Тараканья смерть

               

    Апрель. Вечер.
  Снег давно сошёл, но морозы не отступали. Земля вымерзла и вздыбилась кочками и рябью от множества человеческих следов. Ветер гонит от мусорных баков клочья газет с портретами государственных мужей, треплет полы пальто единственного прохожего, слезит ему глаза.

 Человек вытирает их залоснённым рукавом светлого драпа пальто, то и дело отворачивая лицо. Кожа его лица жёлтая, местами кирпично-фиолетовых оттенков, со следами порезов от бритья. Под носом топорщится чёрная щёточка тщательно подстриженных усиков.

  Модная шапка из светлой нерпы, уже местами облезшей, и белый воротничок рубашки несколько освежают его. Походка у него суетливая, развинченная, он мелко семенит ногами, почти не сгибая колен.
    Это  - Пётр Иванович Тараканов. Ему 45 лет, он радиотехник, работает в телеателье, в основном, по вызовам на дом, что даёт ему значительную прибавку к зарплате и повышает процент выполнения плана его знакомой из винного магазина Галине Петровне, Галчонку.

  Петр Иванович предмет её девичьей любви и хотя Галчонок сменила уже троих мужей, родив от каждого по девочке, она продолжала иметь на него виды.
  - «Всем ты, Петечка, хорош, - говорила она не раз, облокотясь на прилавок и глядя ему в глаза – И руки у тебя золотые, и душа у тебя, Петечка, открытая, ранимая. И лицом пригож, глаза –то у тебя до сих пор с сумасшедшинкой. У-ух, Петя!»

 И каждый раз после этих слов она заливалась слезами, вытирая их полой халата.
  «Не думаешь ты о себе, дурачок ты мой, жена твоя поди не жилец. Того и гляди не сегодня-завтра вдовцом останешься. Кому ты будешь нужен с двумя оглоедами, мал-мала меньше. Мне! Мне одной! Но, Петечка, не-ет! Только не в такой образине. Хватит! Хватит с меня трёх пропойцев. Бросишь пить – твоя буду. До смерти. До последнего вздышка твоя.»

   От её слов кружилась голова и гордостью распирало грудь.
 И Пётр Иванович, задыхаясь, умолял отпустить последнюю, прощальную. Он зарекался, божился, клялся. И действительно мог не пить месяцами. И не то, чтобы крепился через силу и не через душевные терзания, нет, просто он жил это время, как он сам говорил, на гребне волны.

 Она несла его по жизни стремительно и радостно к неведомому берегу, где всю жизнь ждала его маленькая женщина с покрасневшими от слёз глазами. Но волна как всегда вскоре ошибалась адресом и выбрасывала опять на опостылевшую отмель, заваленную сгоревшими радиодеталями, грязным бельём, немытой посудой, детскими болезнями и капризами, вечно укоряющим взглядом когда-то любимого существа.
 И тогда он срывался и всё возвращалось на круги своя.

  И в этот вечер адское желание напиться овладело им ещё в прокурорской прихожей, когда он протянул руку за вознаграждением своего трёхчасового колдовства над импортным телевизором, а получил взамен вялое рукопожатие и сухое спасибо и мало того, потом, вдобавок, нетерпеливое подталкивание в спину к двери, на выход, было так унизительно и обидно.  –«Рыжая сквалыга! Пятирик пожалел… А как возьмёшь с прокурора?- вздохнул Пётр Иванович. –«что может дать прокурор, всем известно. Но лучше не надо…обойдёмся.»

Он сунул руку в карман пальто и, холодея от предчувствия ускользающей перспективы ожидаемого удовольствия, нащупал только какую-то мелочь. Сунув портфель между колен, он поспешно обшарил все карманы и облегчённо выдохнул, выудив из заднего кармана брюк, два смятых рубля. Мелочи на вскидку было около рубля, что окончательно его успокоило.

   «Если не хватит, даст взаймы».Галчонок никогда не отказывала и не раз выручала. Мысль о ней вызвала прилив сил и он засеменил быстрее и шире.
   Дверь в магазин набухла и с трудом приоткрылась. Тараканов выдохнул, сжался и проскользнул ужом в щель. Магазин был пуст. Галина Петровна грелась у батареи. Увидев его, она встрепенулась, но тут же взяла себя в руки и сурово насупилась.

   - «Чего тебе? Опять?»
   - «Да вот, понимаешь, Галчон, на компрессик надо. Анютка  кашляет, спать не даёт. Говорят, растереть грудку.»
  Пётр Иванович кинул деньги на прилавок.
     «Без сдачи.»
   - «Знаю я твои компрессики. Компрессы, компрессы».- ворча она поставила бутылку на прилавок. Пётр Иванович схватил бутылку и сунул её во внутренний карман пальто. Что-то звякнуло у него за пазухой.
 
  -«Что у тебя там? Что ты успел спереть у меня?»
  - «Ну что ты, Галчонок, что ты. Один лишь раз бес попутал, а ты всё укоряешь. Эт я с утра хлорофосика купил бутылочку. Тараканы, стыдно признаться, замордовали, так и бегают, так и шныряют повсюду, пропади они пропадом.»
 И он бочком, бочком поспешил к дверям, глухой к словам , летящим ему вслед, лишь чувствуя обжигающий холодок за пазухой.

 Протиснувшись сквозь дверную щель, он спрыгнул с порога и побежал вдоль дома, ласково поглаживая выпуклость на груди. У последнего подъезда Тараканов остановился, задыхаясь и дрожа всем телом. Терпеть уже не было сил и он вошёл в подъезд.
 
   Горлышко бутылки выбивало дробь о зубы, но стоило сделать два глотка, как Пётр Иванович преобразился. Плечи его расправились, шея как бы удлинилась, он словно подрос, стал выше и солидней. Пётр Иванович опустил бутылку в портфель и с независимым, почти гордым видом вышел из подъезда.

 Теперь он шёл не торопясь, бережно держа портфель, а мысли всё кружились вокруг прокурорского телевизора и самого сквалыги прокурора. Обида распалялась с каждым шагом. Хотелось поделиться с кем –нибудь своей болью и он решил зайти к своему другу Виктору. Уже издали по тёмным окнам квартиры Виктора он понял, что тот ещё не приехал с работы.
 
  Придти домой без копейки в кармане, но с початой бутылкой, и чтобы допить её одному на глазах всегда голодных детей, Тараканов считал тяжким грехом. Одно дело заявиться подвыпившим, всегда можно оправдаться, ссылаясь на друзей, их щедрость или личный их праздник.

 Поэтому он незамедлительно повернул в сторону гаражей, где в одном из них, что достался ему от покойного брата вместе с изъеденным ржавчиной «Запорожцем», располагался с его слов тайный кабинет отдохновения от трудов и морали. Там стоял самодельный стол и пара металлических стульев, заимствованных с помойки фабричной столовой.

 Всё было тщательно выкрашено белой эмалью и содержалось в такой чистоте, что казалось вещи только что покрасили  и краска ещё не высохла. Тараканов любил во всём аккуратность и порядок, чему приучал своих детей ещё с пелёнок Детей он любил до самозабвения. Особенно младшего, Сергуню, уже сегодня подающего большие надежды на будущее.

 В свои неполные семь лет он не только научился паять во истину профессионально, но уже собрал по отцовским схемам два транзисторных приёмника.
  -«Дети у меня – золотые. Есть в кого…Вот и повод есть выпить за их будущее.» -подытожил свои семейные воспоминания Тараканов, отпирая двери гаража.
 
  Свет вырвал из темноты порыжевший остов «Запорожца» и все опостылые глазу вещи, привычно застывшие на своих местах.
  Всегда почему-то в первые секунды лицезрения  гаражной меблировки его охватывала смертная тоска, вызванная то ли подсознательным напоминанием о безвременной и страшной –утонуть в сточной канаве, где воды-то ниже колена – кончине брата, то ли разочарованием юношеских несбывшихся поползновений на известность и славу, приведших в конце концов  в этот полуподвал, полусарай, холодный и сырой.

 И потому, как всегда хотелось залить тоску, развеять её в забывчивом мутном угаре. Тараканов вытащил из-за пазухи бутылку, но это был хлорофос. Он судорожно похлопал по карманам, но вспомнил о портфеле. Оставив обе бутылки  на столе, он взял с полки стакан. В нём лежала мёртвая муха. Тараканов брезгливо опрокинул стакан, затем подышал в него и протёр носовым платком.

  Дробный звон стекла и весеннее бульканье прозвучало музыкой. Жгучая жидкость обожгла гортань. и тепло растеклась по голодному желудку. Тараканов подышал  в рукав – закусил -  и опустился  на стул. Затем достал из портфеля спички и коробку «Беломора». Приятная истома обтекала тело, вытесняя и тоску, и обиду на прокурора.

 Он зажал в зубах папиросу и внезапно вспомнил, что Галчонок что-то кричала вослед, просила о чём-то. Он закрыл глаза и увидел её, зелёноглазую, с жиденькими кудряшками над выпуклым лобиком.. Она протягивала к нему обе руки, будто умоляя. Как не напрягал Пётр Иванович память, но ничего не смог вспомнить.

 Он несколько раз порывался встать и вернуться в магазин, чтобы извиниться, но рука почему-то сама тянулась не к портфелю, а к бутылке, наливая очередных полстакана. И Галчонок с её светлыми кудряшками уплывала куда-то в тёмные дали.
Когда он сунул в рот новую папиросу и приоткрыл коробку спичек, он обомлел, на мгновенье протрезвев.

 Из коробки высунулись подрагивающие усики и рыжая головка прокурора. Пётр Иванович резко закрыл коробку. « Какой прокурор?»- испугался он, протирая глаза, и тут же нервно рассмеялся.-«Таракан? Откуда он взялся? То же мне  - прокурор.» Пётр Иванович криво усмехнулся.

 «Сейчас посмотрим, посмотрим» - угрожающе бормотал он, открывая бутылку с хлорофосом .Он взял коробок, слегка приоткрыл и когда любопытная головка с усиками просунулась  сквозь щель, он плеснул на неё жидкость . Усики втянулись обратно во внутрь коробки .

Немного подождав , Тараканов приоткрыл коробку на половину. Таракан вяло шевелил лапками, усики его свернулись колечками
  «Ну что, прокурор, получил по заслугам? –злорадствовал Пётр Иванович, выливая остатки  водки в стакан.
  «За нашу победу.» - чокнулся  он с пустой бутылкой и заглотнул остатки. Он как-то обмяк, голова опустилась на стол и он отключился.

   Проснулся Тараканов среди ночи от холода и того непередаваемого словами желания опохмелиться, что знакомо каждому пьющему на Руси. Не открывая глаз, на ощупь отыскав стакан и бутылку, вылил в него содержимое и опрокинул в засохшую гортань.

  Утром сосед по гаражу заглянул в приоткрытые двери. Пётр Иванович сидел за столом, положив голову на локоть и спал.
  -«Эй, сосед, вставай! Опаздываешь.»
Но Пётр Иванович не пошевелился. Тогда сосед вошёл и подтолкнул в плечо.
  -«Пётр Иванович! Подъём!»
 
 Тот, не разгибая руки и туловища, словно деревянный опрокинулся вместе со стулом и гулко ударился об пол.
   -«Петя? Ты чего?» - вскрикнул сосед , наполняясь ужасом.
 На столе стояли две бутылки.
Обе пустые. Из стакана жутко и безнадёжно пахнуло хлорофосом.