- Честное слово, девочки, я не могу представить, просто подумать страшно. Кончить жизнь самоубийством .Нет-нет, это невозможно. Это дико смешно.- И она расхохоталась звонко и беспечно, как может смеяться девушка двадцати лет, сознавая свою юность, избыток сил и девственную красоту.
А через неделю её тело в сосновом гробу летело домой в Краснодар в сопровождении обезумевшей матери.
Стоял июнь. Экзаменационная лихорадка трясла университет. Белые ночи сжигали звёзды, благие намерения и рвения к знаниям. Наташа Ивойловская сдавала все экзамены на отлично. Она уже была один курс ленинским стипендиатом и непременно хотела им остаться . Пенсия матери не на много превышала стипендию дочери, а в жизни столько соблазнов. И Наташа старалась.
Белые ночи стали для неё продолжением учебного дня.Она поражалась подругам : все они посходили с ума от белых ночей, возвращаясь под утро, валились в постель, лежали не в силах закрыть остекленевших глаз и сомкнуть пунцовых губ, застывших в далёкой от всего земного улыбке.
- Как они могут целоваться с ними? От них так несёт табачищем. И вообще,- недоумевала Наташа, брезгливо морщась.
Однажды, ещё в десятом классе совершенно случайно её , поцеловал Вадим Круглов, кумир всей школы, наглый красавец, и всю дорогу от парка до дома она украдкой сплёвывала и потом мочалкой с мылом долго до крови тёрла губы.
Странно, но её девочки согласны заниматься этим всё время и просто глупели от счастья. А ей похоже безразлично. Но так ли? Ещё недавно её бросало в жар при воспоминании о той ужасной тайне, что она таила не только от близких подруг, но и от самой себя, стараясь забыть, вычеркнуть из памяти тот прощальный школьный вечер, щемящую грусть вальсов под духовой оркестр, странные слёзы в его глазах и влажное тепло чужих губ на своих руках.
Первый раз на сцене, когда ей вручали золотую медаль, он при всех, при взглядах сотен пар глаз поцеловал ей руку, сказав что-то о её гордости и красоте, она не могла разобрать – сердце так стучало и такой стоял шум в ушах от прихлынувшей к голове крови.
Вечером у подъезда он поочерёдно поцеловал ей руки и долго не отпускал их, молча глядя в лицо. Он был добрый, всегда, насколько она помнила. Он стоял перед ней, не скрывая слёз.
И она вдруг почувствовала, как что-то оторвалось от неё и перешло к нему, в его седину, в тепло его рук, в тёмные ямки морщинок, в его слёзы. Всё это принадлежало ей, но теперь стало только его и уйдёт с ним навсегда. Навсегда.
- Николай Григорьевич!?- вскрикнула она жалобно, как ребёнок и порывисто обняв его, поцеловала в губы.- Спасибо... Спасибо за всё.-
- Прощай, девочка. Прощай, Наташа, девочка моя…дорогая. Я прошу, будь сильной. Ты понимаешь меня? Мужественнее… Незащищённость убийственна. Я так боюсь за тебя..Не прощу себе, если… Но я в тебя верю, девочка моя. Верю в твоё счастье.
Она проревела всю ночь. Она была влюблена в него по уши и ужасно мучалась этим. Он был глубокий старик, ему было уже далеко за тридцать. Подумать только - полюбить человека вдвое старше тебя! Женатого… Он мог быть её отцом. Какая она извращённая. Это было самое чёрное пятно в её биографии…
И хотя она ещё с детства привыкла к неизменному восхищению своей красотой, особенно со стороны взрослых, будь то женщины или мужчины, не говоря уже о толпе юных обожателей,эти два года, не считая последнего месяца, она чуждалась мужского общества, чувствуя себя значительно старше своих сверстников. К ней никогда не лезли с поцелуями, панибратски не обнимали.
Единственно, что она позволяла им всем без исключения, любоваться собой и выслушивать их головокружительный бред, возбуждающий и делающий её ещё более привлекательной.
Всего лишь раз Герман Васильевич задержал её руку в своей более, чем положено на прощанье и, когда, окрылённый такой крупной победой, склонился над её рукой в поцелуе, она так поспешно и резко отдёрнула её, что задела его нос. Она испугалась не столько вида крови, сколько мелькнувшего вдруг воспоминания.
Она явственно увидела, что над её рукой склонилась голова школьного учителя математики. Но то чувство, какое оно испытывала при воспоминании о нём, впервые не возникло. Всё связанное с ним показалось таким далёким и безобидным, что она поразилась собственному легкомыслию и мелочности своих чувств. Ей стало так обидно, что она расплакалась.
А Герман Васильевич, двадцатишестилетний аспирант, будущий кандидат философских наук, шмыгая окровавленным носом и сияя улыбкой до ушей, суетился возле неё, приняв слёзы в свой адрес.
Но он не глубоко заблуждался. Слёзы Наташи Ивойловской смыли чёрное пятно в её биографии. Вытирая кончиком платка кровь с его переносицы, она обнаружила крошечный шрамик – отголосок неведомого, чужого ей детства и у неё защемило сердце и страстное желание заглянуть в чужие прожитые дали овладело с неудержимой силой и она забросала его вопросами, беспрестанно требуя рассказывать, рассказывать, ещё и ещё.
И сама, порой перебивая его, вспоминала о своём близком, но уже таком далёком детстве. И вдруг неожиданно для самой себя, как само собой разумеющееся, с лёгкой иронией рассказала о своём увлечении учителем математики. И он так заразительно, чисто и весело смеялся над её муками и страхами, что ей стало необыкновенно легко. И необыкновенно радостно. И она была необыкновенно счастлива.
И тогда ей впервые в жизни захотелось, чтобы её поцеловали. Но этот философствующий монах, архивный крот даже не поддержал её за локоть, когда земля неожиданно покачнулась под ногами. И рассердясь на него и на себя, она наложила вето на их встречи на всё время экзаменов. Будущий философ оказался чрезмерно послушным. Уже прошло две недели, как они расстались, а он всё по почте шлёт ей стихи и через подруг дарит цветы. И всё!?
Наташа извелась, с нетерпением ожидая последнего экзамена по философии, предмета сложного, но интересного. Но… Это самое «но» и держало её последние дни в трепетном напряжении. А во всём был виноват Герман Васильевич. Конечно, придётся теперь сдавать экзамен самому профессору, но старый женоненавистник всем без разбору ставит четвёртки и тогда прощай повышенная стипендия. Сдавать же Герману Васильевичу она ни за что бы не согласилась и даже подумать об этом посчитала бы кощунством.
Как можно сдавать экзамен человеку, когда весь курс ревниво следит, как он усыпает цветами чью-то дорогу от университета до общежития, как чей-то портфель ежедневно тяжелеет от сумасшедших стихов и од в чей-то адрес.
О, колдунья, ночь очей
Звёздами искрится.
Тайну жгучую страстей
Сторожат ресницы.
- Как красиво! Разве это не прекрасно : -Тайну жгучую страстей сторожат ресницы..- Неужели я такая таинственная?-
Она подолгу рассматривала себя в зеркало, но никаких тайн, ни звёзд не находила. Всё обыкновенно, незначительно. Разве что в общем…
- Но как я могу сама от себя скрывать тайны? Я всё знаю о себе, всё до последней капельки.
По ночам не в силах сомкнуть глаз от переполнявших её чувств, она вскакивала с постели и неслышно на цыпочках застывала у зеркала. Из его призрачной глубины выплывали огромные угольно чёрные глаза. Было в них нечто завораживающее, древнее.
- Колдунья,- пугалась она, сладко замирая сердцем. –Честное комсомольское, колдунья. – И страшась самой себя, и чему-то безумно, радуясь, падала на постель ничком.
– Милый Герочка, как я тебя люблю и маму, и Леночку Евсееву, и всех, всех, всех!- И слёзы текли обильные, радостные и лёгкие. И потом, щекой отыскав сухое местечко на подушке, глубоко и счастливо вздыхала и проваливалась в желанную пропасть сна.
До экзамена оставался один день.
Она проснулась в половине восьмого утра с тем присущим только здоровой юности ощущением невесомости своего тела, с ясной головой и совершенно спокойной душой, будто не ей надо сдавать экзамен этому противному старику, выжившему из ума. У него трясутся руки, и рубашка на нём плохо выглажена, и петли не обметаны.
Он, конечно, одинок и очень жалок этот дед-профессор. Никого и ничего у него нет, кроме его философии. И как его можно бояться беззащитного и слабого? Разве он способен на такое зло – поставить ей четвёрку, когда в её зачётке одни пятёрки. Он поймёт её и тем более она уверена в своих знаниях. Так что всё будет честно, как было всегда.
Ведь всегда было хорошо, всегда её окружали добрые люди, старавшиеся помочь, угодить и лица у них были какие-то просветлённые изнутри, открытые в своём откровенном бескорыстном желании быть замеченной ею, постоять возле неё лишнюю секунду, услышать её голос, смех, поймать улыбку. Она это чувствовала. Всё это было для неё также естественно, как зимою снег, а летом васильки и стрекозы.
Она ещё полежала полчаса, мечтая о предстоящей встрече с Германом и, сожалея, что потеряла целый год, мучая его и себя. Ведь столько времени держать человека на расстоянии, не приближая и не отдаляя от себя, принимать подарки. Это же так безнравственно! Она же без ума от него.
-Милый Герка, Любимый Герка.
Наташа вскочила, быстро привела себя в порядок и, прихватив пару хозяйских сумок, отправилась в Петергоф за продуктами. Жили они вскладчину, как большинство студентов, так было дешевле и менее хлопотнее.
Петергоф в ранний час провинциально тих и уютен. Воздух прохладен, чист и прозрачен, как вымытое к празднику оконное стекло. Мокрый асфальт ослепительно блестит и сверкает позолотой лужиц. Пахнет сосной и близостью моря, скрытого лесом. Дышится легко и радостно.
Вернувшись из Петергофа, она вдруг вспомнила, что забыла купить маргарин. Напротив магазина, куда она шла, на крыше девятиэтажного дома у телевизионной антенны копошились два человека. Один из них был в розовой рубашке и ей вначале показалось, что это флаг, забытый после праздника. Человек в розовой рубашке подошёл к краю крыши, нагнулся и что-то крикнул.
То ли крик, то ли накренившееся над бездной тело вызвало в ней испуг, близкий к ужасу. Сердце остановилось. Тюльпаны, алевшие на газоне, превратились в лужу крови. Наташа зажмурилась, а когда открыла глаза, человек уже отошёл от края.
- Боже мой, как можно не бояться высоты?-
У неё уже кружилась голова стоило только посмотреть вниз с третьего этажа. Сердце всё ещё нехорошо стучало, когда она вошла в магазин.
Это был ничем непримечательный универсам, который можно встретить в любом городе. И также как и везде витрины его заставлены аккуратными стенками и башнями из рыбных и мясных консервов, используемых, очевидно, только для рекламной цели и на которые покупатель взирает с тем же любопытством, что и на бесчисленные плакаты на карнизах крыш девятиэтажных домов.
Слева, как войдёте в магазин, загородка с полками для хранения портфелей и сумок и неизменная старушка, чистенькая и беленькая, всегда глядящая на вас осуждающим взглядом. Но в это утро старушки не было. Народу в магазине мало. Полки как всегда пусты и потому работала одна касса. У другой пожилой мужчина с кассиршей колдовали над аппаратом. Очередь была не большая.
Кассирша, крашенная под красное дерево, молодая, но уже с двойным подбородком, хмурила выщипанные брови. Наташа поставила сумку на полку и уже было пошла за металлической корзиной, но оглянулась и увидела как её сумка медленно наклонялась набок.- Сметана?!- ойкнув, Наташа подхватила сумку. Сколько она не пыталась установить её вертикально, ничего не получалось.
Наташа беспомощно озиралась, но никто не обратил на неё внимание. И тогда она с сумкой пошла к молочному отделу, положила две пачки маргарина в корзину и стала в очередь. От соседней кассы до сих пор неисправной, перешло несколько человек и встали позади.
Подошла её очередь.
Наташа поставила сумку на пол и открыла кошелёк. Она уплатила, получила сдачу и, подняв сумку, протянула руку к корзине.
И тут чья-то рука сжала её запястье.
- Постой, девуля, а в сумке что?- Кассирша держала её одной рукой, на другую оперлась и наклонилась к Наташе, заглядывая в сумку.
- Продукты, - беспечно улыбаясь, сказала Наташа и подняла её выше.- но только они не из вашего магазина.
- Что-о-а!!?- Кассирша вскочила. Наташа никогда ещё не видела, чтобы человеческое лицо в течение доли секунды могло так преобразиться. Перед ней внезапно возникло хищное животное, готовое кусать и рвать на куски.
Наташа отпрянула назад, кассирша завалилась на бок, подминая под себя корзину.
- Держите! Держите! ..Воровка!- Завизжала она. И так громко и резко прозвучал крик, что все, кто находился в магазине, вздрогнули и обернулись
Ещё не понимая ничего, Наташа пугливо оглядывалась по сторонам, как бы ища к кому относятся такие ужасные слова. Вокруг были чужие лица и в каждом, если не осуждение, то холодное любопытство случайного зрелища.
Наташу охватила необъяснимая тоска и страх. И вдруг она всё поняла. Кровь ударила в лицо, биссерки пота высыпали на лбу.
- Я ничего не брала у вас кроме маргарина.! – Крикнула она с детской обидой на вопиющую несправедливость подозрения.- Я .. Я в Петергофе купила. А там, - она неопределённо кивнула головой- никого не было. Я ждала, ждала. Мне экзамены сдавать Пустите меня.- Бормотала она бессвязно и, дрожа всем телом, заглядывала во множество глаз.
- Ах, студенточка !-Чудовище в белом халате лезло к ней через кассу.-Поглядите на неё! Ишь разодета! А как жрать- так воровать! А платить кто будет!? Тётя?! Да-а?!
- Я не брала.. маргарин.. Я же заплатила. Товарищи, вы же видели. Я больше ничего здесь не брала!- закричала девушка и в бессилии топнула ногой.
- Ты не пугай! Ишь копытом забила! Не таких видали! А ну-ка подай сумку!
- Не дам!- Ещё больше испугалась Наташа и обеими руками прижала сумку к животу.
- Отдай сумку! - Кассирша ухватилась за край сумки и рванула её на себя. Наташа едва не налетела на неё и хотя теперь в лице женщины исчезло выражение рассвирепевшей собаки, что так напугало Наташу, в глазах же было откровенно пенящееся от избытка злорадство и упоение собственной силой и непогрешимостью.
И Наташа с устрашающей ясностью поняла, что эта не поверит ни одному её слову, ни мольбам ,ни слезам. Какая-то апатия и равнодушие к происходящему наполнило её в одно мгновение.
Она разжала пальцы.
- Вот так бы сразу. Студенточка. Ворюга!
Лицо девушки стало белее кафеля.
.
- Что вы издеваетесь над человеком?- Раздался мужской молодой голос.- Я сам видел, она взяла только две пачки маргарина и сразу пошла к кассе.
- А ты чего- глаз что ль не спускал с неё!-
- Вас это не касается, но я видел. Она долго стояла там. Посмотрите, там до сих пор никого нет.
Все головы повернулись в указанную сторону. У пункта хранения уже выстроилась большая очередь.
- Лучше порядок наведите у себя, чем в чужих сумках рыться и людей оскорблять.
- Чего-о?! Гляньте на него! Защитничек выискался, Увидел смазливую рожу и слюни до полу! Ха-Ха!
- Товарищ продавец, ведите себя прилично.- Очень вежливый женский голос.
- Нашли от кого требовать приличие. Г-м…Нынче в торговле.
- Ты договаривай, дядя, договаривай. Договоришься мне.
-Да бросьте вы её защищать. Попалась с поличным, в милицию надо и в суд.
- Какую милицию, тётя?. Какой суд? Ну спешила девушка, экзамены у неё. И тем более молодой человек видел.
- И я тоже видела, она только маргарин взяла.
- Поверьте ей! Ну посмотрите, какой же она вор. С такими глазами. Да-а, эх!
-Николай Григорьич!- Закричала, взвизгивая кассирша, как бы ощутив, что жертва может ускользнуть
Слова сливались в странный гул, похожий на шум прибоя. Набегавшая волна приносила на гребне подобие надежды и просветления, а уползая тащила в чёрную бездну отчаяния, страха и невыносимого стыда, как будто она раздета донага и все осматривают её со всех сторон, как на витрине, и что она уже не Наташа Ивойловская, что ещё минуту назад была существом восхитительным, безгранично счастливым, сводящим всех с ума и сама сходящая с ума от всего, что можно видеть, слышать, чувствовать, обонять, понимать без слов, одним движением руки или глаз, и не та самая Наташа Ивойловская, которая была для всех образцом честности и бескорыстности, что могут подтвердить сотни людей, знающих её, а другая не знакомая ей самой, в ком от одного окрика неизвестной ей женщины разрушился привычный и, казалось, устоявшийся навсегда мир отношений и понятий, и что теперь эту другую можно безнаказанно оплевать, унизить, оскорбить.
Всё вдруг восстало в ней против такого умаления личности, против унижающей не справедливости.
Она шагнула к кассирше.-
-Верните мою сумку. И пропустите меня.- Сказала она, глядя в бегающие глаза кассирши.
- Я те счас верну! Я те верну! Не подходи-и! Николай Григорьи -ич!
-В чём дело? Пропустите, товарищи. Раз-ре -шите! В чём дело, товарищ Петрова?
-Николай Григорьич, слава богу. Вот видите, вот эта,- кассирша ткнула пальцем в грудь Наташи, - набила сумку, вот-вот-вот эту. Во-во-во поглядите! Полная! И пронесть хотела, не платя! А?! Это меня-то! А ещё заявляет не из вашего магазина! Меня надуть! А?! Меня-то! Да я…Да я!
- Тэкс-тэкс-тэкс.- Произнёс Николай Григорьевич и повернулся лицом к Наташе. В сузившихся голубеньких глазках было любопытство и недоверие. Как будто он не мог поверить, что такая девушка могла в чём-то подозреваться. И Наташа прониклась доверием к этому человеку. Она ухватилась за полу его белоснежного халата.
- Я действительно всё это привезла из Петергофа. А здесь взяла только маргарин. Я за него уплатила. Но, понимаете, я спешила, а там никого не было. А я хотела быстренько.- Она виновато улыбнулась.- .Завтра экзамен.
_-Я вам верю,-сказал Николай Григорьевич, вежливо высвобождая халат из её руки,- а вот она,- резкий жест в сторону опешившей кассирши,- не верит! И правильно делает. Вы где учитесь? В университете, очень приятно. А вот она университетов не кончала, а положение, подписанное Министром торговли, никогда не нарушала и не нарушит. Без учения, понимаете, без у-че-ния.
А вас учат, учат годами, бесплатно причём. А результат плачевен. Ничем не могу помочь. Произведём досмотр, составим акт в присутствии понятых. Товарищи, кто желает освидетельствовать похищенное?
В магазине на несколько секунд установилась мёртвая тишина, после чего все покупатели засуетились и, потупив глаза, заторопились к соседней, уже починенной кассе, глухо и пристыжено ворча.
- Какие тут, к чёрту, досмотры. На весь магазин один кассир. Безобразие.
- Да что мы целый день торчать должны здесь?
- Беспорядок!-
- Я прошу вас не кричать! Вы мешаете работать персоналу. Я ещё раз прошу двух свидетелей пройти со мной.
Но желающих не нашлось. Некоторые, отойдя в сторону, остановились и стали наблюдать за происходящим издали.
- Ну что ж, обойдёмся своими силами.
- Вы…мне ..тоже не верите?- Наташу бил озноб.
- С какой стати, милочка,- Николай Григорьевич понизил голос, -я должен тебе верить. А? Кто ты такая? Может ты тунеядствуешь, а может занимаешься ещё чем-нибудь похуже? Где твои документы?
Наташа задохнулась от гнева и возмущения:
-Я не позволю меня…- Но осеклась, встретив леденящий взгляд. Она поняла, что они имеют на ЭТО право. У них есть инструкция на ЭТО право, а у неё нет. Она видела как чужие пальцы рылись в её сумочке, той самой, что подарил ей Герман.- Боже мой, какой ужас! Что он подумает, когда узнает?. Про неё такую ..такую.
- О, колдунья ночь очей. Ишь ты, колдунья.
Она услышала ядовитый смешок кассирши.
- Взгляд чарующих тех глаз. Вороватых глаз.
- Это же стихи Геры! Это мои стихи. И они посмели! – мысленно возмутилась она.- Не смейте читать! Не смейте! -Дурным голосом закричала девушка.
Она ничего не видела, кроме белого листка в чужих пальцах. Листок кружил, то исчезая, то разрастаясь до размеров простыни, он облеплял ей лицо, забиваясь в рот, в нос и она задыхалась и всё тянулась к нему изо всех сил, но руки не слушались, они перестали сгибаться, будто одеревенели и при каждой попытке ухватить его, острая боль пронизывала их и Наташа застонала от бессилия и сникла.
Волосы её касались чьих-то туфель. Чуть подальше она увидела ещё множество пёстрой обуви : мужской и женской. Ещё не сознавая, что с ней, она попыталась поднять голову, но острая боль под лопаткой заставила тут же опустить её. Она застонала.
- Вот так-то лучше, бешеная стерва. - Услышала она свистящий шёпот и её потянули куда-то вверх. И она снова увидела множество лиц вокруг себя. Десятки глаз сверлили, пронизывали её насквозь.
- И впрямь, значок нацепила, а дерётся как хулиган.
- Ну молодежь пошла нынче.
-Говорят, студентка.
- Я же говорила : в милицию надо и в суд.
Жалили осами слова. Горело и ныло тело. Вдруг всё тронулось с места, поплыло, задвигалось. Люди расступились, образуя узкий проход. Боль в спине толкала вперёд и, подчиняясь ей, Наташа куда-то и зачем-то шла, не чувствуя ног. Она всё ещё не понимала, что с ней, почему два тяжело дышащих тела сдавили её с двух сторон и заставляют куда-то идти. Что им нужно от неё? Почему так больно? Голова пылала, во рту пересохло. Что им нужно? Её грубо втолкнули в светлую комнату и она едва не упала, наскочив на кресло.
- Сволочь, всю руку исцарапала. Ну я тебе устрою! Я тебе такое...
Всё дальнейшее происходило, как в болезненном кошмаре сна. Ужас надвигался нестерпимо ярким светом люстр, грязной белизной халатов,колючими взглядами и злорадством улыбок, сопровождающих каждый кулёк, вытаскиваемый из сумки под аханье и взвизгиванье кассирши.
- Ты гляди-ка, аппетит какой, А?! Николай Григорьич? Прожорливая сучка, на неделю запаслась.
-Ничего, на всю жизнь отъестся. Погоди, университета как своих ушей на долго не увидит.
- Правильно, Николай Григорьич, я бы таких.. Я бы их.
- Хорошо-хорошо, посчитай до копейки, а я в милицию позвоню.
Милиция? Зачем милиция? А если в деканат? Господи, неужели поверят? Отчислят и выгонят. Мамочка милая, что же будет со мной? Что я сделала? Гера, как же… Что им нужно? Какая милиция?.
Она порывалась что-то сказать, но никак не могла сосредоточиться. Звуки костяшек на счётах словно удары кувалдой и с каждым ударом нужные слова расплющивались, теряя смысл, и она в тупом оцепенении следила за пальцами, окровавленными маникюром и вслушивалась в мужской голос, кричащий что-то в трубку. Смысл слов до неё не доходил. Трубка клацнула и голубенькие глазки недобро сощурились.
- Вот так-то, красотуля. Кончилась твоя учёба. Погоди, я ещё в» Комсомолку» черкну.
- Не виновата я! Не имеете права!
-Я на всё имею право. На всё!
-Я не виновата, отпустите.
- Отпустить воровку?
-Вы-вы не имеете право…оскорблять.
- Ишь ты, птица, какая! Оскорбили её. Да тебе,воровке, за драку в салоне на три года упрятать мало. Поймалась, молчи. Уши болят.
- Не буду молчать! Не имеете права! Вы…. вы не человек! ..Это не по-советски!
- У нас всё по-советски. А у вас, дорогуша, отныне всё по уголовному кодексу. Сядь! И жди! Придёт милиция и выяснит на чьей стороне право.
- Милиция? - Прошептала Наташа, белея лицом. Только в это мгновение, как бы высветилось в её сознании, как всё ужасно и опасно, что её действительно обвиняют в краже на полном серьёзе, и что это не простое недоразумение, которое должно выясниться с приходом милиции, а реальная угроза: она виновата и её могут арестовать и судить. Её отчислят. Исключат из комсомола. Они это могут.
У них права. Инструкция. Милиция. Её посадят. Поведут под конвоем. По улице…Гера увидит… Люди…
Душной жаркой волной окатило тело и волна ухватила её и понесла в слепую, горячую, тесную тьму, беспрестанно раскачивая и ударяя о что-то твёрдое.
Из служебного прохода «Универсама» выскочила девушка. Глаза неестественно белы, почти фарфоровые. Таким же выглядело лицо: обмертвелое, обтянутое кожей так туго, что, казалось, она сейчас лопнет на скулах.
Девушка стремительно проскользнула вдоль машин и ящиков и выскочила на площадь. Она бежала по середине дороги, бросаясь к встречным машинам, и те, визжа тормозами, вылетали на газоны или успевали остановиться в полуметре от неё. Перепуганные шофёры выскакивали из кабин и, грозя кулаками, матерились ей вслед.
Словно испугавшись их криков, девушка свернула в кусты и через реденький сосновый лесок добежала до железной дороги. Из-за поворота, непрерывно сигналя, приближалась проходящая электричка.
Молодой человек в спортивном костюме хотел было перебежать через пути, но замешкался и остановился в нерешительности. Он закурил и в нетерпении смотрел на часы.
Когда пронёсся мимо предпоследний вагон, он снял прилипший к губе окурок, оглянулся, куда бы его бросить, и увидел летящее прямо на него белое как мел лицо с закрытыми глазами.
- Куда?!- вскрикнул он.
Всё произошло в мгновение. Он не почувствовал удара.
Под самым ухом гремел, стучал бешено крутящийся металл, тяжело вздыхала земля и шпала как живая, дышала у глаз. Он чувствовал как под ним бьётся, трепещет живое тело, и когда грохот стал удаляться, затихая, услышал полузадушенный крик:- Пустите! Пусти! Не хочу-у!
- Боже мой, какой ужас, обнаглели до предела.. На глазах, среди белого дня насилуют, а мужчины стоят и руки в карманы.- Возмущённый женский голос заставил парня вскочить.
На земле, в песке корчилась от боли девушка. Платье её задралось выше колен, до белых трусиков. Из ссадин на коленях сочилась кровь.
- Что же вы стоите? Держите его. Сбежит.!- Опять раздался тот же возмущённый голос.
Девушка вскочила, как ужаленная, и, вытянув перед собой руки ладонями наружу, словно отталкиваясь от чего-то видимого только ею, завизжала неестественно высоким голосом :
_- Не смейте! Не имеете права! Не смейте!- И отпрыгнув в сторону, скрылась в лесу.
- Милиция? Где же милиция?. Держите же его! - не унималась всё та же женщина.
– Ну что вы пристали к человеку?- Заступился за ошалевшего парня мужчина в голубых джинсах.- Он же спас её. Вы что не видите? Она же – того. - Он покрутил пальцем у виска.
- Господи, да я откуда –то знаю. Так что же вы, молодой человек, стоите? Догоните её.
Парень, отряхнув брюки, выпрямился.
- Я, мамаша, в дурдоме не служу. Распустили психов, пусть сами ловят. С меня достаточно.- Он вытер лицо платком.
-С девушкой что-то произошло. Час назад я ехал с ней в Петергоф. Надо ей помочь.
_-Вот и помогайте. Много вас, сердобольных, за чужой счёт.
Следователь:- Ваша фамилия
Свидетель: -Минеев .. Владислав Николаевич.
Следователь : - Вы были последним, кто видел погибшую живой.
Свидетель :- Да… Мы с братом ставили антенну в тот день. Разве это запрещено? Все ставят… Простите.. Люк был открыт. Нам приходилось по необходимости спускаться на седьмой этаж. Инструменты, настройка, понимаете, не будешь же каждый раз запирать.-
Следователь :- Покороче.
Свидетель : -Да-да,простите. Я возился у антенны... И мне показалось кто-то пробежал по крыше. ( свидетель тяжело вздохнул) Не могу.. ужасно… Понимаете, никак не вяжется… Она такая молоденькая.. Школьница… Я...Простите... сейчас… Ну вот, она подбежала к… к-краю. Самому краю крыши и остановилась. Даже попятилась как бы. Прижала кулачки ко рту и стоит, покачиваясь...
Я ..я, наверное, вскрикнул.. Я н-не помню. Боже мой, я сразу догадался, чего она хочет. Это так страшно. ..Так дико… Я, очевидно, всё-таки вскрикнул. Непроизвольно. Она оглянулась. И я.. .Это невозможно. Если бы ... глаза... видели. ..глаза... Они. Взгляд их… Я...навсегда...Простите. Я сейчас… Не сводя с меня взгляда, она шагнула. И, падая, представляете, падала и всё смотрела на меня...Смотрела. Как будто спрашивала :-За что?-
-А потом – тот звук…Снизу… с асфальта…