Малица
Завтра мне предстоит впервые выехать в оленеводческие бригады с урной голосования и пачкой бюллетеней. Я, как член избирательной комиссии, должен был убедить избирателей голосовать за предложенную кандидатуру. Кандидат в Стране Советов всегда был один, что освобождало меня от выслушивания альтернативных мнений далёких от политики аборигенов тундры.
Всю ночь я не спал. Волновался. Как одеться, чтобы было тепло и не смешно. Что взять с собой из продуктов? Командировка предстояла на неделю.
Утром в костюме полярника (тёплое китайское бельё, свитер, утеплённая куртка, овчинный полушубок, меховые ботинки, рукавицы-шубенки, шапка-ушанка) я предстал пред светлые очи своего редактора, показывая всем своим не уклюжим, упакованным видом: «Сейчас мне сам чёрт не брат! Я – покоритель тундры, её пурги и морозов!»
Взглянул он на меня исподлобья, не отрываясь от текста очередной статьи, усмехнулся и молвил:
– Раздевайся. Упреешь. Нарты придут за тобой ближе к ночи. Всю верхнюю одежду, ботинки, шапку, рукавицы оставишь здесь. В таком одеянии ненцы в тундру не берут. «Тяжело шибко столько одежды возить» – говорят. Коюр сам тебя оденет. Он уже знает, кого ему в тундру везти.
Весь день я не находил покоя. Выглядывал в окно. Мимо проносились оленьи упряжки, но ни одна не останавливалась у дверей редакции. Вот уже шесть часов вечера. Все сотрудники разошлись по домам. Сижу один, да уборщица гремит ведрами.
Наконец-то! Нарты останавливаются прямо под заснеженными окнами. Я поспешно надеваю шубу, рюкзак, рукавицы... Входит молодой ненец с ворохом одежды из оленьих шкур. Бросает на пол.
– Надевай!
Быстро сбрасываю шубу, ботинки. Надеваю на ноги чижи – чулки до колен – тёплые, мягкие, лёгкие из молоденького оленёнка – мехом внутрь. На них кисы – длинные, как резиновые сапоги-болотники, но аккуратные, узкие, лёгкие, со шнурками по бокам, к ремню-поясу привязывать. Внизу – выше щиколоток – тесёмочки завязываются опять же, чтобы на ноге плотно сидели да снег не пропускали. Внутри кисов стельки из травы осоки, подошвы лобным мехом оленя подшиты. Надел привязал, вдоль комнаты прошёлся, присел красота! Куда там ботинкам!
– Шубу снимай, шапку снимай, рукавицы – всё здесь оставляй, – советует коюр улыбаясь. – Малицу надевай.
Перебираю шкурную одежду – подол ищу – и надеваю малицу через голову, как девицы сарафан. Темно, где рукава – понять не могу. Повернул мой «кутюрье» конус меховушки вокруг моей оси – и я увидел белый свет через малое круглое окошечко капюшона – голова моя в него не проходила. Руки сами попали в рукава, а к ним рукавички мягкие пришиты с тыльной стороны. Надо что-то взять голыми руками – руку в рукав втянул и высунул мимо рукавички.
Выходим к нартам. Два полоза, три пары вертикальных колок и три поперечных тонких перекладины... И на этой «этажерке», прости, Господи, мне предстоит за неделю исколесить пятьсот-шестьсот километров по тундре?
На нартах лежат две толстые оленьи шубы – гусь, почему-то, называется. Их надевают поверх малицы, когда уж совсем холодно или пурга в пути застанет. Здесь же две пары меховых сапог из зимней шкуры старого оленя – тоборы. О них вспоминают, как и о гусе в экстремальных зимних условиях.
Усаживаемся, примеряем свои габариты к скамейке нарты, размером-то поди, две на четыре табуретки. Сначала я сажусь верхом позади коюра, как бывало в детстве, вдвоём со старшим братом на одной лошади верхом катались. Неудобно. Малица колоколом вверх ушла – глаза закрыла. Смеётся Вануси над новичком. Подвёл меня к нартам спиной и толкнул. Растянулся я на нартах – олени вздрогнули, копытами перебирают. Взял он меня за капюшон и посадил. Сам спиной ко мне сел. Ногу левую на полоз поставил для устойчивости, правую вдоль нарт вытянул. Я же сижу как на скамейке, вытянув ноги. Да любой мужик и на полу-то пяти минут не просидит в такой чисто женской позе...
– Держись! – крикнул коюр, взметнул длинным хореем, олени так резко рванули с места, что я едва не остался дома. Исчезли последние огоньки, заснеженные крыши домов окраины села, Я мчусь в неведомое пространство...
Новое созвездие
– Хой, хой! – покрикивает на оленей коюр. Правой рукой он держит длинный тонкий шест – хорей. Левой – возжечку. Она привязана к уздечке коренника – самого сильного и опытного оленя в упряжке. Остальные три могут быть и новичками. Их-то чаще всего и щекочет по крупу хорей.
Чтобы не травмировать оленя, на тонкий конец хорея приклеивают или пришпиливают кружок, отпиленный от рога. Хорей по своей конструкции похож на кий бильярда – так же склеен из нескольких клиньев прямослойной древесины.
Летом стада оленей, спасаясь от гнуса, выходят на южный берег Карского моря. На побережье такие завалы выброшенных морем бревен, что хватило бы загрузить не один железнодорожный состав. Лес этот – добыча Оби с Иртышом, собирающих дань с малых рек и речушек.
Пока олени наслаждаются горько-соленой морской водой, залечивают в ней раны самой распространённой в тундре болезни – копытки, оленеводы заняты обработкой бесхозной древесины. Они раскалывают прямослойные бревна вдоль на отдельные бруски, строгают их до заданной толщины. Готовят нарты, стойки для чумов, хореи и прочий необходимый в хозяйстве кочевника инвентарь.
Воспроизведение в памяти моих скудных познаний быта, многовекового уклада и традиций коренных жителей тундры прервала неожиданная остановка упряжки. Как бы очнувшись, я посмотрел на горизонт – его не было видно. Все вокруг в серой пелене...
Коюр встал. С трудом поднялся и я. Ноги с непривычки затекли и были словно ватные. Перед нами стоит во весь рост огромная буровая вышка. На разных уровнях ее высоты горят яркие электрические огни, напоминая полярное созвездие Большой Медведицы. Огни горят на всех буровых, как ориентиры для вертолётов. Мой юный друг принял их в беспросветной ночи за созвездие и... заблудился. От нашего села до этой буровой девяносто километров. Значит, до стойбища будет еще километров пятьдесят.
– Ты в чуме про вышку не рассказывай, – просит смущенный каюр. Я понимающе кивнул.
– Садись – скомандовал он. Развернул упряжку резко влево, и олени вновь понесли нас в беспросветную ночь, в глубину тундры.
Нарты летят по снежной глади, лишь иногда касаясь поверхности. Впечатление такое, будто ты мчишься на быстроходной плоскодонной моторной лодке по мелкой ряби волн прошедшего мимо теплохода. Ритмика легкого взлета и падения укачивает, клонит ко сну. Не смей спать! Иначе свалишься с нарты, а олень и не заметит потери...
Нарты на рогах
Резкий неожиданный удар локтем в бок и я... в глубоком снегу. Слышу костяной звон рогов. Путаясь в длинной малице, пытаюсь встать. Не ощутив тверди под ногами, заваливаюсь на бок. Озираюсь вокруг. Олени утонули в глубоком снегу – одни рога торчат, а на них наши нарты. Вануси пытается снять их с четырех пар ветвистых рогов. Перепуганные олени крутят головами, усложняя его попытки.
Он меня спас, столкнув с нарты. Иначе бы я въехал спиной на острые рожки. Наконец-то нарты поставлены. Уложена и привязана наша «спецодежда», мой рюкзак. Не выпуская возжечки из рук, коюр вытаскивает меня за шиворот из снежного плена и велит катиться на боку на тот берег. Стоял, смотрел, пока я не выбрался на твердое место.
– Стой здесь. Я скоро вернусь, – и повел упряжку по рыхлому снегу вдоль реки, пока не скрылся из виду.
Оказалось – резко повернув у буровой, мы пошли наперерез маршруту движения оленьих стад и попали в речку. А реки на Ямале особенные, словно каналы. Нет ни высоких, ни отлогих берегов. Со временем вода протаивает вечную мерзлоту и опускается все ниже и ниже, оставляя крутые берега. Зимой эти речки-каналы задувает и лишь рыхлый снег напоминает о русле реки.
Бесконечно долго тянется время. Вокруг пустота. Ни звука, ни шороха. Сонливость улетучилась. Скучно. Вдали показалась черная точка. Вот она растет, увеличивается. Уже различимы покачивающиеся в ритме бега ветви рогов. Олени бегут во всю прыть, оставляя за собой клубы пара. Остановились около меня. Дышат тяжело. Языки наружу. Устали. Олени, как и собаки, не потеют от усталости через кожу. Они выделяют пот через язык. Эта биологическая особенность видимо и позволяет им переносить сильные морозы Заполярья.
– Испугался? Думал, не приеду? – улыбается Вануси своими узенькими щелочками глаз. Дальше мы ехали без особых приключений. Размеренный бег оленей, легкое скольжение нарт по снежному насту усыпляют бдительность. Я полуприлег на бок, привалившись плечом к спине коюра. Подтянул ноги под малицу, вынул руки из ее рукавов – одним словом, уютно устроился. Уже не смотрю на уходящий след, однообразный пейзаж тундры. Прикрыл глаза. Ночь была на исходе. Хотелось спать. Да и последняя стоянка располагала ко сну.
Чувствую, олени замедлили бег. Нарты стало сильно трясти и раскачивать с боку на бок. То они неожиданно и стремительно дергаются вперед, как бы пытаясь выскользнуть из-под меня, то медленно скатываются в сторону. Сажусь прямо. Напрягся. Ухватился за края нарты. Пытаюсь понять. Огляделся.
Весь снег вокруг был перепахан неровными бороздами, словно какой-то пьяный крестьянин на столь же пьяной кобыле прошелся плугом по заснеженной тундре. Это прошли дальше на север стада оленей. Ветры еще не успели восстановить, засыпать, отшлифовать поверхность, чтобы придать ей нормальный вид.
Мой молчаливый попутчик остановил упряжку. Встал. Достал смотанный в кольцо тынзян (аркан для ловли оленей) и крепко привязал меня к себе – обмотал вокруг пояса, и мы сидели на нартах как сиамские близнецы, спина к спине, чтоб я не потерялся – и погнал упряжку уже более осторожно, и не спеша.
Чум
Единственно, что удручало меня в этой поездке – безмолвие... Я жалел бездарно потерянное время. Всю длинную дорогу мне хотелось поговорить со своим попутчиком, о многом его расспросить. Но как можно разговаривать с человеком, сидящим к тебе спиной, да при этом у обоих плотные капюшоны наподобие шлемофонов? На коротких стоянках отдыха оленей я задавал ему вопросы, но они, видимо, были настолько элементарны, что мой Вануси – Ваня, как я тут же договорился его называть, только улыбался узкими щелочками глаз и говорил:
– Вот приедем на стойбище, там со стариками и поговоришь.
Нарты преодолели вспаханную оленьим стадом широкую полосу заснеженной тундры и легко заскользили по гладкому насту. Послышался лай собак. Три мохнатых пса увязались за нартами, пытаясь схватить меня за ноги. Упряжка неслась быстрее – и псы, как бы оправдываясь – «не очень-то и хотелось!» – отстали и вернулись к своим прямым обязанностям – подгонять отставших от стада оленей, чтоб те не попали на обед волчьей стае.
Упряжка остановилась. Приехали, однако. Стойбище бригады оленеводов. Стоят три чума.
– Иди в чум, грейся, – посылает меня Вануси, распрягая оленей. – Нет, я с тобой...
Он подал мне рюкзак, взял с нарты всю нашу запасную одежду, откинул нюк (дверь в чум), я за ним.
– Ань тарово! – бодро приветствовал я хозяев, в душе гордясь познанием местного языка.
– Ань тарово! – прохрипел в ответ старческий голос.
Полумрак давил. Я невольно присел на корточки. В центре – очаг. Покрытые сединой пепла, догорали угли. От входа до противоположной стороны – шест, привязанный к стойкам чума. Он разделяет его на две половины. Я зашел вслед за Вануси в правую половину – значит, я его гость.
Снимаем верхнюю одежду и обувь, вешаем на горизонтальный шест – перекладину, окончательно отгораживаемся от левой половины, где сидят старик со старухой.
Молодая хозяйка подбрасывает в очаг сухой хворост и выходит из чума. Возвращается с полным чайником мелко колотого льда. Вешает его на крюк, висящий все с той же перекладины. Языки пламени в яростной пляске вспыхнувшего хвороста принялись облизывать бока враз вспотевшего чайника.
Тундровые ненцы (есть и оседлые, живущие в поселках) выбирают места для стойбища вблизи водоемов. Это и понятно. Зимой они и не пытаются рубить проруби. Бесполезно. Мелководные речки промерзают до дна, а глубокие озера покрываются трехметровым слоем льда. Поэтому рубят лед и запасают его большими кусками впрок.
Жена Вануси поставила к очагу низенький столик. Разложила на нем сухари, сахар-рафинад, сушки-баранки. Поставила глубокую миску с каким-то черным холодцом. Разливает чай по эмалированным кружкам. Никакой лишней посуды – ложек, вилок, ножей. Приглашает нас двоих к столу.
Я никак не могу сесть к низкому столу, как они – ноги калачиком. Гнездился и так и эдак – не получается. Встал на колени и присел на пятки. Мне удобно, но я в этой позе возвышаюсь над хозяевами – нескромно... Тащу к себе рюкзак. Достаю булку хлеба – она напоминает кусок льда. Даже хрусталики сверкают в свете керосиновой лампы. Улыбается хозяин. Сухари подвигает. Выкладываю на стол все свои припасы. Все замерзло!
– Пей чай, кусай сахар, бери сушку, – угощает хозяин.
– Попробуйте вафли, – предлагаю я в свою очередь единственный доступный зубам продукт.
– Панера! (фанера) – сказал он, и мы все засмеялись над его шуткой
Затем хозяева стали макать кусочки в миску и смачно жевать, приглашая и меня.
– Что это?
– Кровь олешка. Попробуй, вкусно!
Я вежливо отказался. Это для меня было еще слишком необычно. Вскоре после этого я спокойно ел всю тундровую пищу. И айбат – мороженое оленье мясо, и строганину – мороженого муксуна, и малосол – свежую рыбу, порезанную на кусочки, засыпанную крупной солью. Поболтаешь ее деревянной ложкой в глубокой миске минут пятнадцать – и за уши не оттащишь. Кровь оленью не пил, но кусочком макал. И должен вам доложить – вкусно! Если еще подсолить немного.
Кочевая жизнь в суровых условиях Заполярья приучила этот маленький народ довольствоваться самым необходимым. Набор продуктов питания можно пересчитать по пальцам. Основу составляют оленье мясо и рыба. Из завозных: соль, чай, сахар, сушка, масло. Тушенка и сгущенка – это уже деликатес. Но к этому малому ассортименту у ненцев повышенные требования, продиктованные природой и кочевым образом жизни. Так, соль-лизунец для оленей должна быть монолитными кусками. Соль пищевая – непременно крупная, ею лучше засаливать рыбу и мясо, чем мелкой. Сахар – только крупный рафинад. Песок быстро набирает влагу. Чай – только плиточный и черный. Его легче хранить, и он от влаги не плесневеет.
Несоблюдение поставщиками этих требований приводит к крупным скандалам. Разрешением их приходилось подчас заниматься не только районному, но и окружному, а подчас и областному руководству.
Сухари для оленеводов выпекали местные пекарни два раза в год – весной, когда бригады со стадами идут на север к морю, и осенью перед переходом через Обь по льду в лесотундру.
...Ложимся спать Головой под своды чума, ногами в центр, к очагу. Хозяйка постелила мне гусь, под голову положила малицу, а на нее – еще пахнущую кислым хлебом после недавней выделки мягкую шкуру молодого оленя. Я завернул голову в мягкий чистый мех и моментально отключился.
Утро года
Раннее утро. Апрель. Утро – не начало дня, в нашем представлении, понимании. Апрель – это утро года. На Ямале совсем другое исчисление времени. Апрель, май, июнь – утро, рассвет после полярной ночи. Июль, август, сентябрь – день, когда солнце вообще не заходит за горизонт. Октябрь и ноябрь – вечерние сумерки, преддверие длинной полярной ночи. И наконец, ночь: декабрь, январь, февраль, март. В этот период освещают тундру яркие звезды северного полушария, луна да радужные переливы северного сияния.
Солнце еще не обласкало своей лучезарной улыбкой землю Заполярья. Оно катается вокруг нашего шарика, под названием Земля, где-то ниже горизонта. Но его лучи уже освещают по-весеннему голубое небо и, отражаясь, заливают все вокруг полупрозрачным ультрамарином.
В рассеянном свете плывут, колышутся, как васильки в июле, опушенные мягким мехом отрастающие рожки оленей. Местный поэт назвал их «цветами тундры». Меткий образ. Действительно, похоже на громадный луг, поросший васильками или незабудками играющими с ветром.
Олени вокруг повсюду – насколько хватает глаз. Их тысячи...
– Две.
– Чего две? – не понял я.
– Две тысячи оленей в нашем стаде – спокойно сказал Вануси. Я не слышал как он подошел.
Смотрю, – говорит, – стоишь. То ли любуешься, то ли оленей считаешь. Вот и решил помочь тебе, улыбнулся лукаво и хотел уйти.
– Постой, Ваня. Давай присядем на нарты. Расскажи-ка ты мне про оленеводство.
– А что тут рассказывать? Сам все видишь. В нашем Ярсалинском совхозе четырнадцать бригад.
Все стада идут параллельно. Пастухи их не гонят, а идут вслед за ними. И лишь следят, чтобы стадо не сбилось с маршрута, не вытоптало пастбище соседней бригады. Вот и вся мудрость пастуха.
Нет, не всю мудрость раскрыл мне молодой пастух. Да и может ли он знать, охватить умом и глазом весь полуостров с его стадами. Долго, по крупицам собирал я знание об оленеводстве на Ямале. Беседовал с зоотехниками, ветврачами, старыми опытными оленеводами. Дальше по снегам идут стада к побережью Байдарацкой губы, на свежие ветры Карского моря. Переход труден, небезопасен для стад, длится он больше месяца.
Не напрасно апрель ненцы называют «утро года». В стадах начинается массовый отёл важенок – маток. Для пастухов и зооветспециалистов наступает тревожная и ответственная пора. Слишком много врагов у маленьких оленят: и волк, и песец, и полярная сова, и гололедица. Не пробить неокрепшим копытцем лед, не добыть вкусный ягель.
Идут стада. Вслед за ними идёт весна. Тает снег В руслах многочисленных рек, ручейков, впадин снег становится кашицей. А стадам надо преодолеть эту злую купель. Олени в страхе теснятся, под ними трещат прогибаются и проламываются вешние льды. Вот тут-то, промокнув до ушек, и становятся неокрепшие перегонные оленята «легочниками». На страже их здоровья зоотехники, ветврачи и оленеводы.
Через месяц-два появятся гнус, овод. Они тоже наносят оленеводству огромный вред.
...Пролетело короткое лето. Идут с дальних ягельников умножившиеся круторогие и упитанные стада в обратную сторону, совершив переход в 500-800 километров. И так из года в год, из столетия в столетие. И вряд ли цивилизация XXI века что-либо изменит. В чумах появятся мобильные телефоны вместо громоздких раций на сухих батарейках, телевизоры… Но путь оленей, каслание останется вечным – так заложила природа-матушка. А с ней спорить – только себе во вред.