врачевательница короля. Потомственная травница. В Деавине ее семья держала книжную лавку и аптеку. Фонарщики разорили первую и сожгли вторую. Живёт под чужим именем. Умна, образованна, мыслит парадексально, способна на неожиданные поступки. Держит его, Боколока, жизнь в своих руках – он уже давно правит себя только ее настойками и травками. Составляет яды впрок, для дня восстания. В семерке Полю боятся...
Радек – единственный не деавинец из всех, родом был из Ладоника. Наследный принц, седьмой в очереди на ладоникский престол. При фонарном дворе, как говорится «пребывает». Завсегдатай всех увеселений, участник охот, дуэлей, драк. Любимец женщин. Смелый, иногда чересчур. Хитрый, иногда тоже чересчур. Фонарщиков брезгливо ненавидит.
Муштик– 16 лет, единственный, чью семью фонарщики казнили официально. Живёт под чужим именем, Боколок устроил его пажом.
Марех – очень хорошо помнит Деавин, больше всех прочих сознаёт разницу между тем что было и тем что стало. Профессиональный игрок в карты. Подсадил на преферанс весь королевский двор. Умеет, между делом, развязать язык кому угодно. Обмануть и уболтать тоже может кого угодно
Да, все они его создания, Боколока. Он мог бы предсказать реакцию каждого. Мог бы предсказать и это... Если бы захотел – выходит не захотел. В своих рассказах «своим» о Деавине, и его страшном конце, Боколок всегда чуть пропускал, чуть менял эпизоды, связанные с народным гласом, Фонарной Принцессой и, главное, ролью Полковника во всём этом. Безумный Герой, но Герой, - наверно он такой хотел оставить память о друге. Просто кое-чего не учёл. Не учёл, что не он один ткал миф о Деавине, не учёл, что слухи, шёпот и сплетни о «Проклятом Полковнике», расползались меж уцелевшими и меж родни погибших, обрастая правдами и неправдами, очищаясь и пачкаясь, как это свойственно любому слуху. Ещё он не учёл, что Полковник остался жив... И если смерть ещё могла возвеличить его безумные ошибки, его смелую дурость, то жизнь... Жизнь ему не простят. Только смерть очищает неоправданное геройство, дурное мужество, так уж повелось. Оставаться в живых такому вот Полковнику означает одно – вечно ходить с клеймом предателя. Так что теперь только «мертвеца в могилу», на меньшее никто не согласится
Молодые идиоты, такие же, в сущности, каким был сам Зденко. С одной лишь разницей – у них есть уши и Мудрый Боколок, а Полковник не слушал никого и никогда.
«Казнить!», - и такие они все серьёзные, сосредоточенные, не кровожадные, нет, всего лишь справедливые.
«Как будто он мало настрадался, как будто не проносил эти десять лет вины, безумия, отчаянья», - с внезапной острой, больной жалостью подумал Боколок, в горле запершило.
- Справедливости! – эхом его мыслям зазвенел Муштик. – Боколок, мы знаем, он был твоим другом, и не виним тебя в желание спасти его от справедливости.
- Справедливости? – осторожно переспросил хозяин.
- Справедливости! – чётко повторил Латей, остальные дружно кивнули. – На нём проклятье! На нём кровь и разрушение Деавина. Он не может, не должен быть ни среди нас, ни где-либо ещё.
- Останься в нём хоть капля чести и достоинства, он сам бы решил свой конец! – вскричала Элишка. Боколок, даже, невольно улыбнулся: «Ох! Какая же ещё девочка! Совсем девочка!»
- Мы же не раз говорили с вами о святости крови деавинцев.
- Его кровь потеряла на это право! И ты не можешь отрицать, Боколок, теперь эта кровь зараза! И то, что она всё ещё горит, всё ещё течёт, что это, как не надругательство над памятью погибших? Что, как не оскорбление самой деавинской земли? – взорвался Марех.
- Ради себя, ради своего представления о себе самом, ради воплощения этого представления, сколько священной крови, о которой ты говоришь, он пролил? Ну, или стал виновником её пролития, если тебе так больше нравится, Боколок. Этот человек просто убийца! И какое добро он принёс теперь? Кем возомнил себя? Кого и куда поведёт ещё? – негромко шелестнул Имрич.
- Не ради себя! Нет! – почти вопреки собственным мыслям возразил Боколок. – И не убийца... Ошибки, да, но ошибки избранника, в своём роде...
- Избранник! Избраннику и платить за свои ошибки вдесятеро, - хмыкнул Имрич.
-Можно моим бальзамом, - улыбнулась Поля.
- Пусть станет обратно мёртвым героем, и может быть, тогда, мы и оценим его героизм, - зло усмехнулся Марех.
- Мёртвый герой! Вечная история! – поморщился Боколок, - И всё же...
- Решать надо по справедливости! – перебил Латей. – К тому же, есть опасение, что этот человек возник теперь с одной лишь целью – выведать, разнюхать...
- Мы знаем, - мягко прибавил Имрич, - как тебе должно быть тяжело. И, поверь, нам не в радость твоя боль... Но этот, тот, кто теперь назвался Зденкой, должен быть умерщвлён, ради Деавина, ради мёртвых, ради живых, ради нашего дела и нашего завтра. Сделай всё сам, или отдай нам это право. Но по-иному не будет.
- Мы не заставляем тебя, мы всё сделаем сами, - робко прибавила Элишка.
Боколок тяжело поднялся.
- Я сам хозяин в своём доме, - веско уронил он на свою семёрку. – Я сам принимаю и провожаю своих гостей. И убиваю их тоже сам. Вы правы, завтра всё сделаю, ночью. А теперь уходите, все. Мой гость больше не нуждается в охране.
Латей сделал, было, какой-то жест, но Боколок прервал его:
- Я же сказал: а теперь уходите, быстро уходите.
И семёрка исчезла, только дверь чуть скрипнула, да чуть слышно сработал механизм задвижки, превращающий особняк Боколока в непреступную крепость.
-2 -
- Завтра, завтра - пробормотал сам себе измученный астролог. Вначале он, отчего-то на цыпочках, спустился в винный погреб и захватил с полки три бутылки медовухи. Хватал, не глядя, хотя обычно любил и умел выбирать себя вино, разговаривать с ним, и оно отвечало – плескалось, искрилось, бормотало, уговаривало. Но сегодня бутылки были черны и молчаливы. Потом он накинул плащ, известный на весь город, сшитый на заказ по собственному эскизу, плащ придворного астролога, и отправился в королевский парк.
Охрана уже давно пропускала его без досмотра. «Свой и тут, свой и там», - равнодушно припечатал себя Боколок, устраиваясь в плавучую беседку, которую сам же и придумал и сконструировал год назад. Вода недовольно заворочалась под днищем. «Поплыли», - он вертанул руль, и откупорил первую бутылку. Беседка неторопливо текла по озеру, из глубины парка раздражённо ухали и верещали какие-то птицы, что-то шуршало в траве. Боколок, опираясь на перила, смотрел, как под ним лениво перекатывается с боку на бок отражённая в воде луна, пил и улыбался.
Он вспоминал, каким отчаянным и добрым сердцем обладал когда-то его друг. О том, как он не умел ладить с людьми, о том, как его не любили, о том, как его любили. И о том, что, на самом деле, стал Полковник, по судьбе своей, невольным тараном для подлецов, хотя рождён был для другого. Да и не то страшно, что тараном для подлецов. Хуже, что по характеру он оказался слишком самоотверженным и искренним тараном, чтоб теперь за этих самых подлецов не ответить своей жизнью.
Вспоминал и о том, как Полковник всегда-то хотел всё попробовать – и вот, глядите-ка – до пробовался!
Боколок, размахнувшись, кинул в мирную воду опустошённую бутылку и откупорил следующую.
Теперь он думал, о том, что, в сущности, его семёрка была права. Над ними не тяготели любовь и память, и они, на самом деле, судили «по справедливости». Да, и разве он сам, ещё тогда, когда были (или казалось, что были) все шансы спасти Деавин, не говорил порой, что оставлять в живых после войны (они все тогда ждали войны и победы) Полковника нельзя. Что верней будет убить его во славе, что сие будет согласно воле и мудрости не человека, но Истории. Да, он именно так и говорил, и думал тогда именно так...
И то, что теперь хочет от него Семёрка, не есть ли, в конечном итоге, возврат Полковника к его законной, честной славе, в которой слово «проклятый» обернётся в «герой»? И ведь не будет такого возврата без смерти...
- Вот я всё и решил! - усмехнулся себе Боколок, - Лучше бы он умер тогда, в ту ночь... и какими словами можно было рассказать им, как оно всё было на самом деле? Один поэт, из числа друзей Боколока, даже целый сказ написал об этом, смешав правду со старой легендой о девах и волшебных цветах. «До чего же дурацкий вышел сказ», - припоминая морщился королевский астролог
ГЛАВА 2. ПРЕДАННЫЙ ГОРОД
В свои последние годы Деавин походил на растерянную стаю с подбитым вожаком. Какие бы погоды не стояли, какие бы сны не снились, какие бы законы не принимались, какие бы мечты не воплощались, какие бы загадки не задавались и не разрешались – всё было не то, всё несло вражду и обиды. Именно таким запомнился тому поэту Деавин в своём завершение. Самому Боколоку больше нравились слова Корюнаха: «самое смешное время». А поэт обо всём рассказал слишком уж серьёзно и напыщенно, впрочем боколокским семёркам нравилось: «Возможно, началом было то лето, когда горели леса, окружавшие город... А следующим летом леса уже вырубали... И конечно, фонарщики... Удивительно, как сразу никто не заметил, что их всё больше и они всё громче на улицах, в домах, во дворцах. Впрочем, у той слепоты была причина – по их наущению (о чём стало известно позже), наместники сняли деавинскую защиту, и открыли границы всякому отребью. Город затопили грубые, непонимающие, нечувствующие его тайн и загадок чужаки. Качнувшись, Деавин сплотился против явной угрозы – пришлые и горожане сшиблись лбами. И вот расползлись, притихли до времени чужаки, а Деавин остался ослабленный, окровавленный этими схватками. А следом за пришлыми, накатила волна непотребств и бесстыдств. Содрогнулись деавинские храмы, поникли и слетели флаги с сияющих башен, посыпались мозаики, замутились витражи дворцов. И опять, мало кто опознал фонарщиков, торжествующих за спинами дураков-безобразников.
Этот народ стирал Деавин, чего не хотели видеть и знать деавинцы. Гордые привычным бессмертием, они полагали, что всё вражьё перемелется -что-то сроднится, что-то выветрится.
Но фонарщики вгрызлись в деавинские сказки, пересказали их заново, отчего аромат их угас. Они вырвали главные ноты из деавинских мелодий, и те стали неотличимы от любых других песен из чужих земель. Они сменили красный на розовый, белый на серый, чёрный на коричневый, золотой на жёлтый, и герб Деавина перестал быть гербом. Они сказали, что одного солнца мало, что их фонари не хуже, а порой лучше, и им поверили. Они сказали, - вы нас обижали, а мы теперь дали вам свет, - и их пустили в каждый дом.
Они поедали город медленно, незаметно, они высасывали его силу и судьбу из года в год, так что к последним дням кровь деавинцев стала, что вода. Но не всех затуманили фонари.
Пусть не до конца угадавшие причину падения, но разглядевшие будущий ужас, они назвались Стражами Столицы. Сначала они были едины, и встрепенулся Деавин. Но и фонарщики не дремали, и они усмирили Стражей, кого лестью, кого дарами, кого смертью, кого подначиванием и провокацией. Одни из Стражей ещё кричали, что «фонарщиков мало изгнать, из Деавина, для них дорога одна – в ничто, иначе они не оставят город в покое», но другие уже бормотали, «что фонарщики тут не причём, и даже, надо учесть, что не один век прошёл с их заселения, так что стали они вполне как свои, и по праву называют себя теперь деавинцами». Слова и тем, и другим подсказывали фонарщики, но когда об этом стали догадываться, фонарщики все подозрения обратили в шутку, которой никто не верит. А следом пришли другие споры, и Стражи о фонарщиках почти забыли. Одни вскричали, что Земля Деавина слишком велика, другие, что слишком мала. И, наконец, кто-то сказал, что сам Деавин ничуть не лучше, а в чём-то и хуже любого другого города, исчезнет он – ничего не изменится, а может, всё и к лучшему повернётся.
Теперь фонарщики поняли, что близок их час. Уж они-то, собиратели, хранители и толкователи тайн и легенд города прекрасно знали, что он падёт, только когда перестанет быть единственным, по-иному с ним не совладать.
А в Деавине всё метались мысли, идеи, сказания, предначертания. Застонал пустой уже много лет трон Деавинского Короля, обретались и терялись заветные клады, и то там, то здесь мелькали меч и корона, которые, по поверью, дадутся в руки только Настоящему Королю, которому будет суждено воскресить Деавин. Воспрянули Стражи Деавина и возжелали этого Короля больше всего… И поклялись защитить Деавин любой ценой. Тогда фонарщики нанесли три последних удара, после которых конец Деавин был уже необратим и скор.
Первым было разделение Стражей на всадников и пеших. Всадники стремились очистить Деавин кровью и войной, и тем призвать проявление Короля. Пешие хотели длить век временщиков пока Король не явится сам. Но пешие были обмануты и преданы. Правители Деавина давно уже стали куклами, и все дела их творились не под Солнцем, а под Фонарём. Поддержав их, пешие укрепили фонарщиков, отдали им право говорить от имени Деавина, вручили им ключи от его последних тайн.Вторым ударом стало то, что лишенные мудрости пеших, всадники поторопились, им фонарщики также, хоть и по другому, застили глаза ложью. Они втайне нашли и выпихнули в центр общий смуты одного мальчика, чей род был древним, и когда-то и где-то соединялся с кровью рода Ноалель. Многие деавинцы поверили в него, как в обретённого Короля. Этот мальчик стал стягом для всадников, и развеял их сомнения. Но фонарщики, конечно, смолчали, что Король станет Королём только в Ночь Ноалель, когда из Деавинской Земли поднимается её цветок, а над ним, в Деавинском Небе воссияет её звезда. Всадники об этом не знали. Знали немногие пешие, но их уже не слушали. Близилась Ночь Ноалель, и фонарщики нанесли последний удар.
С момента прихода к власти временщиков, в центре Деавина стоял хрустальный гроб с телом фонарной принцессы. На самом деле принцессой она никогда не была. В том гробу лежала юная дева их племени, убитая первой в той войне, когда погибла династия Ноалель и трон опустел. Фонарщики объявили её святой, как безвинную жертву, и безвинностью своей искупившую грехи той войны. Тогда же фонарщики, заведомо готовя конец Деавина, сочинили и пустили в народ некие «пророчества», согласно которым Деавин падёт и воскреснет, когда тело фонарной принцессы волей народа будет погребено. Чем ближе была Ночь Ноалель, тем громче шумели в Деавине о фонарной принцессе (фонарщикам было не сложно поднять такой крик, уж в этом они мастера). Всадники поверили пророчествам, и, как раз Полковник, был одним из тех, кто первым заявил, что необходимо собрать сход деавинцев, дабы определить глас народа о судьбе хрустального гроба и «фонарной невесты» в нём. И Полковник сделал всё, чтоб сход состоялся. Полковник же и «сочинил» воззвание – тело сжечь, гроб взорвать, а день для этого выбрать правителям (чтоб соблюсти внешнее уважение к власти). Тем дату разрушения гробницы, конечно, подсунули фонарщики, и датой этой стала ночь Ноалель, о которой ни Полковник, ни прочие всадники никогда и не слышали
Фонарщики пустили молву, что придут все, как один защищать гроб от тех, кто решит исполнить волю «схода». Тогда всадники, подстёгнутые лживыми пророчествами и уверенностью Полковника, решили, что эта ночь станет ночью великой битвы, ночью конца и возрождения. Так стражи Деавина, ведомые Полковником и, ничего не понимающим мальчиком Королём, в ночь Ноалель вышли на улицы, собрались в центре, и ждали свою битву.
А фонарщики, сорвав зацветающий в заветном месте цветок, все - от мала до велика, не забыв тюки и накопления, тайно оставили город.
Так же его оставили те из деавинцев, кого в последний день смогли убедить, угадавшие планы фонарщиков, пешие в голове с Корюнахом... Но, когда они попытались поговорить со стражами, Полковник не только не стал их слушать, но одних приказал убить, а других выгнать, как предателей и помеху великому подвигу.
Боколок, не являвшийся никогда не пешим, ни всадником, приходил вместе с Корюнахом, умолять Полковника хотя бы подумать. Но тот запретив всадникам разговаривать с пришедшими, самолично засунул им в рот кляпы, и велел отвезти далеко за город, как трусов, и фонарных пособников.
В час, когда был взорван гроб, город разлетелся вместе с ним, так как под гробницей фонарщики установили пороховые бочки, связав их с такими же складами под главными деавинскими храмами и дворцами. Битвы не было, стражи города погибли в страшном пожарище, их разорванные тела, поднялись к небу, и затем пали дождём, усеивая развалины того, что когда-то было Деавином. К утру огонь затушили вышедшие наверх подземные воды, и вернувшимся на место смерти города деавинцам осталось только собирать руки и головы, тела и ноги, чтобы как-то опознать, как-то похоронить...
Кто-то говорил, что Полковнику заплатили, но скорее всего он был зачарован, среди фонарщиков были мастера ворожбы... Говорили, что заплатили и Корюнаху, чтобы он молчал о том, что знал, до последнего дня, когда уже было бы поздно заговорить... Впрочем, об этом уже никто никогда не узнает правды».
Беседка давно причалила к берегу и замерла, а Боколок всё смотрел в чёрную воду, всё вспоминал ту ночь и то утро. И давно, немного таясь под тяжёлыми ветками ивы, на него смотрел новый король нового города. Наконец, он раздвинул кусты и вынырнул прямо перед своим астрологом.
ГЛАВА 3. АНХЕЛЬ ПЕРВЫЙ
- Размышляете над моим гороскопом, господин Боколок? – чуть насмешливо вопросил Анхель Первый, ловко запрыгивая в беседку.
Королю только-только исполнилось двадцать пять. Возведённый на новый престол совсем мальчиком, и все десять лет окружённый и оберегаемый своим двором, как от пули, так и от любой мысли, Анхель был единственным в городе, кого не держал в плену Деавин. Он не жил памятью о нём, как уцелевшие деавинцы, не жаждал его обретения, как заговорщики Боколока, не копировал его, снедаемый завистью, как «деавинские» фонарщики.
До пятнадцати лет Анхель рос далеко от этих мест, на земле издревле заселённой теми из фонарщиков, какие предпочли не рыскать в поисках отца и матери, а проводить свой век в постах, молчании и молитве за ищущих соплеменников. Знаменье указало, что именно его род подарит фонарщикам первого Короля. С тех пор, появлявшихся в их семье девочек убивали при рождении, убивали и младших братьев первенца, оставляя лишь одного мужчину в каждом поколении, пока не пробил час и не был повержен Деавин, что дало возможность фонарщикам открыть миру свою династию. Как только в городе был отстроен дворец, Анхель был перевезён и коронован. Своё образование молодой король получал в библиотеке, заполненной мудростями и тайнами, как собранными фонарщиками за годы своих странствий, так и вывезенными их деавинских книгохранилищ. Анхель не чурался дворцовых развлечений, не чурался своих новых братьев по крови, не чурался и тех из деавинцев, которые, как Боколок, были приняты на службу или просто в негласный штат придворных, но никогда и ничем не открывал своего сердца и мыслей, какие бы они у него не были. Взращенный великими молчальниками и созерцателями и пересаженный в суету, склоки, недоверия, затаённую вражду и бесконечные обустройства, каким стал новый город, Анхель исполнял всё, что полагалось исполнять ему, как королю, но не больше. Самые проницательные из его окружения угадывали, что молодой властитель будто бы изучает и старается постичь всё, что происходит и не происходит вокруг. Что он, как ответственный судья, не спешит вынести решение, но что когда он во всём разберётся, решение это будет молниеносным, лишённым каких-либо сомнений, колебаний и эмоций. Для фонарщиков он был созданием высшего порядка, живым олицетворением их герба, обретением и завершением долгого поиска. Деавинцами он был втайне ненавидим, как узурпатор. Анхель знал и первое, и второе, но внешне никак не проявлял своего отношения к этому. Он не мешал своим министрам править от своего имени, но стойко и незаметно переустраивал всё, в чём жил и чего касался, рукой ли, взглядом ли, на свой, и только на свой вкус. Именно он, три года назад, разглядел в Боколоке гений архитектора (который даже сам Боколок в себе не знал, не смотря на всё своё тщеславие и необъятность в талантах), результатом чего стала плавучая беседка, висячие сады и кое-что другое. И, в результате чего, Боколок теперь втайне ото всех занимался изысканием секретов деавинской архитектуры.
В город Анхель Первый выбрался только один раз. Он проехал по пустым улицам, в открытой коляске, ничего ни о чём ни сказал, но более никогда не изъявлял желания и не давал согласие на такие прогулки. Что одобряли его придворные, как разумную предосторожность, а деавинцы принимали за трусость. Самые проницательные считали, что, на самом деле, Анхель просто отложил своё внимание к городу до поры, до времени. Была у моодого Короля ещё одна особенность – раза два –три в месяц он объявлял, что намерен посветить время тишине и молитвам, с чем и запирался в своих покоях когда на день, когда на два.
- Так что там, с моим гороскопом? – мягко повторил Анхель, растерявшемуся от его неожиданного появления, Боколоку.
- Ваш гороскоп почти готов, Ваше Величество, - выдохнул и улыбнулся придворный астролог.
Анхель склонил голову на бок и задумчиво оглядел его необъятную фигуру.
- Мне особенно приятно сегодня столкнуться тут с Вами. Впрочем, я ничуть не удивлён этой встречей. И время, и место, всё соответствует Вам и Вашему делу.
- Признаюсь, очень люблю здесь гулять, особенно по ночам, - кивнул Боколок.
- О! Я тоже! Я тоже... Хотя, мой дворецкий, как и весь двор этого не одобряют, кажется...
- Однако Ваше Величество всё равно считает, что подобные прогулки, как Вы сами изволили выразится, вполне соответствуют Вашему характеру и Вашей короне?
- Ну... Соответствуют ли? Не знаю, наверное об этом лучше поведает мой гороскоп, о том, что мне больше соответствует, я имею ввиду.
Беседка тихо качалась под ними. В озере расплескались, разыгрались серебристые рыбки. И, в свете луны, изумрудный медальон на груди короля рассказывал странные сказки. - Вы знаете, Боколок, мне показалось, что наш праздничный вечер, три дня назад, не доставил Вам настоящего удовольствия.
- Ваше Величество проницательны. В то время я был нездоров, - сухо объяснил астролог. – Полагаю в этом всё дело.
- Я тоже так полагаю, - серьёзно кивнул король. – И рад, что, очевидно, хворь прошла. Если у Вас есть время ещё погулять, и если моё общество Вам не наскучило может быть растолкуете мне один сон? Вы ведь и в этом мастер.
- С удовольствием. Ваш сон? – уточнил Боколок.
Король кивнул:
- Он приснился мне в начале этой осени, но, иногда, продолжает проникать отрывками в мои сны и теперь. Вот только всё не было случая, поговорить с Вами об этом.
Итак. Мне снился жаркий летний день, и я, в венке из каких-то синих, ярко синих цветов сидел на большом сером валуне и кормил жемчугом маленьких птичек. Они были очень похожи на трясогузок, только все красного, кровавого цвета.
Этих птичек слеталось ко мне всё больше и больше. Но и жемчуг в моих руках не кончался, напротив, казалось, он рождался и рождался в них заново. Только подлетит ко мне новая птичка, — в ладони тут же новая жемчужная горсть. Но во сне мне всё это было очень тягостно, оттого что казалось бесконечным. К тому же камень подо мной, так нагрелся, что, казалось, я сидел на пылающей сковороде, но, отчего-то не мог встать, если честно, мне даже в голову не приходила такая возможность – встать с камня. И самое главное, чем больше нагревался камень, тем точнее я понимал, что вот ещё чуть-чуть и этот жар превратит меня в такую же красную трясогузку. Я даже ощущал, как ёжится моё тело, и прорезаются крылья на спине. И тут сон изменился.
Внезапно налетел сильный ветер, и с неба посыпались звёзды, хотя, как я уже сказал, стоял день. Звёзды таяли, не коснувшись земли, а моих трясогузок ветер согнал в бестолковую стаю, подхватил и понёс куда-то. Во сне я понимал, что это «куда-то» безвозвратно далеко, и, одновременно, горевал и радовался, что сам не успел стать такой красной птицей.
А потом, Боколок, я умер. Во сне, я имею в виду, - улыбнулся Король, перехватив взгляд астролога. – Я умер, и какие-то чужие, очень красивые люди, с невидящими глазами, разорвали меня на части – голова, руки, ноги – всё отдельно.
Удивительно, что хоть и мёртвый, я чувствовал какую-то необъяснимую, мучительную радость и прелесть от этой операции с моим телом.
Потом один, из этих красивых людей, сорвал со своей шеи золотой ключик и приложил к тому серому валуну, на котором я сидел вначале сна. И валун, как будто разомкнулся. Люди сложили в него моё тело, но глаза мои всё видели, как будто бы сверху.
Камень закрылся, и эти красивые люди сели вокруг него на голую землю. Снова засветило солнце и тогда на валуне, как на столе, возникло золотое блюдо, полное тушек красных трясогузок. И люди стали есть их. Последнее, что я помню из этого сна, что птицы на блюде всё никак не кончались, сколько бы их не ели...
Анхель Первый перевёл дух и взглянул на астролога.
- Это не простой сон, да и не просто сон, Ваше Величество, - задумчиво уронил Боколок.
- О, да! – обрадовано воскликнул король. – Я именно так и сказал себе – это не простой сон, и это не просто сон. Так что Вы скажете о нём, и обо мне, конечно?
- Не буду скрывать, что меня изумило, даже встревожило, что Вам могло присниться такое, - с трудом подбирая слова начал Боколок.
- Оттого изумило, что это сон не фонарщика, тогда как я... – живо перебил его Анхель.
- Оттого, что Вы ещё слишком молоды, как для такой проницательности, так и для таких снов, - парировал астролог.
- Я всегда думал, что для короля нет возраста. Я не могу быть молод, и не могу быть стар. Я всегда один и тот же, и это всегда длится вечность. На самом деле, короли не меняются и не изменяются. Разве не так?
- Ваше Величество изумляет меня снова и снова! – Боколок и впрямь смотрел на Короля с настоящим удивлением, и так пристально, что тот даже покраснел.
- Так что там про сон?
- Ваше Величество! – торжественно начал Боколок. – Полагаю, мне следует здесь кратко рассказать Вам один миф о сотворении. Который, как мне кажется, есть ключ к Вашему сну.
Согласно этому мифу, мир возник, когда Бог выпустил свои слова в то, что нигде и ничем не было. Слова его превратились в красных птиц и закружились в вечном танце. Но, став птицами, то есть, обретя плоть, они познали голод, и тогда Бог отрубил себе руки, обратил их в жемчужную россыпь и ею насытил птиц. Утолив свой голод, птицы захотели присесть, и тогда Бог стал камнем для них. Этот камень и стал началом Земли.
Во сне Вашего Величества эта история повторяется, но повторяется как ежегодное ритуальное действо. Такое театральное повторение, такое воссоздания момента творения, обычно для многих народов. Это тайные ритуалы, призванные не дать миру иссякнуть. Красивые люди из Вашего сна, несомненно, жрецы, осуществляющие ритуал. Они вкушают слова Бога, с тела Бога. Я бы сказал, что этим сном Ваше Величество укрепляет и длит существование Земли, и ещё.., - Боколок улыбнулся, - это действительно Королевский Сон! И Королевское Дело!
- Как интересно! Я, конечно, много читал о таких вещах, но как-то не соотносил со сном, а именно этот миф мне не попадался, хотя, конечно, все мифы сотворения об одном… Мне следует ещё подумать об этом.. Расскажите мне про ваш Деавин, Боколок. Вы же знаете, я сам его никогда не видел...
- Он был прекрасен. Он был самым большим чудом на свете, Ваше Величество.
Король вздохнул:
- Да, я так и думал. Уже почти светает. Спасибо, что уделили мне Ваше время, а, главное, Ваши знания и мудрость, господин астролог. Теперь я буду ждать свой гороскоп с особенным нетерпением, - кивнув и не дожидаясь ответа, Анхель Первый выпрыгнул из беседки, и исчез в ивах.
Боколок похмурился, помотал головой, открыл свою последнюю бутылку и опустошил её за пару глотков.
ГЛАВА 4. БАЛЬЗАМ ДЛЯ КОРОЛЯ
- Этот вторник – не вторник, - сказал себе Боколок, с трудом раздвигая одеяла и пробуя шевелить ногами. С того момента, как, вернувшись почти на рассвете, он рухнул в постель, прошло часов 12, не меньше. За окном уже смеркалось, и потолочные балки над головой Боколока выглядели как причудливые мосты, меж которых реками плескались вечерние тени.
- Сегодня день назначил мне убийство! – Боколок наконец встал, облачился в чёрную рубаху до колен, и теперь, не глядя в зеркало перед собой, расчёсывался собственной пятернёй. Уши и щёки его горели, тело, как всегда, чесалось, ноги, как всегда, ныли.
- А я ведь и сам для себя – не я, - заглянул он, наконец, в зеркало. – И никогда-то мне не удаётся про себя додумать. Сколько не думаю, одно выходит – не конец, не всё ещё про меня...
Он хмыкнул, и попытался подмигнуть своему отражению, опухшее лицо дёрнулось, глаз заслезился.
- Вот и теперь нет времени для себя и о себе. Совсем нет времени! И никаких тебе слёзок! Надо решить... Главное – надо решить, если я его убью, то как? Как я его убью?
Я его отравлю! Плевать, что подло, и нож во сне было бы подло, и в глаза тоже подло... Впрочем в глаза, в лицо – невозможно, он сильнее. Так что один выход - я его отравлю! И ничего не стану придумывать! Не больно отравлю! Тем самым зельем, бальзамом Ноалель, которое пять дней назад принесла Поля. Которое она, вроде как, предназначила для самого Анхеля, если что пойдёт не так. Что же королевская смерть – королю! Поля сказала, что проверила – яд быстрый и безболезненный. Вот и пусть... Решено ведь, всё равно всё решено..
Боколок надул щёки, поиграл внутри языком, фыркнул и сдвинул подзеркальную полочку, за которой, в тайнике хранил без числа всяких бутылей и бутылочек с разными зельями. Впереди всех красовались как раз те, что с избытком и фантазией готовила для него верная мастерству предков Поля. Тут были и растирки для ног из корня дикого цветка Устье, знаменитого тем, что растёт «ползком», чтоб сподручней было его корням искать в полях серых мышей – лучшую для Устья пищу. Варевом из его соцветий мажут порожки детских, чтоб злая зараза боялась заходить к малышам. Растирка из него – чёрная, липкая, с запахом навоза и костра. Стояли тут и чудесные капли для желудка – ягодные, сладкие; и горький степной мёд; и ещё, гордость Поли, её собственный рецепт – мёд грибной, такой, от которого любой фокус вершится легче, а любой гороскоп составляется верней. Много чего тут было. Мерцали здесь и, одинаковые по форме, но с разными крышками, две больших бутыли полные бальзамом Ноалель – Живая и Мёртвая Вода, так ещё их называла Поля. Тот, что под красной крышкой, – был от сердечной хвори, а тот, что под чёрной, – навсегда уводил от жизни.
Боколок открыл и второй тайничок, вытащил оттуда маленькую фляжечку, украшенную печатками с гербом Деавина, раскрутил пробочку, дунул внутрь, удостоверился, что там пусто, удовлетворённо вздохнул и бережно достал бутыль под чёрной крышкой. Моргнул, зажмурился и аккуратно наполнил из неё фляжечку, где-то наполовину.
Стояла тишина, только крики вечерних улиц иногда залетали в окна, кружились по комнате и вылетали обратно. Внезапно Боколок вспомнил, как, лет 18 назад, они с Полковником, донельзя напившись, играли «в судьбу». Заманил в эту авантюру их пьяные головы, понятное дело, Полковник, а Боколок упросил сыграть на нём самом, на Боколоке, то есть.
«Судьбой» был пистолет, какой надо было выбрать из десяти таких же. Девять пустых, один заряжен. Играющие вытаскивали себе по одному наугад и стрелялись одновременно, а там как повезёт. Но с Полковником они тогда изменили правила. Решили испытать себя по-иному. Вытаскивать пистолет и стрелять должен был один Полковник, но стрелять не в себя, а в Боколока, причём ни куда-нибудь, а в рот, для верности.
«Так, как мы с тобой одно целое, одна кровь, - говорил он тогда, пьяный и внушительный, - то и судьба у нас получится одна, потому как результат этого выстрела будет одинаков для обоих. Если, конечно, судить этот результат не по очевидному вовне своему изображению, но по его сути и правде, можно будет угадать сам промысел», и, как заворожённый, Боколок доверчиво разжал челюсть перед дулом пистолета. Им обоим страшно повезло тогда...
Потом Боколок, протрезвев, всё никак не мог понять – ладно, когда он сам пьян, то ведь и впрямь ничего не мыслит, всё переворачивает, но Полковник? Этот ведь «зряч», даже напившись, то есть он что? Игрок до полного безумия? Боколок даже подумал было, что друг глупо пошутил, и ни в одном из пистолетов заряда не было. О такой вероятности он всё вопрошал Полковника с дотошностью. Но тот в ответ только пожал плечами: «конечно, был один заряжен, иначе какой интерес? И вообще с судьбой не шутят, точнее шутят, но не обманывают. Хотя, дураки они, конечно».
И вот теперь, и вот теперь...
Теперь Боколок обнаружил себя, поникшим на кровати, с фляжкой в руке и с тёплыми, мелкими, горькими слезами, беспрерывно текущими, жалящими щёки, разъедающими рубашку. «Так что же это я?» - и в один миг новая мысль подняла его на ноги.
Он быстро достал вторую фляжечку, видом точно таким же, как первая, нежно вытащил бутыль с красной крышкой, и, раз, - вот уже перед ним две «судьбы», внешне ничем меж собой не отличимые – одна живая, вторая мёртвая, и обе Боколок засунул в карман.
Он уже вышел в зал, уже снял портрет Короля, когда, вдруг, эта короткая энергия прошла, и всем им овладела тоска безвыходная. «Какая там игра, какая там судьба, когда всё ясно, всё ясно – что я сделаю, что не сделаю... И мы ведь давно не в Деавине». Он дёрнул и распахнул ставень окна, достал одну из фляжечек, раскрутил, вылил всё содержимое на улицу, и туда же с силой бросил её саму, где она разбилась – громко и вдребезги.
Боколок медлил, сходил на кухню собрал поднос, прибавил к жареному кролику бутылку недурного вина, потом поменял вино на водку, потом обратно водку на вино и, наконец, отправился к своему заключённому.
- Если всё так, и я не Король, самое справедливое будет убить меня, - встретил его Полковник.
Боколок вздрогнул.
- Шучу, - хмыкнул Зденко. – Явился, наконец! Соскучился по своему пленнику? Потому как, признаюсь, пленник соскучился по тюремщику. Знаешь, чего я тут надумал? Не план побега, нет! Я надумал вопрос тебе...
- Поешь! – буркнул астролог, грохая поднос на стол.
- О, как кстати! Я голоден! – до странного бурно развеселился Полковник. – Ты только не уходи, ладно? Я сегодня спокойный пленник.
- Да, не уйду я. Ешь!
Зденко жевал мясо с непонятно откуда взявшимся молодым и каким-то азартным аппетитом. Хозяину на минутку даже захотелось присоединиться к нему, он сдвинулся было, но тут, в бок ему, тихонечко булькнув, уперлась фляжка, и он испуганно замер. Полковник всё ел, а у Боколока стонало сердце и болела печень.
- Вот! – довольно проурчал Зденко, покончив с кроликом. – Вот! – и он зараз отхлебнул полбутылки. – Вкусны же твои хлеба! Теперь мой вопрос, и, заметь, пресерьёзный. Обозначающий всё, я бы так сказал, вопрос или обнуляющий, всё от ответа зависит. А ты ведь и не ждал от меня никаких вопросов, небось? Только призывы-угрозы-команды, сам так говорил, да? А я тут, на твоём содержание, представь себе, не только отсыпаюсь, но и думаю и...
- Какой вопрос? – устало перебил Боколок.
- Ты вот что скажи – я не Король, короля вообще нет. Кровь Ноалель, а она единственно истинная, как говорит Корюнах, иссякла. Тогда для кого будет твоё восстание? Если вам и впрямь всё удастся, кто сядет на престол? Кого ты и твои люди коронуют? Или опять временщики? Вот, что я бы хотел узнать...
- А я бы сейчас хотел получить какой-нибудь знак, хоть откуда получить, потому что я не хочу тебя убивать, совсем не хочу, - чуть слышно, самому себе прошептал Боколок, но увлечённый своими измышлениями, Полковник ничего не услышал.
- Нет, ты скажи – для кого? Не думаешь же ты, что свора новых управителей и их холуи воскресят Деавин? Или ты всё-таки на это рассчитываешь? Тогда ты ещё более безумен, чем я, хотя я и не безумен.
- Быть может, - вырвалось у Боколока.
- Так чего же ты хочешь, в конце концов? – расхохотался Зденко
- Мы изгоним фонарщиков, с нашей земли!
- А это не будет ли тем самым неоправданным мужеством? Бездарным героизмом? Великим делом без великого конца? Не станет ли это тем самым, в чём ты упрекал меня?
- К чему ты ведёшь? – вспыхнул Боколок. – К тому, что без Короля Деавин не Деавин? К тому что всё бесполезно, если впереди не идёт коронованный герой, а именно, как я понимаю, ты сам – Зденко I?
- Боколок! – продолжал хохотать Полковник, – любимый, любезный друг! Так ты, значит, не боишься повторить мою судьбу, мою ошибку, если это была ошибка? Ты говоришь – я всех погубил! А разве ты, своих птенчиков не приведёшь на смерть?
- Наш заговор хорошо подготовлен. Мы не потерпим неудачи. И не рискнём понапрасну.
- Твой заговор всего лишь повторение меня, и жалкое повторение! – и, в один миг, его веселье раскипелось, перелилось в истерику, бутылка раскололась о стену, поднос метнулся к двери - Трусливое подобие, такое же, как этот город подобие Деавина! Без напрасного риска! Ты всегда этого хотел, правда? Побыть мной, но без напрасного риска? Повторить всё, но с умом? Ты всегда мне завидовал! А теперь, наверное, и сам короноваться хочешь? Тогда убей меня, ведь не может быть двух королей, пусть и самозванцев! Ты всегда хотел стать мной, но без того, что считал моим недостатком! И теперь, когда я пришёл, ты испугался, что тебе не удастся больше быть главным в твоём идиотском заговоре? Разве не так? И признайся, наконец, короновать ты хочешь себя!
- Очнись! Куда тебя уносит, совсем рехнулся, - брезгливо поморщился Боколок.
- Ладно, - на удивление быстро успокоившись, кивнул Полковник. – Я увлёкся, отложим. И вернёмся к началу. Вы готовы, и не потерпите неудачу? – Хорошо! Вы прогоните фонарщиков и растопчите их гербы? – Пусть так! Что дальше? Ну же, брат Боколок? Это же твой вопрос – что дальше? Кто, точнее, чья кровь, воскресит наш Город? Я не Король? Откуда ты знаешь? Откуда? Я тебе скажу – всё в голове твоей или моей! И вот в твоей голове такого нет, что Зденко Король! Но ведь в твоей голове и Зденки нет! Того, кого ты носишь в себе, похоронили десять лет назад, его место – могила. Я не он, я Зденко. Именно поэтому я и могу, и смею сказать теперь – я Король, потому что меня, того, нет!
- Это остроумно, хотя и примитивно! – хмыкнул Боколок, он сидел полузакрыв глаза, пальцы его нежно поглаживали фляжку в кармане.
- Я не он!
- Всё не так! – улыбнулся хозяин. – Ты именно он. Ты говоришь, как он. Ты мыслишь, как он. Ты действуешь, как он. Ты — он.
- Тогда убей меня, - процедил Полковник. – Убей меня теперь, пока я в твоей власти, потому что, когда я выйду отсюда, ты уже не сможешь этого сделать. Убей меня, если я не тот, о ком сказал.
- Да, что за чушь! Убей да убей! – обозлился Боколок.
- Не лукавь, мой друг! Ты ведь, нет-нет, да и хотел этого! Нет-нет, да и мечтал! – приблизился к нему Зденко. Они замерли лицом к лицу, и так, что почти сшиблись носами. Боколок первым задохнулся и отпрянул.
- Не лукавь! Я, знаешь ли, сегодня ждал весь день, когда мой друг Боколок придёт убивать меня? Когда придёт? Когда наступит этому черёд? Дин-дон, бом-бом...
- А говоришь – не сумасшедший, - шепнул побледневший хозяин. «Мне ведь и раньше, очень-очень давно, казалось, что он мысли читает, даже не читает, скорее чувствует, выходит и впрямь», - пронеслось в нём.
- Вот, давеча ты спросил, теперь отвечу. – Нет, мне не жаль их. Мне никого из них не жаль, - теперь Зденко расслабился, оседлал стул, закачался, - Жалеть исполнивших свою судьбу, это ли не трусость? Кричать «стоп!», «остановитесь!», «поберегитесь!», когда сама История несется на встречу с тобой – это ли не глупость ничтожного? Ты никогда этого не понимал, поэтому и не можешь теперь убить меня.
Нет, мне их не жаль! Не жаль их боли в последний миг, их оторванных рук и ног. Ты ведь наверняка собрал всё, прежде чем похоронить? Не так ли? Собрал и сложил воедино, для воскрешения потом. Так? Мне их не жаль, но иногда я завидовал их участи – чистоте их служения и главное тому, что они так и остались Стражами Деавина. Тогда как мы... Кто мы есть теперь, Боколок? Фонарщики! – так сказал Корюнах.
И у меня теперь остался один только шанс, одна возможность – жить и умереть деавинцем - это быть Королём. Но ведь это и твой шанс, Боколок, потому как, вернусь к началу – что есть Деавин без Короля? Сходи к Корюнаху, спроси, отчего он не с вами? Он знает это, знает, что Деавин жив кровью Ноалель. И если она иссякла... А ты этого и знать не хочешь, мудрый, предусмотрительный мой Боколок. Но если я Король, то это единственный шанс для Деавина.
Полковник раскачивался всё сильнее, стул под ним жалобно попискивал и подпрыгивал. «А ведь он вполне может сейчас упасть, и сломать себе шею, просто упасть и сломать, тогда всё станет, как надо и должно – само по себе», - подумалось Боколоку, а вслух он буркнул:
- Ложись лучше спать! Все эти материи не твоё поле битвы.
- Так ты меня не убьёшь? - улыбнулся Полковник. – Да не злись, просто очень смешно смотреть на твои губы при таких шутках. У тебя губы, как цветок, а сам ты печальная глыба! Существо! Очень смешно!
- Ложись, завтра решим, что к чему, и кому смешно. И, кстати, напомнил, когда про кровь рассуждал, – на тебе в подарок, хоть не кровь, зато бальзам Ноалель. Весьма искусно составлен, полезен, сам принимаю.
- Лекарство! – оживился Зденко.
- Так ведь ты сам, давеча на сердце жаловался, дескать порой стучит так быстро, будто убежать решило. Это как раз, чтоб не убежало...
- Чтоб не убежало сердце! – задумчиво повторил Полковник, разглядывая вручённую хозяином, не без торжественности, фляжечку. – Спасибо! Бальзам Ноалель – как раз бальзам для Короля... Мы славно посидели нынче.
Посмотрев, как друг развинтив флягу сделал хороший глоток, королевский астролог вышел вон и запер за собой дверь.
ГЛАВА 5. ИЗГНАНИЕ ПАЖА
- Подрался! Ну просто, как последний дурак! – и теперь, спеша к Боколоку, Муштик с трудом сдерживал слёзы и ругал себя последними словами. – Стыд-то какой! Разумеется, не то стыд, что его буквально пинком вышвырнули из дворца. И не то, что в процессе этой истории, часовой королевской столовой почти откусил ему ухо, которое теперь покраснело и распухло – даже берет не надеть – ну прямо всем на обозрение! Стыд в том, что не сдержался, позволил эмоциям взять верх, а в результате? В результате он «вышел из игры», поставил под угрозу весь заговор, и мало ли ещё какие силы и последствия вызвал к шевелению, никогда ведь не угадаешь заранее.
А день-то начинался правильно! Утром умничка Элишка исхитрилась шепнуть, что Латей уже побывал у Боколока, и удостоверился, что вопрос с Полковником закрыт (она так и выразилась «закрыт»). Что «тюрьма короля» опять пуста, и Латей лично наблюдал, как глухонемая служка астролога намывала там пол и перестилала кровать. «А тело, наверное, он сжёг, или ещё как-нибудь изничтожил, он же может. Это я так думаю», - добавила Элишка и поёжилась.
Он, Муштик, тоже так думал. Вся эта история с «ожившим» не пойми как, и не пойми зачем Полковником была и странная, и неприятная. Ну да, главное всё закончилось правильно, и, как говорит Латей, «по справедливости».
Про себя Муштик считал, что Полковник совсем не безумный смельчак, совершивший роковую ошибку, как говорили некоторые (даже Поля так думала), а самый настоящий предатель. Ведь если он остался в живых, значит, скорее всего, успел убежать или спрятаться в самый последний момент, а потом грелся где-нибудь за пазухой у фонарщиков. И к Боколоку его теперь прислали фонарщики, вынюхивать прислали. Потому как астролог, пусть на маленьком, но всё же на подозрение и под присмотром. Так что Полковник точно явился шпионить! Муштик был готов поклясться, что всё так и есть. Потому, что если бы не так, если бы Полковник просто ошибся тогда непоправимой ошибкой, он бы погиб со всеми. А если бы и выжил каким чудом, то разве посмел бы жить дальше? И Элишка тут абсолютно права! Да как вообще можно жить, сотворив такое? Нет, никогда! Он бы повесился или застрелился там же, на развалинах Деавина, как только увидел, что наделал. Сам Муштик только так и поступил бы, совершенно точно!
Ну, да ладно! Хватит об этом человеке, главное всё с ним «закончено по справедливости».
Теперь главный вопрос, как смотреть в глаза Боколоку и товарищам, ему самому, Муштику? Ведь отныне вход во дворец ему явно заказан. С другой стороны, что он мог сделать? Этот часовой, этот гнусный господинчик, самый омерзительный из всего фонарного штата, оскорбил не только его, но и сам Деавин, обозвав их... Очень обозвав, короче! И он, Муштик, правильно назвал его холуём, и правильно, что ударил первым. Конечно, сцена драки была отвратительна! Надавав друг другу тумаков, они повалились на белый ковёр, где часовой укусил Муштика за ухо, а сам Муштик, поднапрягся и вырвал густую, масляную прядь из чёрных, грязных патл врага. Как же тот заверещал, завизжал!
Разумеется, эти вопли тут же дошли до смотрителя Нижнего Дворца, и Муштик, заклеймённый зачинщиком был изгнан. А мерзкому часовому и на вид, небось, не поставили, он же фонарщик. Всё же не так я сильно и виноват, - постоял за честь всех наших, - решил, наконец, про себя бывший паж, и мысли его опять пошли по кругу:
- Самое плохое, что ведь именно на нём, на Муштике, держалось так много в плане заговора. Ведь он должен был отследить момент, когда Анхель будет наиболее доступен и открыт для приглашения Боколока. А на самом празднике именно он должен был завести, или даже затолкать, Его Величество в зал с портретом, и именно в тот момент, когда там соберутся одни «свои»... Создать все условия для скорого и бесшумного пленения, в общем. Как-то так или примерно так должно было случится по планам Боколока. А что теперь? О! Он, Муштик, подвёл всех! Подвёл своих, что может быть хуже? К тому же, он явно выдал себя, как человека небезразличного к Деавину и его памяти, а это, безусловно, внушит им подозрение. И может быть, уже сейчас за ним следят, - Муштик покрутился на месте, заглядывая себе то через одно плечо, то через второе, но площадь была пуста. – А может уже готов приказ об его аресте? Но он, Муштик, конечно им ничего не расскажет! Лучше смерть! Он не такой, как этот Проклятый Полковник, его не запугаешь и не купишь! О, каким бы Стражем он был! Возможно, даже наверняка, смог бы предотвратить ту ночь и спасти Деавин!
Наконец, то каясь, то мечтая, бывший королевский паж, перестал кружить по главной площади и замер на пороге дома астролога. Пять минут спустя, он уже с аппетитом жевал пирожки, пил мятный чай и делился всем произошедшим с задумчивым и грустным Боколоком.
- Конечно, в целом, я был прав! – так завершил Муштик свой рассказ. Хозяин только хмыкнул и приказал принести ещё пирожков.
«Наверно он печалится из-за этой истории с Полковником, они же раньше дружили, пока тот всех не предал», - определил Муштик, и всем сердцем посочувствовал королевскому астрологу.
- Ладно, - вяло махнул тот рукой, - Подумаем, куда тебя пристроить для вида... А в семёрке будешь помогать Латею, работать с горожанами из деавинцев, просвещать, настраивать... Конечно, основная работа пойдёт потом, когда будем восстание поднимать, но и сейчас есть там, чем заняться.
- Когда надо будет созывать на восстание, оживился Муштик, - я смогу залезть на пожарную каланчу и оттуда сбрасывать листовки с призывами... Это, кстати, и теперь можно так сделать – сеять правду, доверять её ветру.
Тут Боколок вспомнил, как лет тридцать назад, Полковник забрался на одну из строящихся деавинских башен и оттуда «доверил ветру» разносить свои стихи, там и о правде что-то было, кстати... Воспоминания разгулялись, растанцевались в его голове: «Этот город действительно жалкое подобие, карикатура – всё от домов до людей! И, наверно, Полковник был прав, когда говорил, что он тут единственно настоящий, единственный оттуда... А тогда, кто тут я? Кто тут я?» - он взглянул в надутое важностью молодое личико Муштика и расхохотался.
Бывший паж поглядел обиженно.
- Знаешь что, я собираюсь сегодня навестить Корюнаха, есть одно дело к нему... Если хочешь, пойдём со мной, раз уж всё так вышло. И потом, ты же во дворце жил? Если негде, возьму к себе, вот тебе и работка для вида будет – паж астролога, мне вроде даже положено, по должности.
Муштик аж подпрыгнул, от радости и гордости.
ГЛАВА 6. МИСТЕРИИ КОРЮНАХА
Боколок не видел своего прежнего учителя очень давно, они вообще мало и плохо общались, с момента падения Деавина. «Слишком уж Корюнах отстранился от всего что ли, слишком уж странно и глубоко стал думать», - так мыслил о нём Боколок. Но теперь именно это «странно и глубоко» было ему нужно. Боколок хотел поговорить об Анхеле Первом, Фонарном Короле и Сновидце. Именно Сновидце!
И странно, отчего-то он боялся идти к Корюнаху. Боялся того, что тот вдруг захлопнет у него под носом дверь. Почему? – Не понятно. Боялся, что тот скажет что-то такое, после чего вмиг разлетятся те «сегодня и завтра», которые Боколок так долго и сложно строит.
Муштика он позвал с собой, как раз из-за этих неясных самому себе опасений. Вроде страховки, что вернётся каким был, с теми же мыслями и планами. Ну, и разумеется, Корюнах не станет хлопать дверьми при Муштике, точно не станет.
Они шли к дому Корюнаха той же дорогой, по которой пять дней назад от Корюнаха к Боколоку шагал Зденко. И Муштик оглядывался вокруг с той же тоской и тем же отвращением. То ли дело дворец Анхеля, где витражи были витражами, лепнина лепниной, мозаика сверкала и переливалась, не то, что все эти огромные рваные фантики и нелепые нашлёпки на уродливых домах. Да и гербов-фонарей во дворце было куда меньше, чем здесь, где они буквально на каждом углу – там намалёван, тут слеплен, тут и впрямь фонарь.
Корюнах принял их в белой гостиной. Свинка весело крутилась тут же и презрительно прифыркивала, косясь на ухо бывшего королевского пажа. Накормив и напоив гостей печеньем с пивом, Корюнах отправил Муштика смотреть библиотеку, а сам, молча, застыл напротив Боколока.
- Ты встречался с новым королём? – помявшись, наконец приступил тот к главному.
- Я видел этого мальчика, - скупо кивнул Корюнах.
- Тебе не кажется, что он...
- Да, он не фонарщик.
- Но, - вскричал Боколок, пот заструился у него под рубахой, - тогда выходит, что..
- Но и крови деавинских королей в нём нет, не беспокойся. Скажу даже, что фонарщик он куда больше, чем деавинец. Его сердце камень, он человек из камня, поднятого из морских глубин... Так что твори спокойно свои глупые планы.
- Что такое «человек из камня, поднятого из морских глубин»?
- Это живая мистерия... Он сам мистерия, осуществлённая и осуществляющаяся.. До Деавина, до тебя, до фонарщиков ей нет дела, - улыбнулся Корюнах, свинка, довольно повизгивая, тёрлась о ковёр, и временами выпускала газы в направление Боколока.
- Можно как-то попонятней? - разозлился астролог.
- Представления не имею, что тут будет попонятней... И вообще, я уже сказал то, что тебе надо – Анхель не то, чего ты боялся и хотел в нём найти. Попонятней?! Попытаюсь попонятней!
Эти люди есть проявление извечной борьбы и свадьбы между сухим и мокрым. Воплощение и продолжение такой борьбы. Они рождаются из камней, из осколков скал вздымаемых из морей на сушу брачными ночами земли и неба. А возможно, они не рождаются, а просто, будучи обыкновенными людьми, вдруг однажды съедают такой камень, и тогда... Как и почему род Анхеля смешался, не кровью, а внешним образом, с фонарщиками, для меня загадка. Должно быть, тут дело в том, что один из этих вечно голодных блуждающих людей, когда-то поднял такой камешек, положил в свою суму, и в ней он нагрелся, натёрся... и потом, как-нибудь ночью, когда все спали, развернулся в одного из прапрадедов нынешнего короля, и фонарщики приняли его, как посланника своего отсутствующего Бога... А может, всё там было как-то иначе.
Но Деавин, за который так борются между собой и со всеми фонарщики, вряд ли может вызвать интерес Короля Анхеля. Для него это слишком незначительно, ты уж прости.., - усмехнулся Корюнах, и свинка усмехнулась вместе с ним. - Но Деавин не имеет никакого отношения к Вечной Вечности...
- Деавин это ни дворцы и каналы, ни храмы, ни люди, ни даже святые. Деавин это просто наша Земля, а уж она-то имеет, как ты говоришь «отношение к Вечной Вечности», - дёрнулся Боколок.
- Земле не нужен ни ты, ни фонарщики, ни Деавин... Она лежит такая холодная, такая отстранённая... мы все для неё негодные подделки под её детей. А Деавин был помеха и нелюбезность ей тем, что попытался стать большим, нежели она. Желал нести на себе... Он хотел — и в праве своём был уверен — стать её плотью... И в этом Деавин подстать жажде фонарщиков вернуть своего отца... А у Земли дела и счёты только с Небом и Водой. Так что Анхель оттуда. Не от нас, и не от них.
- Но что он хочет от нас всех, такой вот Анхель?
- Ничего, он просто осуществляет свадьбу, точнее она осуществляется в нём, всегда... Впрочем, наверное он очень опасен и для деавинцев, и для фонарщиков, и для старого города, и для нового... Я даже думаю, что точно опасен, но, честно, ещё не знаю чем... Впрочем, возможно, мы все желанные гости на свадьбе, а если так, то мы тоже эта самая свадьба и есть...
- Что же, я понимаю тебя, но не принимаю этого понимания, - наконец щёлкнул пальцами Боколок. – И ты был прав, когда сказал, что всё, что мне нужно знать, так это то, что Анхель не Деавинский Король по крови. Хотя, если судить по-твоему, что такое деавинские короли по сравнению с Анхелем? – пыль да прах! Спасибо за гостеприимство, нам пора, я думаю
- А как поживает тот, назвавшийся Зденкой? – внезапно поинтересовался Корюнах.
- Ты узнал его?
- Сразу же!
- Он сейчас далеко! – улыбнулся астролог и окликнул, Муштика, пора, дескать, собираться домой. Свинка радостно подпрыгнула.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. УЧЕНИКИ БОКОЛОКА
ГЛАВА 1. КРОВЬ ЛАСТОЧКИ
- Вот именно, вот именно, - закивал головой Латей, широко разинув рот и отхватив большой кусман сырного пирога. – И ведь непонятно, что дальше? Но, сдаётся мне, бедными птахами дело не успокоится, - и он печально шмыгнул всем носом.
- Я слышал, что на Кривой улице, у разбитого колодца, нашли целую семейку – взрослая и пять птенчиков, все с перерезанным горлом. Упыри! – зашептал один из его собеседников, и все остальные хором сдвинули к нему головы.
Эту пивнушку Латей ценил особенно. Как он сам говорил - Нет лучше места для работы с населением.
Во-первых – крайне удачно расположена, на самом пятачке пересечения четырёх главных городских дорог. Оттого и народ в неё каждый день новый заглядывает, не то, что в иные забегаловки. Обычно ведь с пивнушками как? Привязана всякая к своей улочке, оттого и лица там одни и те же, в какой час не загляни. А здесь не так, народца поток обильный, за день можно и с десятью, и с пятнадцатью новенькими покалякать.
Во-вторых – захаживают сюда в основном деавинцы, да и приезжие бывают, из того же Ладоника, к примеру. А вот фонарщики это место не жалуют, то ли боятся, то ли брезгуют.
Сегодня Латей собрал вокруг себя аж пятерых деавинцев зараз. Одна компания, зашли после работ, похоже, строители или навроде того.
- А я вот слышал, это у них что-то типа первой стадии – кровь ласточек пить. А при второй они будут детишек умучивать. Омоложения ради. Сначала в себя кровь птичью берут, но дальше птичья уже не работает, и надо будет им от младенчиков, - забормотал второй из пятерых, коренастый, седенький.
«Вот оно! Сработало! – Латей ощутил, как заворочалось, напряглось и тут же расслабилось что-то в сердце. – Не зря значит, не зря! Запустили-таки слушок! Всё верно Боколок рассчитал».
- Точно! Я даже читал это про них, - добавил ещё один работяга, маленький, лопоухий, печальный. – Чем хочешь поклянусь, что читал! Не помню где, но читал. У них такая мерзость в обычае– с кровью птичьей и детской»
«Во как! Даже читал», - улыбнулся про себя Латей.
- Упыри! – повторил первый.
Латей заказал всем ещё по пиву, «Ну всё, - определил он. – Теперь эти пятеро за меня отработают. Пора к своим, порадовать, что всё закончилось, и дальше само пойдёт». Он лихо махнул в себя кружку, посидел ещё минут десять, поподдакивал общему возмущению, попрощался, дела, мол, и оставил пивнушку.
Путь его лежал на окраину, и он прошёл его легко, быстро, весело присвистывая.
Этот маленький каменный шатёр жёлтого цвета Поля сняла год назад, официально, на своё имя, якобы для хранения и готовки всяческих своих снадобий. И снадобий, и сушеных травок она держала там и впрямь предостаточно. Но, на самом деле, шатёр стал верной базой для семёрки. Как только они его не использовали...
Последние две недели шатёр тонул в запахе гнилья, трупника, скорбном птичье пухе, кровавых лужицах. Латей запер за собой дверь, оглянулся и хмыкнул: Поля, Марех, Муштик да Имрич сидели над горкой ласточек. Малышка Элишка заглянула сюда один раз, но её, бедняжку, сразу вырвало. У Радека своя задача. Он, Латей, занят с населением. Вот и получилось, что вся грязь, весь ужас по осуществлению «птичьей провокации» выпали на долю этих четверых. И каждое утро они, все вместе, или парами поочерёдно, ездили за город, на поселенья ласточек, в песчаные скалы. Возвращались с мешками, полными птичьих трупиков. «Хорошо, что хоть самим убивать не пришлось, - в который раз пронеслось в голове Латея. – Не смогли бы ведь, не смогли, разве что Поля...». Но под стеной, изрытой гнёздами-норками, мёртвых ласточек и без того было предостаточно. Они дрались друг с другом, забивали больных и слабых, их атаковали и сбивали одним махом молодые орлы, слетавшие с вершин порезвиться. Словом, как сказала Поля, «сырья хватает, ещё и на разрыв-бальзам останется». Латей вспомнил, как взглянул на неё тогда Имрич -закусил губу и сразу отвернулся. Не хорошо это, своих бояться, но иногда от слов Поли и у самого Латея мурашки бегают. А, ведь эта придумка была не её, а Боколока, ну и сам Латей свою лепту внёс в план. И вот, всё сработало, распрекрасно сработало.
- Следует начинать сильней раскачивать оставшихся деавинцев, - так объяснял «птичью тему» Боколок Латею. – Нам бы теперь скинуть им повод, такой, чтоб и противно, и страшно, и оправдать ничем нельзя. Фонарщиков ненавидят, но надо, чтоб эта ненависть почти, но не совсем, края достигла, для того, чтоб в нужный момент чуток добавить и она перелилась. И сделаем мы это ровно по их схеме... По той, что они тогда с Деавином творили, только наоборот. А теперь, Латей, слушай очень внимательно, - и Боколок, понизив голос, принялся инструктировать. – Для начала пусти слух, что фонарщики озаботились, как себе молодость возвращать, да сохранять. И что в их чародейских книгах (кстати, частично это правда, - мимоходом прибавил астролог) такой рецепт есть – надо в течение месяца по утрам пить кровь ласточки, а следующий месяц кровь младенца, тогда, дескать, молодость и вернётся. А ежели это «леченье» каждый год повторять, то не только вернётся, но и навсегда останется. Как только запустишь такой слух, смотри только аккуратно, укажи своим съездить на песчаные горы, к птичьему городу, мёртвых птах собрать. Я там вчера был, видел, прискалье трупами так и усеяно. Соберут, и пусть у той же Поли в шатре, каждой птахе горлышко чуть надрежут. А ночью, только очень-очень аккуратно всё делать надо, пусть Радек эти самые трупики туда-сюда по городу раскидает. Только один Радек, он принц Ладоника, его городская охрана на досмотр не остановит, а если что — не тронут. И так недельку, может, две... А ты продолжай по своим трактирам шляться, руку на пульсе держи, дровишки подкидывай, но не увлекайся, чтоб до взрыва раньше времени не дошло.
Латей аж присвистнул тогда, Боколок, что не говори, и есть Боколок. Лет пять назад, когда Боколок только-только привлёк Латея к делу, был у них разговор специальный, о путях рождения и развития «народных слухов». Хотя какой там разговор? Боколок учил, а он, Латей, учился... «Всё следует со слуха начинать... глаза не так важны, как уши. Глаза увидят то, что уши сначала услышат», - так королевский астролог говорил.
И вот, всё вышло, как наметили. И ох! - припомнят фонарщикам, и птичью кровь, и страхи за малышей. Ох, как припомнят, когда время придёт. Была у Латея ещё одна задумка, чтоб начатое укрепить, но это если необходимость будет, а пока он даже Боколоку её не открывал. Пока только птички, и с ними-то нелегко.
Конечно, противна, мерзка, липка до ночных кошмаров вся эта затея. Ему, Латею, даже смотреть гадко, а уж как этим четверым резать, а Радеку ночами разбрасывать. Как чернокнижники они какие-то, не по-людски. Гадко! И ведь много ещё всего, наверное, нечеловеческого, гадкого будет. А по-другому как? Уцелевшие после той ночи деавинцы они вроде как полумёртвые, как их пробудишь-то? Опять же, прав Боколок, когда говорит «только страх за своих детей их ещё поднимет», дети да кровь невинных такая, мол, тема, что «каждого зацепит».
Латей потрепал по вихрам сопящего Муштика, четвёрка сидела молча, глазами не глядя на то, что руки делают. Взял трупик за голову, раз ножичком по шее, легонечко так... Сначала ни у кого не получалось так надрезать, чтоб не до конца, не до отделения... «Первая партия» вообще пропала – головы в одну сторону, тельца в другую... А потом ничего, навострились... Теперь один мах и всё – тушка в ту кучку, которую Радеку разносить ночью. «Каждый штук по десять в день пусть режет, не больше! – строго настрого приказал Боколок. – А то оживодёритесь... Нехорошее дело для души-то...» Астролог и тут был прав, мучительно всё это было, душе мучительно и нехорошо...
- Всё ребята, сегодня последняя «птичья ночь». Мы справились! - наконец объявил Латей.
Имрич бросил свою птичку и вздохнул.
- Правильно, что хватит, а то уже не как люди, - поднялся с пола, отряхнулся и тут же бросился к умывальнику Марех.
- Они же и так не живые, а послужат живому, святому делу! Мне не страшно, я ещё могу, сколько надо! – тоненько вставил Муштик, но Латей-то отлично видел, как каждый раз дрожали у него руки, шестнадцать лет всего мальчишке…
Поля взглянула на бывшего королевского пажа с жалостью и серьёзно кивнула:
- Это очень правильно, что хватит.
- Всё ребята, всё! Все молодцы! Гадость оно страшная, но народ-то мы всколыхнули, ох как всколыхнули! Слух пошёл, как будто из земли поднялся! Так что в срок то ещё начнётся... А чтоб народ приструнить фонарщикам все силы министерства порядка понадобятся. А как там у нас с этими силами? Справимся мы с ними? - и Латей подмигнул в сторону Мареха.
- Сегодня всё с министром завершу, - кивнул тот.
ГЛАВА 2. МИЗЕР ДЛЯ МИНИСТРА
Марех любил загодя промысливать игру. «Сегодня предложу пулю в тридцаточку, больше уже не надо. Третьим позову управителя, тот играть за долг гостеприимства почитает, так что ничему не помешает», - рассуждал он над пасьянсом. Такой пасьянс Марех всегда раскладывал по утрам, сразу как проснётся, прямо на столике под зеркалом, и он всегда у него сходился – карта к карте. – И сыграю я две девяточки, пару-тройку шестерных, восьмёрочку, десятку, может... Распасы? Распасы – отдам! Ну и мизером прикончу!», - и Марех открыл завершающего, лихого пикового короля в своём пасьянсе.
Последние полгода его неизменным партнёром по преферансу был министр порядка города. Быстро и легко тот на игру подсел. Марех даже удивился, как легко, видать вялая жизнь у министра, щекотки не хватает. Вначале, как и полагается, он обеспечил старичку выигрышную недельку. Первая доза, так сказать – «новичкам всегда везёт». И только развальяжился министр, «поймал я, - дескать, - удачу, крепко держу», как его Марех «раздевать» принялся. С перерывами, конечно, чтоб отдышался, в новый фарт поверил, не соскользнул, ненароком. Иногда и на «голодном пайке» его выдерживал, - спешит министр к столу, а у Мареха там другая партия, с другими партнёрами и на самом ходу. Смешно было смотреть, как маялся бедолага, аж трясся весь, по всему было видно, так бы и выкинул из-за стола опередившего. Тот ещё персонаж, словом.
Так что к сегодняшнему дню проигрался старичок Мареху препорядочно. И пока ничегошеньки не выплатил. Пытался пару раз, да Марех в сторону – «в игре, - мол, - и сочтёмся». А господин министр и рад был такой формулировке, сразу кошель обратно прятал. Жадный он, жадный, впрочем, как и все они. Марех уже насмотрелся.
И фонарщики ведь люди, на азарт раскочегарить их можно, но до чего же некрасиво проигрывают. Только пулю закрыли, а они уж глазами шасть-шасть бегают, планчики в голове ворочают: «только бы ни платить, как бы ни платить». Своего золота им жалко, и каждый кто услугу какую предложит, кто протекцию, а градоправитель как-то целую улицу Мареху на недельку в управу выделил, со всеми от неё доходами. Впрочем, доходов там и не было толком... Словом всё готовы сдать – от отца родного до тайн государственных, лишь бы не раскошелиться. Дочерей, правда, не предлагали, кровь свою поганую фонарщики блюдут, и на этот счёт друг за дружкой ой как присматривают.
Да Мареху дочь министра не нужна, и золото без надобности. Интерес его тут – пристроить капитаном охраны «двоюродного братца из пригорода». Такую ему Боколок задачу поставил. Непростая задача, кстати, потому как в «порядок» фонарщики деавинцев не берут, совсем не берут, даже кашеварить, даже полы тереть. Только своих. Правило не прописанное, но нерушимое. Но Марех на то и первый игрок при дворе, чтоб свои правила вводить. Зажал ведь министра, хоть тот и туз, между валетом долга и десяткой жадности. Не отвертится.
В таких вот размышлениях Марех и сам не заметил, как собрался, как из дома вышел, как к дворцу подъехал. Только там и очнулся. Щедро кинул возчику, взбежал по лестнице, стороной обошёл компанию из городского банка (сами вроде не игроки, а иной раз так на Мареха зыркнут, страшней любого министра). Вот и любимая зала, туточки и любимый стол – зелёный, никогда не предававший Мареха стол. Колоды на нём стопочкой, новенькие, нераспечатанные. Книжечки для пули справа, карандашики заточенные, мелки – слева... Всё Мареха ждёт, научил-таки он фонарщиков, как надлежит место игры блюсти да обустраивать.
А вот и министр тут же мается. Марех подошёл к нему небрежно, «распишем, - мол, - тридцаточку». Расцвёл, разулыбался старичок, похлопал Мареха покровительственно. Первым к столу пристроился, колоду схватил – смешно. Марех нашёл взглядом домоправителя, сделал знак – просим мол, присоединяйтесь, и завертелось. Три часа играли.
- Мизер! – наконец объявил Марех, и вскрылся. Домоправитель только рукой махнул, а министр над росписью изогнулся, ртом пошамкал, раз-другой пересчитал, крякнул с горестью. Марех отошёл за сладкой рюмочкой, среди гостей немного потёрся, там пошутил, тут чьей-то хворобе посочувствовал, и, наконец, решил, что пора. Перехватил своего министра, в уголок увлёк, и, чего там кружить, объявил сразу: «брат, - мол, - двоюродный осиротел. Помочь ему надо, так что, увы, долги собираю». Неожидал министр, глаз выпучил, лицом потерялся, затоптался, распереживался горемыка. А Марех всё про брата калякает, интимно, откровенно: «всегда, - мол, - тот мечтал о мундире капитана. С детства грезил городской порядок хранить, в голове верного отряда улицы патрулировать. Да теперь что уж говорить о том... А парень он хороший, разумный, здоровьем крепкий, одна беда – ну ни к чему, окромя дела охранного, душа его не лежит. Теперь вот матери лишился, на что жить будет? Непонятно. Ведь куда-нибудь поприличней устроиться мечта ему не даёт, всё на что-то надеется, прошения подаёт, романтик... А толку-то... Придётся теперь, ему, Мареху, братца кормить, оттого и про долг дерзнул напомнить...»
Министр был человеком и сообразительным, и не тугодумным. Запел сразу, ну чисто отец родной – «и что же раньше Марех о брате не сказывал? Такие люди разве городу не нужны? Да ведь у него, у министра, штук пять вакансий старших офицеров никак не заполнятся, с ног сбились достоянных кандидатов искать. Так что пусть брат Мареха завтра же явится, завтра же и к службе приступит. А сам министр, ну так рад случаю помочь, такой благородной мечте осуществиться. А долг свой он, конечно, Мареху выплатит, пришлёт буквально на днях. Марех в ответ руками замахал – какой долг, мол, как был в игре, так пусть и останется. Главное за брата спасибо, счастье городу с таким благородным лицом в основе его порядка».
Так и расстались они друг другом и делами своими крайне довольные.
Пристроенный так удачно «братец» был соратником из третей семёрки Боколока. По замыслу, его рота будет нести дежурство у дома Боколока, в день осуществления заговора. Соответствующим приказом «братец» заставит своих солдат послужить правому делу, деавинцам то есть, думая, что Анхеля защищают, защищать будут Боколока сотоварищами. Ну а потом, когда всё завершится, пусть идут куда хотят, прочь из города. Таков был расклад предлагаемый королевским астрологом. Только про себя, Марех думал иначе – если уж делать ловушку, то такую же, какую устроили фонарщики Стражам Деавина. Не всему городу, конечно, чтоб свои не полегли, а хотя бы этим охранничкам, пускай теперь их головы да руки полетают, и нечего благодушничать.
Он предложил это Боколоку, но тот только поморщился: «нет необходимости, да и лишний грохот не нужен, вот если сопротивляться начнут – тогда перебьём, однозначно». Однако Мареха астролог не убедил. «Ладно, поживём увидим, какой прикуп выпадет, - думал он теперь, вернувшись домой и разложив вечерний пасьянс, который по-обычному у него сошёлся – карта к карте. — В любом случае, «порядок» их мы к нужному сроку сломаем.. Тут через «братца-капитана», там через колодцы нашей Поленьки. Та ещё ведьма. Конечно, если только для дела, то можно, а так...»
ГЛАВА 3. БЕШЕНЫЕ КОЛОДЦЫ
Яника похоронили неделю назад. Рядом с отцом-матерью, и золотую плиту поставили.
Всё удалось Поле. Давно уже она собиралась проверить – сможет ли сама, без всяких указок какую-нибудь хитроумную операцию и наметить, и провести. Да так, чтоб и не догадался никто. Боколок, конечно, всему в теории научил, но на практике самовольничать согласия не давал, всё сам придумывал, только исполняй. А Поля задумалась - что как наступит такой час, что ей самой что-нибудь важное решать придётся? И всё их дело от её умения зависеть будет? Боколок ведь болен, и кому как не ей знать, как серьёзно он болен - одними травками живёт… Всякому организму свой срок. Правда, её, Полиными стараньями, королевский астролог смерть свою далеко отодвинул, да только смерть свою волю имеет, захочет и не почём ей будут все Полины рецепты. Так что надо было проверить себя в деле заранее.
Наконец подвернулся хороший случай.
Поля сидела в доме Яника, бедного, больного Яника. Его опекали все семёрки. Вся родня Яника была из стражей, и все погибли в деавинском кошмаре. Мальчик решил отомстить, и способ выбрал преглупейший – вознамерился самолично изготовить бомбу и взорвать ей Анхеля. И, конечно, что-то там не рассчитал, бомба взорвалась ранее задуманного, оторвала Янику левую руку и до слепоты повредила правый глаз. Кроме этого как-то нехорошо его контузило, через день припадки пошли, на вроде эпилепсии, и головой стал он трясти. Поля его травками выходила, насколько это вообще возможно было. Боколок его в центре города поселил, связным между семёрками назначил. Хотя это, конечно, больше чтоб поддержать мальчика, какой из него заговорщик, с такими-то болячками? Зато живой герой, что тоже немало для дела. Впрочем, связным, точнее хозяином связного дома, Яник был хорошим.
Кормили и одевали Яника всем миром. А он гордый - тщательно следил, чтоб не взять ни от кого более необходимого. Но была у него одна заветная мечта – поставить на могилку родителей золотую табличку. Непременно золотую. На эту самую мечту Яник ни от кого денег не принимал, сам зарабатывал. Устроился ночным сторожём в овощную лавчонку, и весь свой скудный заработок в коробочку складывал. Восемь лет копил. И вот этим днём Яник был счастлив – собрал, наконец, необходимую сумму. С утра он нарядился, сходил в банк, поменял узелки с медяками на стопочку ассигнаций, торжественно положил их в буфет, накрыл нехитрый стол, и всякому, по делу ли, или просто так заглянувшему, радость свою докладывал. Что вот денежка в буфете, он уже и в мастерской был, завтра всё закажет да оплатит, и вот уже через неделю будет сиять табличка на могилке отца-матушки.
Поля уже как третий час у Яника сидела, ждала одну парочку из третей семёрки, те должны были ей порошочек один принести. Сидела-сидела, ну и примеряла заодно, - можно ли здесь свой излюбленный вопрос воплотить, тему проверить? И по всему выходило – не найти лучше случая.
Сколько себя Поля помнила, всегда была к любому воровству крайне брезглива. Отродясь она чужого не брала, и все о том ведали, да что там ведали? Убеждены были, как в том, что солнце по утрам встаёт – Поля, она в плане чужого – честная, щепетильная до смешного. И это доверие теперь ей очень даже на руку было
«Сделать - не сделать», размышляла она, глотая печенюшку за печенющкой, выставленные для гостей счастливым Яником. И наконец, решилась. Дождалась момента, когда хозяин чай обновить отошёл, а одна группа гостей другую сменяла, прогулялась по комнате – туда-сюда, и раз – аккуратно рукой в буфет, денежки нащупала и в карман. Никто ничего не заметил, в этом Поля уверена была.
А тут и ожидаемая парочка с порошочком объявилась. Поля с ними поболтала, запила печенюшки свежим чаем, расцеловалась с Яником и домой отправилась.
Идёт и всё в себя заглядывает – удивительное дело, ну ничего она не почувствовала, ну ничегошеньки, только сердце раза в три быстрей колотится, вот и всё. Так что начало своего испытания она хорошо выдержала
Дома Поля ассигнации мелко-мелко изорвала, да клочки в печку, чтоб никаких следов и стала ждать. Правильно ли она реакцию Яника на пропажу денег предугадала? В этом «угадала-не угадала», и заключалась суть её самопроверки. Потому что, основа успешного заговора, как учил Боколок, есть способность нужную ситуацию из ничего создать, и чтоб без всяких сантиментов. К утру выяснилась что со всем намеченным Поля справилась на отлично. Ещё до завтрака к ней прибежал плачущий Муштик, с рассказом, что Яник ночью жизни себя лишил. Ни записки, ничего не оставил, но видать его ограбили, так как денег, которые он кому только вчера не показывал, в буфете не нашли.
«Удалось мне всё, как по нотам разыграла. Хорошо Боколок учит», - подумала Поля и тут же предложила Муштику скинуться на мечту бедного Яника, золотую табличку. «Это справедливо!», - так она строго объявила. Муштик, конечно, согласился и кинулся по семёркам деньги собирать. А Поля важным делом занялась – каплями для солдатских колодцев.
Охрана и прочие служители «порядка» квартировались в городе отдельно. Целый район отвёл градоправитель для их обитания. И для хитроумных затей Боколока это было более чем удобно. В этом районе, согласно тщательно составленной заговорщиками карте, значилось восемь колодцев. Как удалось выяснить, вода из них использовалась только солдатами (чтоб охрана всегда была тепла и сыта, водопровод и всё прочее в районе обустроили автономно от города).
- Есть ли у тебя что-нибудь в эти колодцы подмешать, чтоб постепенно, всех испивших такой водицы ослабляло, - поинтересовался Боколок у Поли. – Пусть ко дню нашего заговора на ходу засыпают.
У Поли сонного порошка, и всяческих подобных снадобий немало водилось. И дозировку можно было вымерить такую, чтоб, как и указал астролог, ослабило ни в раз, а постепенно. Так всё рассчитать, чтоб капля к капли, ложка к ложке, листочек к листочку, зёрнышко к зёрнышку, минутка к минутке - хитрая наука, одна из первых, каким травницу учат. Если, конечно, правильно учат. А её, Полю, правильно учили. Так что нужные капли для колодцев она приготовила быстро. Проверить взялась на цыплёнке. И так случилось, что в те же самые дни, ради собственного интереса и для будущих возможных надобностей, решила она проверить и «буяну» или «бешеную воду», как её сама Поля обзывала. Буяна обладала сильным, но коротким эффектом полного безумства. Принявший её впадал в состояние крайнего, невозможного зверства, с голыми руками готов был кинуться на дикого пса, с одной лишь мыслью – порвать того на части. И не то, чтобы сила и мощь у него увеличивалась (для этого иные средства есть), а именно озлобление приходило, такое, что голове невыносимо больно становилось. И боль эту не переживёшь, если ни на кого не кинешься, в клочья рвать.
Действие от «бешеной воды» длилось недолго, часа три и всё – принявший ее, после всех неистовств впал в глубокий сон с мучительными сновиденьями, просыпался же полностью от всего пережитого излечившимся, и ничего о произошедшем не помня.
Именно эту «буяну» Поля испытала на втором цыплёнке. В назначенный час первый цыплёнок, как и было намечено, захромал, заспотыкался, размяк, весь налился немощью, рыхлостью – ну хоть кидай его живым на сковородку, даже не пикнет.
А второй озверел - разлетелась на пух и нитки его подстилка, прутья своей клетушки он так долбил клювиком, что с мясом этот самый клювик из себя вырвал, бедняга. Отбесился и уснул. Поля все ранки ему обработала, ничего, вроде, зарастёт. Второму сунула зерна поклевать, чтоб в себя быстрей пришёл от нездоровой вялости. Она вообще цыплят своих, которых хочешь - не хочешь, а иметь для испытаний, и прочего тайного, всякой знахарке положено, берегла, зла им не желала и всегда, после каждого такого случая, лечила до полного восстановления. Смертельные же яды она только на совсем уже больных, умирающих пробовала.
И вот, сделав всё, как нужно, Поля поставила перед собой обе водицы – ослабуху да буяну, и крепко-крепко задумалась.
«Вот кабы в колодцы не ослобуху, а буяну подмешать, больше бы пользы для дела будет. В назначенный час сам себя уничтожит солдатский район, а мы силы и время побережём. Но Боколок, конечно не согласится, очень уж он лишних жертв не любит. Он ведь даже Полковника так и не убил»…
Про то, что не убил, Поля ещё вчера догадалась, как столкнулась с астрологом у дворца, так и догадалась. Но никому про эту догадку не сказывала, да и впредь решила не сказывать. А догадалась по тому, что не было в лице Боколока той самой меточки, того знака, какой на себе завсегда убийца ставит. Такие знаки Поля и с закрытыми глазами прочесть могла, а тут ни буковки. - Так что Боколок сам виноват, вышел он из полного Полиного доверия, как не крути, а вышел. Кое что она теперь сама решать будет.
И она поставила в карте солдатского района маленькие галочки на колодцах, и такой же галочкой пометила пузырёк, который буяном наполнила.
ГЛАВА 4. ТРОЙНОЙ ШПИОН
- Лучше не быть принцем вообще, чем оказаться седьмым в очереди за короной! - это Радек всегда знал. Все его мечты о прошлом и будущем Деавине результат этой очереди. Мудрецы Ладоника сразу сказали, недолго фонарщики у власти там продержатся. И про то, что сиротскими деавинские земли отныне лежат, тоже они сказали. Потому как прервалась их династия, в землю на века, а то и навечно кровь Ноалель ушла. Кому же та корона достанется, когда фонарщиков изгонят? По всему видно, тому кто подхватить успеет и удержать, - это Радек и без всяких мудрецов понял. В город, к фонарному двору он приехал, обстановку и возможности к осуществлению своих заветных планов выведать. Ну, а о Деавине он всегда мечтал, ещё с детства, как только ту книжку, древнюю с картинками чудесного города, единственного по-настоящему волшебного, вечного города увидал. И всё к одному! Как только с Боколоком сошёлся — тот час понял: вот он, шанс! Оттого и в «заговор» не за страх, а за совесть ринулся. К тому же многому, ох как многому у Боколока поучиться стоило. Радек гордым не был, хорошо понимал далеко ему до астролога по уму и прочему, но зато он, Радек, принц по крови, его голова под корону заточена от рождения, для таких голов Боколоки и работают, а что там сами себе воображают и мыслят, какая разница? не королевское это дело с ними спорить! Королевское дело собирать, а не выращивать. А пока надо строго плану следовать, потому как верный план у астролога. Вернее не бывает. И, в конечной своей точке, сойдётся этот план с главной целью Радека тютелька в тютельку. Роль, которую ему Боколок назначил, очень принцу нравилась, по всем статьям устраивала. Согласно ей, Радек тихо трудился, дабы развести друг от дружки подальше фонарщиков и Ладоник. Чтоб, когда время придёт, ни в коем случае не случилось их объединения, и чтоб никаким образом Ладоник фонарщикам помощь не оказал. Простым это дело оказалось - пару писем своим, отцу-королю и дядюшкам министрам и всё. Теперь убежден ладоникский двор что, захватив Деавин, фонарщики на прочие земли зарятся, и Ладоник у них первый в списке. Фонарщики же, в свою очередь, на него, Радека рассчитывают, как на мостик к тому, чтобы их власть законной признали старые страны. И Радек, вот смех-то, еженедельно на фонарном совете отчитывается, как и что предпринял, для оного признания. И фонарщики, вроде сами хитрецы, каких поискать, верят. До того верят, что уже и послов к ладоникскому двору выбрали, ждут приглашения, кое им Радек сулит. Впрочем, верят они не по доверчивости, а оттого, что много, ох много заплатить Радеку за труды обещают, а кое что уже заплатили, за то что он ими надиктованные писульки отцу-королю и дядюшкам-министрам «отсылает». А отсылает-то он совсем другие письма, Боколоком составленные. Но, понятное дело, с собственными примечаньями. Так что - всё, как нужно, так и катится. Считанные недели до восстания, и как только убьют Анхеля (Боколок сначала вроде как сомневался в необходимости этого, но теперь, к счастью, сам признал, что это будет самым лучшим и правильным), как начнут громить фонарные ряды, так, по знаку ладоникского принца, явятся папочкины отряды, так сказать, в помощь земле деавинской и для наведения порядка. С фонарщиками окончательно покончить надо, в этом Радек был убеждён, вырезать под корень, история прекрасного Деавина такую необходимость указала, всем прочим верный урок дала. А с деавинцами? А чем, собственно говоря, плох им он, Радек, на престоле? Первое же, что он сделать хочет, о чём мечтает, о чём сны видит - это Деавин восстановить, таким же, как в лучшие его годы. Так что нет тут противоречия у принца Ладоника с деавинцами по крови. Ну, а если кто с возражениями, щадить Радек не станет, это ему Боколок объяснил - в таких моментах щадить нельзя, ни в коем случае, никого. Так что нового заговора не случится... Возможно, сам Боколок и станет тем первым, кого не пощадит Радек. И надо быть к сему готовым и душой, и сердцем - всё уму подчинить. И к тому, что всю их дружную семёрку, точнее шестёрку (без него, без Радека) вслед за Боколоком в смерть отправить придётся, к этому тоже готовился Радек. Непросто ведь королём быть, тем более деавинским, так он себе загодя диктовал... Хотя, конечно, для начала попытается уверить их всех в правильности свершившегося, главное надо будет побыстрей короноваться, и кто там знает, может, Боколок и поддержит даже... Тогда лучшего первого министра и не отыскать.. будет. Но готовым надо быть ко всему!
Да и вообще, стоит ли ставить такой вопрос - признают его деавинцы или не признают? Ведь вполне может и так быть, что уже давно нет никаких деавинцев. Так и некоторые мудрецы Ладоника говорят... Говорят о том, что истинные пятьсот лет, как вымерли, какая та там история с каким-то цветком… А те кто нынче деавинцами зовётся те же фонарщики по крови. Просто в своё время единый этот народ по договорённости меж собой разделился на три группы – одна осталась молиться да короля растить, а вторая и третья отправились в разные стороны землю себе искать. Мир вкруг обошли да в Деавине встретились, где всё и решилось. Истинных деавинцев истребили, да одну свою группу за место поставили, а вторую им в оппозицию.., чтоб всё под контролем удержать, чтоб по любому за ними, за фонарщиками Деавин остался… А что, очень похоже на фонарщиков так сделать, вполне в их характере. И тогда что получается? И Боколок, и Корюнах, и все погибшие стражи, вместе с их Полковников и все остальные те же фонарщики, просто о том не ведающие. Впрочем может кто и ведает.. Корюнах к примеру, и Боколок – вполне могут знать такие тайны… Впрочем для него, седьмого принца Ладоника это всё без разницы. У него цель вполне определённая - престол здешний занять. И он для этого что делает? Кем является?
- Кем является? - вопрошал себя Радек - Тройной шпион вот кто я сегодня есть! Трём головам служу - Отцу, королю Ладоника – раз! Анхелю, королю фонарному – два! и Боколоку с его заговором – три! А кто я завтра? - Король Деавина! Простой слишком расчет? Так он оттого и верный, что простой! Не ожидает ведь Боколок, что следующим утром после восстания войдут на деавинские земли войска ладоникские. Не ожидает и отец-король, что скоро сыну кланяться станет, издревле ведь Ладоник под Деавином ходил. И уж тем более не ждут фонарщики такой шутки от принца-бузотёра, дамского угодника, транжира и дуэлянта. К примеру, взять того же Полковника, какая же глупость была ему, чудом выжившему, сходу кричать о королевских своих притязаниях, нет уж, ты сначала корону одень, а потому только заявляй: «Я король!» А ведь был бы поумнее, оказался бы даже соперником ему, Радеку. А так, сам свою судьбу и порешил!
Все сами свою судьбу порешают! Любой меч тем самым становится, только когда его те самые руки берут. Руки, которые право имеют, а главное - это самое право за собой знают, без всякого сомнения, без всякого промедления, да и без всякого милосердия, если уж честно рассудить.
ГЛАВА 5. МЕЧ И РОЗА
Муштик был обижен! Очень обижен, главным образом на Латея. Для чего ведь Боколок к нему Муштика определил? Для дела! Для помощи в работе с населением! А в результате? Пару раз только Латей Муштика с собой брал, когда на рынок ходил потолочься, «глас народа» послушать да пару историй на тему «странные они, фонарщики: нелюди, одним словом» подкинуть... И ведь самому Муштику ни словечка вставить не разрешал, успеется, мол, а пока на тебе — таскай за мной кошель, притворяйся племяшом из провинции. Муштик день-другой терпел. Потом предложил отличный план Латею, давай я, мол, среди своих ровесников рассказывать буду, как фонарщики сад при доме моих родителей срубили, а самих родителей убили, чтоб не мешали рубить да копать. А сад им понадобился от жадности их, — потому как всё им казалось, что растёт у нас в саду клад-дерево, из тех самых, в чьих корнях сундуки с драгоценными каменьями находят Причём, каменья эти волшебные - чем дольше под корнями лежат, тем больше становятся, вроде как растут. О том, что есть такие клад-деревья и растущие каменья Муштик в библиотеке Корюнаха прочитал, когда был у того с Боколоком. Но Латей план не принял, по затылку только Муштика потрепал, всё, мол, такое сказочное потом, а ты, лучше, ещё к Корюнаху напросись, ещё почитай. Нам учёные нужны будут! И всё это с такой насмешкой, с такой улыбкой. Из-за этой самой насмешки Муштик и не стал Латею главное рассказывать, о чём думал не переставая, с той самой минуты, как увидел ту картинку. Да! у того же Корюнаха увидел, и пусть не смеётся Латей. Картинку с волшебным мечом, без которого по-настоящему врагов не одолеешь. А под картинкой была надпись-рассказ. О том, что этот меч — единственное, что победу победой делает. Узнать его из всех прочих мечей проще простого — всегда он тёплый, будто живой, будто настоящая кровь в нём горит. Но главное, какое свойство чудесного меча, показалось Муштику самым важным - это то, что его обладатель враз веру и смелость в других поднимал. В книжке так прямо и было сказанно: «если впереди войска герой с тем мечом выступит, не познает войско тревог и страха, и отчаянье и слабости человеческие мимо пройдут, вера да воля одни только и останутся». Невероятно, но Муштик точно знал, где теперь этот меч находится - у фонарщиков, в оружейной, в золотых ножнах на стене висит, а кругом прочие — не волшебные мечи, для отвлечения. Он много про него во дворце слышал, просто до конца не понимал, о чём тут речь, и теперь книжка Корюнаха полное разъяснение внесла.
Надо сказать, что и внутри семёрках, да и при участие самого Боколока, часто обсуждалось, и с печалью, что оставшиеся в городе деавинцы теперь вроде как чахлые, растерянные, что сложно их пробудить. И вот, думал Муштик, выходит такой меч наилучшим решением будет. Главное его у фонарщиков забрать. Вот оно — настоящее оружие для победы, лучше любого заговора!
Сначала Муштик кинулся к Боколоку, чтоб подробности выведать и, если Боколок о мече не знает, рассказать и предложить себя, Муштика в роли того, кто собой пожертвует, но меч вызволит. Однако тут бывший паж нарвался на полное и неожиданное непонимание. Коротко говоря, Боколок заявил, что про меч, конечно, слышал, но убеждён, что сей меч есть не что иное, как подлая выдумка фонарщиков. И что такая выдумка им понадобилась, чтоб всех уверить, что их фонарная победа над Деавином вещь законная и у власти они теперь законно. И вообще лучше про то не говорить, поскольку подобные разговоры не что иное, как «провокация, для шальных голов». Возможно, добавил при этом придворный астролог, даже наверняка, где-то такой меч и впрямь есть, скрытый в камне, как ему и полагается. Но совершенно точно - к мечу на стене оружейной он никакого отношения не имеет. «Муштик, запомни, — сказал Боколок очень серьёзно, — самая большая опасность от фонарщиков, в том, что они лжецы и умельцы такое выдумывать, что раз поверишь, уже не выпутаешься, с потрохами пропадёшь. Всё, что они за правду выдают, надо изначально неправдой полагать, поскольку истинные чудеса и тайны они прячут и никому кроме своих не открывают! Именно их ложь судьбу Деавина решила и судьбу его Стражей». На Муштика, конечно, эти слова определенное впечатление произвели, и он их запомнил. Но тут, в случае с мечом, он думал по-другому. Ему было абсолютно ясно, что меч тот самый и что фонарщики свою хитрость, о которой Боколок говорит, тем и проявили, что его, почитай, открыто, на самом видном месте держат. Это чтобы никто, к примеру, умники, но слишком умные, как Боколок, в то не верили. Бывший паж попытался и это объяснить астрологу, но тот в ответ продолжил своё, и совсем непонятное заладил, так что Муштик его слушать перестал, но дум своих не оставил.
Даром, что бывший паж, он много всего о дворцах, их устройстве, и уж тем более о всяких сплетнях и слухах знал. Оружейная комната располагалась в первом королевском доме. В ней всегда находилось два стражника, запертые извне на ключ, а ключ тот носил смотритель мечей. Этот смотритель, сударь Получок, наверно потому и был назначен на такую должность, что менее всего его с мечом, да ещё на поле брани, представить было можно. Всем своим видом он был фонарщик, к тому же из самых препотешных. Более всего сударь Получок танцы любил. Ни одного балета не пропускал и всё там преумильные слёзки ронял, а уж сколько конфет да пирожных балеринкам переносил - не счесть. Говорили, самым большим счастьем для него было посадить себе балеринку помладше, на коленки и давай ей в рот конфеты да пирожные пихать, причём прилюдно. А что бывало, с балеринками, кого он к себе в гости звал, Муштик понимал, конечно. Впрочем, насильно сударь Получок не делал ничего. К примеру, Элишку начинал обхаживать, но та сразу же сказала «нет», и всё, не пристаёт он к ней больше ни с конфетами, ни с кремовыми розочками. Точнее раньше не приставал, а теперь пристаёт, но без всяких мерзких глупостей, просто просит, чтоб она ему «танец роз» показала раньше, чем всем прочим его представит. Об этом «танце роз», боколокской задумке для своего праздника-восстания, много всего при дворе говорили. Королевский астролог, как говорится, загодя ажиотаж решил вызвать. Чтоб в назначенный час до того все увлеклись, что и пропажу Анхеля не сразу заметили.
На самом деле «танцем роз», Боколок обозвал один старинный обряд, каковым женщины деавинских земель своих мужей в день свадьбы одаривали. Смысл его был в том, что молодая жена, одетая в лёгкую полупрозрачную рубаху танцевала на полу, усыпанному дикими розами, шипов на которых было больше, чем лепестков в бутонах. В танце своём она то садилась, то ложилась, то вставала, так что рвали ей шипы и рубашку, и кожу, пока не оголялась она целиком и только капли крови её наготу скрывали. Таким был когда-то свадебный танец в деавинских землях. Его-то теперь, чуть изменив, Элишка разучивала. И кому как не ей его танцевать? Королевской балерине и садовнице? Исполнять его Элишка будет на празднике Боколока, в день назначенного восстания. По замыслу астролога, гости, заворожённые «танцем роз», не заметят ни пленения Анхеля, ни гул доносящийся с разбуженных улиц, не заметят, как и их самих зажмут в кольцо заговорщики. И конечно, Боколок постарался, чтоб танец уже теперь, до срока, кровь придворных будоражил, чтоб ждали его, подобно тому самому мужу, для которого он раньше исполнялся. Вот хранитель Получок и бредил теперь, как бы хоть одним глазком увидать, репетицию «танца роз». Чего только он не сулил за такую милость, на всеобщую потеху себя выставляя, «Как безумный, ходит за мной с мольбами и стонами», — смеясь, рассказывала об этом Элишка.
Всё это вспомнив, Муштик побежал к балерине. «Уж Элишка — не дурочка, и не излишне заумная, она меня поймёт», — решил Муштик и не ошибся. Элишка про меч выслушала с интересом и тот час пользу от него разглядела.
— Обязательно, обязательно вызволить надо! — и она схватила Муштика за руку. — Только как? Оружейная мало что охраняется, так ещё заперта всегда.
И тут Муштик блеснул, такой план ей рассказал, что она аж ахнула. «Прям Боколок, даже лучше!» — воскликнула Элишка. И как же счастлив был Муштик такое услышать, несказанно счастлив!
А придумал он следующее – пусть в день назначенный для восстания, Элишка пообещает сударю Получоку этот танец первому показать, утром, в момент отъезда придворных и короля к Боколоку. Только с одним условием – непременно наедине и непременно в оружейной, и чтоб у дверей никого не было, не подглядывали. Слюнявый смотритель точно согласится, уж он, Муштик, привычки его хорошо знает, да и Элишка тоже знает. Сам Муштик исполнит роль носильщика роз, кто-то ведь должен будет их принести и на пол выложить, да обратно собрать. И вот, как только затанцует Элишка, а Получок, глаза выпучив, сам себя забудет, так тут же Муштик сорвёт заветный меч со стены, обнажит его сталь, прикончит сладострастника, и они, с Элишкой раз, за дверь, оружейную запрут и всё – Элишка на праздник, а он, Муштик, народ поднимать.
Элишка от плана была в восторге и теперь только момент подходящий примечала, чтоб со смотрителем мечей договориться.
ГЛАВА 6. КОРОЛЕВСКАЯ КАЗНА
Имрич корпел над докладной. Следовало не только закончить её к утру, но и добиться, чтобы его начальник, заведующий управы по движению и заморозке денежных потоков, завтра же принял её, прочёл и утвердил. В докладной Имрич убедительно доказывал необходимость, как можно скорее перевести все закладные, облигации, акции и прочее, словом всё, что составляло богатую фонарную казну в чистое золото, заполнить оным городское хранилище и держать так, под усиленной охраной, разумеется. «В ближайшие два месяца, — писал Имрич, — согласно точным сведениям, полученным нами от надёжный источников (он, глава управы, знает каких), золотые прииски, как деавинских, так и прочих земель, подвергнутся камнепаду, который вызовут горные отшельники и маги, давние враги фонарщиков. Так что цена золота, согласно расчетам, возрастёт более чем в десять раз... и было бы неразумно не воспользоваться предполагаемыми возможностями», — Имрич закончил докладную и поставил особую печать: «секретно, только и строго указанному лицу». Указанное лицо, завуправы то есть, давно уже стараниями Имрича, а главным образом, при помощи Полиных капель, выжил из ума, что было, опять же благодаря Имричу и Поле, пока никем не замечено. Его доверие к своему молодому, перспективному, ну и пусть, что из деавинцев, подчинённому Имричу, возрастало буквально с каждой минутой. И, обратно пропорционально, с каждой минутой, уменьшалось его доверие ко всем остальным в казначействе. На сегодняшний день завуправы был убеждён: буквально каждый его соплеменник мечтает открыть собственный банк и разрабатывает хитроумные проекты по переводу части казны в своё личное пользование. По замыслу Имрича, если начальник клюнет, а он обязательно клюнет, на докладную, то вопрос об охране фонарного золота поручит непременно ему, Имричу, таким образом, будет выполнена установка Боколока. И всё золото казны преспокойно дождётся часа восстания, когда Имрич с верными людьми, воспользовавшись общей суматохой, преспокойно переправит его в надёжное место. «Когда переполох кончится, и фонарщики будут изгнанны, их золото, станет нам необходимо, особенно на первых порах. Ну, а если вдруг что пойдёт не так, оно будет нам необходимо вдвойне», — так сказал Боколок, и Имрич был с ним абсолютно согласен.
Имрич ещё раз внимательно перечитал докладную. Вроде всё в порядке. Начальник обязательно примет во внимание угрозу камнепадов, а тем более «горных магов и отшельников». С последними получилось смешно. На самом деле Имрич и знать не знал – существовали ли таковые на самом деле. Может и существовали конечно, отчего нет? Где-то, когда-то… Вся соль в том, что вот этих, из докладной «магов и отшельников», Имрич загодя придумал. И вот уже как месяц забавлялся, пугая старика заведующего страшными сказками. Согласно его истории, давно-давно, ищущие свою землю, фонарщики встретились с племенем «горных магов и отшельников». Основным занятием этого племени было взращивание золота и драгоценных камней. Происходило это следующим образом – выбранный, по особым приметам, простой камень, переносился магом в центр начерченного им круга. По четырём сторонам этого круга усаживалось четверо отшельников и оставались там, молчаливые, без еды и питья на долгое время. Когда на неделю, когда на месяц, когда на годы… Всё зависело от того, как скоро камень обращался в алмаз, изумруд или золотой слиток. Весьма важным было ничем не потревожить отшельников в дни их трудов, и тем более нельзя было заходить в магический круг и трогать камень, пока длилось обращение. Нарушение этих правил приводило к тому, что и отшельники, и маг, чей круг был нарушен, навсегда лишались своей волшебной силы управлять природой камня. И вот, в тот самый день, когда фонарщики вышли к деревне этого племени, четверо отшельников во главе с их магом взращивали алмаз невероятной чистоты и величины. Работа их уже была почти завершена, до конца оставался лишь день-другой, и камень сиял в центре круга так, что ослеплял само солнце над ним. Увидав такое богатство, один из молодых фонарщиков не выдержал, и, не слушая, увещеваний и просьб старейшины деревни, кинулся в круг и схватил алмаз. В тот же момент он сам окаменел, а маг и четверо отшельников лишились своего дара. С этих самых пор, внушал Имрич заведующему управы по движению и заморозке денежных потоков, «отшельники и маги» злейшие враги фонарщикам. А так как они способны не только обращать камни в золото и алмазы, но и устраивать камнепады, то золотые прииски фонарщиков часто подвергаются этой напасти. Хорошая вышла сказка у Имрича и хорошо он её рассказывал – до смерти запугал старичка, так что не стало для него важней дела, чем забота о том, чтоб в случае завала золотых приисков, ничего не потерять, а даже напротив, приобрести. Доверие к истории Имрича сильно укрепила и семейная тайна заведующего. Был у него сын, и была у этого сына «алмазная болезнь», не мог он спокойно на драгоценные каменья смотреть, каждый себе присвоить норовил. Дело и до прямого воровства доходило, много из-за этого проблем заведующему решать приходилось. Словом, по жадности был этот сын, самый что ни на есть чистопородный фонарщик, оттого отец его легко и поверил в историю с неким юношей, волшебным алмазом прельстившимся.
ГЛАВА 7. БЕЛЫЙ ВОРОН
Астролог заснул над гороскопом короля, который никак не хотел складываться в какую бы то не было читаемую судьбу. Ерунда какая-то выходила по гороскопу.
И теперь, ему снилось, что он сидит на пустой, лишённой даже домов, улице, под большим жёлтым, немного косым семирожковым фонарём. Потом он понял, что находится в театре, а фонарь стоит перед ним на сцене. На фонаре висел и дёргался Полковник в золотой короне, а вкруг него стояла любимая семёрка Боколока. Они хохотали и быстро передавали друг другу вторую корону, будто дети играют в мяч. Потом ему приснилось, что Полковник бегает вокруг фонаря, и две короны блестят на его ногах-кандалами, а за ним гонятся какие-то незнакомцы в масках, и они хотят одеть на него третью корону, но Полковник этого совсем не хочет.
Теперь Боколок обнаружил себя в парке Анхеля, но тоже под фонарём. И там белый ворон клевал и щипал за набухшие соски свинку Корюнаха, а та довольно похрюкивала и брызгала молоком.
Потом Белый ворон схватил поникшего на фонаре Полковника, поднялся вверх и скрылся в пыльной дымке, кружащейся у огней фонаря. Только скрылся, так сразу и вернулся обратно — неся в клюве Муштика.
— Это тебе новый друг, его теперь спасать, учить и беречь будешь! — сказал Ворон, а Муштик снял рубашку и протянул её Боколоку. На рубашке был начертан гороскоп Анхеля.
— Ты слишком долго составлял его, а у Короля больше нет времени ждать, мне пришлось придумать всё за тебя, — объявил откуда-то сверху Корюнах.
— Соедини деавинца с фонарщиком, породишь чудовище миром невиданное, — прочитал астролог в гороскопе.
— Бойся своих учеников, Боколок, — закаркал ворон голосом Корюнаха. — Неравный — всегда подделка.
И тут Боколок увидел снежное бескрайнее поле, по которому уходил от него Полковник, и задыхаясь подбежал к нему. Полковник обернулся, и королевский астролог увидел, что это совсем не Полковник, а Муштик. Боколок схватил его за руку, но та выскользнула и была холодна, холоднее снежной тучи. А потом Боколок увидел баню, в которой Муштик одевал на Полковника какую-то ветхую, застиранную, но очень чистую рубашку.
— Неужели он всё-таки умер? Это же про смерть! Но я же хотел спасти его, я всё равно хотел спасти его, я и прогнал его, чтобы спасти, – с ужасом закричал Боколок ворону, а тот засмеялся, и ему подхихикнула свинка.
Муштик взял меч и разрубил Полковника на две части.
- Кто из них теперь Полковник? – спросила Боколока Поля. – Правый, который выпил живую воду? Или левый, которому ты дал мёртвую? Ты же мой учитель, должен знать ответ на такой простой вопрос.
— И кто теперь из них Полковник? — повторяла и повторяла Поля. Боколок не знал ответа, отчего сильно злился, и много ворочался во сне.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. КОРОНА ИЗ КАРТОНА
ГЛАВА 1. ВОИН БЕЗ ВОЙНЫ
Полковник был обижен и зол. Больше зол. Зол с того самого момента, как Боколок, ворвавшись ранним утром в его «тюрьму», молча сорвал с него одеяло, молча кинул ему какой-то чёрный, тёплый плащ и заплечную сумку с припасами, молча указал на штаны и ботинки. Затем вытащил Полковника в зал, вытолкал на улицу, довёл до городских ворот, и всё это молча, даже жестом не отзываясь ни на вопросы, ни на окрики, ни на попытки остановиться и остановить. Полковник попытался было пнуть друга, но Боколок, неожиданно ловко увернулся, и взгляд его был таким, что Полковник решил пока не спорить и не сопротивляться. Только выйдя за городскую стену, астролог заговорил, и лицо его было каким-то замороженным, злым, перевёрнутым:
— Уходи отсюда! Клянусь, если ты сейчас же не уйдёшь, я вызову стражу и тебя убьют сразу, без всякого суда, убьют, как только я назову твоё имя. И запомни, здесь, если вернёшься, тебя убьёт каждый — и фонарщики, и деавинцы. И ещё запомни: больше у тебя здесь, да и нигде, нет своих.
— А ты? — с улыбкой поинтересовался Полковник, всё это напоминала ему какую-то пьесу. — Ты ещё свой?
— Я теперь тебе тоже не свой. Уходи куда хочешь, делай что хочешь, одной только глупости не делай — не возвращайся.
— А если я никуда не хочу?
— Тогда иди, куда глаза глядят! Но уходи немедленно и быстро. И ещё, поверь — сегодня тебе повезло в последний раз.
Боколок больно сжал его плечо, и ушёл назад, не оборачиваясь. Растерянный, изумлённый и злой, Полковник зашагал вперёд, «куда глаза глядят». Про себя он решил, для начала крепко подумать и серьёзно подготовиться, прежде чем вернуться, непременно вернуться.
Предрассветная бледность переросла в желтизну, сменилась красноватым рассветом, вслед ему пришёл голубой, безветренный день. По обе стороны дороги тянулись пустые поля. Было не холодно, не жарко, лучшая погода для дороги, если бы ещё знать куда идти. Полковник старался шагать то быстрей, то медленней, то молча, то разговаривая сам с собой. Отчего-то в голову ему пришло, что любой привал оставит его пребывать на этой дороге всю оставшуюся жизнь, до самой смерти, и оттого он не останавливался ни на мгновенье. Проголодавшись, он, на ходу, нашарил в сумке мясной пирог и бутылку с красным вином, тем и подкрепился. Местность была ему и незнакома, да и неинтересна. Он всё шёл и шёл, пока какой-то скрип и нестройные позвякивания бубенцов не заставили его обернуться.
Крытая повозка, догнавшая Полковника, видом была сплошная несуразица. Одно колесо резное, золочёное, каретное. Три других — изношенные, облупленные, клееного дерева. Фургон скособочился. Занавес его с одной стороны по земле волочился, а с другой задрался, оголив неровно сбитую стенку-решётку, из нижней части которой, у самого днища, торчали чьи-то красные, волдыристые пятки. А из окошка на Полковника нагло пялились большие чёрные глаза под низкими, растрёпанными бровями. Занавес, когда-то красный, местами выцвел, потёрся, будто запаршивел. «Театр имени Св. Ноалель», — было намалёвано чёрной тусклой краской и на занавеси, и на деревянных бочках телеги. На заднике же её красовался неожиданно ловко, почти кокетливо намалёванный фонарный герб.
При каждом повороте колес повозка так тряслась, скрипела и шаталась, что, казалось, вот-вот, развалится. У тащившей её лошадёнки один глаз был затянут бельмом, второй косил, а её худые, до мяса стёртые бока облепили жирные, зелёные мухи. Бубенцы на сбруе зудели невыносимо.
Позади телеги печально брёл маленький человечек в дорогих сапогах, чёрных штанах и в развесёлой, пёстрой куртке. Лицо его было глуповатым, но при том с какой-то хитрой насмешкой. Подобные физиономии Полковник страсть как не любил. «Странные, неискренние, с подпорченной кровью люди такие лица на себе носят», — вот как он думал. Человечек тащил за собой небольшую тележку с каким-то хламом и надвигался на Полковника, не то чтоб угрожающе, но неотвратимо.
Словом, и без того неприятная встреча, теперь и вовсе обрела характер совсем уж отталкивающий. Полковник выпрямился и всё тело его, вся поза образовали вокруг такое напряжение, что даже воздух замер. Повозка громыхнула мимо и замерла, обогнав путника метров на восемь, а человечек, не пожелав замедлить свой шаг, буквально налетел на Полковника. Потерял равновесие, упал на колени, своротил свою тележку и глянул прижалостно.
Взбешённый Полковник даже не шелохнулся. Была в нём такая особенность, толи от рождения, толи сам себя обучил — камнем стоять, не уступать дороги, то есть в прямом смысле этого слова — идёт на него кто, а он возьми да замри — либо обойдёшь, либо непременно споткнёшься, либо спорить придётся. Некоторых дам эта привычка очень даже впечатляла. И многих мужчин врагами делала. Впрочем, у Полковника хватало и других подобных привычек.
— Обойти было нельзя? — процедил он презрительно. Человечек приподнялся, скривился и давай тереть ушибленную коленку.
— Любезнейший господин! — протяжный, хорошо поставленный голос раздался со стороны повозки. — Да вы ведь ведущего актёра у нас чуть не пришибли. Или вы что, сами за него деавинским королём Зденкой I обозначитесь на подмостках, каковые он вот уже как десять лет радует-ненарадует?
«Теперь уже я сам готов уверовать в собственное сумасшествие», — пронеслось в голове потрясённого Полковника. Впрочем, голос он узнал: «Ба! Да это же режиссёр того театра! Однако его реальность, весьма, впрочем, сомнительная, моего безумия не отменяет. Или отменяет?»
Маленький актёр, между тем, принялся неловко запихивать в свою тележку вывалившиеся «богатства».
— Любезнейший! Вы бы хоть помогли реквизит собрать, — не стихал голос режиссёра.
— Сам сюда спустись! — зло выплюнул Полковник. — И помоги! А уж как я тебе помогу! — ему смерть как хотелось подраться, просто кулаки чесались. «Как там про меня Боколок приговаривал — тебе, мол, не таблетки нужны, а хорошая драка, вот что голову высвободит, или это не он говорил?» — вспомнилось ему и ещё, непонятно почему, но подумалось «течный театр».
— Течный театр! — крикнул он вслух, в сторону повозки.
— Что? — изумлённо переспросил режиссёр. — Как вы сказали? «Течный театр»?
— Кого только бедный комедиант не встретит в пути-дороге, — пробасил новый голос из-под занавески.
— Это ещё кто там? — поинтересовался Полковник. — И что за намёки насчёт комедианта?
Он стоял по-прежнему неподвижно, запрокинув лицо, с каждой минутой светлее глазами, не обращая ни малейшего внимания на неуклюже ползающего у его ног маленького актёра, собирающего какие-то раскатившиеся во все стороны разноцветные клубочки.
— А это я там! — с облучка повозки вывалился какой-то увалень, сияющий добродушием и синими глазами. — И «комедиант» это про себя. А ты сам кто? И от кого аплодисментов ждёшь?
— Я спросил первый, тебе и представляться, — не отступал Полковник.
— Это Лесной! — неожиданно подал голос маленький, он наконец собрал свои клубки, поднялся и теперь отряхивал штаны. — В смысле на роли зверя. Мишек там всяких показывать мастер, сову даже. А у меня роль одна и навсегда — Король Зденко. В нашем театре, на сегодняшний день о нём пятнадцать спектаклей, и кругом он — это я.
— Да, это наш вечный король, бессменный! — объявил режиссёр. — Но мы его по-своему зовём, по-домашнему — Гашечка.
— А вот вы бы и вылезли! — буркнул Полковник. «Драться они не будут, а вот с ума сведут запросто. Впрочем, присмотреться надо», — пробежало у него в голове.
— Охотно! И заключим мир! — выпрыгнувший из тарантайки режиссёр оказался человеком высоким и гибким, с лицом благородным, не без огня. «Хоть и чахлого, но огня», — определил Полковник. Однако протянутую руку пожал крепко. С тем же полез и Лесной, Полковник и ему пожал руку. Дрожащую же ладонь Гашечки он предпочёл не заметить, тот покраснел, сконфузился и потащил свою тележку поближе к повозке.
Режиссёр взглянул на Полковника с удивлением:
— Чем вам так наш «король» не угодил, любезнейший? Он же миляга, каких поискать.
Полковник в ответ только глаза сузил.
— Ага! — кивнул режиссёр.
— Нет! Вы только присмотритесь — какое лицо! Какая фактура! Какой характер! А руки просто говорят, говорят руки-то! — затыкал тут в Полковника Лесной.
— Что? Что это за обращение? — взбеленился тот.
— Манера, манера у него такая, — зауспокаивал режиссёр, — мы все с манерами.
— Это не манера, это отсутствие манер, — ввернул Полковник.
— Так ведь театральные люди же! Так что без обид! И прошу с нами хлеб делить!
— Откушать совместно приглашаем! Привал у нас намечается, — пояснил Лесной, хлопая синющими глазами. А Гашечка уже успел вытащить из тарантайки корзинку, видно, что с едой, и разровнял на земле беленькую скатёрку.
Полковник терпеть не мог садиться за стол с кем попало. «Всё-таки это не просто так — «хлеб делить». Что-то ведь это должно значить? И значит», — так он всегда думал.
Но сегодня, как и вчера, как и позавчера, да и вообще начиная с того момента, как он встретился тем утром с Корюнахом, всё было наоборот. Поэтому он от приглашения не отказался. И хоть хмурился, но хлеб с артистами разделил, и не без аппетита. Когда же закончилась пережаренная, но вполне ничего себе птица, Полковник даже добавил на «стол» пару своих последних бутылок из тех, что были сунуты в сумку Боколоком. Словом, он почти уже расслабился, как вдруг неожиданно раздалось:
— Напряжённый же вы человек! Такой весь застёгнутый! — и сказал это никто иной, как неприятный Гашечка. Полковник вздрогнул. Казалось, очевидной к себе неприязни с его стороны актёр совсем не замечает. Или делает вид, что не замечает. Или хочет показать, что делает вид, что не замечает. В любом случае, взбесило это Полковника чрезвычайно. И он, эту самую неприязнь выпятил ещё сильнее, ещё откровений — всем лицом, всей позой, всем прищуром глаз. Маленький в ответ улыбнулся: кривенько, заискивающе. Это было невыносимо, навевало нехорошие подозрения и невесть чем могло кончиться. Но тут к боколокскому вину Лесной добавил какую-то прозрачную крепкую настойку и Полковник подуспокоился.
— Мы тут, милый, все актёры, все особый тип, — разговорился режиссёр. — Вы вот, как вижу, тоже особый тип. Интересно какой?
Полковнику опять вспомнился Боколок, и он, неожиданно для себя, повторил его излюбленное:
— Тип воина, я тип воина...
— Воин без войны, — улыбнулся режиссёр. И точность этого определения ударила Полковника в самое сердце.
— Да, — кивнул он, кусая губы. — Страж без города, Воин без войны, Полковник без армии, всё так.
— Сложно получить настоящую войну, если на самом деле никто кроме тебя её не хочет, — задумчиво произнёс режиссёр.
Полковник хмыкнул, его наконец накрыло сытое, пьяное, сонное благодушие, захотелось сотворить что-нибудь этакое, пожалуй даже смешное. Ну, к примеру, дать щелбана в лоб этому маленькому «королю», который всё бегал и бегал вокруг, похожий на доверчивого щенка, разве что ушами не мотал.
— Ну, а нам больше повезло! Мы актеры, с каким-никаким, но всё-таки с театром! — рассмеялся режиссёр. Подумал немного, придвинулся ближе и хлопнул Полковника по плечу:
— Сам-то как всё же зовёшься?
— Зденко прозываюсь, — поморщился Полковник.
Режиссёр поднял брови, потешно, мол. Лесной раскудахтался, а Гашечка так улыбнулся по-дурацки, ну, просто идиот-идиотом.
— Послушай, — приобнял Полковника режиссёр. — Я, смотрю, ты сам не знаешь, куда идёшь. Хочешь, пойдём с нами. Такие встречи чего-то да значат...
— Да, что-то да значат, — грустно повторил Зденко. — Можно, пожалуй, пока и с вами... пока одна дорога... Спасибо, — добавил он неловко.
Гашечка запрыгал рядом прирадостно, Лесной хохотнул, и, подбадриваемый режиссёром, Полковник забрался в повозку. Театр Св. Ноалель тронулся в путь.
— Вообще-то нас тут семеро, — просветил Гашечка, залезший следом. — Просто остальные спят.
— На том представление, в городе, мне казалось, что вас больше, — с трудом выдавил из себя Полковник, глаза его слипались.
— Это статисты, — пропел маленький «король», — в каждом городе нанимаем, по необходимости. А с собой зачем возить? Они же статисты.
— Действительно, зачем… — согласился Зденко, и всё, заснул.
Гашечка укрыл его цветастым покрывалом и счастливо засопел рядом.
ГЛАВА 2. ТЕЧНЫЙ ТЕАТР
I
Полковника разбудил дождь. Ветхая крыша повозки пропускала колючие капли, и они то били ему в лицо, то, когда он переворачивался, стекали на шею. Сквозь ресницы он разглядел обнимающего какую-то женщину Лесного; тут же, перед болтавшимся на стенке зеркале, корчил странные гримасы Гашечка. Новые капли больно стеганули Полковника по щекам. «Ну, точно, течный театр», — он сел и вздрогнул, прямо напротив, на него в упор глядели чьи-то чёрные, полубезумные глаза. Зденко присмотрелся — лицо, с которого взирали пугающие очи, было тоже весьма примечательно. Старое, с тонким, надменным носом, бледными бритыми щеками, косматыми подвижными бровями и высоким лбом. Оправой лицу служили длинные, серебристые волосы. Поделённые на макушке строгим прямым пробором, они лежали на плечах ровно и чисто. «Неподражаемый старик! — восхитился Зденко. — Просто древнющий князь какой-то, если бы не это безумье во взоре...» Внезапно столь впечатливший его взгляд стал очень даже осмысленным, живым и любопытствующим:
— Старик! — церемонно представился его обладатель.
— Зденко! — столь же церемонно кивнул ему Полковник.
— Знаю! Предупреждён и рад! — ответствовал Старик.
— Нет, можно ли было представить такое счастье, — отворотясь от своего зеркала, разверещался тут Гашечка. — Мы нашли его на дороге, он воин, ждущий войны, как откровенно ни то чтобы признал, но дал понять. И главное — Зденко же! А ведь, вы вспомните, вы-то помните, он не знает, — и тут маленький актёр забормотал непосредственно для Полковника. — Моя радость от вас не совсем есть следствие обычаев моей профессии. Правда, возможно, её изображение чрезмерно именно вследствие оной, но не стоит обращать внимание на изображение, когда главное суть. Потому как именно суть, от изображения...
— Так в чём тут суть? Если коротко, — хмуро прервал его Полковник, право же, для его только-только проснувшегося сознания всё это было как-то чересчур.
— Суть я открыть и желаю! И именно коротко! Я только и ждал вашего пробуждения для рассказа поясняющего...
Полковник раздражённо зажмурился. Лесной усмехнулся и кинул ему фляжку с водой.
— Да я быстро скажу, — испуганно залепетал Гашечка. — Недалее, как вчера утром, мы столкнулись с целой армией паломников, рыскающих в поиске развалин Деавина, никто ведь не желает знать, что на месте тех развалин фонарщики возвели свой город... Удивительно, как утеря развалин свербит в некоторых больше, чем утеря самого Деавина. Впрочем, я не об этом. Среди паломников был один имянарицатель. Человек крайне известный в нашей театральной среде. Он долгое время представлял мудрецов, вот в мудрецы и подался. Когда актёр век свой актёрский доходит до самого конца, ему два пути — остаться в труппе, без пользы и без радости, только привычки ради. Или вернуться в мир, где, разумеется, без имени, зафиксированного и конкретного, человеку делать нечего. Вообще, это знаете ли нововведение, чтоб актёры в мир возвращались... Ладно, ладно, — тут же прервал он себя, заметив, как поморщился Полковник. — Я быстро. Этот самый паломник и есть тот, кто такие имена актёрам, бывшим актёрам даёт, взял он для себя такую миссию. Я понятно изъясняю?
— Вполне, — кивнул Полковник. — Только не вижу связи.
— К этому и веду. Мне, конечно, ещё рано для мира обзываться, мне ещё играть и играть. Однако интересно мне было поговорить с ним, узнать, как это всё происходит. Оказалось, ничего особенного — приходящий к нему сам своё имя называет, толи данное отцом-матерью, толи выбранное вследствие какого впечатления или, ещё проще, по любимой своей роли. Тем его мудрец и нарицает, а там — живи, мол, человеком или как хочешь. Я и сказал ему, что когда мой черёд прибудет, назовусь, простите, точно Зденко, так как и при рождении, сколь помню, таковым обозначили, так и верх моей карьеры под тем же именем. А он, вы только себе представьте, уставился на меня, и ни в какую. «Ты, — говорит, — никак не Зденко. В мире уже ходит Зденко, и не где-нибудь, с другой стороны земли, а рядом, совсем рядом. Тебе с ним встретиться предстоит, и там главную свою роль сыграешь. Была бы то великая битва за имя, но время битв прошло. Теперь даже короны то тут, то там валяются, но в руки не даются. А почему? — никто за них не бьётся, а без этого короне голова не нужна. Так что битвы меж вами не будет, а спектакль случится. Словом, в мир пойдёшь не Зденкой, а по-другому». Я ему ответил было, что, дескать, много же в мире людей с одинаковыми прозваньями ходят и ничего. «Это очень неправильно, — так он сказал. — Неправильность надлежит искоренять, за неправильность надлежит отвечать, вот, в чём твоя главная роль и будет — искоренять и отвечать!» Этот разговор утром случился, а вечером — раз!.. и вы… Раз!.. и вы... Встреча…
— Глупость какая-то, — пожал плечами Полковник, выслушавший, однако, всё со вниманием. — Ерунду какую-то наплёл ваш имянарицатель. Я так думаю — ему самому захотелось ещё чего сыграть, пусть даже для одного зрителя, для вас то есть... Надоело ему мудрецом да паломником ходить, соскучился по аплодисментам. И потом вы же уже зовётесь Гашечка, если я ничего не путаю. А по роли вашей вы и не Зденко вовсе, а Король Зденко... Так что, с одним я согласен, в мир, как вы выражаетесь, Зденкой вы пойти не можете уже оттого, что вам пришлось бы туда сразу Королём записываться... А какой из вас король-то? Тем более Деавина…
— Гашечка не совсем имя, больше роль, — неуверенно завёл было актёр.
— Так он и не Король, в смысле Зденко не Король, разве когда был в Деавине такой король? Никогда. Это лжекороль, на этом весь наш репертуар и стоит, — вмешался в этот разговор режиссёр.
— То есть? То есть, — как всегда, в моменты внезапного волнения, речь Полковника чуток сбилась в лёгкое заикание. — То есть, вы хотите сказать, что играете пятнадцать, я помню, вы вчера сказали, что пятнадцать спектаклей и во всех король не король, и во всех ваш Зденко лжец и подлец? Это, простите, дурацкий репертуар, неумный репертуар! Потому и театр ваш течный! И неудивительно, что так прозябаете, и дождь у вас в телеге, и вид такой убогий, про конягу вообще молчу, давно прирезать пора, чтоб не мучилась... С таким однобоким, таким откровенно подфонарным репертуаром театр не делают, публика пусть и дура, но не до конца... Когда бы был у вас хоть один спектакль, где Зденко по-иному решается, тогда, глядишь, и кобылу бы поменяли, и вместо этой тарантайки лаковую богатую кибитку приобрели, да и вообще остепенились бы, домом, то есть театром настоящим зажили, хоть в том же Ладонике, хоть где...
— Какая отличная мысль! — восторженно вскричал Гашечек.
— Да, мысль интересная. Пожалуй, что и толковая даже, — согласился режиссёр. — Подумать можно. Кажись, кстати, просветлело, небо-то. Предлагаю привал, позавтракать, ноги размять...
— Когда он говорит «предлагаю», это значит «так и будет, потому как я сказал». Все режиссёры на одно лицо, дорогой мой, а я их много перевидал.., — шепнул Полковнику Старик.
— В любом случае, для привала самое время, — улыбнулся тот ему в ответ.
— Это да, верно... Сейчас Старуху подниму, она солнышко, какое после дождя бывает, любит. Вот ведь жизнь — всё ждём, ждём, когда помрёт, совсем уж заблажилась, когда спит, всё ручонками себя прибирает, всё шепчет про новые одёжки да дальнюю дорогу. Верная примета смертушки. Ан нет, уж год как так шепчет, но живёт... Измучила всех...
Актёров в труппе было шестеро. И, как будто в тон бестолковому рассказу Гашечки, более всего поразило Полковника, что никто из них не имел своего имени. Кроме Гашечки, да и у того, как выяснилось, это было не имя, а тоже роль — то ли из забытого, то ли из ещё несыгранного спектакля. Все прочие прозваний своих от родителей не только ничем не раскрывали, но казалось, и не нуждались в них, даже считали где-то, что дело это вообще неприличное, неправильное — себя одним, целым знать и личным именем обозначаться.
— Мы и не можем имён иметь, — пытался объяснить ему Режиссёр. — Слишком много жизней проживаем. Для актёра всего важней изначальная анонимность. Имена от рождения они не по делу, а главное они судьбу дают. А те, кто в актёры идёт эту свою судьбу фьють и в мусор. Штука тут в том, что и переименоваться нельзя, потому как любое переименование — новая судьба. А нам, театральным, как раз именно судьба и запрещается.
— Кем запрещается-то? — подначивал его Зденко.
— Кем-кем! Любовью! Любовью к профессии и запрещается! Персонажи мы, персонажи.
Так он пояснял и раскидывал по щербатым мискам какую-то рыбу. Полковник меж тем пересчитывал и определял «персонажей». — «Вот уже знакомые со вчера рожи — Режиссёр, Лесной, и этот, тьфу, Гашечка-негашечка. Режиссёр и есть режиссёр, главный да умный, с ним знаться приятно. Лесной — неплохой человек, по всему видно. Доверять из этого актёрского племени никому нельзя, иначе он вполне бы для доверия годился... Старик, ну у этого своя жизнь прошла, старик и старик, пусть хоть и колоритный. Женщина эта — на роли женщины. Неинтересно, ну и хорошо, что есть. Старуха, она уже совсем безумная, одной ногой в могиле. Смотреть, как человек умирает, так сам по себе, а не в войне, не в казни... вот, для чего старуха. Её одну погрузи перед зрителем, вот и пошёл бы спектакль! Шесть, а ещё кто? Кто седьмой? А, молчаливый Солдат. Занятный типаж, лица никакого, голоса никакого, всё молчит и жуёт рыбу рядом, тень-тенью. Впрочем, вполне солдат, очень точный солдат. И так — семеро! Убогий завтрак. Мне бы с ними до поворота дотянуть, а там разойдёмся. Какую тут кашу варить? Так, попутчики... У Боколока заговор! Что же, поглядим, что там получится с его заговором... Какая несуразная ерунда получится. Перебьют ведь их всех, как орехи переколотят. Вот и будет весь твой ум, вся твоя осторожность да предусмотрительность, друг Боколок, на верёвке болтаться. Поглядим, ты только в разговорах горазд, тебя только в разговорах и слушают. Для дела никто ни там, ни здесь не годится, найти бы хоть кого для дела... Никто тебе «не свой»! Найду «своих», друг Боколок, не перевелись ещё... Да если и нет... Полковник без армии... Я сам себе армия! Вернусь, перебью эту падаль фонарную, кого успею, а там... пусть Боколок со своим «заговором» завершит, на готовенькое... Но я народ поднять хочу, народ! Он ведь не знает... никто из них не знает, зачем Король нужен! Я знаю, что для победы, а у них он для трона, для одного трона... А есть ещё народ! Народ — такой король и есть... Так ведь если Король без трона не Король, а какой он вообще король-то... Время Короля прошло, потому как время Королей пришло, вот так-то, друг Боколок».
II
На второй день своего путешествия с театром, Полковник вывел, что любая репетиция уже спектакль. Первый или нулевой акт. «Да что там репетиция, у них тут всё спектакль, в этом смысле, есть определённая правдивость, когда говорят, что актёр только для зрителя живёт, — так он определил. — Есть в них особое служение. А значит и толк будет. Главное, нужно их правде служить заставить. Актёр — не боец, режиссёр мне прямо сказал, для нас, мол, Деавин — тот же реквизит да декорация... Да мало ли что сказал! Актёр может и не боец, а вот зритель, после правильного спектакля очень даже боец! И в этом смысле, эта труппа «Имени Святой Ноалель», ничем семёркам Боколока не уступит... Репертуар поменять, вот и не уступит! Аплодисменты в тот ещё бой вырастут, если постараться. Они конечно не просто так, а за сборы, за деньги играют, ну да ничего. Их корысть честная, не фонарная». Тарантайка минула уже два поворота и три небольших селенья, но Полковник решил пока не спешить к новому расставанию, и даже напротив: «Что в руки идёт, то и возьму и, под себя переделаю, а что тут подхитрить, а там перехитрить придётся — так это же театр. Боколок в вожди, будто на моё место наметился, так я тут на его... Махнулись!» — так он окончательно решил, чему, впрочем, немало способствовал утренний разговор с режиссёром:
— Твой театр плох тем, что беспутен, ни цели, ни дороги не знаете… не определились ни в чём. Может, не мне судить, актёрам так и надо, без имени. Но во всём прочем разве своя ясность, пусть хоть примерная, не нужна? — не без умысла пытал его Полковник.
— Я не директор тут, я режиссёр, дело не простое, на прочее не хватает. Но ты прав, что директор нам нужен. А то как-то кривенько у нас всё выходит. Что же? Сам сказал, сам и берись! Поруководи нами, поглядим, разбежаться-то всегда успеем. Только одно знай — драться мы не станем, не из таких. И фонарщикам мы не враги, как тебе хочется, мы актёры, актёры... Коль армия нужна, в других телегах ищи.
— Да какие из вас бойцы? Безумным быть надо, чтоб с такой армией да на войну, — поддельно рассмеялся Полковник. — Но можно ведь и в спектакле повоевать, чтоб зритель шёл…
— Война на сцене сложно… — покачал головой режиссёр.
«Ничего, в жизни сложнее», — угрюмо подумал про себя Зденко, вслух же ввернул:
— Так смотря, как поставить!
— Повоеводь! Посмотрим! Нам свежее нужно, что, сам не понимаю?
— Посмотрим!
Таким вот был разговор Полковника и режиссёра этим утром.
И теперь Полковник лежал на тёплом ковре, разглядывал спутанные бечёвки занавеса неспешно покачивающейся тарантайки и шлифовал свою мысль, пока не стала она ему самому ясна и прозрачна. Режиссёр между тем развлекался с женщиной и Полковник тому был рад: «Поуступчивей небось будет, размягчённей».
— Во-первых, давай репертуар менять, — разгоревшись глазами обволакивал он режиссёра уже через полчаса. — Не сразу всё, о том речи нет... Но вот, что это сегодня у тебя на репетиции было, в чём там смысл?
— Я и не отрицаю, что заездили тему, — пожал плечами режиссёр. — Какой там смысл? Обыкновенная народная пьеска, вечный сюжетец. Я одно сделал — вместо дурака там Зденко, а вместо волшебного леса или озера или чего-угодно — Деавин, а так — всё и осталось. Откуда-то пошла такая мода, не у нас одних, все театры теперь только про одно и играют, на разный лад, конечно, а про одно... Всё ведь переделки... К примеру, возьмём известную историю о том, как некий дурак возомнил себя хозяином волшебного озера. Забрался в лодку, заплыл на середину и давай оттуда разглагольствовать, рыб да русалок учить, давайте, мол, против водяного бороться, он, дескать, нечестная власть! А русалки, — те его подначивают, а сами-то хвостами бьют, гогочат, смешон им дурак. А кто меньше русалок посмеяться-то любит? Вот так они его подначивают, да и говорят, может, не ты наш король, от водяного освободитель? Глянь в озеро — там наш король настоящий, прям на тебя глядит, он уже и водяного поборол. Дурак глянул, ну и сам на себя смотрит, отражение ведь. Возмутился тут дурак — и давай по воде лупить. Только вода смутится, он кричит — прогнал я, дескать, лжехозяина, он-то и был водяным. Только так крикнет, как вода — раз и успокоится. Снова дурак на себя смотрит, ругается, бьётся. Русалкам всё в смех, да в радость. Наконец, не выдержал дурак, прыгнул в воду: «Всё! — кричит, — теперь я с ним окончательно слажу!» Тут-то русалки его и защекотали. Потешились, да и съели... Такая же есть история про лес и про эхо дурака... Да ты сам знаешь, небось...
— Знаю, в детстве сказывали мне эти сказки. Только одно не пойму, причём тут Король Зденко и Деавин? Ахинея у тебя вышла...
— Почему ахинея? Может и грубовато, а никак не ахинея. У нас ведь из этой сказочки такое получилось. Приходит Зденко в город, встаёт на площади и давай кричать: «Я Король Деавина! я пришёл город от фонарщиков освободить! Давайте, люди честные, все соберёмся и вперёд, против лжекороля!» Тут, как и в тех сказочках, шутка в том, что вокруг одни фонарщики, и он для них шут да весёлое представление, смеются они, а он и не понимает. Вот он им кричит, к примеру: «Долой фонари!» А они в ответ: «Долой, долой!» А все так и сидят под фонарями, и на одеждах у них фонари... Публике такое очень нравится. В следующем действии два фонарщика к нему подходят и с поклонами один ему корону напяливает, а второй — мантию набрасывает, вроде как почести всякие. И кричат: «Пора тебе, наш Король, во дворец, с фонарным лжецом сражаться!» Он говорит, что он настоящий король и ему большое зеркало показывают. «Вот, — говорят, — портрет фонарного Короля». Зденко смотрит в зеркало, видит человека в короне и с мантией, и тот час разбивает его. «Всё, — кричит, — пойдёмте на дворец, фонарного правителя изгонять!» Они все: «Пойдём, пойдём!» И вот, окружают его, веселятся и, тут тонкий момент, хорошо играть надо. Он-то думает, что он их за собой в бой ведёт, а на самом деле они его таким образом ведут — со смехом да с танцами. Доходят они так «дворца». И Зденко аккурат в руки охраны попадает, то есть его этой самой охране горожане-фонарщики и передают. А тот всё ничего не понимает, кричит: «Смерть фонарщикам, вперёд деавинцы!» Ну, а те ещё громче смеются! Ну, а дальше у охраны два варианта — вешать, как сумасшедшего или выгнать из города, как безумного... Мы так и этак играем... Можно комедию один, можно комедию два. Тут тебе надо понять одно, за последние десять лет вместо дурака теперь этот самый король-Зденко. Кто уж так придумал и построил, — не знаю. Но дело верное такие пьесы играть...
— Нужна другая пьеса! — рубанул Полковник. — Хотя бы подумай об оригинальности, если тебе до правды дела нет, и до того, что тут не над Зденкой, а над Деавином смеются...
— Да я не против другого… — пожал плечами режиссёр. — Нам и самим надоело... Впрочем, ты зря так о смехе... смех это ведь не значит, что Деавин забыли, просто время такое...
— На самом деле, — перебил его Зденко, — всё это фонарщики и придумали, потому что боятся возвращения и победы настоящего короля, вот и высмеивают заранее... это война театром!
— Может, ты и прав, — задумчиво кивнул режиссёр. — Есть, конечно, во всех этих история и пьесках о Зденках что-то намеренное, специальное, с умыслом... Война театром говоришь? Что же, фонарщики в этом толк знают, а нам лишь бы денюжку публика платила... Потому как своё дело мы честно, от души выполняем, для нас это всё роли... Роли и есть... А до всех этих битв между фонарщиками и бывшими деавинцами нам дела нет, мы актёры. Тем более, что и битв давно нет. Мы за деньги и за театр представляемся.
— Ещё больше заплатят, если другой спектакль сделаем. Сам говоришь — у всех одно и тоже... Так что не за горой война и меж театров за публику-то... Нанесём первый удар, первыми и во всём прочем будем!
— Может быть... Хотя я и понимаю, что ты свою мысль имеешь, ну да эта мысль если нам к пользе, отчего нет? Отчего не попробовать?
— По-другому сказку переиначим, — утвердил Полковник. — Правдивую историю запустим! И будет твой театр не течный, а настоящий, театр-война!
— Театр-война, это интересно, в общем, попробовать, — кивнул режиссёр.
ГЛАВА 3. СПЕКТАКЛЬ
I
«Удивительно, до чего всё маслом пошло! Да такого ни Корюнах, ни Боколок не предвидели. — Полковник почти улыбался сам себе, глядя, как подсчитывает «кассу» довольный режиссёр. — Ещё месяц моего спектакля и с целой армией в город ворвёмся. Только так! Только так я и вернусь, дорогой Боколок! И что? Неужто супротив народа свой заговор «умников» выставишь? Нет, супротив правды не попрёшь, а правда — вот она — в мешке режиссёра монетой отражает народное желание и гнев. Это ведь не за смех плата, а взнос за правду! Так сказать можно!»
— Ты прав! — обернулся тут к нему режиссёр досчитав богатые сборы. — Публика-то «деавинскому королю» сопереживать готова больше, чем смеяться над ним!
«Сегодня сопереживает, завтра за ним пойдёт», — хмыкнул про себя Полковник.
— Если так дело побежит, скоро новую конягу прикупим, а там глядишь и нашу «карету» обновим, — блестел глазами Лесной.
— Мне, брат Зденко, — восторженно заглядывал в глаза Полковника Гашечка,— такая трактовка моего «короля» куда предпочтительней. Мне такое играть и радость, и честь… Знай, брат Зденко, как бы жребий не выпал, а сердцу и душе моей ты великое счастье и утешение принёс. Долг актёра я только теперь и выполняю...
— Хоть кто-то о цели и долге понимает, — бормотнул Полковник, готовый смириться с тем, что иначе, как «брат Зденко», этот, по легкомыслию чудной судьбы, играющий «короля Деавина», его и не именовал, с недавних пор.
— О! Я очень даже понимаю о высокой цели! — вскричал Гашечка.
— Главное не останавливаться! Делать, что должно! Я так себе всегда говорю, — обронил Полковник.
— Делать и не останавливаться, — завороженно повторил тот.
— Ты, это… Не заигрывайся. Ты — актёр, твоя цель и долг дело своё честно делать, публику развлекать, — покачал головой режиссёр.
— Всё же мне кажется, хорошим ходом будет, если «Короля Зденку» в городе цветами встретят... И ещё пусть кричат меж прочего «Святая Ноалель, фонарщиков изгони!» — сипло промурлыкала женшина, теребя нервными и жадными руками штаны Полковника.
— Не надо цветами, это совсем не то, — скрипел зубами Полковник, отрывая руки женщины. — Ерунду не говорите. И про Ноалель не то! Не она изгоняет, а деавинский народ, а её имя пусть будет, ну... Именем! «Женщины — они дуры и помеха одна», — в сотый раз он так подумал.
Ну, в общем, Полковник был всем доволен. Всё как должно и предсказано шло.
Новое представление они уже в пяти деревнях проиграли, да ещё в двух маленьких городках — Полынье и Остаколе. Прошло две недели, и театр им Св. Ноалель, покружив вокруг, двинулся обратно, с другой стороны к столице. Именно туда, в фонарный город Анхеля, бывший Деавин, на чьи подмостки рвался любой режиссёр, мечтал вернуться изгнанный Полковник. «Рано ещё, не окрепли, без армии, как наметил, нельзя», — говорил он себе каждым утром, но каждым вечером спешил только вперёд.
В городках Полынья и Остакол спектакль и впрямь хорошо приняли. По замыслу и трактовке сюжета Полковником, всё, как он сам объявил актёрам на первой репетиции, «будет не так, а по правде».
— На самом деле, — вещал он, чуть заикаясь, сверкая глазами, отчаянно жестикулируя белыми руками, от которых глаз не могли оторвать ни романтичный Лесной, ни столь мало романтичная женщина. — На самом деле, Король Зденко, - он совсем не поддельный король и вошёл он в фонарную столицу не один! Он вошёл туда не один, потому что, пока он шёл туда, он не молчал, он говорил, и за ним шли деавинцы. Мы покажем, как в каждом селенье, в каждой убогой деревушке находились те, кто пошёл освобождать Деавин. И у нас Зденко — не сумасшедший дурак! Он — вождь, избранный для освобождения. В прошлой постановке Зденко, становясь на главной площади фонарщиков, получает лишь насмешки и поражение. Но в настоящем спектакле, не его голос, а их смех захлебнётся. Когда он призовёт деавинцев идти вперёд, ему откликнутся деавинцы! И тот самый главный момент, кульминация, по-вашему, станет совсем другим. В новом спектакле не фонарщики будут сопровождать Зденку, а деавинцы! Именно так мы завершим свой спектакль. Мы завершим его не победой Настоящего Короля, но намёком на его всенепременейшую победу. Да, в мире фонарщиков мы остановим всё на моменте, когда Короля Зденку схватят! Иначе мы не сможем показать свой спектакль. Но это будет совсем другой момент, совсем иное настроение! Над ним, схваченным, уже не будут смеяться, напротив, за ним, схваченным, будет правда, во имя которой каждый наш зритель увидит меч в своей руке. Это будет настоящая победа при разыгранном поражении! И представляться мы начнём в селеньях, в деревнях! Мы не будем объезжать их стороной, как вы раньше, гоняясь лишь за фонарной публикой больших городов.
— В деревнях? — изумился тут режиссёр. — В деревнях нет актёров-статистов, ждущих кочующих театров, которые их нанимают. А твой сюжет таковых требует.
— Мы наймём их среди деревенского люда! — вдохновенно вещал Полковник. — Наша публика будет и статистом, и воином. Наконец, когда время придёт.., — тут он себя остановил.
— Я и знать не хочу, что будет, когда твоё «время придёт». Идея занятная, попробуем, но, не заигрываясь. Я не хочу, чтоб фонарщики, наши законные правители, почувствовали себя оскорблёнными, и поняли мой театр неправильно.
— Они ничего не поймут, — мечтательно улыбнулся Полковник.
И всё получалось на редкость удачно. Показанный в деревнях и маленьких городишках спектакль дал неплохой, да что там неплохой, просто отличный сбор. К тому же, теперь за тарантайкой театра имени Св. Ноалель ехала телега с десятью «статистами», нанятыми на раз в Полынье и Остаколе, но решивших «заделаться артистами» и отправиться следом. Они пили, дебоширили и, к недовольству режиссёра, женщина заглядывала на их телегу слишком часто, но это «ведь только начало», — так говорил себе Полковник. Троих с той телеги он уже наметил себе в будущий отряд освобождения Деавина.
II
Так театр имени Св. Ноалель въехал в Курвань, от которого до столицы было рукой подать.
— Здесь слишком много фонарщиков, — поёжился Лесной, выглядывая из кибитки.
— Их теперь, кругом много, — отмахнулся Полковник.
Режиссёр угрюмо прислушивался к гоготу и пьяному веселью, доносящимся с телеги «статистов», запрыгнувшая туда с утра, дабы «отремонтированные маски для представления отнесть», женщина никак не возвращалась. Воин привычно молчал на козлах, Лесной спал, Старик, как всегда, всматривался в Старуху, карауля её неторопливую смерть. А Гашечка всё повторял и повторял свою роль.
В Курвани, как и в предыдущих Полынье и Остаколе «театра под крышей» для кочующих трупп не было. Представляться надлежало, по старинке, на площади. Режиссёр велел объехать городок три раза, и Лесной, как всегда, горланил, зазывал народ на представление о «Зденке, всамоделишном Короле Деавина». В назначенный час собралась многолюдная и разнообразная и лицами и настроениями публика. Спектакль начался.
Уже прошёл первый акт, и зрители согласно гудели, глядя, как один за другим идут вслед «Королю» белорукие деавинцы в золотых масках. Теперь режиссёр объявил сцену «фонарной столицей», «городом фонарного короля», так начиналось второе действо.
— За мной! — надрывался в центре Гашечка, в картонной короне. — Вперёд, Деавин! Не спать, не дышать, не жить нам спокойно, пока фонарщик сидит на твоём престоле, пока фонарщики топчут твою землю! Изгоним убийц нашего города, вернём Деавин деавинцам! Наша Земля — наша Власть! Только бесчестный может спокойно смотреть, как на камнях Великого Деавина фонарщики строят своё ничтожное бытие! Только слепой не лишится глаз, глядя, как вырастают из развалин Вечного Города их уродливые дома! Вперёд Деавин! Пришло наше время!
Окружившие «Короля» статисты, согласно сюжету, в ответ кричали «вперёд». Женщина, приподнятая парнями из Остакола тянула к «Королю» руки. Солдат блестел мундиром с деавинским гербом на погонах. Старик, обозначавший по мысли Полковника, «мудрость отцов», застыл горделиво. Лесной верной тенью стоял за «Королём Деавина», в полупоклоне держа его деревянный меч. Народ разгуделся в ответ актёрам.
И, наконец, Полковник увидел, чего искал с того самого момента, как «заварил театральную кашу» — публика разделилась. Настороженно выглядывали из подлобья фонарные лица, неверием и жаждой поверить светились деавинцы. «Вперёд!», — заикнулся какой-то юноша, и восторженный шёпот ответил ему: «За Деавин!».
— За Деавин! — крикнул Гашечка. — За Деавин! — и он сорвал с себя картонную корону.
— Немедленно прервите спектакль! — офицер, подошедший к режиссёру, небрежно кивнул своим солдатам, и те, раздвинув толпу, выстроились напротив актёров. Стоящий недалеко Полковник, увидел фонарный отряд и улыбнулся.
— За Деавин! Долой фонарного короля! — и Гашечка, уже нельзя было понять, толи в согласие с третьей сценой, толи по собственному почину, выстроил за собой статистов и двинулся вниз с помостков.
— Уймите же своего сумасшедшего! — прошипел офицер режиссёру. — Иначе мы будем вынуждены остановить беспорядок своими средствами.
Похолодевший режиссёр свистнул и сделал знак. Воин опустил меч и окликнул Лесного, тот обернулся, и, увидав уже поднимающего пистолет офицера, что-то крикнул стоящему следом Старику. Бестолково завертелись статисты, а площадь меж тем быстро пустела.
— Фонарщики, бежим! — крикнул сын остокольского мясника, один из тех, кого Полковник пророчил в свой отряд. Уронив растерявшуюся женщину, статисты бежали, спеша раствориться в расходящейся с площади толпе горожан.
Режиссёр, надрывался, пытаясь докричаться до своей труппы. Полковник с кривой усмешкой, поднял камень и прицелился в офицера.
— За Деавин! Лучше смерть, чем в рабстве фонарщиков! — раздался над всеми голос маленького актёра, офицер сделал шаг вперёд и нажал на курок.
Лесной кинулся к Гашечке и поймал его тело, Полковник бросил, невидный никому камень, и промахнулся. Через минуту на главной площади Курвани остались только офицер со своим отрядом, театр им. Св. Ноалель и Полковник.
— Вон из города! — презрительно бросил режиссёру офицер. — Считайте, что вашей комедии повезло, пока повезло. Я доложу. И больше никаких представлений.
ГЛАВА 4. ВОЗВРАЩЕНИЕ В СТОЛИЦУ
Кривая кобыла, дрожа и качаясь, выволокла тарантас на обочину. Гашечка с улыбкой лежал посередине телеги, одной рукой сжимая фанерный меч, а второй, как будто поправлял себе сползшие брюки. Режиссёр менял ему залитый кровью костюм короля на белую рубаху. Полковника трясло, прозрачные глаза его налились красным. Лесной сидел в углу, гудел и всхлипывал. Женщина вытирала свои большие, равнодушные слёзы, краем грязной юбки. Старик лёг рядом с бормочущей о своём скором пути старухой и закрыл глаза. Солдат молча покопался в куче реквизита, достал лопату, и вылез из тарантайки, копать могилу.
Похоронили его под дождём. Режиссёр помог Солдату засыпать завёрнутое в лоскутное одеяло тело. Лесной положил на холмик картонную корону, и тарантайка медленно загромыхала прочь.
Солдат закутался в плащ и уснул на козлах. Старик держал руку своей умирающей старухи и смотрел сам в себя. В одном углу тарантайки молча пили Лесной, женщина и режиссёр, в другом в одиночку напивался Полковник.
Они не так далеко успели отъехать от Курвани, как их догнал офицер фонарщиков. Знаком он вызвал к себе режиссёра. Полковник потянулся было за неубранной лопату, но Лесной зло перехватил его руку. Оба с яростью смотрели на твердящего что-то режиссёру фонарщика, оба тяжело дышали и оба понимали, что эта глупая гибель Гашечка навсегда обернула их друг против друга — театр против Полковника, и Полковника против театра.
Вернувшийся режиссёр хмуро турнул Солдата: «поворачиваем назад», забрался в телегу и подсел к Полковнику. Четыре пары настороженных глаз следили за их разговором.
— Это приказ, завтра же дать в Городе Анхеля старый спектакль и впредь придерживаться старого репертуара. Они не хотят, чтоб я распустил труппу, они хотят, чтоб я показал всем, какой ошибкой были эти последние недели. В городе, среди актёров-статистов я подберу себе нового артиста на роли Гашечка. Но тот спектакль, что будет завтра — отыграешь ты.
— Я? — потрясённо воскликнул Полковник.
— А кто же ещё? Больше некому, — скривил губы режиссёр. — И фонарщикам не откажешь. Я, знаешь ли, больше никого не хочу хоронить из своей труппы.
— Это подло! Это подлый приказ! — взметнулся Полковник. — Нельзя требовать такого прямо завтра. В конце концов, в нашем театре траур.
— В театре не бывает траура, — побледнел режиссёр. — И это не «наш театр». В смысле, это не твой театр. Отыграешь завтра спектакль и уходи от нас своей дорогой. Сейчас остановимся, до темноты есть время на одну репетицию. И не вздумай чего учудить завтра со сцены, иначе я сам свяжу и отдам тебе городской охране. Впрочем, понимаю, смертью тебя не запугать, себя ты не пожалеешь. Тогда пожалей нас, я уже говорил тебе — мы актёры, а не бойцы твоей всё никак не совершившейся войны... И одну нашу жизнь ты уже должен — и режиссёр крикнул к привалу.
Полковник подавленно молчал.
Странная это была репетиция. Стеной поливал дождь, и режиссёр в большой серой шляпе отрывисто подавал стоящему перед ним Полковнику команду за командой, повторяя за себя и за других движения пьесы «о том, как глупый Зденко, возомнил себя королём Деавина и пришёл с настоящим королём фонарщиков сразиться».
— На сцене будут только ты и статисты, плюс я, как рассказчик-комментатор. Никто из труппы участвовать не станет.
— Ага, в театре же не бывает траура, — процедил Полковник.
— В моём театре никто не выйдет с тобой на сцену, — отрезал режиссёр.
— Я не знал, что так случится. Смерть Гашечка это судьба, но я её не предвидел.
— Знал и предвидел, не ври, предполагал по крайне мере. А мы просто мало понимали в таких делах… Значит, запомни, в твоей завтрашней роли всё происходит на счёт, поскольку сыграть ты всё равно не сможешь. Говорить тебе ничего не надо, передавать твои слова буду я сам, твоё дело открывать рот и жесты, уж с ними, я думаю, справишься отлично, как там Лесной о тебе сказал — «говорящие руки»? вот завтра и поговорят. Следуй счёту, в конце каждого отрывка я буду давать знак, да ты и по моим комментариям сориентируешься — раз, два начало, от одного до десяти — паясничай, делай вид, что кричишь о своём величие и о величие Деавина, от одного до пяти к тебе подходят два статиста одевают корону и мантию, вновь от одного до пяти — разбиваешь зеркало, от одного до десяти опять паясничаешь и всех призываешь идти на дворец, на великую битву. От одного до пяти вы идёте — по кругу сцены, так три круга, ты в центре статистов. Раз-два — статисты расступаются, и тебя забирает «фонарная стража». Дальше всё просто, можно уже не считать, тебя со смехом выгоняют из «фонарного города», это конец спектакля. И всё, будь свободен.
Когда они въехали в столицу, Полковник вылез из кибитки, и пошёл с ней рядом, на виду у всех. Лица он не скрывал, но ни потирающие то там, то здесь ручки фонарщики, ни редкие деавинцы его не замечали. День был тихий, безветренный, застывший воздух пах плесенью. Мостовые утопали в грязи. Полковник спотыкнулся о труп ласточки, валявшейся как раз возле дома Корюнаха, и его чуть не стошнило. Большая птица с разорванным горлом смотрела пристально, из приоткрытого клюва выползал белый червяк и армия чёрных, вонючих мух рылась во всё ещё пушистом брюшке.
«Я это ненавижу, я это ненавижу, я это ненавижу», — и Полковник бил мостовую каждым шагом.
Представление давали в том же здании театра, куда меньше месяца назад, по наущению Боколока, ходил Полковник. Со сцены зал выглядел куда больше, чем он его запомнил, а полутьма делала всех зрителей на одно фонарное лицо. «А ведь тут нет деавинцев, совсем нет... Прав был Корюнах», — равнодушно размышлял Полковник, по знаку режиссёра строя дикие рожи гогочущим и показывающим на него пальцами статистам. Сегодня режиссёр нанял человек двадцать, не меньше, все были одеты в фонарные сюртуки и золотые маски, на головах чёрные парики, напомаженные, нагуталиненные локоны свисали чёрными соплями. Каждый держал поднятым к верху картонный «зажженный» семисвечный фонарь. Когда Полковнику напяливали на голову картонную корону, он заметил, что прям в него из зала глядятся испуганные, расширенные глаза Боколока. И он подмигнул этим глазам. И разбил протянутое статистами зеркало. В глазах Полковника застыли слёзы, и от них ему показалось, что лицо Боколока в зале, рассыпалось на те же осколки, что и стекло перед ним.
Со второго прохода вокруг сцены, в сопровождении фонарщиков, которых «король Зденко» принимает за деавинцев и думает, что ведёт на дворец, на битву, тогда как всё наоборот — они фонарщики и ведут его фонарной охране», как комментировал режиссёр, Полковника зашатало и закружило, так что в конце он с облегчением упал «в руки «фонарной охраны». Грянули аплодисменты, и, никем незамеченный, Полковник, покинув сцену, направился к выходу. «С такого спектакля не уходят. Господа артисты ролям верность должны блюсти, тем более верность аплодисментам», — запричитал, вцепившись в его плащ старичок-билетёр. В ответ Полковник схватил и сжал ему горло. Подождал, когда там перестанет булькать и когда вконец посинеет вывалившийся язык, приподнял старичка и забросил вглубь гардероба. Тот тут же повис на вешалке, рядом с чьим-то шикарным пальто. Час спустя, Полковник покинул город и зашагал в сторону запретного леса.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. КАМНИ ДЕАВИНА.
ГЛАВА 1. ЗАПРЕТНЫЙ ЛЕС
Фонарщики называли этот лес «запретным» по одной только причине — все три попытки его исследовать предпринятые за последние десять лет, бесславно провалились. Стоило только, пусть многолюдной, пусть хорошо снаряженной экспедиции скрыться за деревьями, как она пропадала, и пропадали без остатка вместе со всем скарбом. А между тем, богатейшие анналы деавинской истории, на какие испокон веку привыкли полагаться фонарщики, даже намеком ничего подобного не предвещали. И, в прежние годы этот, ближайший к Деавину, лес ничем примечательным не отличался. Ни в одной библиотеке, ни в одном архиве, нигде вообще не удалось обнаружить о нём абсолютно никаких настораживающих сведений. Никаких легенд, сказок, таинственных историй — ровным счётом ничего. Лес и лес. Грибы да ягоды, ни змей, ни диких зверей, ни загадочных тварей. Зато теперь: «проснулся», «Настоящим Лесом стал», — как шептали о нём рассыпавшиеся по округе деавинцы. Достоверно было известно, что именно в Лесу скрывались уцелевшие стражи-всадники, и именно оттуда они раз за разом появлялись, ради очередной безуспешной попытки поквитаться с новыми властями. Но их, каждый раз, успевали вовремя поймать. За десять лет пятнадцать человек казнённых, и всё зазря. Лес как будто охранял «партизан» лишь в себе, а только выйди из него, так никакой защиты. Сколько ещё их осталось в живых и остались ли вообще — было неизвестно. Но фонарщики отчаянных вылазок стражей-всадников не боялись. «Бездарные покушения», — так говорили в министерстве Порядка.
Боколоку не удавалось, как он не старался, наладить контакт с «партизанами». В конце концов, он попросту махнул на них рукой — в любом случае уж слишком они были безрассудные для его целей. Правда, по началу, он искренне пытался спасти от смерти пойманных стражей, но тут фонарщики были деловиты и безжалостны, никаких лазеек астролог не нашёл. Единственный, с кем из Запретного Леса, Боколок поддерживал связь, это с Безумным Грибником. Но тот всадником никогда не был, напротив, десять лет назад принадлежал к «пешим». К тем самым «пешим», чья поддержка временщиков, оказалась так на руку фонарщикам, и во многом решила всё дело.
В городе Анхеля меж деавинцев тайно ходили неизвестно кем составленные и записанные, «истории о последних днях Деавина и о том, что было после», в них, о противостояние пеших и всадников говорилось так: «В группу “пеших” входили, большие книгочеи и умники. Находясь под бездарным и намеренно губительном управлением временщиков, Деавин разваливался на глазах. Пока окружающие его чужеродцы ждали момента, чтоб поживится его землями и богатствами, а фонарщики осуществляли свои интриги, стражи-защитники спорили, что делать. На этом их и поймали фонарщики. “Пеших”они запугали возможным “пролитием братской крови” и потерей деавинских земель. “Всадников” заворожили подложными предсказаниями об очистительном смысле кровопролития. Таким образом фонарщики спровоцировали окончательный раскол в рядах стражей. Управители польстили пешим, сделав вид, будто готовы руководствоваться их идеями и мечтами. Увы, оказалось, что обмануть пеших крайне просто. Они охотно поверили лести, кто идеи, кто славы кто денег ради. Временщикам было достаточно повторить за ними несколько слов, выступить с несколькими размытыми речами, якобы превозносящими величие, историю и доблесть Деавина, как пешие провозгласили их истинной властью, предвестниками возвращения Короля. Пешие вообще отличались некоторой «слабостью поясницы», стремлением угодить сильным и хоть кому-нибудь, да поклониться. Позволив “уверить себя”, пешие, обладающие большим, чем всадники авторитетом, благодаря своей учёности, смогли многих убедить в том, что именно власть временщиков, в конце концов, поможет Деавину восстать в былой и даже ещё большей славе. Таким образом только начавшее набирать силу сопротивление вновь угасло. В конце концов, пешие стали пустыми, управляемыми куклами управителей, за чьими спинами ухмылялись фонарщики. И, даже если некоторые из них вдруг “просыпались” на мгновение, то им тут же указывали “место”. Это происходило просто — к примеру, выпустят временщики откровенно противодеавинский указ. Вначале, пешие кричат, что те “просто ошиблись”, и вот-вот исправятся. Потом говорят, что временщиков просто загнали в угол чужеродные силы. Следом бормочат, что среди них объявился предатель... Ну, и под конец, когда очевидно, что всё так и останется — просто замолкают. На самом деле — единственное, что фонарщики хотели от пеших — это, чтоб они тушили любое сопротивления ради мифических “мира и целостности”. И пешие старались, объявив, что “если временщики и плохи, то смерть от них будет медленной, когда как всё остальное приведёт к быстрой. А если смерть медленна, то может её удастся избежать”. Так Деавин проголосовали за агонию, не думая, что в конце “медленной смерти” уже будет некого и нечего спасать. Когда же стало ясно, что пешими просто воспользовались, было уже поздно... Они так и не смогли принять на себя ответственность за «деавинский кошмар», и тогда и теперь обвиняя во всём всадников…
Сумасшедший Грибник был как раз из таких пеших. В прежней жизни придворный бытописец, он любил Деавин, но, как говаривал про таких Корюнах, «свою идею о Деавине, он любил больше самого Деавина». Его история была страшна. В ту последнюю деавинскую ночь, при бегстве из города, Грибник потерял в толпе свою жену. Она так и не нашлась. Грибник остался в отчаянье и вечной скорби и по ней, и по Деавину, с двумя маленькими детьми на руках. Уверенный в своём знании и понимании Леса, он решил поселиться в нём, вместе со своими малышами. Нашёл избушку давно помершего лесника, спрятал там детей, а сам отправился в ближайшую деревню за припасами. Избушку он запер. В те дни по дорогам вокруг разрушенного Деавина слонялось множество обезумевших, озверевших людей, — и одиночек и сбивавшихся в разбойничьи стайки. Одна из таких стаек напала на возвращавшегося, нагруженного всякой снедью и прочим Грибника, ограбила его и жестоко избила. Два дня он пролежал в траве и ещё четыре пытался вспомнить самого себя. В конце концов, в избушку он вернулся через неделю. За это время, его малыши умерли от голода и жажды, их мёртвые лица застыли в невыносимых гримасах слёз, муки и крика, тельца были исцарапаны, ладошки беспомощно сжаты в кулачки. Один трупик он нашёл в свалке одеял, второй, зацепившись ножками болтался на занавеске куда, очевидно, малыш прыгнул в безумие агонии. Грибник похоронил их тут же в лесу, под старой ёлкой, а сам остался жить в лесниковой избе. И если случалось ему выходить из лесу, то лишь как увидит кого, так сразу же догола раздевается, и кричит: «Посмотрите на меня, посмотрите на мои преступления, сделайте милость, посмотрите!» Впрочем, во всём остальном был он совершенно безобиден — питался ягодами, грибами и всем тем, что раз в месяц привозил ему Боколок, в обмен на грибы и дружбы ради. Грибником же он был превосходным, из тех, к кому, как говорится, гриб сам идёт. Королевский астролог на свой стол только его боровики брал. Впрочем, Боколок со старым другом встречался только на опушке, в гости, в лес не захаживал, сколько его Грибник не зазывал, что-то его останавливало, что-то тревожило... То ли звёзды над Запретным Лесом не хорошо висели, то ли светили они слишком уж нежно, ласково, маняще, не для человека светили...
Теперь, сам того не ведая, но именно к этой, облюбованной Боколоком опушке, подошёл Полковник.
Хотя Боколок и рассказывал Полковнику о Грибнике и его теперешних странностях, тот, однако, то ли забыл, то ли не услышал. Потому и был немало потрясён, когда, из кустов, к нему выскочила голая, волосатая, с неровной бородой, грязная и вонючая фигура, кричащая неприятно визгливым голосом: «Смилуйся, посмотри на меня, смилуйся!» В своё время Полковник с Грибником, в общем, знался. Не так, чтоб они дружили или даже приятельствовали, но пересекались — то понимая, то нет друг друга. И теперь, приглядевшись, он его узнал. Узнал по безумно пылающим очам и форме головы, так как во всём прочем тот изменился чрезвычайно, особенно телом — исхудал до кости, и вроде как даже вырос.
Грибник приплясывал, кривился и плакал:
— Не только свою кровь на себе несу, но и детей безвинных, и жены безвинной. И зайца, зайца давеча в капкане нашёл, прибил, не пожалел, всё равно ведь калека. Да и мяса захотелось... Не пощадил зайца, не пощадил! Не серчай, а смотри на мои преступления!
— Зачем на преступления-то смотреть? — хмуро поинтересовался Полковник, припомнив, наконец, боколокский рассказ.
— Из милосердия! Мне легче, душе моей легче собственную гадость и подлость снести, когда смотрят.
“Совсем или не совсем спятил? можно ли у него схорониться? — гадал про себя Полковник. — И что он делает в лесу-то? Такая побитая, ползающая на брюхе собака”.
— Вы меня узнаёте? Присмотритесь, — и он, брезгливо взяв Грибника за подбородок, повернул к себе.
— Узнаю, как не узнаю. Все мы друг друга признаём, когда глядим, — стало ясно, что хотя безумец вроде как слышит обращение, но отвечает самому себе, — Ты из Деавина, а я в лесу живу! Зайца вот убил, сварил! Зайца хочешь с грибами? Хочешь?
— Хочу, — кивнул Полковник. — Веди.
Грибник стремительно заковылял в лес. Полковник не отставал.
Лес стоял мрачный, печальный. Со стволов деревцев то там, то здесь свисала ободранная кора. В ногах путались дикие лианы и вьюны с маленькими прозрачными, белёсыми цветками, похожими на крылья умирающих мотыльков. Тоскливый, неприятный лес, а вот пахло в нём сладко — как будто от самой земли тянуло ягодно-грибным дурманом, огнём, перебродом. Запах этот Полковника поразил: закроешь глаза — один лес, древний, тайный, влекущий; откроешь — другой, злой, неопрятный, умирающий.
Грибник тяжело дышал впереди и всей своей волосатой, грязной, какой-то шершавой наготой напоминал Полковнику больную кобылку кочующего театра, с которым было связано столько надежд, и с которым всё так нехорошо закончилось. «Знаки Святой Ноалель», — зло усмехнулся он про себя.
Череду голых, безлиственных осин и берёзок сменил сухой, жёсткий хвойник. Грибник, суетливо дёргаясь и прихрамывая, припадая то на одну, то на другую ногу, продолжал бежать вперёд. Полковник, по-прежнему, не отставал. Наконец, кривые, почти полностью потерявшие иголки, ели расступились, и открыли небольшую полянку. По большей части трава на ней была задушена мхами, и только кое-где ещё торчала печальными, островками. Добротная большая изба, окружённая каким-то чудным невысоким заборчиком стояла в самой серёдке.
Приглядевшись, Полковник почувствовал, что волосы его зашевелились и холодный ужас захватил сердце. Заборчиком служили аккуратно уложенные по двое, обезображенные человеческие тела. Некоторые из них были ещё совсем свежие, с только-только запёкшейся кровью, от остальных уже остались лишь кости, с приставшей кое-где кожей и волосами. То там, то здесь, на лицах трупов сидели птицы, выклёвывая им глаза. Какие-то похожие на крыс грызуны объедали пятки и ягодицы. Весь этот пир был тих и деловит, воздух едва дышал. Немало перевидал на своём пути Полковник, но такого ему встречать не доводилось. Даже то утро, когда он очнулся, а вокруг лежали разорванные стражи его отряда, не было таким жутким и мёртвым. Даже когда, он смотрел на сотни их рук и ног, торчащих из развалин ещё вчера живого города и думал, что вот оно, что это такое — “лес тел” — ему не было так страшно, как теперь. Проглотив подступившую тошноту, Полковник сделал ещё два шага вперёд. Теперь он уже чётко разглядел — мертвецы были как из фонарщиков, так и из деавинцев. И уж совсем невыносимым было то, как они лежали — парами, друг на друге, и те, что сверху, будто обнимали нижних, плотно прижимались, одни сверкая небу белыми костями, другие горели кровью разодранных до мяса ягодиц. Головы их были так вывернуты набок, что обезображенные лица и блестящие черепа смотрели в сторону леса. Дикие виды мёртвых мужчин-любовников, будто перенесённые из старинных миниатюр. Полковник заметил, как на одной сплетённой паре трупов сидел и лакомился мясом огромный чёрный ворон, и тут же вспомнил, как и на одной миниатюре тоже был ворон и так же пиршествовал. «Только, там, на картинке, ведь были скелеты уже без мяса, чем же тогда трапезничал ворон?», — отчего-то пришло ему в голову, и он обернулся на довольно приплясывающего рядом Грибника:
— Это ты их убил?
— Пойдём, пойдём быстрее, заяц ждёт! Что ты, что ты, дикий ведь лес, озверели они и друг дружку... Пора нам, пора, заяц ждёт!
Полковник ещё раз огляделся и узнал в ближнем, ещё не окончательно испоганенном, трупе одного из своих стражей-всадников. Не выдержав, он схватил голого Грибника за плечи и бешенно затряс:
— Но положил их тут ты? Ты? Почему не похоронил? Зачем это? Что это?
— Так ведь, — испуганно задёргался в его руках Грибник, — это... Они так и умерли, так и убили друг дружку. А я тут не причём, я их не трогал, просто лес сам мне забор строит, деткам моим охрану... Зайца тебе надо. Знаешь, мне детки нашептали — земля в лесу безумием дышит, чтоб не надышаться, не спятить, как они, — и он ткнул на «заборчик», — надо от неё покушать — зайцем или белочкой... Если не покушаешь, непременно, как они спятишь, и тоже в оградку пойдёшь. Пойдём быстрей, зайца кушать.
— То-то я гляжу, ты сам здоров! Не буду я твоего зайца, — отшатнулся Полковник. В голове его всё горело и металось, будто в каком-то странном сне. — Покажи мне, в какой стороне что, где на какую дорогу выход.
Грибник всхлипнул и забормотал:
— Прямо через лес — лаз-тропа до Ладоника. В ту сторону, — и он указал на право, — болота, топь, гибель верная. В ту, — он ткнул налево, — речушка, а за ней люди живут, очень хорошие люди. А пришли мы оттуда, от самой деавинской дороги. Там, стало быть, наш Прекрасный Деавин стоит, сияет.
— Нашего Прекрасного Деавина уже как десять лет нет! А может, его и много дольше нет, так, по крайне мере, Корюнах утверждает, — буркнул Полковник.
— О нет! О, нет! — залепетал, затанцевал Грибник. — Это ошибка! Это ошибка! Деавин есть! Он всегда есть! И какая разница, что сегодня он под властью фонарщиков? Они ведь облагородились властью над Деавином, и уже не фонарщики. Это самая главная тайна Деавина — всяк, кто над ним власть берёт, утрачивает проклятье своей судьбы и обретает судьбу новую. Единственно верную судьбу — Деавин хранить! Теперь вот фонарщики такую судьбу обрели. И даже если они нам не нравятся, надо смириться и помогать им. Они уже не фонарщики, а хранители Деавина.
— Они сравняли Деавин с землёй, они смешали его руины с нашей кровью, они осквернили его последние камни, — оскалился Полковник.
— Ты ошибаешься! Ты ошибаешься! — Грибник теперь говорил возвышенно, чётко, сверкая очами, что неприятно контрастировало с его больным, кривящимся лицом, всклоченной, грязной бородой и хлюпающей, дурно пахнущей наготой. — Это судьба — особая и трагическая, править Деавином. Всякий её обретший, становится его защитником, себе вопреки!
— Тоже ты говорил и раньше про временщиков! — обозлился Полковник. — Удивительно, даже теперь, утратив себя, ты этой лжи столь остался верен!
— Я верен Деавину! И всякий, у кого есть силы, должен теперь хранить верность и ему, и фонарщикам. Помогать им беречь Деавин! Я сам-то ничего не могу, у меня нет сил, я слабый, я недостоин. А у тебя, вот, силы есть, тебе надлежит поступить к ним на службу, — надрывался, брызгал слюной Грибник. — И верой, и правдой... И помни, нет разницы, какая там власть, главное Деавин!
Полковник задохнулся от бешенства:
— Деавина нет! Есть подделка! Убивать их и всё! Убивать этих строящих и берегущих подделку!
— Убивать? Нет! Убивать — это не выход! Убивать власть нельзя! Это против Деавина! Власти можно только служить!
Полковник расхохотался.
— Убивать власть нельзя! Нельзя! Нельзя! — верещал Грибник.
— Ах, нельзя?! Нельзя! — истерически продолжал веселиться Полковник, тыкая в заборчик. — А они-то лежат красиво! Красиво лежат! Твоим деткам тут, значит, такая охрана! А мёртвому Деавину значит охрана — власть фонарщиков! Да они же одно только хранят — его Невоскрешение! Вот, что они хранят! — Он хотел ещё что-то крикнуть, даже ударить голого безумца, но, внезапно, всё замерло в нём.
Полковник почувствовал, как ноздри его будто забило что-то, какой-то невозможный по прелести аромат. Он вдохнул-выдохнул, и посмотрел на Грибника прозрачными, побелевшими глазами, полными весёлой ярости. Кровь его запела, и песня эта сковала Полковника так, что не мог он пошевелить ни рукой, ни ногой и радостна была ему эта недвижность.
— Вот и ты озвереваешь, лучше бы зайца поел, — горестно покачал головой Грибник и осторожно, на цыпочках, ушёл в свою избу. Полковник остался один, и всё в себе казалось ему прекрасным.
Глаза его видели то чудесные битвы, в которых белые великаны то побеждали, то были побеждены чёрными великанами, но всегда победившие ложились и умирали рядом с побеждёнными, и радостна была их смерть. То вставали перед ним сцены любви, в которых молодые тела, только узнав друг дружку, рассыпались землёй. И из земли той вырастали деревья, роняли золотые плоды и тотчас увядали навсегда. А затем те плоды разбивал ветер, и приходила зима — белоснежная, сверкающая, вечная. Белая зима рождала тучу чёрных птиц, и птицы клевали её снег, и вновь оживала для любви земля.
Ему виделась грудь королевы, пронзённая мечом, и кровь из неё фонтаном поднималась к небу. И звёзды пили ту кровь, и тяжелели от неё, и падали на землю. И приняв в себя те звёзды, Земля рожала короля.
Полковник стоял так долго, живой, но недвижный. И крысы уже кусали его сапоги, и ворон уже клевал его руки, а он всё стоял, и смотрел, то в землю, то в небо.
А потом всё кончилось, и он сначала ничего не видел, кроме темноты, пока вновь не услышал, как поёт его кровь, не почувствовал запах леса, не переступил с ноги на ногу прогоняя крыс, не взмахнул руками, пугая ворона. Полковник очнулся, и ноги сами понесли его прочь, от избы Грибника. Прочь, так быстро, что вечерние тени гнались за ним, но не могли догнать, корни не успевали поставить ему подножку, ветви не успевали хлестать ему спину. Полковник пробежал через лес, через мелкую прозрачную речку, и только тогда остановился.
ГЛАВА 2. СОРОК ТРЕТЬЯ ЗВЕЗДА
1
Какие-то светлоликие златовласые люди, выстроились двумя цепочками вдоль берега реки, и бережно передавали друг другу белые камни. В завершение одной из цепочек люди, забравшись на хрупкие леса заканчивали возведение круглой башни, а в конце второй достраивали высокую стену.
Полковник подошёл поближе. Заметив его, один из строителей башни, что-то крикнул остальным и вся работа замерла. Крикнувший подошёл к Полковнику и низко поклонился. Собой он оказался высоким, седовласым с красивой, немного надменной физиономией, с выцветшими до прозрачности глазами. На лице его были едва заметны морщины, а тело казалось гибким и крепким.
- А мы ждали тебя только к завтрашнему рассвету, Король! Но ты пришёл сегодня, и ещё до заката, это хороший знак, - проговорил он певучим, тёплым голосом.
Полковник растерялся. Он приоткрыл рот, закрыл его, взглянул налево — и те, что передавали камни к башне поклонились ему. Взглянул направо, и так же склонились перед ним те, что занимались стеной.
- Мы успеем, Король! Тебе не о чём переживать. К пробуждению солнца ворота Деавина будут готовы принять кровь Ноалель, а башня будет готова схоронить её тело. Я счастлив, что именно на мой век выпали сорок три звезды, и теперь я вижу твой приход.
- Кто ты? И как тебя зовут? И отчего именно сорок три звезды? — Полковник отчаянно пытался понять происходящее, но так, чтоб "строители" никак не заметили его полного непонимания.
- Всё происходит по предсказанному, Король, — спокойно ответил старик. — Имя моё Милван, и до твоего прихода, я отвечал за твой народ и его сон. Многие дни мы ждали этого года. Года, когда отступит зима и тёплую плоть обретёт Ноалель, Ледяная Дева. Да будет тебе известно, Король, что до недавних пор, на этой земле всегда царили снега и холод. В незапаметные времена среди нас родился великий Колдун и Провидец. Именно он рассказал нам о тебе. Вот, как это было — Однажды, Колдун вылепил из снега прекрасную, спящую деву и назвал её Ноалель, а изо льда вырубил меч и корону. Он сказал, что Ноалель всегда будет оставаться спящей, до дня, когда зима отступит и солнце обнимет теплом нашу Землю. Лишь тогда её сердце оттает, но недолгим будут дни её жизни.
Колдун указал, что наша судьба строить город из белого камня и ждать Короля. Деавином он назвал этот город, а нас деавинцами. Первыми он указал нам поставить круглую башню и высокую стену.
- Каждую ночь, когда придёт весна, считайте звёзды над головой, — завещал нам Колдун. — Их всегда будет сорок две. Но однажды появится сорок третья звезда, и это будет звезда Ноалель. На рассвете, после рождения этой звезды, с той стороны реки, к вам выйдет Зденко, Король Деавина. Только тогда, наконец, вы проявитесь из небытия во время и в историю. Но сначала, Король должен будет принести великую жертву, для защиты своего народа и своего города. Это будет жертва Солнцу, жертва сдавшейся Зимы. Король пронзит плоть Ноалель вот этим мечом, и кровь её вы сольёте в основание ворот, а тело её замуруете в башне. Этим вы навсегда защитите себя и свой город. А так же эта жертва станет коронацией вашего первого Короля.
И вот, Король, всё происходит по его словам. Нам осталось немного, чтоб завершить стену и башню. И скоро Ноалель совершит свою судьбу, её кровь запечатает от зла ворота, а тело её станет сердцем Деавина. А ты, твой народ и твой город окончательно обретут друг друга и начнут свою дорогу в истории. Смотри, какая наступает ночь! Ты появился вовремя, да иначе и быть не могло. — и Милван ещё раз почтительно склонился перед Полковником. — А теперь, Король, прошу тебя, отдохни до рассвета. Спи, Король! Земля Деавина лучшее ложе для тебя сегодня, а мы пока завершим свою работу.
И старик отошёл обратно, к башне. Полковник послушно лёг навзничь, и земля действительно оказалась мягкой и тёплой, как самое сладкая постель. Заснул он не сразу.
"Просто одна из историй Корюнаха какая-то. Начало всего! Начало всему! — ворочался и спорил он сам с собой. — И, выходит, был всё-таки в Деавине Король Зденко! Более того, он и был единственно истинным, первым Королём. И более того, так уж вышло, что я и есть тот самый Король Зденко! Так выходит... Или не выходит? Старик говорил про сорок три звезды перед рассветом, я же пришёл закатом. Значит я не тот, не Зденко, не Король. Или всё-таки тот? Этого Милвана, похоже, закат и звёзды не смущают. Что я себя морочу? Это строители Деавина! Это его начало, и они признали меня, кому как не им знать? Не зря был этот театр, и лес, и всё... Вот так-то, друг Боколок! Да что я себя морочу? А кровь Ноалель? Корюнах говорил, что Истинный Король несёт в себе кровь Ноалель. А выходит наоборот — это Деавин несёт в себе её кровь, хранит в себе её тело. Точнее всё так станет завтра, когда Истинный Король пронзит её тело. Это сделаю я. Значит я и есть Король Зденко. Или наоборот? — Только настоящему Зденке удастся принести жертву? Тогда произошла путаница, и никакой я не Король, а просто заблудился, заблудился, надышался смрадом в лесу Грибника и у меня бред. Крысы и ворон пожирают меня, я умираю и брежу. Возможно это так. Где правда? Да, что я себя морочу? Дождусь рассвета, там станет ясно. Да, ведь, я и сам не верю, что я Король Зденко, не верю, чувствую тут где-то пошло всё ни так, тут ошибка, путаница. Да, я сказал, что я король, Боколоку сказал! Но тогда, я думал, что кровь Ноалель иссякла, что время Короля ушло, потому пришло время Королей, и я тоже могу, я тоже призвался... не о таком же я думал! Ладно, пусть! Завтра всё будет ясно!"
Наконец он заснул.
Когда Полковник открыл глаза, над головой его одна за другой гасли звёзды и рассвет уже распускал розоватую дымку из-за леса. Старик Милван сидел подле и смотрел на него пристально, не мигая.
- Прости Король, но если голод и жажда мучают тебя — придётся потерпеть. Стены и Башня Деавина готовы, вот-вот взойдёт солнце и...
-Я помню, — кивнул Полковник. Про себя он решил, что верней всего будет просто следовать словам этого Милвана, который так твёрдо уверен и в нём, Полковнике, как в Короле, и в своих словах.
Светлоликие, строители обрядили его в золотые одежды, и обули в чёрные тяжёлые сапоги. Деву Ноалель, подвели к нему с головы до ног закутанной в серебрянный плащ, так что ни лица, ни тела её он так и не увидал. Да он и не почувствовал ничего, кроме удивления тем, как буднично и спокойно происходит то, о чём потом сложат ни одну песню и ни одну сказку. О чём ни раз ещё забудут, и вспомнят, но уже по другому... "Верно, что всё настоящее скупо. Я мог бы рассказать теперь, что начало Деавина куда тише и скушнее, его конца", подумал Полковник, когда Милван сунул в его ладонь рукоять меча и указал на мерцающую фигуру напротив. Полковник ударил вперёд не прицеливаясь, и тот час серебро окрасилось кровью и солнечным светом. Короновали Полковника золотым обручем с семью рубинами по кругу, а Ноалель унесли. Как заливали её кровь под ворота и как запечатывали её тело в белую башню, Полковник не видел. "Всё это не нужно глазам Короля", — так сказал старик-Милван, отводя Полковника за башню, где уже был накрыт круглый стол. Полковник поел вкусную, горячую рыбу и запил её прозрачной свежей водой.
"Да, это правильный мир. Здесь все делают, что должно, без суеты и лишних метаний. Здесь всё на своём месте, здесь никто не ищет смысл, потому что его никто не терял... Здесь всё по настоящему.., — думал он. — Но всё это скоро закончится, как раз, когда наступит момент "проявление в истории", о котором грезит Милван... Дурную услугу оказал вам, ребята, ваш колдун-прорицатель... Мир с каждым днём станет черней и сложней... Время с которым вы повенчались через меня, не дорога от зимы до солнца, а нисхождение в бездну... теперь то я знаю, что нет никакой разницы — король я или не король... Всё тут закончится одним... Именно об этом тогда, ещё в Деавине рассказывал своим ученикам Корюнах. «В "проявление" смерть и больше ничего..»- о том он говорил? Да, о том! Он говорил: «И всё же — раз проявившись — назад не вернёшься... Только вперёд, до конца, чтоб преодолеть проявления! Надо проявится до конца, до самого дна, чтоб вернуться сюда — в эту простоту, в это начало... А фонарщики тем и плохи, что уничтожают любую возможность преодолеть проявления... тем и плохи, тем и плохи, тем и плохи... Фонарщики всегда во времени, быть вне его им не суждено. Вот кто они такие — фонарщики, вот в чём их угроза. И мы сами становимся ими, когда подчиняемся времени", - у Полковника кружилась голова от собственных мыслей и невнятных догадок.
После жертвоприношения-коронации прошло три дня. Сам себе Полковник всё больше напоминал какую-то куклу. Всё шло по его одобрению, но мимо него. "Его" молчаливый и красивый народ строил город. Вблизи Башни поднимался королевский дворец, чуть дальше выстраивались небольшие жилые дома. И ночью, и днём было одинаково хорошо и тепло. Полковник то проводил время под красным навесом, то в прогулках вокруг юного Деавина. Иногда к нему подходил старик Милван с отчётом, что вот — "закончили левую стену", "а вот на этом месте будет ещё одна башня, для глашатаев", "вот тут, под стену пойдёт ров от реки, чтоб в городе была вода". Полковник всему кивал головой, и Милван отходил с лицом, сияющим спокойным счастьем. "Королю нужно быть и присутствовать, но не делать. Нет ничего более не подходящего для меня, — усмехался про себя Полковник, — впрочем, может что-нибудь изменится завтра".
На четвёртый день над Деавином слетелось вороньё. Чёрные птицы рвали небо и кричали дурными голосами. Милван, явился перед Полковником с новым, усталым лицом.
- Беда Король! Как ты знаешь, десять наших воинов всегда берегут покой Деавина, объезжая его вокруг. Но сегодня, сегодня... — Милван запнулся и вздохнул. Полковник ничего не знал о пограничниках, но привычно кивнул. Старик продолжил:
— Сегодня их вернулось только восемь. Двое были убиты, пронзены золотыми пиками. О том, что такое рано или поздно случится предупредил тот колдун, который изваял Ноалель и предсказал твой приход. Благодаря обретению тебя — мы проявились, Король! Деавин вошёл во время, и тот час враги его обнаружили себя.
- Что за враги? — быстро спросил Полковник.
- Народ, потерявший милость своего Бога. Народ, больше чтящий факелы, чем Солнце. Народ, блуждающий в поисках дома и не способный построить свой. Народ вор чужих земель. Наши, оставшиеся в живых воины, сообщили, что этот народ ещё до завтрашнего рассвета подойдёт к Деавину и, что они хотят одного — приобрести его себе. Так как своего Города у них никогда не было, то никогда и не было у них Короля. Каждый раз, завоевав новое место, они отбирают у его законного владельца корону, и тот кому удаётся первым надеть её на свою голову становится для них Королём до того момента, пока они не завоюют очередное место и кто-то не возьмёт себе очередную корону. Но колдун предсказал, что на самом деле им нужен только один город – Деавин, и только одна корона – твоя. Только Деавин может стать для них настоящим домом и только твоя корона может дать им настоящего короля.
"Фонарщики! Фонарщики! — прошептал себе Полковник. — и тут уже без своих хитростей. Будет битва! наконец битва с фонарщиками! настоящая, в начале всего! Разобьём их уже теперь, уничтожим! И тогда, вернём Деавин моему, тому времени! Вычистим заранее! Вот для чего тут нужен Король! Вот для чего я тут нужен!"
- Будет битва! — сказал он вслух. — они никогда не приобретут Деавин и деавинскую корону. Деавин под защитой. Ты не забыл? Бояться нечего! У нас ведь есть оружие? Раздай всем, и сразимся с ними.
- Да, Король! — блеснул глазами Милван. — Пусть они кидают золотые пики и чёрные ножи, но ты поведешь нас своим мечом, который победить невозможно. Так предсказал колдун «только меч в руках истинного короля принесёт победу».
2
С приближением войска фонарщиков в городе поднялась пыль. Полковник вывел свою армию за ворота и застыл впереди, сжимая свой меч. Никто из деавинцев не сомневался в скорой победе.
Битва началась внезапно. Фонарщики кинулись вперёд, деавинцы навстречу. Полковник рубанул первого чёрноволосого перед собой. Но меч скользнул, не причинив тому никакого вреда. Полковник схватил врага за ворот крепкой куртки и вновь ударил мечом, но снова промахнулся. Тогда он бросился вперёд, нанося удар за ударом, но фонарщики казались неуязвимы, они уверенно прорывались к стене города и деавинцы, казались меж ними детьми, бестолково путающимися в ногах взрослых воинов. И скоро Полковник понял, что королевский меч в его руках туп, он не принесёт победы и не сможет защитить Деавин, что бы там не предсказывал какой-то колдун. В панике он оглянулся:
... Фонарщики побеждали. Полковник смотрел, как рухнули деавинские врата, как в двух местах была пробита стена, как вот-вот враги подберутся к Белой Башне. Он видел, что на одного упавшего фонарщика приходилось пять сражённых деавинцев. Ветер разносил смерть и поражение. "Я не король, у меня ничего никогда не получается! Ни здесь, ни там... нигде…», — странное оцепенение овладело им, меч стал слишком тяжёл, корона сдавила голову. Взглянув, как, ровно напротив, целится золотым копьём в него носатый фонарщик, он с облегчение опустил руку и улыбнулся смерти.
Охнув, какой-то юнец бросился перед ним. Пробив мальчишку насквозь, копьё лишь чуть-чуть царапнуло Полковника, не больно и не до крови. Старик Милван что-то кричал ему, пытаясь выползти из-под ног затаптывающих его фонарщиков, стремящихся к Башне. Десять деавинцев бросилось им наперерез, и тот час сотни метких ножей настигли их. — Я самозванец, — хотел было ответить старику Полковник, но Милвана уже затоптали бесследно.
Полковник взглянул вниз, сапоги его по щиколотку стояли в крови. Фонарщики закинули крюки на Белую Башню, и уже обрушили её первый зубец. Оставшиеся деавинцы бежали к реке, от крепостной стены уже почти ничего не осталось. Десяток фонарщиков ещё преследовали отступавших защитников города. Остальные сгрудились у Башни. Пьяные победой, они отрубали раненным деавинцам, руки и ноги. Полковник встал на колени, и зачерпнув ладонью тёплую кровь умылся ей. Только теперь он как будто очнулся, поднял ненужный меч и в одиночку бросился вперёд.
Памятуя, что лезвие меча затупилось, он бил им плашмя, сшибая навзничь засуетившиеся чёрные тени ногами, вонзаясь ногтями в чёрные глаза. Влажными, парными оказались их лица. Он кричал, сам не понимая чего, но со стороны реки, на помощь ему, порубив преследователей, вернулись воспрянувшие духом деавинцы. Полковник давно бросил свой меч, и хватая одну сальную голову за другой сворачивал шеи. Но драться ему мешала корона, будто шипами вонзалась в кожу, её тяжесть слепила глаза, наконец, он сорвал её и бросил в самый центр чёрной тучи врагов. Перевернувшись, она оседлала шлем какого-то молодого фонарщика, сверкая рубинами под поднявшимся солнцем. Заворожённые, его соплеменники тот час, прибив мальца, стянули корону вниз и принялись рвать друг у друга. Теперь они уже не видели разящих их деавинцев, не сопротивлялись смерти от них, лишь каждый стремился перехватить у другого корону деавинского Короля. Вскоре всё было кончено. Трупы фонарщиков сложили в огромную кучу и сожгли, раненных Полковник равнодушно приказал добить, а немногих сбежавших обязательно догнать и прибить там же на месте. Останки деавинцев собрали, обмыли в реке и решили захоронить под разрушенной крепостной стеной, "в помощь Ноалель впредь будет защита", — так объяснил Полковник. Завалы разбирали ещё три дня, но как не старались, корону так и не нашли, ни среди камней, ни среди тел своих и чужих.
На пятый, после битвы, день, последний раз взглянув, на восстановленную Белую Башню, Полковник незаметно ушёл из города прочь
Ни разу не оглянувшись он шагал и шагал, пока не наступил поздний вечер. Только тогда Полковник остановился, опустился на землю, и просидел так всю ночь, напряжённо считая сначала восходящие, а потом гаснущие звёзды, вышло их сорок две. На рассвете он двинулся обратно. Дойдя к обеду до реки, и не найдя там ни города, ни его светлоликих строителей, он облегчённо вздохнул, перешёл вброд к лесу, и, пройдя его насквозь, уже через три часа, вышел к той самой опушке, где, давеча, встретился с Сумасшедшим Грибником. Тот снова вынырнул из кустов, голося и причитая "посмотри на меня, посмотри на мои преступления". Полковник подошёл к нему впритык, поморщился от несвежего тела и одним ударом ребра ладони в шею, покончил с Грибником навсегда.
.
ГЛАВА 3. КУРВАНЬСКИЙ УБИЙЦА.
I
из записок о тех днях:"...когда в столице
объявился этот убийца, фонарщики оказались к этому совершенно не готовы. Говорили он пришёл из Курваня, по крайне мере первой из его жертв стал тамошний начальник порядка. Неизвестный убивал только фонарщиков, преимущественно представителей власти, подстерегая их в самых неожиданных местах. Он не пользовался оружием, казня (а в том что это были именно казни, никто из деавинцев, да и из самих фонарщиков, почему-то не сомневался с самого начала) свои жертвы голыми руками - либо душил, либо разбивал адамово яблоко. Уже через две недели, после первой смерти, "казнено" было 10 человек. Четверо в Курвани, двое на ведущей к Деавину дороге, и четверо в самой столице... Запершись, затаившись в своих домах, фонарщики снова, как много веков назад, боялись выходить на улицы. Министр Порядка сходил с ума, отряды его ведомства бесконечно обыскивали город, по малейшему подозрению арестовывались и подвергались жёстким допросам деавинцы, всё было бессмысленно. Нарастала паника, мрачным стоял дворец Анхеля, и то там, то здесь, молодые да отчаянные деавинцы тайком срывали изображение фонарных гербов с домов и разбивали сами семисвечники..."
С той самой минуты, как последний раз дёрнулся и мёртво замер в его руках старичок из театра, Полковник понял, что теперь он будет убивать. Просто убивать. Он непременно найдёт того офицера, который застрелил глупого актёришку и убьёт его. Он убьёт градоправителя, разрушающего остатки Деавина всей этой мерзостью Он убьёт красавчика Анхеля. Он будет убивать, убивать и убивать. И это куда проще и правильней, любых заговоров и восстаний. Всё произошедшее, или приснившееся ему в Запретном Лесу, только подкрепило его решимость.
Тем же днём, после последней встречи с Грибником, он, поплутав немного, нашёл дорогу в Курвань. Тайком проникнув в городок, Полковник выбрал себе дом повыше, стоящий в самом центре, как раз на той площади, где был убит Гашечка, и постучал в дверь. Представившись отперевшему старому фонарщику торговцем из Ладоника, ограбленному дорогой, он снял у него чердак, якобы до того момента, пока ему не пришлют новые товары и средства с родины. В оплату Полковник предложил золотой браслет, украденный им тут же, из большого сундука. В него Полковник ловко залез, пока домовладелец отвернулся, чтоб запереть другой сундук. В браслете не было ничего особенного - золото и золото, кольца переплетённые обычным образом, и, обрадованный его блеском старый фонарщик, ничего не понял. Два дня просидев у чердачного окна, и уже начиная отчаиваться, Полковник, наконец, углядел того самого офицера, который застрелил Гашечка. Офицер с двумя солдатами пересекал площадь. Быстро сбежав вниз и выскользнув из дома, Полковник направился следом. Они миновали две людных улицы, и остановились около какой-то ювелирной лавчонки, куда офицер зашёл один. Полковник терпеливо ждал, схоронясь за углом. Офицер скоро вышел, чем-то весьма довольный и, вместе со своим сопровождением отправился назал. Полковник не отставал. Вернувшись на площадь, офицер отпустил солдат, а сам исчез в богатом особняке. От своего хозяина, Полковник знал, что это резиденция управителя Курваня. Ободрившись, он вернулся к себе на чердак и вновь приник к окошку. В этот раз ждать пришлось совсем недолго. Часа через два офицер покинул особняк и принялся прохаживаться по площади, время от времени доставая что-то из кармана, поднося к глазам и удовлетворённо вздохнув, пряча обратно. Полковник вновь тихонько спустился вниз, и чуть приоткрыв дверь своего подъезда принялся наблюдать дальше. Офицер всё кружил и кружил по площади, несколько раз он проходил от Полковника так близко, что тот вполне мог дотянуться на него. Между тем на улице стемнело, фонари лишь слабо освещали площадь, прохожих было всё меньше и меньше, в окнах особняка управителя погас свет. Очевидно кого-то или чего-то ожидающий, офицер занервничал, и закружился ещё быстрее, совсем не глядя вокруг, убрав озябшие руки в карманы. Наконец, когда тот, вновь оказался рядом, Полковник резким и неожиданным броском, схватил его за шиворот и втащил в подъезд. Не заглядывая в его изумлённые глаза, и не говоря ни слова, он сдавил тому горло, и давил так до тех пор, пока окончательно не уверился - жизнь оставила офицера навсегда. Незаметно занеся мёртвое тело к себе на чердак, Полковник сунул его под кровать, а сам спустился в гостиную, к своему хозяину.
- Вы сегодня выходили, мой друг! - приветливо зачмокал тот. - Есть ли новости из Ладоника, от Вашей уважаемой родни?
- И очень хорошие новости! - порадовал его Полковник. - Вероятно уже завтра я покину Ваши гостеприимные стены, и отправлюсь в город Анхеля, где сниму себе дом, на время всей своей торговой операции..
- Ах-ха-яй! - разохался хозяин. - Как же до завидного хороша и быстро налажена связь с Ладоником, и как скоры на помощь Ваши родные...
- Они не только родные, но и компаньоны, - тонко улыбнулся Полковник.
- Ах-хах! Тогда понятно, - разулыбался в ответ фонарщик.
И так они взаимно охали-ахали и раскланивались ещё минут десять, пока наконец Полковнику всё это не надоело до зубной боли, и он, зевнув от души, не отправился обратно, на свой чердак.
Запершись, он вытащил из-под кровати офицера, и задумчиво на него уставился. Одна мысль не давала ему покоя. Точнее даже не мысль, а любопытство, непонятно отчего, но Полковника всё никак не оставлял в покое загадочный вопрос - что же такое, то доставал, то прятал задушенный из своего кармана, когда бродил по площади. И хотя Полковнику было крайне неприятно обнаружить в себе это любопытство, в конце концов, он не выдержал и облапил тело офицера. Нащупав какую-то коробочку справа, Полковник аккуратно извлёк её и брезгливо приоткрыл. Там была серебренная брошка в виде спящей девицы. Вероятно, офицер ждал на площади свидания, может быть тайного, запретного, оттого и так нервничал. Полковник подумал немного, захлопнул коробочку, и сунул её обратно, в карман офицерского мундира. Затолкал тело опять под кровать и улёгся спать. Проснулся он задолго до рассвета, спустился на хозяйскую кухню, где сунул в рот кусок какого-то пирога, и оставил этот дом, без всяких прощаний.
На улице было душно и темно. Полковник не дошёл совсем немного до городских ворот, когда был остановлен дежурным патрулём.
- Пропал начальник порядка, - объяснил ему один из трёх солдат - Вам следует либо чем-то подтвердить свою личность и непричастность, либо дождаться в управление, пока пропавший не найдётся. Таковы общие правила для таких ситуаций.
Полковник молча последовал в управление, оказавшееся маленьким жёлтым домиком в две комнатёнки - в одной сидел и храпел дежурный, в другой оставили задержанного.
Дождавшись, когда патруль покинет управление, Полковник на цыпочках выскользнул из своей комнатушки и хотел уж было выйти на улицу, как услышал чьи-то шаги во дворе. Заглянув в круглое коридорное окошко, он обнаружил, что один из патрульных остался, видимо часовым. Судорожно втянув носом влажное утро, Полковник, уже не таясь, распахнул двери к дежурному. Тот, толстомордый, с лысиной на затылке, но с вечными фонарными паклями вдоль висков, пробудился, икнул, захлопал бессмысленно маслянными глазёнками и поднялся Полковнику навстречу. Криво улыбнувшись тот ударил его кулаком в самое горло. Дежурный ахнул, дёрнулся и с грохотом рухнул замертво. Прибежавшего на шум часового, Полковник схватил обеими руками за шею. Из всех его жертв, этот оказался первым, кто сразу понял в чём дело и остервенело засопротивлялся смерти. Они боролись друг с другом зло, в полной тишине - Полковник молчал намеренно, а часовой не мог издать ни звука, из-за сдавленного горла. Он судорожно пытался отодрать от себя пальцы Полковника, и отчаянно бил его тяжёлыми носами ботинок в колени. Полковник колотил его ногами в ответ и всё сильнее стискивал шею. Они с ненавистью смотрели друг другу на глаза, и были так близки, что почти соприкасались губами. Наконец, Полковник взял вверх, и фонарщик тоскливо обмяк, затих, обмочился от резко отпустившего его напряжения, и навсегда закрыл глаза.
Полковник бережно опустил тело на пол, схватив со стола кувшин, полный сладкой воды, с жадностью опустошил его и замер над часовым:
- Без этого нельзя, - шепнул он сам себе, и покинул управление, аккуратно прикрыв за собой дверь.
День уже зачинался. Не пройдя и сотни шагов, Полковник столкнулся с полупьяным солидным фонарщиком, в мундире хранителя архивов и печатей. Пошатнувшись, тот впился Полковнику в плечо и противно хихикнул.
- Доставь меня до дома, рожа деавинская, - промычал он, пуская слюни, - Или я поставлю печать в моей книге на книге твоей жизни.
- Вы ставите печати на жизнях? - вежливо поинтересовался Полковник, обнимая того за талию.
- Моя печать самая главная! - воодушевлённо захвалился пьяный. - Самая основная в архиве, чтоб там не думали умники, сопящие над старыми письменами. Их дело пассивное, - перечитывая и переписывая, утверждай да отвергай историю. А моя должность - настоящая! Я в активе! Моя печать историю вершит! Да будет тебе известно, рожа деавинская, кого ты ведёшь - своей печатью я утверждаю казни. Без меня никому и мизинца не отрежут. Ни то что там, руку или ногу. Вот сейчас, как пропечатаю тебе лоб, - и он зафыркал, замахал руками, залез к себе запазуху, вытащил оттуда какой-то небольшой штампик, и принялся тыкать им в лицо Полковника. Тот ловко увернулся, перехватил руку фонарщика и с интересом осмотрел печать.
- Так значит, ты скрепляешь казни?
- И не одну уже скрепил! - самодовольно хрюкнул тот в ответ - Видишь, какие на моём мундире нашивки? Фонарь-семисвечник в Книге! Потому как дело ни в казни, а в Книге, всё свершается для неё и её продолжения.
- Понятно, понятно, - скрипнул зубами Полковник.
Он убил его, точь в точь, как Безумного Грибника ребром ладони по адамову яблоку. Штампик же сунул к себе в карман, после чего, наконец, благополучно покинул Курвань и направился в столицу.
II
Когда, в Курвани старый фонарщик, на рассвете пробудившийся от дурного сна, нашёл в комнате своего пропавшего постояльца труп офицера, и с перепугу не нашел ничего лучше, как скинуть тело из окна вниз, прямо на главную площадь, Полковник ушёл уже далеко.
Дорогу перед ним золотило вставшее солнце. Мягкий ветерок играл зонтиками одуванчиков и щекотал ему нос и уши. Изредка перекликались между собой невидимые в кустах птицы.
- Время строительства, - подумал Полковник, провожая взглядом деловитого воробья, тащившего в клюве пучок соломы, - время строительства...
Курвань был уже далеко позади, когда навстречу Полковнику попались два спешавших всадника из фонарщиков. Молодые, оживлённые, пустившие порезвиться своих скакунов на чахлое поле, они и сами напоминали своих лошадок - в богатой сбруе, ржущие, довольные жизнью жеребцы.
- Доброй дороги! - крикнули они Полковнику, насмешливо перемигнувшись между собой.
- И вам той же дороги, господа, - протянул Полковник. - В Курвань?
- И туда, и дальше. Выпьешь с нами?
- Да кто же откажется?
Фонарщики свистнули своих скакунов, достали баклажки с ещё не успевшим нагреться пивом, и по-хозяйски разлеглись среди розоватых бутончиков колокольцев. Полковник устроился рядом. "Садится с фонарщиками за общий стол, лишь тогда дозволительно, когда точно знаешь - из-за стола только ты один и встанешь", - улыбнулся он про себя.
Доверчивые от юности и вседозволенности, фонарщики скоро много чего поведали о себе молчаливому, затаившемуся Полковнику. Узнал он и о том, что один из них, тот, что повыше, - сын королевского дворецкого, но по стопам отца не пошёл, а пробует себя в снабжение, пусть и на малой, пока, должности. А вот второй, тот что пониже и покудрявей, - сын торговца мебелью и коврами, он-то как раз собирается дело отцово продолжить, более того умножить и укрепить, сделав, как он объявил, "ну совсем золотым". Увлёкшись и расслабившись от выпитого, юный мебельщик принялся рассказывать о всяких тонкостях своей профессии.
- Основные вложения я полагаю, в краски сделать, - вещал он, прикладываясь и прикладываясь, к пиву. - Потому как покупателю главное глаз закрасить. Покупатель он есть лицо впечатлительное, это, можно сказать, его главное свойство. Мебель, как и ковры есть у всех. Отчего же их нет-нет и меняют? От износа? Нет! Сё устаревший взгляд на проблему. Теперь всё меняют для впечатления, ни только других, а себя в первую очередь. Каждому хочется впечатление себе приобресть. А старое в доме уже не впечатляет. Так что моё дело простым будет - скажем у К. я выкупаю шкаф и кровать, и стулья, и ковёр. Сажаю в пристройку парочку лодырей, даю им ведро с краской чёрной, и ведро с краской золотой, ещё банку красной и банку голубой. Они всё перекрасят, тут главное, чтоб поаккуратней. И я всё это продам Б., ну или тому же К. Понятное дело куда дороже продам, чем купил и прежнее, и краску, и лодырей.
- То есть твой навар от впечатления? - зевнул его товарищ.
- Ну можно и так сказать, а вообще мой навар от идеи! Идея прежде всего! Вот отчего мир моему делу стал выгоден и удобен? Оттого, что впечатления нынче ищут в лавочке моего отца. В этом идея! Раньше, до нас, до нашего воцарения, впечатления искали во всевозможных подвигах, боях, чувствах. Мир был ненадёжен и опасен! А теперь напротив всё стало куда приятней. Человек вырос над своей дикостью, уличностью, над своим деавинством вырос.
- «Мир над деавинством вырос!» Очень верно сказано, для многих так и есть… Многие выросли, и многие растут, - кивнул Полковник.
- Вот именно! И в этом смысле, как и во всех прочих, приход фонарщиков и наше воцарение, есть спасение для всех. И когда все вокруг, наконец, станут фонарщиками, я разбогатею окончательно.
- И я! Я к тебе приду за впечатлениями для дворца, когда займу место ответственного по обеспечению Анхеля мебелью и всяческой роскошью!
- Ты раньше приходи! Тогда и это место раньше займёшь. Впечатлишь, с моей помощью, и займёшь!
Полковник сделал ещё один глоток, пиво уже совсем нагрелось и перестало радовать. Он кинул взгляд вперёд, на дороге было тихо, пусто. Обернулся - и там никого не намечается. Аккуратно поднялся на ноги, потоптался, и одним рывком прыгнул прям на молодого снабженца, согнул и оседлал его собой, схватив, параллельно мебельщика за горло. Тот захлебнулся, подавился, и только разок смешно дрыгнул руками, прежде чем выкатил глаза и простился со своими красочными мечтами раз и навсегда. Сыну дворецкого же, не вслушиваясь в какие-то жалкие лепетания, Полковник попросту свернул шею.
Перетащив тела и баклажки поглубже в поле, он погладил недоумевающие морды лошадей, пожалел, что нет никакой возможности забрать себе одну из них, пересыпал к себе в карман золотые из кошелька мебельщика и быстро зашагал дальше, к городу.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ - СВАДЬБА КОРЮНАХА
ГЛАВА 1. КАМЕНОТЁС И МАТЕМАТИК
-1-
Город Анхеля встретил его тихим вечером. Стараясь выглядеть понезаметней, Полковник выбрал небольшую улочку, не на окраине, но и не в центре, равно далёкую и от особняка Боколока, и от дома Корюнаха, и от театра. Пройдясь по ней несколько раз взад и вперёд, он, наконец, решился и постучал в низенькую, круглую башню, под зелёной крышей. К его удивлению и радости, дверь ему отворил деавинец, и потому как он держался было ясно – это хозяин и есть.
- Чем могу помочь? – вопросил он, вполне себе приветливо.
- Комнату хотел бы у вас снять. Приехал в город из Ладоника, по делу, ни с кем не знаком.
- Надолго ли? – и хозяин потеснился, пропуская Полковника внутрь.
- Не знаю ещё, - честно признался тот. – Ну что? Есть комната? Или, так как дело к ночи, пойду дальше искать.
- У меня место много, так зачем дальше искать? – улыбнулся деавинец. Собой он был молодой, высокий, худой и жилистый, но какой-то нескладный, белобрысый, с большими робкими глазами. «Золотистый какой человек-то», - подумал про него Полковник с невольной симпатией, чем-то ему хозяин весьма понравился, как говорится, приглянулся с первого взгляда, да и смутно напомнил кого-то. Тот, в свою очередь, тоже, вроде как, проникся к гостю, смотрел добро, радостно.
- Тигол, меня зовут, - и он неловко протянул руку.
- Зденко, - немного подумав, ответствовал Полковник
В гостиной, куда привёл его Тигол, было спокойно, светло и скромно. Круглый зеленоватый стол и стулья в тон ему, расположились по центру, два больших окна напротив друг друга, светло серые стены, разрисованные непонятными значками, всё это Полковнику опять же весьма понравилось. «Есть где дышать!», - так он подумал.
- Я один живу, - рассказывал между тем хозяин, усадив гостя за стол и предложив чая. – Я, наверное, математик, ещё я музыкант. Мой батюшка был математиком. Я, знаете, по наследству, он сам умер ещё десять лет назад. Тогда ведь много кто умер... Так вот, от него я математик и музыкант. Изучаю пустоты.
- Пустоты? – удивился Полковник.
- Ну да, пустоты между числами и точками. А так же между нотами и звуками.
- Интересно, наверное, пусть и непонятно, но понятно, что это интересно, и что именно интересно понятно, - Полковнику так вдруг захотелось, как можно точнее высказать свою мысль относительно занятий хозяина, что в результате он совсем запутался, хотя вроде и говорил именно то, что хотел сказать. Впрочем, Тигол его понял:
- Да так и есть – непонятно, но интересно! Две силы, которые мной, знаете ли, движут.
- Добрые силы, - грустно усмехнулся Полковник. – Всеми нами какие-то силы движут.., Вам добрые силы достались. А вот скажите, а пустоты во времени Вы тоже изучаете?
- Пустоты во времени это частный случай пустот между числами, потому как время ими определяется. Но при своём изучение я внутрь, знаете ли, не заглядываю, моё дело зафиксировать и подтвердить наличие оных... Подтвердить, в смысле создать формулу для их вычисления и определения периодичности…
- А если пустота одна только, раз случилось и всё? Больше не повторится? – не на шутку заинтересовался Полковник.
- Это невозможно! Я ведь математик, - неловко развёл руками хозяин. – Для меня такой вариант нереален, так как уникальность пустоты крайне усложнит создания для неё формулы. Да что там усложнит? Сделает невозможным. Так что тогда проблема перейдёт из математики в иную область, мне неведомую… И коротко говоря, пустота, которая раз и случилась, и невозможна для повторения - для математика не существует в принципе…Конечно, возможны исключения... Но исключения никак не равны уникальности. Математика это очень точная наука. Точность есть результат подтверждения. А как можно подтвердить точность при уникальности?
- Да, наверное, никак, - согласился Полковник, дивясь странному разговору. Вроде бы так мало совпадающему и с его жизнью, и со всем тем, что творится вокруг, а всё-таки такому уместному и приятному. – Надеюсь, я Вам не помешаю, в Ваших занятиях. Впрочем, я очень тихий постоялец, редко бываю дома, всё больше планирую отсутствовать… Я знаете ли, - Полковник на секунду задумался, и заявил сам для себя неожиданное, - изучаю принципы каменной кладки в подножии домов, дворцов, крепостей и башен.
- То есть Вы каменщик? Наследственный? – уточнил Тигол.
- Нет не каменщик, нет. И не наследственный. Правильней говоря, я каменотёс. Тот кто готовит камни, так пожалуй…
- А кладки Вы изучаете, чтоб знать в каких обтёсах нужда?
- Именно, именно так.
- Наверно и тут существуют формулы. Для башни обтёс такой, для крепости другой…
- Нет, формул нет. Каждый камень уникален, уникален и способ обтёса, - Полковник чувствовал, что явно заговаривается, что не владеет темой, что совсем не имеет нужных знаний для подобных разговоров, и что, вообще, лучше всего ему было бы замолчать, но остановится никак не мог. Более того, его, что называется, несло вдохновенно. «Верно, я слишком долго ни с кем так вот не сидел, не говорил в такой безопасности», - решил он про себя, и увлечённо продолжил. – Есть камни уже драгоценные, уже святая основа для того, что на них выстраивают. Такие камни во мне не нуждаются, скорее наоборот, я в них нуждаюсь, они как надежда и отдых для сердца. Но есть и другие камни, камни которые лезут в строение, но только портят, только уродуют его, оттого что изначально не для этого дома. Но так уж случилось, что по иному от них не освободится, только обтесать. И обтёс, само ремесло моё, тогда будет скрепа! Чтоб Вам дорогой хозяин, было понятней моё дело, возьмём, к примеру, мир и людей. В том смысле, что мир тут будет дом, а люди камни. Как вы думаете из каких людей состоит мир? Какими он скрепляется? И могут ли быть скрепой враги этого мира? И если да, то в каком случае? Что будет обтёсом для них?
- Для кого для них? – растерянно повторил Тигол, старательно вслушиваясь в речи Полковника.
- Для врагов, для врагов того мира о котором мы говорим, беря его для примера объяснения моего каменотёсного поприща.
Тигол потёр глаза и открыл рот:
- Право я...
- Мир скреплён кровью! - перебил его Полковник. - Смертью и смертью! Смертью-жертвой и смертью-защитой! Это как на войне, когда гибель своих есть жертва, а гибель противника защита. Впрочем, и наоборот тоже самое! Короче, именно смерть заполняет пустоты в мире... Так и в моём деле, праведные камни в обтёсе не нуждаются, они сразу ложатся куда надо, но есть и иные камни, именно к ним моя работа. Убить, в моём примере, и будет обтесать, сделать единственно возможное, чтоб они, от которых никуда не деться, стали скрепой! Стали основанием в своём роде, верным и надёжным. Я есть место войны и меч защищающий… Это каменотёс! А вот тот, кто есть место принесение жертвы и меч жертву приносящий – это Король.., строитель из тех камней, что я уже обтесал… Ни Королю злую кровь проливать, а каменотёсу.
- Вы... Вы очень поэтически описываете своё ремесло, - улыбнулся Тигол. - Мне даже не по себе на какой-то момент стало.
- Так и должно быть, не по себе, - нахмурился Полковник. Недавнее оживление покинуло его, "и чего я разговорился-то, прямо как мальчишка, как хвастун какой-то..", - только и дивился он теперь сам себе. - Вот уж, до чего Вас замучил, простите. Лучше о деле. Я готов сразу оплатить проживание за две недели вперёд, к примеру. Буду рад, если найдётся комнатка под самой крышей, с большим окном... Впрочем, какая найдётся - такая найдётся, любой рад буду. Я, правда, цен тут не знаю... Ну, скажем, - золотой в день, нормально?
- Да что Вы, много как, - замахал руками Тигол. - Золотой за три дня, не больше... И комнатка под крышей как раз есть. Вы наверное устали, с дороги? Тяжёлая дорога была?
- Да так, - неопределённо хмыкнул Полковник.
Спалось ему на новом месте замечательно, так что утром он вскочил на ноги с такой бодростью и радостью, коих давно уже в себе не чувствовал. В доме было тихо. Полагая, что хозяин толи спит, толи отлучился куда-то, Полковник нашёл на кухонке какие-то пирожки с мясом, чем и позавтракал, запив всё это холодным чаем. На улицу он вышел, когда день уже совсем разгулялся.
Город Анхеля ничуть не изменился, те же грязь и мерзость заплясали перед Полковником. Один унылый дом-подделка сменял другой, такой же поддельный, мусор цеплялся за ноги, голодные собаки рычали то на людей, то друг на друга, попадались и крысы, выползшие погреться на солнышко. Полковнику даже встретилась огромная, пересекающая улицу лужа полная нечистот. Какие-то черноволосые дети прыгали рядом, кидая в лужу бумажки и палки. Полковник шёл наугад, уверенный, что судьба сама укажет ему и путь, и всё остальное.
Дорога вывела его к ограде королевского парка. Из-под решётки в город выползали красные и белые розы. Полковник как раз попал на момент, когда два садовника, в жёстких руковицах, и вооружённые ножами-пилами, срезали эти выбившиеся из парка цветы, и выбрасывали их в мусорницу-тележку. Работой руководил толстый, беспрерывно оглаживающий свои, затянутые в косички, кудлы, фонарщик. Он тыкал мясистыми пальцами с врезавшимися в них перстнями, то на небо, то на розы и ласково картавил:
- Быстрей, быстрей, успеть бы до дождя. А то разрослись слишком, а им на улице не место, им место в моём парке. Истреблять надо сразу было, как только полезли. Я же говорил, нельзя было допускать до такого. Со стороны города всё должно быть чисто, никаких цветений, никаких растений из парка. Парк королевский, то что в нём растёт расти на простой улице не может, иначе какой же смысл в королевском парке-то? Очень, очень вы меня подвели! Если розы из парка по городу, да ещё так бесхозно, сами по себе, расползутся, я мигом должности лишусь, мигом. – И, от волнения, фонарщик принялся топтать маленькими ножками набухший красный бутон, некстати оказавшийся подле.
Розы, одна за другой летели в мусоровозку. Бело-алый дурман вплетался в вонь улиц и тут же угасал, побеждённый ею. Наконец всё было кончено. Ограда и тротуар оголились, обнажив привычную для города неопрятность, и, удовлетворённо вздохнув, фонарщик горделиво зыркнул, сначала на с любопытством взирающего на него Полковника, потом на мусоровозку:
- Сжечь их!
Один работяга тот час впрягся в тележку, на манер мелкой лошадки, и потащил её за угол. Недолго покружились в воздухе красные и белые лепестки, пока не упали и не смешались с комьями, гоняемой ветерком, пыли.
- А что у нас с ёлками? Скоро погибнут? Всё по распорядку? Как мы договорились, коль изначально ни того размера привезли да высадили, надо чтоб быстрей осыпались, тогда можно будет смело в дворцовое управление идти, чтоб выделили деньги на новые, правильные ёлки. А то, пока эти не совсем зачахли, нам никто денег не даст. И всё-таки помните о "парковой секретности", всё что с парком связано, пусть в нём и останется. Никому ни слова! Это я, как главный смотритель королевского парка говорю. Так скоро ли сгибнут ёлки?- в очередной раз, огладив свои косички, вопросил второго садовника фонарщик. Примечательно, что Полковника он ничуть не смущался и вообще никак не принимал во внимание, несмотря на свои слова о "парковой секретности".
- Ну, должны скоро, уже пятый день не поливаем, но живучие, хорошего корня попались, - почтительно ответствовал садовник.
- Надо ускорить!
- Да как тут ускоришь, если живучие?
- Ну есть же методы. Скажем, вы небось корни-то, когда сажали, старались не обсыпать?
- Конечно, корни всегда, при пересадки вместе с землёй стараются, комом, чтоб верней...
- Вот и напрасно! Вы корни не обсыпали, вот и живучие! Подрубите!
- Если уже укоренились, не подрубишь...
- Ну, придумай что-нибудь, чтоб уже к понедельнику издохли ёлки. В понедельник бюджет на нужды дворца и парка комплектуют. А у тебя - живучие, живучие...
И, фыркнув превыразительно, смотритель королевского парка горделиво затопал куда-то вперёд. Полковник двинулся следом. Вскоре ему стало понятно, что смотритель просто решил обойти "свои владения". Он шёл и шёл вдоль ограды, и то попихивал ажурную решётку ножками, то поглаживал ручками, словом "хозяин" да и только. Королевский парк окружал дворцовые постройки, и делясь внутри себя, на несколько зон, снаружи являлся почти ровным кругом. Смотритель и его преследователь обошли уже половину этого круга. Две вещи занимали теперь Полковника, первая - как, кстати, нет никого на улице, пустота в районе дворца, абсолютная пустота. И вторая - отчего этот смотритель так откровенно равнодушен к своему преследователю? Ни интереса, ни страха, будто и не идёт никто за ним? Помучавшись немного, Полковник всё-таки признал полную невозможность получить ответ на этот вопрос, глубоко вздохнул, прыгнул и повалил смотрителя навзничь. Он душил его, не глядя в хрипящее, бестолковое лицо, раздражённо скользя пальцами по неестественно гладкой, очевидно щедро умасленной всякими кремами, коже. Смотритель уже и сознание потерял, и давно прекратил сопротивляться, но упорная жилка ещё билась, стучала под руками Полковника, и он давил всё сильнее, и сильнее. "Живучий!" - усмехнулся он, наконец, отпуская мёртвое тело, и оно развалилось возле ограды королевского парка, как, потерянная избалованной девчонкой, пухлая кукла с косичками.
Облака над головой закрутились, съёжились, потемнели, всхлипнули, и разразились тёплым дождём. Полковник быстро оставил дворцовый район, и зашагал с деловым видом вниз по кривоватому переулку. Вспоминая о том, что наговорил вчера своему чудному хозяину, он принялся внимательно осматривать низы каменных домов, стараясь найти какую-нибудь закономерность или наоборот исключительность в том, как сочетались меж собой серые валуны. И изучал Полковник их не в шутку, но даже постукивал и пощупывал иногда. Единственная мысль, какая пришла ему в голову, после двух часов таких блужданий и изучений, заключалось в том, что видать не было тут каменотёса, когда фонарщики принялись свой город сооружать. Неверные, некрасивые основы у здешних зданий… «Чему дивится, когда здесь всё, абсолютно всё такое неверное», - подумал он и, бросив бестолково пялиться под каждый дом, занялся поиском дороги к месту своего постоя. Вероятно, он обошёл город вокруг, так как вышел на свою улицу со стороны, противоположенной той, с какой начинал свой путь сегодня утром.
Тигол встретил Полковника очень приветливо:
- Ой, как хорошо, что именно в этот момент вернулись! Как раз на столе всё теплое ещё. А я всё голову ломал, как для вас ужин сохранить, чтоб и свежий и тёплый, без повторного нагрева, от чего теряется часть вкуса и пользы. А вот ведь, счастье какое, - Вы взяли и успели! Позвольте, я Вам на тарелки положу, а Вы пока умывайтесь.
Полковника давно уже никто не привечал с такой душевной радостью и заботой. Тщательно смывая с себя день, он всё пытался отыскать в поведение Тигола какую-то подковырку, изъян и расчёт, но ничего не находил. «Просто не хочу находить, - признался он, наконец, сам себе. – Вот, если вспомнить, Гашечка тоже ведь был ох как ко мне приветлив, но до того раздражал, что я сразу нашёл множество предположений, относительно полной его неискренности, даже подлости… А этот нескладный математик мне по душе отчего-то, в этом всё и дело. И, всё-таки, кого-то он мне напоминает… Ладно, посмотрим»
2
- А Вы ведь к ним не особенно расположены, в смысле к фонарщикам? - неожиданно вопросил Тигол, деликатно похрустывая маковым сухариком.
- К фонарщикам? - напрягся Полковник, и дымка благодушия, в коей он купался во время всего ужина, враз испарилась. - Отчего вы решили? Впрочем, я отношусь к ним, как к чему-то существующему, как к факту я к ним отношусь.
- Но ведь это только в моей математике к факту можно относится как к факту. А в жизни к любому факту всякие там чувства, эмоции от человека прилагаются. И даже ни то что бы частные, а вполне себе исторические эмоции
- К фонарщикам я отношусь так же "хорошо", как и любой деавинец, - с ударом на слове "хорошо", веско возвестил Полковник. - И вообще, к чему это Вы вдруг этот вопрос затронули?
- Да я это так.., беседы ради, - неловко улыбнулся хозяин. - Да ведь и не скажу никому...
- А Вы что сами? Любите их что ли? - взъерепенился Полковник.
- Люблю? Нет, не люблю, - задумчиво протянул Тигол. - Да и дело здесь не в этом - люблю- не люблю.
- Вот это верно! - кивнул Полковник, - Дело совсем не в этом! Дело в Деавине и только в Деавине.
- Вот именно, что в Деавине! - и хозяин так обрадовался словам своего гостя, что даже подпрыгнул на месте. - Замечательно, что Вы это понимаете, дорогой Зденко! Тогда Вы и прочее поймёте, обязаны даже понять, судя по Вашему имени, и по уму, и по работе...
- Что же я должен понять? - продолжал злится Полковник. - И опять же что это значит "и по имени, и по уму и по работе" На что Вы намекаете?
- Но как же? Имя у Вас известное непростое имя. Ум в каждом слове чувствуется... и как Вы интересно о своём деле давеча рассказывали - о камнях-основах праведных и неправедных.. А теперь сердитесь почему-то, - забормотал Тигол, очевидно не на шутку встревоженный и огорчённый гневом Полковника. – А что понять должны? Вы и так понимаете - всё дело в Деавине. Как я в одной книжке, не по математике, читал - страшней всего своё подобие встретить, двойника то есть. Много есть ведь книжек на эту тему. Книжки разные, но в главном единые - нет ничего смертоносней - своему двойнику в глаза взглянуть. В математике тоже, кстати, столкновение равных во всём величин пустоту рождает. А ведь фонарщики и деавинцы в своей любви к Деавину одинаковы, подобны во всём. Вот и..
- Ну и сравнили! - взбеленился Полковник. - По Вашему выходит мы, деавинцы и эти ублюдки безродные одно и тоже. Одним чувством, одним сердцем, одной жаждой томимы! Так что ли, по Вашему, выходит?
- Нет, нет! Не совсем так, конечно, - заёрзал Тигол. - Вы всё-таки не поняли. Всё дело в Деавине! Нас одним, единым именно Деавин делает. К нему любовь соединяет, путает, смешивает...
- Деавина больше нет! - завопил Полковник. - Мы не в Деавине! И не подобие! Карикатура!
- Но всё же это Деавин. И Вы как каменотёс, как мастер камней подножных знаете, не можете не знать, что всё что понастроили фонарщики в истоке, в основе на обломках истинного Деавина стоит! Вы должны знать, что... одно место - один город.. то есть подобие с подобием столкнулись да сразились. Двойник с двойником! И история, легенды о том и гласят, - завсегда в Деавине двойник с двойником борется, один народ со своим отражением! С самого начала так повелось! И кто когда победил непонятно, смешалось всё давно.
- Да Вы же бред! Сплошной бред несёте! - вскричал Полковник в полном волнение. - Всё совсем не так! И теперь не так! И было не так! По Вашему, нет лжи, а значит и правды нет? Нет всё не так, любезнейший! А что до того, что место тоже? Так это не то "тоже", что "тоже"! Так я скажу! Путанник Вы! Видать от Вашей математики путанник! - и, в отчаянье, он принялся страстно жестикулировать, размахивая руками, то в одну то в другую сторону, пока не сбил на белую скатёрку плошку с мёдом. Увязнув пальцами в янтарной сладкой лужице, Полковник тяжко вздохнул и добавил уже почти спокойно:
- Кажется мы с Вами плохо поняли друг друга. И, знаете, я лучше пойду пройдусь, прогуляюсь немного. Да, да, это мне самым лучшим будет - погулять немного.
И стремительно вскочив, не дожидась ответа, Полковник выбежал на улицу. Расползалась темень, то там то здесь уже мигали фонари. Вечер прикрывал городскую неопрятность. Дома уже не пугали, не мучали грязными стенами, а даже напротив, задавали загадки и томили странными своими силуэтами. "Город Анхеля в темноте, совсем не тоже, что под светом. Фонари ему к лицу, а солнце во вред. Одним словом - фонарщики. Да тут есть, пожалуй, своя тайна. Но мне нет дела до этой тайны, чужая она, не деавинская", - определил про себя Полковник, и, так же как ранее, потопал куда глаза глядят.
А в городе царила суматоха. Помощник градоправителя, с двумя вооружёнными до зубов охранниками, в бешенстве метался туда-сюда, перебегая от одного срочно усиленного поста к другому. Наглое убийство смотрителя парка и его очевидное сходство с "курваньским делом" требовали особых мер. Но каких? Никто не знал. Градоправитель переадресовал всё своему помощнику, полиция ждала инструкций. "Усилить посты и патрулировать" - это первое и несомненно верное решение до сего момента осталось единственным. Но помощник градоправителя понимал - этого мало. Этого мстителя-душителя-убийцу необходимо срочно найти, поймать... Но как? Помощник в отчаянье опрокинул глаза к небу, даже руки воздел. Как? Следов нет, не единого, свидетелей нет, даже ложных, даже сомнительных нет. Ничего нет, только трупы. Те четыре в Курвани, один из которых - верх цинизма, был найден прямо под окнами городского главы. Два по дороге и вот теперь... "Он добрался до столицы, и теперь...", - холодело в сердце помощника. Разумеется, и в Курвани, и здесь, и вообще кругом где только можно, проверили всех подозрительных, и не только. Проверялись все не фонарщики. Проверки, и помощник ох как это чувствовал, усиливали недовольство, всякие нездоровые шебуршенья, полутайный ропот против власти. В какой-то деревушке, название которой помощник никак не мог вспомнить, даже случилось почти что восстание... Полиция там, понимаешь ли, перестаралась с предупреждающими арестами, схватила какого-то старика за наглый взгляд, а тот и помер со страху, на глазах местных помер. Ещё какая-то непонятная история с блаженным грибником из Запретного Леса. Его труп со свёрнутой шеей нашли на опушке. И хотя, понятно было, что и это дело рук неведомого убийцы, очевидности этой не фонарщики не верили. Более того, все эти "коренные деавинцы", как доносили в министерсво порядка, одно только и твердили - Грибник был де, защитником Леса, смотрителям истинного Деавина и именно фонарщики, кто же ещё, истребили его, столь бесчеловечным образом. Наглая ложь, потому как, уж кого-кого, а сумасшедшего Грибника они не трогали, даже напротив. Временами, в минуты редкого прозрения, Грибник был очень полезен. Именно он несколько раз навёл полицию на деавинских стражей, указав на тропку по которой те выходили из Леса в город. Именно он рассказал полиции много интересного про королевского астролога Боколока. Вот уж подозрительная фигура, за него бы взяться... но к нему благоволит сам Анхель. С его, Грибника, помощью, утвердили слежку за неким Корюнахом - ещё одно подозрительное "наследство истинного Деавина". А теперь вот Грибник убит, и, та ещё ирония, все эти "вечно недовольные" сваливают эту смерть на власть. Да разве они, фонарщики, прибегают к таким мерам? Разве им, во власти пребывающим, нужны такие тайны и фокусы? Разве Книге угодны такие дела? Нет, нет, и ещё раз нет - Книге угодны казни узаконенные, печатью скреплённые... А те не понимают, не проникаются благом Книги и её законов эти "деавинские варвары". Ропщут... И, Министерство порядка, потребовало однозначно - проверки, и всяческие направленные на ловлю "курваньского убийцы" меры проводить обязательно и со скорым результатом, но так их проводить, чтоб недовольство "коренных" не вызвать. Вот и ломай теперь голову Помощнику градоправителя.
Ураган таких вот невесёлых размышлений гонял несчастного помощника взад и вперёд по городским улицам. Его вспотевшая, обременённая мечами и ножами охрана семенила следом. И уже, как с полчаса, за ними шагал Полковник, отчего-то никем невидимый, как и давеча, когда он преследовал смотрителя парков. С этими тремя Полковник почти что столкнулся на маленькой площади, под большим фонарём, возле недостроенного фонтана. И тому, что его опять совсем не замечают, решил не дивится, а принять как знак и помощь своему делу.
Полковник наслаждался слежкой, и дожидался подходящего "момента"- совпадения безлюдности и темноты, да так чтоб тройка пусть слегка, но разошлась друг от друга. Судьбу помощника и его охраны внутри себя он определил и даже свершил окончательно. И, как сам Полковник чувствовал, теперешняя роль шла ему куда больше, чем роль Короля Зденки, каковую он, столько раз, и столь по разному, примеривал на себя, начиная с того момента, как посмотрел чудной спектакль и был "арестован" Боколоком. Наконец, обойдя центральные улицы помощник вышел на окраину. Одна, улочка там переходила в другую посредством тоннеля, в который больше одному человеку за раз было не протиснуться. В этот тоннель и свернул градоправитель с охраной. Дождавшись, когда шагающий впереди солдат полностью выйдет наружу, а сам помощник ещё будет внутри, Полковник сомкнул руки на шее, замыкающего шествие, второго охранника. Шея была мягка и податлива. Перед смертью тот только всхлипнул разок, да так нежно, по детски, так не страшно, что идущие впереди, даже не обернулись. Перешагнув бесшумно упавшее тело, Полковник зажал рот помощнику Градоправителя и разом свернул ему шею. Помощник рухнул прямо в руки своего первого, кстати обернувшегося охранника. И тот глядел теперь в полном изумление то на мертвого начальника, то на усмехнувшегося невольно Полковника. "А меня наконец заметили!" весело подумалось ему, и вскоре все три фонарных трупа лежали посерёдки улочки. Полковник заботливо расположил их так, чтоб и проходу не мешали, и были видны со всех сторон. Нащупав в кармане печать, доставшуюся ему ещё в Курвани, Полковник прижал её ко лбу Помощника Градоправителя и отправился восвояси. Ночной город был им как будто доволен, так, по крайне мере чувствовал Полковник.
В дом к Тиголу, он вернулся ещё до полуночи в настроение лучше не бывает. Хозяин сидел в гостиной за какой-то рукописью. На гостя, очевидно, помятуя их спор за ужином, он взглянул как-то робко, даже просительно. На столе мерцала винная бутыль и корзинка с орехами.
- Ну так, я проветрился, можно и разговор продолжить, - весело подмигнул Полковник, наполняя себе серебристый бокольчик, показавшийся ему каким-то излишни нежным, маленьким, хрупким, как шея того первого солдатика. - Вот Вы давеча говорили, про то что, Деавин соединяет нас и фонарщиков в одно. А чем оно это единение держится? По вашему всё дело в тяге к Деавину? В любви к нему, то есть?
- Ну это с какой стороны взглянуть, - неуверенно протянул Тигол - Если со стороны деаинцев и фонарщиков, то да, дело в этой любви... А если со стороны Города, то... то пожалуй, по другому как-то..
- Как по другому? - не отставал Полковник.
- Да не знаю я , как... Просто подозрения всякие... И спать уже пора, это я всё Вас сидел ждал, волновался, беспокойно ведь теперь на улице, убийца какой-то объявился, из Курвани. Слышали, небось?
- Слышал, да, - кивнул Полковник, рассматривая на пламени свечке свой бокальчик.
- Вот, что до нашего разговора. Я полагаю, что этот убийца тоже ведь укрепляет общее меж нами. Деавин ему убивать приказывает, тем и укрепляет.
- В смысле убийца Деавин укрепляет? - переспросил Полковник
- Ну и Деавин, а главное единство между фонарщиками и коренными укрепляет...
- Опять ерунду говорить... Всё наоборот... Лучше Вам всё-таки пустоты изучать, - нахмурился гость.
- Так я и..
- Давайте по кроватям, - невежливо перебил Полковник.
С тем они расстались до самого утра.
ГЛАВА 2. ТЕРЗАНЬЯ БОКОЛОКА
- Фонарщики столь же карикатура на нас, сколько мы карикатура на них, - усмехнулся Корюнах.
- Как можно жить, если так думать? - искривился Боколок. - Как можно Деавин любить, если так думать?
- А я его и не люблю, - спокойно ответствовал собеседник. - Я вообще уже давно никого и ничего не люблю, окромя своей животинки, конечно. - И Корюнах нежно почесал белёсое брюшко сопящей на его коленках свинки.
- Не любишь? Ты не любишь Деавин? - в изумление переспросил королевский астролог.
- А как можно его любить? Вот что я хотел бы знать! - расхохотался Корюнах. - Твой разлюбезный Деавин - ненасытное чудовище. Место смерти и крови! Деавин, воплощение дивной Ноалель! А кто она такая, Ноалель? - Холодная дева, сама рождённая бескровной, но чужой кровью лишь оживляема. Смерть Ноалель дала жизнь Деавину, но дав эту жизнь, она навечно обрекла его поставлять ей женихов. Деавин - вечно длящаяся свадьба, место, час и действие венчание. А суть этого венчания - битвы и войны. Женихи тут сражённые герои! Слёзы и кровь, вот пища для Ноалель, вот в чём её продолжение. Нынче свадьбу играют фонарщики и деавинцы, соревнуясь в своей безумной любви и преданности к этому Городу! Мы зовём фонарщиков жадными! А мы сами? Разве не те же фонарщики? Но правда ещё и в том, что наша и фонарщиков жадность лишь отражения вечной жадности этого Города. Тебе страшно взглянуть правде в глаза, Боколок! Страшно разрушить свою уютную уверенность, свои благие планы, жалко своих глупых знаний о том, как должно быть. Иначе давно бы понял, что как не посмотри, ты тот же фонарщик. И все и ты, и они, мнящие, что вершат историю, призваны к одному - кормить Деавин, Деавин - ненасытную утробу. И когда бы ты понял это, то перестал бы донимать меня своей дуростью, перестал бы плести свой идиотский заговор и может быть обрёл бы судьбу собственную... Впрочем, Деавин бы не отпустил тебя, мне вот иной раз кажется, что и меня он не отпустил, и всё сопротивление, всё понимание моё - тоже жениховство, довольно изощрённое впрочем... Я пища! Но в конечном итоге, всё что с нами происходит должно переводится на человеческий язык, в доступную и младенцам сказку. Деавин всё ставит себе в услужение, запомни это Боколок. Ему нужна лишь пища да повара-охотники. Так что твой полусумасшедший Полковник был не так уж и не прав, когда утверждал, что он де избран Деавином для его спасения. Правда, избран не для того сверкающего и славного спасения о коим он грезил ещё мальчишкой и к коему, как ему кажется, близится всю свою жизнь. Нет! Он призван охотником, поваром! Призван лить кровь прямо в глотку прекрасного Деавина. Потому что, как я уже сказал, лишь пока рвут, проклинают, душат, топчат и убивают друг друга то частным порядком, то в бунтах и революциях - стоит и будет стоять Деавин. И так год, за годом, век за веком, вечность за вечностью. Только умерщвление верный путь из женихов на брачное ложе... Бедный Полковник так занят своим долгом загонять и умерщвлять женихов, что сам никак не доберётся до этого ложа... Странная судьба! Но что с него возьмёшь? Уж он -то судьбу себе не выбирал, просто осуществляет. Но ты, Боколок! Ты волен выбрать! А что ты выбрал? Путь глупого, бессмысленного дела! Сам от себя отрёкся! Закрыл и глаза, и уши, и сердце своё - и всё это называешь любовью к Деавину? Не стыдно тебе, Боколок?
"Он толи пьян, толи обезумел! Не надо его слушать! Не смей его слушать, - приказал сам себе королевский астролог. - Он любитель сочинять истории, паук ткущий мифы. Разбивать представление учеников о реальности – это он всегда любил. Забавы ради он каждый раз придумывает очередную, ниспровергающую прежнюю, сказку. Для чего? Это его новая выдумка вяжет мне руки. Стоит мне лишь на секунду поверить в истинность его слов, допустить к сердцу эту легенду, так ведь замрёт, остановится всё то, что я строю, осуществляю вот уже как десять лет. И Корюнах и Полковник с двух разных сторон нынче большая опасность для моего дела, чем всё Министерство Порядка и вся фонарная армия вместе взятая. Хотя, как ни смешно, от Полковника сегодня даже какая-то польза высветилась, польза... Полковник и польза две вещи несовместные... А всё же..."
Надо сказать, что как только Боколок услышал об убийце из Курвани, он сразу подумал, а как подумал так и уверился без сомнения, что речь о Полковнике. Он даже вроде как ждал чего-то подобного с того момента, в театре, где его друг представился вдруг в роли лже-короля Зденки. Да и вообще во всех этих историях с Полковником, королевскому астрологу всё казалось ясным и логичным. Всё, кроме одной мелочи, - а что хотел он сам Боколок. Чего он хотел, когда протянул другу фляжечку с Полиной настойкой. Отравить или нет? И почему тот в очередной раз выжил - по его Боколока решению, или благодаря судьбе-случайности. Этим вопросом Боколок терзал себя чрезвычайно. Всё перебирая в памяти - минуту за минутой - Вот он, Боколок, суёт в карман две фляжечки. И пальцы его точно знают - какая из них навсегда остановит сердце неугомонного Полковника. Вот он смотрит на дверцу, за которой беснуется в заточение его друг. Вот он принимает решение, и раз - выбрасывает одну из фляжек в окно. На этом моменте воспоминаний Боколок всегда покрывался холодным потом. В каком-то помутнении, определённо в помутнение, не мог же он действительно взять и отравить друга? А значит, это было помутнение. Так вот, в каком-то помутнение он выкидывает безвредную настойку. А значит остаётся фляжка с ядом, именно её он отдаёт Полковнику и тот пьёт, точно пьёт.. Но утром Полковник жив, и ему, Боколоку, приходится тайком выводить его из города... А значит что? А значит то, что на самом деле он и не хотел убивать друга, на самом деле он выкинул отраву... а что до странного воспоминания... Ну если есть такое выражение "ложная память" так значит и не стоит удивляться, что смысл этого выражения мог осуществится в нём, в Боколоке... Или всё наоборот - его память не врёт и по какой-то нелепой случайности или по-судьбе. он, думая, что выкидывает безвредное зелье, выкинул отраву. И он на самом деле хотел и стремился осуществить убийство Полковника, нет не убийство, казнь по приговору семёрки, да вот не сошлось... Боколок всё перебирал эти мысли и перебирал... и буквально сходил с ума от отсутствия простого ответа - травил он друга или нет. Ответа не было. В любом случае Полковник остался жив, и, видимо, натворить успел немало. И, хочешь-не хочешь, но ему, Боколоку, теперь приходится с этим считаться. Корректировать свои планы. С одной стороны это "явление курваньского убийцы" помеха, да ещё какая. Праздник у Боколока, пленение Короля Анхеля, восстание – всё это должно состояться через два дня. И так некстати эти усиления патрулей, удесятерённое внимание к нефонарщикам со стороны Министерства Порядка и полиции. И вообще о чём говорить, когда даже точного положительного ответа на приглашения двора к королевскому астрологу ещё нет. Бояться фонарщики, бояться. Да, курваньский убийца всё перепутал в боколокских раскладах. Это с одной стороны, но с другой... Все эти такие нелепые, такие опасные, такие единоличные ни с кем и ни с чем не согласованные, "акты" дурака Полковника вызвали неожиданный энтузиазм у оставшихся деавинцев. Настроение в городе вполне себе революционное, стоит только спичку поднести. И если, за оставшиеся дни Полковник не отчебучит чего-нибудь из ряда вон (а может ведь, ох как может!) и если Анхель-таки примет приглашение, то он, Боколок и его семёрки, поднимут город, и задуманное совершится. Конечно хорошо бы обезвредить Полковника уже теперь, да где же его найдёшь? Сам не заявится, это понятно, а может и заявится... По-любому после восстания, в случае успеха, Полковнику придётся за всё ответить, в том числе за бедного Грибника... Безумец убил безумца. Но, в отличие от Полковника, Грибник был, невинный младенец, чем он ему помешал? Как не крути, но теперь ясно - в живых, после победы, Полковника оставлять никак нельзя, бесконтролен, неугомонен, а теперь ещё, до одури напробовался крови, наверняка во вкус войдёт... Казнить Полковника будет необходимо, и на сей раз он, Боколок, колебаться не будет.., тем более что исполнять будет не сам. Главное, чтоб за эти два дня он ничего больше не испортил. А что до сегодняшних бормотаний «учителя», по обыкновению лживых и странных, так они делу не помеха, если только всерьёз не принимать».
Тут в тихий бред Корюнаха ворвалось громкое хрюконье. Свинка на его руках проснулась подпрыгнула, завертелась, зачесалась, и Боколок отвлёкся от своих мыслей...
- Да Деавин жадная глотка, всё затягивает в себя - людей, зверей, дороги, леса, моря, дни, столетия... Вот чему ты на самом деле служишь, Боколок, вот чему, - продолжал между тем вещать хозяин.
- Но какова конечная точка? - устало поинтересовался королевский астролог. - В этой вечной драме, в этом свадебном пире, какой ты тут мне нарисовал, что остановит Деавин? Чем он насытится в конце концов?
- Так это самое простое, яснее ясного, - И Корюнах ласково поцеловал свинку. - Кровь Истинного Короля, - вот чего ищет Город! В обнаружение этой крови и её разлитие - смысл всех этих битв, всей этой череды карикатур и двойников. Король единственный кто Деавина не жаждет, но кого жаждет Деавин. Он тот жених о коим грезит невеста, тот чья смерть заставит расцвесть цветок и запылать звезду...
- Но разве королевская кровь никогда не проливалась? Разве не ты сам учил, что уже ни раз зацветал цветок Ноалель и возгаралась её звезда? - весело изумился Боколок, "безумный старик, уже сам себя пересочинял и больше ничего", - с облегчением решил он про себя.
- Кровь королей проливалась - Кровь Короля нет. А что до цветка и звезды, которые были ранее, так это всего лишь сказки, не более. Ты очень наивен и доверчив и к снам, и к легендам, и к гороскопам, Боколок. Я разочарован - ты не умеешь читать и слушать.
- Твоих теперешних бредней никто бы не сумел читать и слышать. Горемудрец!
- Как ты меня обозвал? Горемудрец! - заколыхался в довольном смехе Корюнах, и свинка затряслась, заколыхалась вместе с ним.
Но всё же, королевский астролог вернулся домой крайне недовольный собой: в первую очередь за то что вообще решился на этот визит, а во вторую за то, что позволил-таки Корюнаху загнать его, Боколока, в этот разговор, цель которого, как предполагал астролог ни много ни мало - соткать новую историю, новую легенду о Деавине. Легенду такую, в которой не будет места его Боколока теперешним делам и заботам. Такую легенду, где даже сама идея о заговоре, о восстание будет никому не нужной глупостью. И Корюнах не только плёл эту новую историю, но и, самого Боколока вовлёк в свои труды. "А я, дурак, в очередной раз поддался этому хитрицу. Будто других хлопот нет", - терзался теперь королевский астролог. Засыпал он долго и спал неспокойно.
ГЛАВА 3. УТРО ТРЁХ МЛАДЕНЦЕВ
Страшное утро выдалось в столице. На центральной улице, на самой главной, ведущей к дворцовому комплексу, дороге, на расстояние друг от друга в двадцать метров, были найдены три младенческих трупика. Две девочки и мальчик. Все три, по виду деавинской крови и у всех троих перерезано горло. Полицией было быстро установлено, что тела подкинуты где-то в районе 3-4 ночи, в промежутке между двумя обходами патрулей Министерства Порядка. Чуть позже, на окраине города нашли ещё убитых - Помощника Градоправителя и его охранников. Город нахохлился и разделился на две враждебные тучи. Меж деавинцев бродили разговоры о том, что несчастные дети стали жертвами кровавых ритуалов фонарщиков. "Говорили же, за птицами, придёт очередь наших детей", - шептались то там, то здесь. А в Министерстве Порядка, на срочно созванном совещание, все шесть новых смертей были определенны в дело "курваньского убийцы". Убийство помощника градоправителя и его сопровождающих обозначили, как очередную "казнь", а что до детей - "Этот сумасшедший очевидно готовит восстание, и таким изуверским способом, как уничтожение детей своих соплеменников, пытается перевести недовольство коренных жителей в активные действия. Следует быть готовыми ко всему. Наш единственный шанс - срочно, срочно найти убийцу. И очевидно, что это не простой мститель, не страж, скорее всего этот человек опирается на помощь магии. Отсюда и его неуловимость, и недюжая физическая сила, которую можно отследить по его жертвам-фонарщикам - никакого оружия, только руки. И вся странность этой истории говорит об этом. Надо найти убийцу, и всем доказать, что он столь же чужд и враждебен, как деавинцам, так и фонарщикам. Что он противник, как солнца, так и фонаря. Что он чёрный, вне любого света. Только так мы успокоим город, смирим деавинцев и обезопасим себя. Ищите повсюду, не концентрируйтесь на очевидных противниках режима, становится ясно, что это не они. Привлеките к расследованию книжников, знатоков магии и обрядов. И чтобы уже завтра он был найдён, а вина его доказана", - провозгласил Министр Порядка.
Боколок с яростью смотрел на Латея. Эта слепая ярость накрыла его, как только он услышал о найденных детях. "Вот это уже не Полковник, это мои, мои!" - стучало в висках, билось под рёбрами, рвало вены. - Какие идиоты! Неучи! Улучшить захотели! Приблизить! Гнев деавинцев укрепить! Бездарные исполнители! Испортили, всё испортили! Какая заваруха начнётся! Неужели всё отложить придётся? Что делать? Что делать?". И он срочно вызвал к себе семёрку. «И теперь вот они - мелюзга, красавчики стоят передо мной и ничего-ничего не понимают, что натворили».
- Что это значит? Что значит - эти детские трупы, перерезанные шеи? - взвревел королевский астролог.
Те, впрочем и не думал отпираться.
- Должно было быть "Б", если уж "А", тогда с птицами сказали. Для верности, - пожал Латей плечами. - Народ волнуется, а мы всё чисто сделали, никаких следов...
"Вот, "для верности", я так и думал, я так и думал, "никаких следов" - дураки! Теперь это самое плохое, что никаких следов.." - у Боколока першило горло, невыносимо горело нутро, он то закрывал, то открывал глаза, морщился от боли в ногах, мял и рвал некстати валявшийся тут же, на столе, гороскоп какого-то придворного бездельника.
- Детей, этих вы откуда откопали? - прохрипел он наконец.
Семёрка замялась, Муштик тот вообще вздрогнул, всхлипнул и опустил голову.
- Ну это, подкидыши от стен рынка, видом деавинцы, а так полукровки... из тех, кого наши женщины от молодых фонарщиков рожают, тайком, а потом выкидывают... Всё одно не жильцы были. Никакие дети, ничьи. Не нашим, не вашим. Они и не поняли ничего, не испугались и больно не было, - наконец объяснила Поля.
Боколок выдохнул, унял дрожь в руках и внимательно оглядел каждого.
- Что не так-то? Да, мы всё без приказа, но... Мы знаем как Вы заняты подготовкой... решили не беспокоить вопросами, но всё же в полном согласие с общим планом сделали.. Всё по необходимости. - наконец не выдержал его взгляда Радек.
- Это вам только кажется, что то, что вы сотворили необходимо, - Боколок наконец заговорил почти спокойно. - Только кажется. На самом деле, с учётом суматохи поднятой из-за этого курваньского убийцы, ваша инициатива явно лишнее. Вы все знаете, что я жду, жду каждую минуту подтверждения от Анхеля, что двор принимает моё приглашение. И так же знаете, что всё наше дело от этого зависит. Так вот - благодаря вашему «необходимому» это подтверждения скорее всего не будет дано. Фонарщики и так были запуганы сверх меры, и эти ваши младенцы сегодня - последняя капля... И, как же ответьте, выманить теперь сюда двор?
Семёрка растеряно переглянулась.
- Мы не подумали об этом, - закусил губу Латей.
- Не подумали. А вы вообще ни о чём не подумали, - почти ласково продолжал Боколок. - Вот вы хвастаетесь, что никак следов не оставили. Верю! Да ведь теперь-то наше спасение только в одном - в следах, в ложных следах, конечно. Нам теперь необходимо, чтоб полиция задержала хоть кого-нибудь, чтоб двор вновь решил, что он в безопасности. Только тогда наш план может осуществится. Так что теперь надо подсунуть им следы, следы верные, надо дать им какую-нибудь версию, подарить какого-нибудь сумасшедшего в убийцы. Успокоить надо фонарщиков. И сделать всё быстро
- А кого можно подсунуть в убийцы? - нахмурился Латей.
- Да я бы тебя, идиота, с удовольствием подсунул, - выплюнул Боколок, и безнадёжно махнул рукой. - Думать, всем думать, и садитесь, наконец.
Семёрка покорна разбрелась по креслам. "Глаза бы мои их не видели", - простонал про себя королевский астролог и даже зажмурился.
- А этот лже-убийца обязательно должен быть деавинцем? - робко спросил Муштик.
- Лучше всего чтоб деавинцем, для верности, - кивнул Боколок.
- Найти бы кого-нибудь и без того "не жильца", - бормотнул Имрич.
- Да перемудрили мы, на свою голову.., - вздохнул Латей.
"Дошло наконец до них, чего учудили!, - злорадно думал Боколок, рассматривая своих потерянных учеников сквозь ресницы. - Да, кого-то надо сдать. Грибник, ещё тогда, в Деавине, ещё не сошедший с ума, был мастерам на такие схемы. И смысл такой вот жертвы он понимал хорошо. С ним бы мигом организовали и улики и жертву. Любой бы сказал, что правильней всего отдать фонарщикам Полковника. Но Полковнику опять везёт - неизвестно, где скрывается Полковник"
- Мусорщика, больного мусорщика, - медленно, почти по слогам протянул Латей.
- Да, подойдёт, - ожила Поля.
- Во первых он и так давно загибается, ему и жизнь не в жизнь, - приободрившись продолжил банщик, - Руганью и прочим всех измучил. Все наши его уже жалеть перестали, до того надоел. И второе, главное - легко всё организовать с уликами. Живёт в шалаше при рыночной свалке, по городу шляется и днями, и ночами. А временами пропадает, видать отлёживается где-то. Так что поверят, если с уликами поможем, что это он - и в Курвани, и здесь. А потом - он же заговаривается, у него через фразу бред полный. Даже птиц на него свалить легко, если вспомнят про птиц.
Мусорщиком в городе Анхеля прозвали старика Свана. Когда-то, в Деавине, тот бы школьным учителем начальных классов. При взрыве он вроде как контузился, и не то чтобы совсем ополоумел, а просто городским дурачком ходил. Нового дома себе ставить Сван не стал, ютился в шалашике из досок, питался с рыночной свалки, там же и одевался. Без всяких целей он часами кружил по столице и бестолково ругался на всякого встречного, иной раз даже грязью мог кинуть. Фонарщики или деавинец - это ему было всё равно. Деавинцы его не трогали, конечно, жалели, иногда подкармливали, хотя и надоел он им. А от фонарщиков Свану часто доставалась, те его иначе, как "свинья деавинская" не звали. Солдаты его часто колотили, но не сильно - нищий и нищий. Почему-то более всего Сван терпеть не мог птиц, собак и детей. При встрече с ними он грязью да руганью не ограничивался. Попадётся под руку камушек - обязательно кинет. Многим собакам лапы поотшибал, глаза выбил, многих голубей так ловко сбил, что те потом уже не взлетали - пометаются по улице, побьются о стены и сдохнут через день, другой. Дети Свана боялись, как увидят - сразу разбегаются.
- Да, ничего кандидатура, подходит - кивнул, подумав немного, Боколок. - Но поверят ли? Слишком уж безобидный.
- Легко поверят, с радостью поверят, - усмехнулся Радек. - им самим-то, небось, ох как найти кого-нибудь надо в убийцы. Именно фонарщики и поверят. А вот деавинцы не поверят, решат, что на больного старика, фонарщики свои грехи вешают. Так это и хорошо, что не поверят, ещё дровишки в наше костревище...
- Тоже верно, - согласился королевский астролог.
ГЛАВА 4. СВИНОЙ УКАЗ.
- 1 –
Допрос полубезумного нищего проводил сам Министр Порядка. Беспрерывно морщась от брани, слюней и кашля, извергавшихся из беззубого рта Свана, он умудрился-таки наладить необходимый для следствия диалог. Ответы, занесённые в протокол, пришлось, конечно, несколько подредактировать: освободить от ругани, невнятности, петушиных криков, лая и прочей гадости, украшающей речь обвиняемого. В конце концов, чистовая запись допроса выглядела следующим образом:
- В Вашем жилище был найден список уважаемых граждан, находящихся на королевской службе, а так же их близких. И в этом списке, как раз напротив имён убитых, стояли некие знаки, напоминающие перечёркнутый герб нашего народа. Опять же, именно в Вашем доме нашли орудие, каким очевидно были перерезаны шеи трёх младенцев, чьи тела были найдены сегодняшним утром. Так же были найдены, мешок птичьих трупиков, какие-то тряпки, измазанные человеческой кровью и обезглавленная собака. Улик более чем достаточно, господин Сван. И как Вы можете объяснить всё это?
- Собакам собачья смерть. Всем собакам собачья смерть.
- Вы считаете свои жертвы собаками?
- Все собаки, не собак нет!
-Чем или кем Вы руководствовались, выбирая жертвы? Это же не случайно, что ими оказались уважаемые граждане, находящиеся на королевской службе и не в последних чинах?
- Собакам собачья смерть!
- Почему в Вашем жилище висит портрет деавинского учёного, известного под именем Корюнах?
- Корюнах добрый, еду давал, и никак собаке выносил, а на блюде.
- То есть Корюнах не собака?
- Собака хотела съесть свинку Корюнаха. Она ещё маленькая была, глупенькая – убежала на улицу, а там собаки. Я свинку спас, Корюнах пригласил жить с ним в хоромах. Но мне в хоромах не место. В хоромах собак нет. А моё дело – собак убивать. И Корюнах меня кормит. Он знает – все собаки.
- Это Корюнах Вас попросил собак убивать?
- Когда я, чтобы спасти свинку, убил собаку, Корюнах сказал: «Хорошо, значит ты, не собака»
- А Корюнах Вам указывал, каких собак убивать?
- Собакам собачья смерть. Свинке жизнь. Мне был дан свиной указ. Я по свиному указу живу.
- Всё понятно.
На этом допрос Свана был завершён.
- 2-
Корюнах, равно как и его прислуга, были взяты под стражу тем же вечером. В обвинение, зачитанном Корюнаху, в числе прочего, было сказано:
«На основе свидетельских показаний, считается вполне доказанным, что именно Вы являетесь организатором и вдохновителем следующих преступлений: убийство деавинца известного под именем Сумасшедший Грибник, убийство начальника Порядка города Курвань, убийство двух патрульных в Курвани, убийство Хранителя архивов и печатей города Курвань, убийство, на дороге из Курваня в столицу двух юношей из знатных семей, убийство Смотрителя королевского парка, убийство трёх младенцев деавинской крови, убийство Помощника Градоправителя и двух его охранников.
Так же Вы подозреваетесь в организации беспорядков. Кроме этого Вы обвиняетесь в колдовстве, для совершения которого Вы вступили в недозволительные контакты с нечистым животным, а именно свиньёй. Факт таких контактов подтверждается тем, что Вы и Ваша свинья спали в одной постели и ели из одной посуды, о чём свидетельствует Ваша прислуга.
В бумагах, хранящихся в Вашей библиотеке, при обыске, была найдена некая рукопись, в которой было очевидно Вашей рукой подчёркнуто следующее: «Именно белая свинка, есть то самое лоно, в коем до нужного срока хранится корень, из коего произрастает волшебный цветок, именуемый в Деавине – Цветок Ноалель. И только тот, кто сыграет свадьбу с такой белой свинкой, станет свидетелем рождения цветка и единственным истинным королём Деавина»
С учётом всего вышеизложенного Вы так же обвиняетесь в подготовке государственного переворота».
На допросе Корюнах ничего не подтверждал и не отрицал. Собственно говоря, с минуты ареста и до самого своего конца, он не произнёс ни одного слова. Впрочем, будь иначе, Министр порядка всё равно не пожелал бы его слушать. И уже спустя два часа после обвинения, был вынесен приговор: «Нищего Свана и деавинского учёного Корюнаха казнить на рассвете следующего дня обычным, указанном в Книге порядком, а белую свинью вышеназванного Корюнаха сжечь живьём».
Королевские гонцы распространили весть о поимке Курваньского Убийцы и его вдохновителе по городу, вызвав смятение и недоверчивый гул среди деавинцев и облегчение у фонарщиков.
Боколоку неожиданные новости о том, к чему привели хитрости семёрки в отношение Свана, принесла Поля. Королевский астролог растерянно поник в кресле.
- Этого я совсем не хотел! - беспомощно колыхался он всем своим необъятным пузом. – Какая нелепица! Какая странная случайность! Значит таков конец сказочнику?! В последнее время он уже совсем спятил, в этом городе все рано или поздно сходят с ума. Вот и Корюнах, каждый день сочинял новую нелепицу про Деавин. Сочинит и впишет в какую-нибудь древнюю рукопись, вроде и впрямь старая легенда. И так глубоко запрятал он в этих выдумках правду, что и не докопаешься уже. Без него, точно, не докопаешься! Ты понимаешь, что это значит, Поля? Нам никогда теперь не узнать, что такое есть наш Деавин на самом деле! Допридумывался! Досочинялся!
- Это всё к лучшему! – Поля с внимательным беспокойством разглядывала задыхающегося астролога – взгляд беспомощный, хрипит, свистит, хлюпает заплывшая жиром грудь. «Сколько он ещё протянет, с таким-то дыханием? Вероятно недолго… Хорошо бы хватило все наши дела завершить. Его смерть теперь совсем некстати была бы».
- Всё к лучшему! – повторила она, со всей доступной ей мягкостью. – Правда Корюнаха и то, «как оно было на самом деле» нам всё равно уже не пригодиться. Наша победа создаст новую, настоящую правду.
- Это всё так, - тяжело кивнул Боколок, но не удержался и заплакал: - Он был моим учителем, моим учителем…
«Жалость-то какая», - поморщилась про себя Поля, и в этот момент в комнату вбежал сияющий Муштик:
- Принесли! Принесли ответ Анхеля! Через день Король и весь двор прибудут к уважаемому астрологу на праздник! Всё сработало!
- Пойду сообщу нашим, проверим всё ли готово! А тебе, Боколок, лучше поберечь силы, скоро великий день! Ложись-ка лучше в кровать! Отдохни! – И Поля сорвалась вон.
Королевский астролог хмуро посмотрел на пританцовывающего от счастья Муштика, почесал живот и послушно отправился спать.
Казнь осуществили строго по приговору. На рассвете отчаянный визг бедной свинки разбудил город. Сван, корчил гримасы, ругал всех «собаками» и скулил от боли. Корюнах же навсегда остановил своё сердце за секунду до того, как меч палача опустился на него для первого удара.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ - ДЕАВИНСКИЕ СТРАСТИ
ГЛАВА 1 – ТАНЕЦ РОЗ
Сударь Получок смотрел на Элишку и жмурился в сладостном предвкушение. Он уже три недели на неё так смотрел, и с каждым днём всё сладостней. И это не говоря про букеты и блюда полные пирожных, которые он присылал в её комнатку (Элишка, как и все танцовщицы королевского балета проживала при дворце) каждое утро. Ровно двадцать дней назад она подошла к смотрителю мечей и застенчиво попросила о личной аудиенции. Сударь Получок принял её тем же вечером, в своих лиловых покоях. И стены, и диваны, и даже потолки в его комнатах были обиты бархатом, на голубеньком столике вперемешку громоздились недорогие браслеты, бусики, сережки, сверкающие леденцы и кружевные подвязки. Но Элишка к столику не подошла, скромно остановилась перед, разряженным в красный сюртук с алмазными пуговками, сударем Получоком, потупила глазки и пропела:
- Я к Вам, уважаемый смотритель меча, зная Вашу доброту, пришла за помощью. Как Вы знаете я нынче репетирую особый танец, который хочу показать королю в день праздника у придворного астролога Боколока. Очень я волнуюсь, хорошо ли у меня выходит, а главное боюсь, что вследствие отсутствия опыта, я обязательно что-нибудь напутаю на самом выступление. Как вы понимаете, танец готовится в тайне, и с придворным астрологом существует договорённость, никому его не показывать, до дня праздника. Но мне, как танцовщице и актрисе непременно нужна генеральная репетиция перед человеком балет понимающим, чтоб он и недостатки указал и советом помог, и уверенности прибавил, И только Вы можете быть таким человеком, таким первым тайным зрителем, только Вы, с Вашей добротой, с Вашим пониманием прекрасного… и если бы Вы смогли, откликнуться на мою мольбу.., - тут Элишка робко улыбнулась, посмотрела сударю Получоку прямо в масляные глазки и тут же затрепетала ресничками. Смотритель мечей надувал щёки, дрожал и таял.
- Я, я конечно, в любой момент. С радостью помогу Вам в Вашем искусстве. Да как иначе. Вы же знаете, как давно, как всегда я ценил и ценю Вас - такой талант, и ум, и красота… Ах как я мечтаю посмотреть этот «танец роз». Да хоть бы прямо сейчас, прямо теперь, я отменю все государственные дела, и устроим просмотр, тайный просмотр, и никому не скажем, - забормотал вспотевший от счастья сударь Получок.
- Сейчас никак невозможно, - вздохнула Элишка. – Королевский астролог строго-настрого предупредил до дня праздника никому не показывать танец. А я никак не могу нарушить обещание, ни в моих это принципах. Да и для танца ведь, костюм нужен, и настил из роз, и особая атмосфера… Но для меня так важно Ваше мнение, я и не представляю, что кто-то прежде Вас это увидит.
- Но тогда, как же мы можем всё устроить? – растерялся смотритель.
- Ну, если Вы будите такой добрый, что в день праздника задержитесь со мной во дворце.., и, тогда, когда двор уедет к Боколоку, мы найдём такое место, где нас никто не потревожит, такое место, где Вы хозяин и сможете по праву уединится… И хорошо бы, чтоб стены там были золотые, этот цвет так гармонирует с танцем, при таком цвете особенно заиграют розы, и тело, ведь на мне почти ничего не будет… совсем ничего… «Танец роз» всегда раньше в золотой комнате исполнялся, для одного зрителя, для мужа. Так бы и мне хотелось первый раз станцевать это среди золота, и чтоб Вы смотрели, и чтоб не мешал никто.
Сударь Получок облизывал губы и причмокивал.
- Так всё и будет, как вы хотите так всё и будет! – он подплыл к Элишке и нежно прижал к своей груди её ладошку. – Есть у меня именно такая комната, какая нужна – и стены в ней золотые, и не потревожит никто, поскольку под моим она присмотром, под моей должностью. В назначенный день, я объявлю, что хочу лично проверить всё, хранящееся там оружие, рассмотреть его на предмет целостности и чистоты. Такую проверку мне в инструкциях прописано делать лично и в одиночестве. Так что ни один человек не посмеет потревожить нашу с Вами репетицию… А когда мы её завершим, то сразу же отправимся к Боколоку, никто и не заметит нашего опоздания.
- Ах как Вы отлично всё придумали! Какой же Вы умный, и добрый, и понимающий человек! – воскликнула Элишка, и на секундочку приникла к плечу сударя Получока. Тот задрожал. Элишка тихонько вздохнула и отстранилась.
- Хватятся меня, идти надо, нехорошо подумают, если увидит кто, как я из Ваших покоев поздно так выхожу. Девочки дразнится станут. Но ведь Вы никому о моей просьбе не расскажете? и никто не узнает и не увидит, когда я Вам танцевать буду?
- Ах ты моя маленькая, - умилился смотритель. – Никто не узнает, это я, сударь Получек, обещаю. И не увидит никто, мы же с Вами только вдвоём репетировать будем, только Вы и я!
- Только Вы и я, - выдохнула Элишка. – Ах, да, паж ещё, чтоб розы принести и разложить, как по танцу положено.
- Какой паж? – вздрогнул сударь Получек.
- Паж Муштик, его ко мне Боколок определил, чтоб розы приносил и убирал, но он всегда должен отворачиваться во время танца, чтоб не видеть ничего, и молчать, как тень… он не помешает, репетиции. Правда Муштик больше не при дворце служит, а у Боколока…
- Ну паж, так паж, если он молчит и отворачивается, тогда не помешает. А где служит, какая разница, если он искусству помогает, выпишу ему пропуск во дворец и всё, - благодушно ухнул смотритель мечей. И присутствие молчаливого юного пажа, и то как он, по его, Получика, знаку отвернётся в нужный момент, - всё это только добавило в его разыгравшуюся фантазию нечто пикантное, и сделало её ещё более сладостной.
Когда Элишка наконец покинула апартаменты смотрителя, на шейке её висели пять подаренных бусиков, руки украшали браслетики, на пальцах поблёскивали колечки, во рту было сладко и липко от леденцов. Со следующего дня, сударь Получок и стал присылать ей каждое утро букеты да пирожные, а при встрече непременно щипал за щёчку и нет-нет, да и погладит плечико. Ну а когда дату праздника у Боколока утвердили, сударь Получок тот час объявил, что поедет к астрологу обязательно, но может чуточку запоздать, так как давно уже определил себе это утро для проверки порядка в «комнате мечей», чего отменить и перенести никак нельзя, поскольку дело прежде всего. Муштик и Элишка в восторге были – как легко оказалось обвести вокруг пальца сладострастника, всё что им нужно, он сам предложил. Осталась теперь самая малость - дождаться «репетиции», и вызволить волшебный меч от фонарщиков.
За день, до праздника, в букете, присланном Элишке, обнаружилась записка. В ней было указано, что Элишке и Муштику с розами, надлежит завтрашним утром схоронится в маленьком коридоре, примыкающем одной стороной к «комнате мечей», а другой к залам для тренировок фехтовальщиков. В день праздника, объяснялось в записке, там никого не будет, а потому никто не заметит танцовщицу с её пажом. Сам смотритель уже будет в самой комнате, и, как только двор отправится к Боколоку, а все не приглашённые разбредутся кто куда, запустит их к себе, через запасную дверь, которая как раз выходит на маленький коридор.
Именно так всё и получилось. И в ту самую минуту, когда Анхель с придворными вошёл в особняк Боколока, Элишка начала свой танец. Душный розовый аромат, девичье тело, то порхающее, над цветочным ковром, то катающееся по нему, капельки крови поблёскивающие на полуобнажённом теле балерины – сударь Получок и впрямь сидел, как зачарованный. Муштик, загодя застыл аккурат перед стеной с «волшебным мечом», и к ней же он, руководствуясь знаку смотрителя повернулся лицом. Теперь бывший паж ждал кульминации танца, когда сударь Получок окончательно потеряет голову. Тогда ему, Муштику, останется только сорвать меч со стены и ударить им со всей силы сладострастника. Затем, спрятав меч в розах, они с Элишкой покинут дворец. Балерина отправится к Боколоку – танцевать перед королём, а он, Муштик, возьмёт меч и начнёт восстание.
В конце «танца роз» Элишка, уже совсем обнажённая, с волнующими царапинами на груди, спине, ягодицах, распласталась на розах и протянула руки тяжело дышащему смотрителю. Тот встал и шатаясь двинулся к ней. В этот самый момент, Муштик, вцепился в желанный меч, но отодрать его от стены так и не смог. Тогда он сообразил просто выхватить меч из ножен, что и проделал с удивительной ловкостью. Ничего не замечающий сударь Получок уже склонился над Элишкой, когда Муштик, прыгнув к ним поближе, смело размахнулся и опустил меч на шею фонарщика. Но голова сладострастника не слетела с плеч, как представлялась в мечтах Муштику, он даже почему-то не нанёс ему никакой раны, даже царапины не было. Сударь Получок почувствовал боль от удара, дёрнулся, поднял голову и увидел над собой перепуганное и растерянное лицо бывшего пажа. Увидел он, и что тот сжимает в руке самый ценный меч из королевской сокровищницы, и сразу понял, как его провели. Мгновенно вскочив на ноги, смотритель мечей выхватил из кармана маленький ножичек, с которым никогда, даже ночью, не расставался, и ткнул им Муштика в живот, повернул пару раз и вытащил. Потом, не размышляя ни минуты, он полоснул этим ножом тоненькую шейку Элишки, отскочил, чтоб не измазаться кровью, облегчённо вздохнул и осторожно выскользнул из комнаты, запер за собой дверь, да и поспешил на праздник к королевскому астрологу Боколоку.
«Мелкие пешки, никто их не хватится, - размышлял он дорогой. – Про девицу решат, что сбежала с полюбовником, паж и вовсе не при дворе давно. Ночью, после праздника, распилю этих двоих и в мешки, вместе с розами, кровь замою… И вынесу всё тихонечко… Если встретит кто, сошлюсь, что это мечи, да ножи из оружейной на чистку отправляются… А Министерство Порядка этой историей беспокоить не буду, а то слишком многое объяснять придётся, ещё сам и пострадаю».
ГЛАВА 2. ГОСТЕПРИИМСТВО БОКОЛОКА
На праздник к королевскому астрологу, был приглашён «малый двор», в полном своём составе. К малому двору принадлежали члены королевской семьи, все пять министров и все десять старших смотрителей. Так же особым гостем был ладоникский принц Радек. Разумеется, каждый мог привезти с собой пажа или слугу, и даже ни одного. Смотритель библиотеки, к примеру, прихватил с собой трёх служанок, а смотритель спален прибыл один, опоздавший смотритель мечей так же явился в одиночестве, смотритель обедов привёз пажа, смотритель королевского платья двух пажей, за новым смотрителем королевского парка в дом Боколока прошагали два пажа и две служанки, смотритель истории ограничился только одним слугой, смотритель игр и развлечений сделал так же, смотритель стиха и слова, вместо слуг, исхитрился провести с собой двух поэтов, ну а смотритель бань и омовений переодел служанкой свою матушку, уж очень она хотела, на праздник посмотреть. Министр Порядка слуг с собой никогда не возил, довольствуясь положенной ему по штату охраной, точно так же себя вели Министр Внешних Сношений и Министр Финансов, ну а Военный Министр и Министр Торговли каждый взял с собой к Боколоку по паре слуг. Из всех этих 19 слуг, пажей и служанок, 13 входили в боколокские семёрки. По мимо них, у королевского астролога ещё значилось 14 человек – собственных слуг и помощников, - две верные семёрки. Угощения Боколок заказал на королевской кухни, но по собственным рецептам. В довершение гостей был призваны развлекать лучшие столичные музыканты – три скрипки, лютня, рожок, пара флейт и барабан, и танцовщицы королевского балета. В качестве организатора карточных игр, если кому из гостей оных захочется, был, разумеется призван Марех. Снаружи покой праздника охраняли два отряда, по двадцать пять человек каждый.
Таким образом в доме находилось 17 человек гостей, включая самого Анхеля, и все они (кроме Радека, разумеется), согласно плану Боколока, подлежали аресту. Из тридцати трёх слуг, только шестеро были фонарщиками, и так же должны были быть арестованы. От музыкантов и тем более танцовщиц, среди которых были как фонарщики, так и деавинцы, королевский астролог никаких неприятностей не ждал. Их было решено просто запереть в зале, и продержать там до конца восстания, чтоб под ногами не путались. Два отряда, окружившие дом Боколока, согласно плану, будут вынуждены покинуть своё место, когда в городе начнутся беспорядки. Организация оных была возложена на Латея и Полю. Имрич, должен был осуществить перевозку королевской казны. Радек и Марех отвечали за своевременность, быстроту и бесшумность ареста «малого двора». Его Боколок планировал произвести после обеда, во время «танца роз». Муштика, королевский астролог назначил связным между своим домом и организаторами уличных беспорядков.
Сначала всё шло замечательно. Всё утро Боколок развлекал Анхеля, Военного Министра, и смотрителей библиотеки, королевского платья, истории и парка всевозможными гаданьями, чтением рук и составлением гороскопов. Марех организовал два преферансных стола. За ними в распасы, заказы, десятерные и мизера погрузились Министр Порядка, смотритель игр, смотритель обедов, смотритель спальни – за одним столом, а Военный Министр, смотритель бань и омовений, смотритель стиха и сам Марех за другим столом. Радек вёл серьёзную, деловую беседу с Министрами Внешних Сношений, Финансов и Торговли. Чем-то озабоченный смотритель мечей кормил конфетами стайку розовощёких балеринок, и мучил музыкантов, заказывая сыграть ему то марш, то польку, то просто что-нибудь развеять грусть-тоску.
По началу странное отсутствие Элишки и Муштика, не сильно беспокоило королевского астролога, «замешкались наверняка с розами, или Латей с Полей обговорить всякие детали их задержали», - так он решил. Но вот уже и обед приблизился, а их всё нет и нет. С каждой минутой Боколоку становилось всё тревожней на сердце. Наконец застучали вилки, зазвенели бокалы, зачавкали рты, и ему стало окончательно ясно – что-то пошло не так, ну не могли Элишка с Муштиком настолько опоздать, никак не могли. В любом случае что-то всерьёз менять в планах заговорщиков было уже поздно, да и невозможно, и Боколок подал особый знак ладоникскому принцу и Мареху, - арест произведём сразу после обеда, не дожидаясь танца. Но тут произошло нечто уж совсем неожиданное и незапланированное. В обеденную залу почтительно, но быстро вторгся один из офицеров уличной охраны, и, склонившись к Военному Министру что-то жарко зашептал. Тот выслушал, крякнул и, в свою очередь, принялся что-то шептать Министру Порядка. Как Боколок не напрягал слух, разобрать о чём речь так и не смог. Лицо Министра Порядка, равно как и лицо Военного Министра, выражали некоторое недоумение, впрочем без особого беспокойство. Наконец, после недолгого совещания меж собой, всё тем же раздражающим Боколока шёпотом, они поднялись, и после длительных извинений перед Анхелем, объявили, что вынуждены не надолго отлучится, по причине мелкой аварии в солдатском районе. Ничего серьёзного, но надо взглянуть и отдать распоряжение об устранение. Так они сказали и тот час дружно покинули обед. Боколок растерянно смотрел им вслед. «Может быть уже начались активне беспорядки? – гадал он. – Нет, не может быть, мы же так чётко, так строго договорились о времени, Латей и Поля они же у меня самые умные, самые способные всё организовать как надо, не могли они так промахнуться.. что же случилось? В любом случае, менять ничего не буду, после десерта сразу...», - он задыхался и тёр вспотевший лоб. С другой стороны стола на него с добрым сочувствием смотрел король Анхель, Боколок поймал его взгляд и, непонятно от чего, но абсолютно чётко понял - «всё пропало».
ГЛАВА 3. ЗЕЛЬЕ ПОЛИ
Забравшись на верхнюю трибуну, Поля смотрела вниз, на заляпанную сотнями истерзанных трупов Площадь Парадов.
Сегодня, рано утром, отравленные колодцы уничтожили солдатский район. Всё вышло именно так, как она наметила. Озверевшие жители – сами солдаты, их жёны и дети, едва проснувшись, тут же кинулись рвать и увечить друг друга. Радостно повизгивая, жёны выдирали глаза мужьям, дети зубами отгрызали члены отцов, мужья срывали соски с груди жён. Обливаясь потом, кровью, слезами, они снова и снова бросались в бой.
Менее трёх часов хватило, чтоб большая часть фонарной армии, расквартированная в столице, уничтожила сама себя. Из пятнадцати уцелело только пять отрядов. Один патрулировал город, два дежурили при южных и северных воротах столицы, и два засветло отправились во дворец, сопровождать «малый двор» к Боколоку. Ещё в солдатском районе, удивительным образом, выжили те, кто по тем или иным причинам не пользовался отравленной водой. В слепом ужасе они вырвались из кровавой бойни, и теперь, обезумев от увиденного и пережитого, бежали из города, сами не зная куда. Впрочем, из последних нашлось несколько офицеров, которым удалось взять себя в руки и повернуть в сторону особняка королевского астролога. Там, они доложили о произошедшем часовым, и, по соответствующей цепочки, информация о том, что в солдатском районе происходит много нехорошего, дошла до Военного Министра. С трудом оторвавшись от паштета, грибного суфле и крепкого красного вина, поданного Боколоком на первую трапезу, он, прихватив с собой Министра Порядка, отправился посмотреть в чём дело. Оба министра были уверенны, что их обеспокоили напрасно, из-за какой-то пьяной драки, а потому, с великим удовольствием, хором приказали арестовать несчастных вестников, тем более те, и под угрозой смертной казни, отказались сопровождать их к месту «солдатского дебоша». И вот теперь, главы двух серьёзнейших министерств, со своей немногочисленной охраной в ужасе застыли, забравшись на ту же трибуну, где стояла травница Поля. Её, конечно, задержали, но после спокойного объяснения, что, прослышав про несчастие, она пришла оказать всю возможную помощь раненным, «но вот беда, никаких раненных нет, одни мертвецы», отпустили, рассеянно поблагодарив за смелость и верное понимание долга.
- Вероятно, солдатский район настигло проклятие, казнённого накануне, колдуна Корюнаха, не чем иным не объяснишь такое безумие. Ах, беда-то какая! – добавила Поля, перед тем, как удалиться.
Таким образом, весь масштаб катастрофы был ещё не понят, ни Военным Министром, ни Министром Порядка, когда пришла весть, что локальные беспорядки в городе перешли в единое восстание.
Посовещавшись на месте, министры определили, что в сложившейся ситуации, подавить восстание сразу никак не получится, сил не хватит. А поэтому следует: в первую очередь – обеспечить хорошую охрану особняку Боколока, где пребывает ныне король Анхель; а, во вторую – срочно отправить гонцов в ближайшие города и сёла, вызвать подкрепления в лице тамошних служителей порядка.
- И уж с ними, мы мигом подавим мятеж. А королю, следует сообщить аккуратно, дескать волнения в городе, так что, пусть двор ещё погостит в особняке уважаемого астролога, денька два, не больше, предосторожности ради,- подытожил Министр Порядка.
- Да, это самое разумное, - кивнул Военный Министр.
ГЛАВА 4. ВОССТАНИЕ
Полковник проснулся поздно. На улице уже давно шумел день, а он всё никак не мог заставить себя открыть глаза и встать с постели. Вчера он почти ушёл из столицы. Рано утром, побывав, в числе прочих зевак, на казни Корюнаха, он, как только палач закончил своё дело, не оглядываясь отправился к северным воротам. Отчего-то те были закрыты, и Полковник, прошагав город насквозь, покинул город через южные ворота. Но к вечеру, уже достаточно далеко отойдя от столицы, он внезапно передумал, и повернул назад. Обратный путь до города, удивительным образом, занял куда меньше времени, чем дорога от него. Но и несмотря на это, дома он оказался только к полуночи. Хозяин, к удивлению Полковника, отсутствовал. Правда, заботливый математик оставил дверь открытой, а на столе, в гостиной, Полковника дожидались ваза с фруктами, блюдо с копчённым мясом, мягкая булка и целых три бутылки, две с водкой, а одна, зачем-то, с вином. Вино Полковник так и не тронул, а с водкой управился быстро. Ему было тепло, сытно, одиноко и грустно. Часов до двух ночи он всё сидел за столом, надеясь дождаться хозяина дома, но, в конце концов разозлился на него за отсутствие, и отправился спать. «Да пусть хоть все по-умирают», - сварливо сообщил он подушке и провалился в глубокий, пьяный сон. Водка была хороша, так что следующим днём голова у Полковника совсем не болела, но просыпаться всё равно не хотелось. Наконец он встал, спустился вниз, и обнаружил, что Тигол так и не возвращался. На столе сиротливо стояло вино, а пустые бутылки из-под водки Полковник, как оказалось, ещё вчера аккуратно выставил под лестницу, почти не тронутые фрукты и остатки мяса были обнаружены им в буфете. Порадовавшись собственной аккуратности, не покинувший его вчера даже в состояние полного опьянения, Полковник позавтракал, испробовал вино, оказавшееся слишком сладким, и решил прогуляться.
В городе было на удивление людно. То там, то здесь попадались группки о чём-то совещающихся друг с другом деавинцев. Они стояли по двое - по трое и то объединялись с такими же небольшими компаниями, то снова расходились друг от друга. Проходящих мимо фонарщиков они провожали откровенно враждебными взглядами, и те ёжились, кутались в свои чёрные сюртуки и убыстряли шаг. Полковник прошёл свою улицу, вышел в центр и не поверил своим глазам – сотни деавинцев растянулись по обеим сторонам дворцовой дороги. Всё это было, как много лет назад, когда весь город выходил на улицы – радоваться, праздновать или скорбеть сообща. Народ тихо гудел, все то ли напряжённо ждали чего-то, то ли собирались с силами для чего-то. Наконец, стайка каких-то мальчишек, с задорным гиком повалила один из фанерных щитов, с фонарным гербом. «Правильно!» - крикнул им кто-то, и тот час люди принялись крушить остальные щиты, расшатывать и опрокидывать железные семирожковые фонари, некоторые бросились бить окна, прилегающих к дороге домов. Со всех сторон сюда подтягивались всё новые и новые деавинцы. Присмотревшись, Полковник определил, что тут были не только столичные жители, но и много прибывших из близлежащих деревень. Места на тротуаре уже не хватало, и вскоре люди вышли на дорогу. Все подначивали друг друга, перекрикивали, звали идти прямиком ко дворцу, обнимались и смеялись, но продолжали топтаться на месте. «Заводила молчит! Выжидает чего-то! - определил Полковник. – А Боколок-то, не врал, молодец! Учинил-таки своё восстание! Вот-вот разгорится!». Тут к Полковнику полез лобызаться какой-то весёлый бородач. «Во как!, - мигал он голубыми глазами. – Во как! Пришёл им конец! Вернём наш Деавин!» - «Вернём!»,- улыбнулся Полковник, и, его захлестнула вся эта общая надежда и радость. Между тем, со стороны дворца на дороге показался отряд солдат. Их было мало, раз в десять меньше собравшихся деавинцев, и ведущий их офицер, вероятно из-за этого, едва приблизившись, резко повернул назад. В толпе охнули, кто-то засмеялись, кто-то кинул им вслед кусок фанеры. Солдаты ускорил шаг. Смеха становилось всё больше, бородач с Полковником подтолкнули друг друга и полезли вперёд.
- За Деавин! Гони фонарщиков! - раздался зычный голос, и толпа послушно всколыхнулась - Прочь! Покажем им, кто горит над нашей землёй – фонарь или солнце! За Деавин!
«А вот и зазывала! Грамотно, ничего не скажешь!» - определил Полковник.
- За Деавин! За Деавин! Смерть фонарщикам! - подхватил народ и все наконец двинулись вперёд,
- За Деавин! – скандировал Латей.
- За Деавин! – толпа с каждым криком всё больше прибавляла ходу, люди толкали и несли друг друга вперёд. Фонарный отряд впереди совсем растерялся, перепуганные солдаты бросились бежать врассыпную. Вот уже показался впереди дворец Анхеля, возле ограды которого, бестолково метались человек сорок охраны, не больше
«Почему их так мало? – гадал Полковник. – И почему усмирять деавинцев прислали такой крошечный отряд. В чём дело? Просто не ожидали, что нас так много? Думали просто поволнуемся да разойдёмся? Даже сопротивления нет… они просто сдают нам город! Но почему? И здесь никого нет! Неужели они опять ушли из города? Как тогда? Что они опять приготовили? Не может быть, чтоб просто сдались, у них же тут целая армия, где она?»
Поля шла в самом хвосте деавинцев, и с улыбкой слушала, как надрывается Латей. «Не сложно завести толпу, - вспоминала она инструктаж Боколока, - главное, чтоб лозунг был кратким, с хорошим ритмом, удобным для крика». Что же, Латею удалось. Даже она, Поля, завелась и кричала вместе со всеми. Не для дела кричала, а по желанию, от всего сердца.
_ За Деавин! Фонарщикам смерть! – и люди бросились на ворота дворцового парка. Неуспевшие или непожелавшие оставить своё место охранники были мгновенно сбиты на землю и затоптаны. Мчащийся, вместе со всеми, Полковник ловко перепрыгнул через, какого-то молоденького офицерика, попавшего ему под ноги. Офицерик попытался было отползти в сторону, но бегущий следом бородач, раздробил ему тяжёлыми сапогами грудную клетку. За несколько минут деавинцы передавили всю охрану дворца, и сами того не заметили в общей тесноте и ликующем беснование. – Смерть фонарщикам!, - кричали они, и фонарщики умирали у них под ногами.
Поля остановилась в сторонке, и, дождавшись, когда рухнут навзничь ворота королевского парка, поспешила к Боколоку, с докладом. Восставшие же, под предводительством Латея, устремились вперёд, к самому дворцу Анхеля. «Непременно надо будет занять королевский дворец!» - учил Боколок. – Это символ, а символ это всё! Кто на трон сел, тот и король! Кто во дворце хозяйничает, тот и в городе правит! Так что в первую очередь надо вести людей к королевскому парку. И пусть как следует потешатся в залах Анхеля!». Согласно договорённости между королевским астрологом и Латеем, Муштик должен был сообщить тому, что с арестом короля всё в порядке, после чего Латей бы и повёл собранную толпу во дворец. И, как только удалось бы прорваться в парк, бывший паж должен был отправится обратно к Боколоку, с докладом, что всё идёт, как надо. Но Муштик так и не появился. Опасаясь потерять время, а главное энтузиазм деавинцев, Латей решился не ждать, а действовать, ну а к Боколоку отправить Полю, пусть расскажет про дела «на улице» и разберётся что там с Муштиком, а главное с королём творится.
Не встретив никакого сопротивления ни на улице, ни, даже, у парковых ворот, Латей, ничего не знающей о бойне в солдатском квартале, сначала растерялся. По всем расчётам на битву с мятежниками должны были явиться не меньше десятка фонарных отрядов, правда весьма обессиленных и не способных к сопротивлению, благодаря Полиной «ослобухе», подброшенной в колодцы. Но не с сильными, ни со слабыми отрядами сразится деавинцам так и не пришлось. «Вероятно, травка была уж очень сильна, солдат сморило и так обессилило, что и ходить разучились», - не долго поразмыслив над этой загадкой, решил наконец Латей, - Это к лучшему, авось, когда они очухаются, совсем уж поздно будет, сами небось разбегутся.
Калеча и уродуя перепуганную придворную челюдь, ни вовремя оказавшуюся на пути, толпа ворвалась во дворец Анхеля. Счастливые, пьяные очевидной победой они, как бездумные носились по коридорам и залам, крушили мебель, били витражи, срывали и топтали ковры и картины. Какие-то студенты нашли спрятавшихся за занавесками трёх фрейлин и тут же задрали им юбки. Не повезло младшему дворецкому, ему проломили голову чугунной статуэткой, которую он зачем-то пытался вынести вон. Притащив с кухни пивные бочонки, мятежники оккупировали тронный зал. Пиво полилось рекой, его пили, им умывались, горланили полузабытые, запрещённые фонарщиками деавинские песни, плясали. Латей только посмеивался глядя на всё это веселье. Полковник, скрестив руки на груди, бродил посереди бесчинства, кивал в ответ радостным возгласам и охотно угощался пивом. Он настороженно переводил взгляд от одного окна к другому и всё ждал, когда там появится фонарная армия, вызволить дворец и поквитаться с восставшими. Но сколько он не смотрел – на улице мелькали одни деавинцы – одни весело неслись куда-то из дворца, другие наоборот ко дворцу.
- Деавин наш! Мы вернули наш город! – весёлый пьяный синеглазый бородач, обхватив Полковника, закружил его по залу. Полковник заставил себя улыбаться, под ногами путались сорванные со стен портреты, осколки разбитых ваз, переломанные рожки подсвечников и прочие останки того, что недавно так украшало тронный зал во дворце Анхеля.
- Вот тебе! Проклятый! Вот! – и вошедший в раж бородач, плюнул в какой-то портрет одиноко болтающийся на стене. Полковник поднял взгляд и замер на месте. Это был недурно написанный портрет короля Анхеля, который бесстрастно взирал на Полковника глазами математика и домовладельца Тигола. Полковник освободился от объятий бородача, зажмурился, потряс головой и присмотрелся снова. Это был точно Тигол. Милый и добрый хозяин Полковника отличался от того, кто был на портрете только выражением лица. Тигол всегда казался своему постояльцу немного робким, растеряным, каким-то вопрошающим, а теперь с картины на него взирала сама уверенность, гордая, холодная, насмешливая. Но не было никаких сомнений – это был точно он. Полковник подумал, как часто за эти пять дней пытался угадать кого же ему напоминает математик, и только теперь, вспомнив такой же портрет, виденный им у Боколока, понял – конечно, короля Анхеля и напоминал, да только как могло прийти такое в голову? Наконец, на смену изумлению, в сердце Полковника разгорелся нечеловеческий гнев, и он помчался к выходу, пиная и расталкивая продолжавших своё сумасшедшее веселье деавинцев.
Город, по которому теперь бежал Полковник, должен был ничем не напоминать вчерашнюю столицу фонарщиков, но на деле оставался прежним. Он и теперь был грязен и неопрятен, неопрятен даже больше обычного – со стен были содранны имитации мозаик, и ветер, то там, то здесь поднимал и рассеевал их клочки. Во многих домах были разбиты окна, сколотая гипсовая лепнина усыпала тротуар, вывороченные фонари преграждали дорогу, так что Полковнику приходилось то и дело перепрыгивать через них. В нескольких местах ему попались кучки каких-то объедков – мясные кости, надкусанные булки и пироги, лепёшки каш, винные лужицы. Тут же кружились и пировали голуби - грязные, взъерошенные, вонючие. Голубей то и дело сгоняли бродячие собаки. Было безлюдно, фонарщики толи попрятались, либо вовсе оставили город, а что касается деавинцев – казалось все они были во дворце и его парке.
Наконец Полковник добежал до башенки Тигола и одним ударом ноги высадил дверь.
ГЛАВА 5. СБЕЖАВШИЙ КОРОЛЬ.
Поля смотрела на растерянного Боколока. Тот одинокой глыбой возвышался над своим богатым столом и то переставлял дрожащими пальцами маленькие розеточки с пирожными, то игрался с конфетами.
- Абсолютно непонятно, как и куда он пропал! – наконец, бросив щупать сладости, королевский астролог недоумённо уставился в окно.
Пока Латей вёл восставших ко дворцу, события в особняке Боколока развивались следующим образом. Едва закончился обед, королевский астролог объявил что для всех желающих в парадной гостиной прямо сейчас будет устроено чтение и объяснение гороскопов, так сказать, подарок от хозяина дорогим гостям. А в музыкальной зале для всех прочих, в гороскопы неверящих, королевские балерины станцуют особый танец, «особый», - повторил Боколок понизив голос, «осенние цветы» или когда «цветы раздеваются». Про гороскоп и «раздетые цветы» королевский астролог придумал во время обеда, когда стало окончательно ясно – Элишка не появится и необходимо было как-то облегчить предстоящий арест «малого двора». «Разделить их надо, - подумал Боколок, - по двум комнатам развести!». Надо сказать, чувствовал себя королевский астролог к концу обеда просто ужасно. Непонятное отсутствие Муштика с Элишкой; загадочный уход из-за стола двух министров, да ещё каких министров – военных; неприятный сочувствующий взгляд Анхеля – всё это измучило Боколока. Он задыхался, в животе зудело, а перед глазами летали красные мошки, мысли о предстоящих событиях угнетали, на сердце было уныло, и даже надежда на весьма возможный благоприятный исход задуманного никак не радовала. «А что если мне всё это ни к чему… закончится дело, кто я тогда? Хорошо ещё, если кормить да лечить не бросят. Это я сейчас главный, когда заговор, сейчас они без меня и не придумают ничего. А потом?, - ни с того, ни с сего полезло ему в голову. – Вроде как ясно, пока законного Короля нет, меня сажать со всеми делами управляться, больше некого. Это ведь само собой разумеется… Даже не обсуждали, а надо было обсудить, чтоб после без всякого…Как я с ними со всеми управлюсь, когда дело сделаем? Как, чем удержу? Разбегутся из-под моей власти, ученики… Деавин будем восстанавливать… как его восстановишь, Деавин?..Сейчас вот я хорошо сижу, в почёте, в уважение… Корюнах мёртв, Грибник убит, прочие ещё лет десять назад ушли, даже про Полковника можно сказать, что сгинул. А этот, который называется «Зденко», совсем даже не Полковник, а простой преступник, человек вне закона, поймают да казнят… Один я теперь остался, истинный Деавинец из всех, который память и правду хранит… Вот и надо было хранить, к чему мне весь этот заговор, - хмуро мыслил Боколок. – Хорошо ведь я живу, хорошо!» - и он сделал знак Мареху – готовимся мол, сразу после сладкого.
Наскоро придуманный план Боколока разделить «малый двор» на две части сработал. Король, Министр Внешних Сношений, Министр Торговли, смотрители библиотеки, истории обедов, парка и омовения – отправились в парадную гостиную, слушать о гороскопах. Ну а Министр Финансов, смотрители мечей, спален, платья, игр и стихов – похихикивая расположились смотреть «раздевание цветов». Радек, сделав вид, что решил присоединится к последним, замешкался в коридоре, дождался, когда балеринки сотворят свои первые «па», и незаметно запер музыкальную залу на ключ. Увлечённые тем, как одна за другой слетают на пол пышные юбочки, придворные ничего не заметили. Хмурый Боколок так и не стал ничего рассказывать о гороскопах, он даже не вышел посмотреть, как проходит аресты. В гостиную вели две двери, расположенные друг на против друга. Марех ввёл через одну первую семёрку из слуг «малого двора», а Радек через другую дверь ещё одну, из таких же слуг. Тоже было сделано и в музыкальной зале. Придворные, казалась так и не поняли что именно произошло, и что их собственные слуги их же арестовали. И Боколок бы, наверное, этому от душу позабавился, если бы ни одно, крайне всё запутавшее, обстоятельство. Среди арестованных не нашлось самого Короля. Анхеля не было – ни в гостиной, куда он направился после обеда, ни в музыкальной зале, куда срочно заглянул через окно Радек, ни в столовой, ни вообще нигде в доме. Растерявшиеся заговорщики ограничились тем, что оставили «малый двор» под замками и охраной там, где он и находился – половиной в гостиной, половиной в музыкальной зале, прочих фонарщиков загнали в библиотеку, так же под охрану, а сами расположились в столовой, решать что делать в сложившейся ситуации.
Совсем ослабевший и больной, Боколок подвёл «итоги дела»:
- Первое – из-за отсутствия Муштика совершенно неизвестно, что происходит в городе, удалось ли организовать восстание и как справляется Латей.
Второе – по той же причине, сам Латей тоже не знает, что происходит у Боколока, и вряд ли сообразит, как теперь действовать.
Третье – неизвестно куда и зачем ушли Военный Министр и Министр Порядка, возможно это связано с мятежём, организованными Латеем, а возможно с пропажей Муштика и Элишки, в любом случае ничего хорошего в том, что они не попали под арест, и находятся теперь где-то в городе, на свободе, нет.
Четвёртое – несмотря на непонятное отсутствие Элишки, арест удалось произвести, и теперь «малый двор», как и планировалось под замком, но…
Пятое и самое важное – исчез Король Анхель. Неизвестно куда. Единственное что удалось выяснить, очевидно Анхель каким-то образом покинул особняк Боколока через чёрный, «для слуг» вход, при осмотре дома выяснилось, что тот был открыт и не охраняем. Наверное Король выскользнул, когда, солдаты, совершающие обход особняка отвернулись. Это всё очень плохо, и совсем плохо, если Анхель теперь объединится с ускользнувшими ранее министрами.
Единственное, что можно теперь сделать – послать кого-нибудь к Латею, узнать его новости и рассказать о своих, и, как-то скоординироваться.., - Боколок высказался и задыхаясь откинулся на спинку кресла. Радек и Марех согласно помолчали.
- Так кого отправим в город, к Латею? – вопросил было измученный королевский астролог, как произошло новое происшествие: в столовую вбежал Военный Министр, а следом Министр Порядка.
- Где Его Величество? У нас срочное дело до его Величества! – пробасил Министр Порядка, а Военный уставился на Боколока с непонятным, но каким-то испуганным выражением лица. Королевский астролог в конец растерялся, открыл рот, закрыл, снова открыл. Радек первым взял себя в руки и сообразил, что делать:
- Его величество отдыхает после обеда, осматривает библиотеку уважаемого астролога. Я Вас сейчас провожу, - пропел он самым любезным тоном и подхватив Министра Порядка под руку, поволок того к лестнице. Следом затопал Военный Министр. Боколок вздохнул с облегчением, Марех улыбнулся и они переглянулись почти радостно. На втором этаже захлопали двери, и вскоре спустившийся ладоникский принц, сообщил, что ему удалось быстро и без всякого шуму, втолкнуть министров прямо в руки деавинцам, охранявших библиотеку с фонарными слугами. В результате министров заперли туда же.
- Итак, кто отправится к Латею? – уже более бодро повторил Боколок, но тут дверь снова распахнулась и в столовую вбежала Поля.
По её словам, в городе всё происходило по плану, и даже лучше, парк и дворец взяты деавинцами, фонарная армия полностью побита (тут Поля улыбнулась сама себе), а её остатки деморализованы и разбежались кто куда. Фонарщики кто прячется по домам, кто срочно покидают город. Остались только два малых отряда, которые скучают здесь, у особняка Боколока.
- А с ними проблем не возникнет, - вмешался Радек, - старший офицер одного отряда - наш человек, как раз тот, кому Марех выпросил должность у Министра Порядка, за карточный долг. А второй отряд наполовину состоит из тех, кто, в своё время, учился в Ладонике, я знаю, как и чем их отвлечь, когда будет надо.
- Итак, наша единственная проблема – Анхель! – заключил Боколок. – Но ведь это самое важное! Как мы можем свергнуть короля, когда король от нас сбежал?! Куда, куда он делся? – и Боколок принялся разбрасывать по столу конфеты. Все четверо растерянно переглянулись.
- У нас под арестом находится смотритель его постели – задумчиво протянула Поля, - Это самое доверенное лицо Анхеля, всегда находится в покоях Короля, нет никого, кто бы знал о нём больше.. Может быть что-нибудь сможет подсказать?..
- Верно, - кивнул Марех, и Боколок приказал привести смотрителя королевских покоев.
Полчаса королевский астролог убеждал перепуганного смотрителя, что в городе теперь так не спокойно, что Королю будет куда безопасней находится тут, у Боколока, пусть и под арестом. «По крайне мере жизнь я ему гарантирую!», - заявил он с полной откровенностью, чем и убедил, наконец. Удивительные вещи поведал смотритель королевской постели о своём господине. Выяснилось, что Анхель совсем не являлся затворником и пленником своего дворца, как все считали. Более того, где-то в городе, у Короля оказывается был дом, в который он часто наведовался, иной раз и с ночёвкой – как раз в те дни, когда двору объявлялось, что Король ныне пребывает в тишине и молитвах. При этом сам смотритель был абсолютно уверен – Король Анхель Первый действительно проводит это время в тишине и молитве, но не у себя в дворцовых покоях, а там, в городе, в тайном своём убежище. «Это всё оттого, что никто знать не должен, где молится Король, даже в Книге про то не записано, такая эта великая тайна!» - торжественно сообщил смотритель изумлённому Боколоку. Но на этом допрос застопорился. Как не бился Боколок, смотритель так и не сказал, где именно находится секретный дом короля. «Я не знаю, и знать этого мне никак не положенно», - только и отвечал он на все вопросы, и не ясно было правда это или нет.
ГЛАВА 6 – ВТОРЖЕНИЕ ЛАДОНИКА
- 1-
Услышав в доме лёгкие шаги Тигола-Анхеля, Полковник даже зарычал от бешенства и предвкушения скорой, справедливой мести.
Король был в гостиной. Он поприветствовал ворвавшегося Полковника улыбкой и укоризненно покачал головой:
- Зачем же дверь ломать, тем более почти в собственном доме? Мне, знаете ли придётся надолго, очень надолго оставить город, и я как раз подписывал на Ваше имя дарственную, не хочется же просто незнамо кому такое хорошее жильё оставлять, - и Анхель указал на стол с какими-то бумагами. Сам он был обряжен в чёрный дорожный плащ с надвинутым почти до глаз капюшоном, в руках держал кожаный мешочек, куда как раз пытался впихнуть какой-то головной обруч. Присмотревшись, Полковник узнал в нём корону деавинских королей – золотую, с семью кровавыми рубинами по кругу, ту самую которую он толи во сне, толи на яву сбросил с себя в момент битвы с фонарщиками, и какую потом так и не смогли найти светлоликие строители Деавина. «Надо же, где нашлась!», - пронеслось в Полковнике и он прыгнул вперёд, Анхель ловко отскочил в сторону. Полковник снова прыгнул, Анхель снова отскочил.
- Да уймитесь, Вы наконец, - поморщился он. – Совсем невозможно с Вами разговаривать. Ну чем, ответьте, я Вам столь уж насолил, что с ходу убивать необходимо?
- Отдайте немедленно корону, - прошипел Полковник.
- А Вам зачем? – улыбнулся Анхель. – Вы же не Король? Или претендуете? Или планируете сохранить её для того, кого отыщут и назовут Истинным Королём Деавина? Так Вас же обманут! Подсунут кого непоподя! Вас же так легко обмануть!
И тут Полковник понял, что над ним издеваются, да так, как не издевались никогда в жизни.
- Когда я говорю, что вас так легко обмануть, я не именно и конкретно вас имею ввиду, - тут же поспешил поправится Анхель. – Я имею ввиду всех деавинцев. Вы так в Короле нуждаетесь, что кого Вам не дай, любого примите. Ну, если с умом давать, конечно.
- Да ну? – нехорошо прищурился Полковник, - Вот Вас же так и не приняли.
- Так цели ведь такой и не было, чтоб деавинцы фонарного короля, как своего приняли. Даже напротив, надо было, чтоб ни в коем случае не приняли. Ведь вам, деавинцам, для чего Король Истинный нужен? Чтоб в истории проявится и тем себя в вечность вплести. А зачем вы фонарщикам в вечности? Они туда сами хотят, - всё это Анхель говорил с беззаботной улыбкой, прижимая к себе мешочек с короной и незаметно продвигаясь поближе к дверям в коридор.
Полковник попытался было осмыслить сказанное, но тут же остановил себя одной простой мыслью, взятой им из речей Корюнаха – «фонарщики они хитрые, они всегда лгут, нельзя даже в шутку задумываться над их словами».
- Не ваша всё это забота, на сколько мы доверчивы и кого на престоле увидим. Это только наше дело, деавинское. Отдай корону и уходи из моего города, - у него побледнели и заледенели глаза, как всегда, когда он бывал в ярости.
- А мы уже и на «ты», - развеселился Анхель и быстро выскочил за дверь гостиной, и дальше, на улицу. Полковник бросился следом.
В городе уже вечерело. Улица была пуста, только справа и слева доносился какой-то непонятный гул, казалось он идёт откуда-то из-за угла, но стоило свернуть туда, как и там оказывалось пусто, а гул всё тот же и справа, и слева.
- Слышишь! – звонко крикнул Анхель Полковнику. – Это город, твои любимые камни поют об этом дне, когда деавинцы, якобы прогнали фонарщиков.
- Не якобы, а прогнали! – процедил сквозь зубы Полковник и попытался схватить короля.
Тот расхохотался и бросился бежать вперёд, к северным воротам. Полковник за ним.
- Смотри какой он ничейный теперь, этот город, - хохотал Анхель, - Он, как и ты ищет на кого бы одеть корону, для кого бы отстроить новый дворец, мой то уже деавинцы поди с землёй вот-вот сравняют. Чей ты будешь теперь, Деавин? Как ты думаешь, Полковник? – Полковник попытался бежать быстрее.
- 2-
- Ладно, - вздохнул Боколок, - забудем пока о короле. Город всё равно уже наш. Надо связаться с восставшими, теперь главное победу не упустить, да и своим не дать слишком уж распоясаться.
Пойти к Латею вызвался Радек. По мнению Боколока пора было наладить патрулирование улиц силами деавинцев. Латей должен был сформировать отряды из подходящих к этому делу восставших, и
Первое - разоружить охрану у дома Боколока, Радек обещался предупредить «своего» офицера (того самого, чью должность выиграл в карты Марех), и убедить не сопротивляться тех солдат, кого знал ещё с Ладоника
Второе – организовать поиски сбежавшего Короля, для чего следовало обыскать все пустые дома города
Третье – тщательно осмотреть весь город, арестовать всех оказывающих хоть какое сопротивление фонарщиков
Четвёртое – взять под контроль городские ворота
Пятое – после всего этого явится в дом Боколока, где к следующему утру надлежало сформировать новое деавинское правительство, и наметить его первоочередные шаги
Ладоникский принц Радек выскользнул из дома королевского астролога и подозвал к себе, перво-на-перво, «карточного офицера».
- В королевском парке беснуется пьяная толпа, Латей утратил контроль над людьми и мнит себя чуть ли не новым королём, попытайтесь тихонько арестовать его либо, по крайне мере лишить возможности действовать.
Офицер кивнул и кликнув свой отряд отправился в сторону дворцовой дороги. Радек смотрел ему вслед: «либо панику устроит, либо Латея и впрямь схватит и под замок, либо Латей решит, что его предали Боколок сотоварищами. В любом случае мне это кстати, главное не дать ему сейчас организовать деавинцев в подобие армии». Дождавшись, когда первый отряд исчез из виду, Радек занялся вторым:
- В доме астролога измена! – сообщил он офицеру, - Выявлены и обезоружены скрытые и явные деавинцы. Я пойду за подмогой, а вам надлежит пока никого не выпускать и не впускать в дом. Поставьте патруль не только тут, у основного входа, но и у чёрного, остальные пусть безостановочно обходят дом вокруг, чтоб никто даже из окна не вылез. Это приказ Министра Порядка, - и Радек показал офицеру печать, которую тайком вытащил из кармана министра, когда «провожал» того на второй этаж. Офицер кивнул.
Крайне довольный собой Радек, отправился теперь к городским воротам, где пользуясь всё той же печатью, приказал без промедления открыть город, ладоникским отрядам, которые вот-вот прибудут для помощи в подавление мятежа. Теперь Радеку осталось только дождаться своих.
Анхель мчался почти не касаясь земли ногами, Полковник напротив двигался тяжело, задыхался, спотыкался и как ни старался, всё не мог хоть сколько-нибудь сократить расстояние между ними. Но и король никак не мог оторваться от Полковника, сколько он не петлял по городу, сколько не сворачивал вдруг то за тот, то за этот дом. Они бежали словно привязанные друг к другу. Несколько раз им на пути попадались какие-то люди, но все они, в вечернем тумане, походили на серые тени, и не понятно было – кто перед тобой – фонарщик или деавинец. Когда они достигли северных ворот, на небе уже появились звёзды. Сразу за городом, Анхель свернул на обочину и дождавшись когда Полковник подбежит поближе, смеясь указал тому на дорогу:
- Смотри, это приближаются войска Ладоника, пока ты будешь бегать за мной, их принц как раз займёт опустевший престол. Будет кому передать корону, если ты меня, конечно, догонишь. Но ты можешь вернуться, бороться против новых захватчиков Деавина - и Анхель, продолжая смеяться, направился в сторону Запретного Леса. Он исчез в нём ровно в то самое мгновенье, когда первый ладоникский отряд вошёл в город. Полковник бросился следом.