Она обувалась в коридоре, когда подошла младшая сестра.
– Куда ты?
– За океан, – «В», послышалось ей, «в океан».
– А где твои вещи?
– Зачем мне вещи?
– А что ты будешь есть?
– Ну, я смогу купить еды, если захочу.
– Разве в океане бывают магазины?
– Наверное, бывают.
– На дне?
– Да, – полуулыбка-полуусмешка; уже завязанные шнурки.
– А ты возьмёшь очки?
– У меня нет очков.
Она выходит из подъезда. С собой – ничего. Ничего, такое невидимое, тяжёлое, ощущаемое на плечах и в желудке, давящее всем своим весом, всем величеством одного только названия. И зачем человеку очки? Зачем вещи? Разве можно потащить их с собой? «В океан» – всё та же, грустная полуулыбка сквозь исказившееся в плаче лицо. Разве можно подумать, что вот так человек и не возвращается оттуда, где уже не действуют деньги и совсем не нужны никакие вещи? Разве можно где-то увидеть, чтобы океан заключался в шершавой панели чужого дома, холодный бетон которой мурашками расползается по коже? Во вздохе, в этой больной, уже нечеловеческой, отсутствующей улыбке, в оглушающем заключительного цикла биении сердца? В последней конвульсии, в разорванной шприцами вене? И как объяснить ребёнку, где океан и почему она не хочет вернуться за вещами, за ней?
Забыла?
Захотела ли она есть, нашла ли, где купить продукты?