Манштейн отступал, оставляя за собой выжженную землю, уводя население, взрывая мосты и разрушая железнодорожные пути. Главным для немцев было не допустить быстрой подготовки Юго-Западного фронта к форсированию Днепра, затруднить подвоз боеприпасов, понтонов, подкреплений. Восьмая гвардейская армия Чуйкова, прорвав фронт, рвалась к Запорожью.
Рота капитана Ржевского, устало и вполголоса матеря затяжной осенний дождь, чавкающую под разбитыми сапогами грязь и ночную темень, двигалась по проселку. Полку была поставлена задача выйти в заданный район до утра. Ржевский ехал верхом на смирной трофейной лошадке - пулеметчики подсуетились, раздобыли где-то флегматичную и незлобливую кобылу: знали, что после тяжелого ранения ходить подолгу командиру тяжело.
На душе было неспокойно - и от погоды, и от неопределенности обстановки. Прорванный фронт превратился в слоёный пирог: где-то немцы пытались удержаться, где-то отходили под ударами гвардейцев, кто-то бродил в тылу - и поодиночке, и мелкими группами, и крупными частями, сохранившими дисциплину. Тылы и походные кухни, как всегда, отставали, и бойцы давно мечтали о нормальном горячем обеде - пусть даже из горохового концентрата с "шрапнелью", о неполученных письмах, о передышке в сухом сарае, наконец.
И всё же капитан был доволен ротой: многие солдаты и командиры прошли вместе с ним кровавую, но достойную школу сталинградских боев, да и пополнение в гвардейские части старались подбирать "не из последних молодцов". Ветераны охотно делились с ними опытом боёв, умением держаться даже в, казалось бы, безнадежных ситуациях.
Вот и сейчас Ржевский прислушался к разговору новобранца с бывалым бойцом.
- Всяко бывало. В сорок первом на Украине тяжело приходилось: немец пёр внаглую - охваты, котлы. И паника. Командиров нет, связи нет, фронта уже и не слышно. Разбитые части насмотрелась на немецкие танковые колонны на большаках - днем по лесам прятались да на пшеничных полях. Как-то немцы на трех мотоциклах заметили нас на поле, и давай по нему кружить, сгонять окруженцев в стадо поплотнее, как пастушьи овчарки овец. И ведь шли, ядрёна вошь! И оружие бросали... Почти триста бойцов согнали в кучу. Стыдоба! И на меня как будто оторопь нашла. Хорошо, среди нас оказался старшина, прошедший финскую. Встал из колосьев перед мотоциклом и одной очередью скосил весь экипаж. Тут и я со своей трехлинейкой очнулся от этого морока, и еще четверо красноармейцев подоспели. Разобрались с фрицами, да с парочкой трусов заодно, которые кричали, что сдаваться надо. Старшина таким манером за четверть часа превратил это стадо в подразделение и повел к линии фронта. За неделю осталось нас сорок три человека, но к своим вышли.
- А в Сталинграде как дело было?
- Расскажу и про Сталинград, дай срок. Одно скажу: командир у нас настоящий, потому и живы.
Ржевский хмыкнул в усы, которые пытался отпустить после присвоения 62-й армии Чуйкова звания 8-й Гвардейской - гвардейцам усы разрешались, и многие стали их заводить. Это была старая военная мода, наполненная глубоким смыслом - брить щёки в походных условиях гораздо проще и безопаснее, чем верхнюю губу.
Дождь продолжал моросить - нудно, противно, а главное - без перерыва. Не спасала даже новенькая офицерская плащ-накидка - их ввели только в этом году, и комсостав получил обновки на доформировании частей после Сталинградской битвы.
По просёлку, подходящему к близкой уже развилке, полк начала догонять другая часть. Когда колонны почти поравнялись, комполка передал команду "Шире шаг!" - никому не хотелось мокнуть, перепуская соседей у слияния дорог. Да и с размещением на постой могли возникнуть сложности, если они придут вторыми.
Уже можно было различить тлеющие огоньки на уровне голов курильщиков, закутанных в плащ-палатки. Параллельная колонна, не желая пропускать полк, тоже прибавила шаг. Вот между дорогами осталось уже не больше двадцати метров. Что-то в колонне не нравилось капитану - то ли обилие винтовок (в его роте, как и во всем полку, уже почти не осталось трёхлинеек - только у ездовых и поваров), то ли слишком одинаковые огоньки... сигарет? Самокрутки каждый боец вертит на свой аппетит, разной толщины, и светятся они по-разному.
Ржевский вполголоса подозвал ординарца:
- Пробеги по роте, передай приказ: приготовить оружие, запасные диски, гранаты. Быть наготове! И не шуметь!
А через минуту на развилке, где сошлись колонны, полыхнула стрельба. Длинные, заливистые автоматные очереди частящих ППШ, короткое тарахтение немецких автоматов, звонкие разрывы "лимонок" и хлопки "толкушек" катились в сторону роты.
Ржевский скомандовал "Огонь!" и соскочил с лошади, встал за ней. На двадцати метрах даже его ТТ был вполне достойным оружием, но капитан предпочел следить за ходом скоротечного боя. Когда ночью одновременно работают сотни автоматов, пулеметы, и завесу дождя рвут струи трассеров, вспышки взрывов и осветительных ракет, трудно управлять ротой. Но капитан старался - успел передать приказ пулеметчикам и снайперам гасить немецкие пулеметы и автоматчиков, всем - приготовиться к рукопашной. Огонь с немецкой стороны почти прекратился, стих и наш - бойцы уже прицельно искали оставшихся немцев, и даже слышно было шипение раскалённого ствола ППШ в луже рядом с упавшим раненым бойцом.
Ржевский поднял свой ТТ:
- Рота, вперёд! В атаку! ...
Схватка на дороге была злой и короткой - сопротивлялись не все из немногих уцелевших, уж слишком страшен был сосредоточенный автоматный огонь в упор. Немцы, вооруженные в основном карабинами "Маузер", не успели расстрелять и пары обойм - их просто смели с проселка. Кроме тех, конечно, кто сумел рвануть в ночь при первых выстрелах и был уже далеко.
Капитан подошел к повозке с мешками, из которых сквозь пробоины сыпался сахарный песок и какая-то крупа.
- Рождественский! Оприходуй, будет чем роту накормить, пока кухни подтягиваются! А тут что? - Ржевский стянул мешковину.
- Нихт шиссен! Их бин больной! Я должен быть плен! - в телеге из-за мешков приподнялся пожилой фельфебель.
- Ишь ты, в плен хочешь! А откуда русский знаешь?
- Я уже был плен в России. В ту войну, фестун Осоветц. Тот русский официр... был как вы очень похож! Официр нихт шиссен!
- Стрелял, стрелял... Только не в тебя, а в твою лошадь! Не думал - не гадал, с кем придётся встретиться. И я непременно выстрелю, если сейчас мне не ответишь!
Немец побледнел, это было заметно даже в темноте.
- Как по-немецки сказать "Стой" лошади? "Хальт" она не понимает, а каждый раз удилами останавливать вроде жалко.
У фельдфебеля отлегло, и он радостно залопотал:
- Брр, брр...
- Так это почти наше "Тпрру!" Ладно, помоги бойцам мешки перетащить, да радуйся - для тебя война кончилась.