— У меня руки красивые, а со мной никто не встречается. Почему?
— Потому что руки — они у тебя про тексты, а не про встречаться. У тебя и то, и то получается про любовь, а читателю и мужчине подавай про скандалы, интриги, расследования.
— Ну, я пишу о том, как поругалась с Петербургом и облила его горячим кофе. О том, что кончается, не начавшись. О том, кто убивает в людях людей.
— Всё вышеперечисленное снова про любовь.
— И что мне с этим делать? У меня хотя бы что-то не про неё получается?
Мой несуществующий собеседник курит несуществующую сигарету, поправляет несуществующую прядь волос несуществующей рукой, с несуществующей татуировкой дома, где мы не встретились:
— Хм... Любовь про любовь не получается у тебя, вот что. Тебя проводить?
Метро, говорят, закрыли. Нашли бесхозную сумку. Я уверена, что в ней неподаренный подарок. Он был бы твоим, если бы ты сейчас не выдохнул несуществующий дым мне в лицо. Возвращаюсь домой, подарка не обнаруживаю. Всё ясно.
Пусть это, например, духи. Так вот, наутро в метро все теперь пахнут этими духами, включая суицидента на рельсах и тетку в эскалаторной будке. А я отдела это знаю, я никуда не выходила из дома, не приемлю пренебрежения к себе, как плохой музыки, а ещё не умею любить про любовь.
Зато я умею приходить на Нарвскую вовремя и делать кадры, которые долго и протяжно звучат послевкусием в голове, что бы это ни значило. Меня стоит любить только за то, как я красиво сюда, на Нарвскую, прихожу вот уже почти двадцать лет и ничего здесь к тебе и ни к кому не испытываю.
Кроме музыки.