Мотор что-то чихает. Поднимешь его из воды - булькает, опустишь - чихает... Надо бы к воякам отнести.
Погода-то, Господи! Не помню такого моря с прошлого года: как зеркало, туман только у берега. Как бы обойти камни-то... А, вон уже Скунс показался - на него и разворачиваем.
- Здоро-о-о-ово, Скунс!
- Здравствуйте, Пиотр. Сам скунс.
Подплывший на лодке нервно выпутывает ногу из брошенного на берег пенькового конца, а подошедший к нему, в форме - складывает руки на животе и, расставив ноги, ухмыляется, даже не думая помогать. Прибрежные валуны гребенкой расчесывают плотный низовой туман, в отдалении хохочут поморники, и лишь трение лодки о дно и далекий звук работающих генераторов разбавляют редкую для этих мест тишину.
- Плохо учишь, О'Рейли: не “здравствуйте”, а “здравствуй”, а еще лучше - привет, здорово; понял? И не Пиотр... да помоги же ты выпутаться! - а Пётр, Пётр, понимаешь? Ё, ё - резкий такой звук.
- Хорошо учусь, ние заливай. Я самый русский из всех здиес. Пиотр, не можно так часто прибывать на территория Соединенных Штатов, я перестану пускать. Раз в одну недиелу, хорошо?
Пётр, согнувшийся над шнуровкой сапога, поднимает на говорящего взгляд; тот стоит в напяленном поверх форменной куртки полосатом свитере, в эскимосском треухе, с озабоченным красным лицом - Петру хочется засмеяться, но вдруг злость пронимает его:
- Пошёл ты! Всегда было можно, а сейчас что - изменилось что-то, поправку к Конституции приняли?
- Сам пошел на хер, - со знанием дела отвечает О'Рейли, демонстрируя отсутствие акцента в ударном слове. - Тебиа пока не заметили из начальников, будет нехорошо если замиетят. Ты можешь воспользоваться услугами postman... почталион... не ехать сюда каждый день.
Пётр подходит к нему, оскальзываясь на камнях, берет за грудки, притягивает к себе. Смотрит зло в глаза. Американец переносит это спокойно, смотрит не мигая, отклонив голову назад.
- Ну, что ты?
- Мне нужно. Понял? Мне... запомни. Очень. Нужно. Бывать здесь. Часто. Понял? Как можно чаще.
- Отпусти. Она выбрасывает письма, Пиотр, она не хочет ничего, Пиотр. Воспользовайся услугами postman.
Пётр отталкивает О'Рейли, возвращается к лодке, поднимает дейдвуд из воды, закрепляет мотор. Долго возится, в надежде, что тот уйдет, оставит его, потом, наконец, вытаскивает из кип полиэтилена и тряпья толстый конверт.
- Может, ты передашь?
- Нет, ты. Тебе это надо, а мние не надо. Я не хочу ссорится с ней, она будет плохо обслуживать мения в баре.
- Жопа толстая, пингвин в форме. Сам схожу, друг тоже еще называется. Иди... от Красной Армии береговую линию охраняй, жиробас! Смотри, ядерную атаку не пропусти.
Нехорошо, зря я так с ним. Ну, что... Вот и флажок уже виден, вот и крыша. Крыша уже вся обгажена опять. Bingo Hall - надо ж так бар назвать! Сидит там себе, королева. Единственная барменша, которая работает сидя. Трон бы тебе туда, милая... Набираем: 907686-2213...
Ну, понятно - вставать лень. Ничего, сейчас дойду, дойду. Может и обрадуешься.
Он шел к поселку, огибая вытащенные на берег катера, уворачиваясь от хлопающих на ветру сетей и белых медвежьих шкур, от мошкары, невесть как появившейся в августе. Толстый желтый конверт по пути два раза падал - отпоролся карман курки - потом Пётр спрятал его под мышку, ощущая тяжесть кипы документов. Вчерашний снег и не думал таять, ноги разъезжались, и только приветливая надпись "Welcome to City of Diomede" с тремя восклицательными знаками напоминала ему, что он не дома.
Ну и что ей это даст? Да ничего. Либо обрадуется, либо выгонит - одно из двух, но скорее второе. Ещё два года видеть меня... Я ведь не отстану, нет.
- О, русский, халлоу!
- Привет, Юджин, привет.
...- О, Пиотр!...
... - Hi, Piter!...
Интересно - почему нельзя было выбрать ровную площадку, зачем домишки свои пришпиливать на самый склон, сваи подводить? Черти бестолковые. А зачем я иду к ней опять, всё-таки?
- Эй, привет, Пол (переходит на английский), где Барбара? У себя?
- Да, там никого; утро. Ты чего такую рань припёрся - на часы не глядел, что ли? Давай с нами, сейчас белуху брать будем, косяк пошел. Полшестого утра - у Барбары закрыто небось. А, нет, наших-то она уже поила, так что - иди, иди, там она. Или уж за белухой, а? А-ха-ха-ха! Белуха-то вернее бабы будет, а, Питер? Ладно, проваливай.
- Пиотр, эй, Пиотр!, - его нагнал запыхавшийся О'Рэйли. - Пиотр, привези ушанку, хорошо?
- Двести баксов, - не оборачиваясь ответил Петр. - Двести, О'Рэйли, не меньше, и не канючь.
- Каниуч? Что такое каниуч, обиасни. Двести много, Пиотр, дорого. Двести долларов - это стоит как произведения native americans в магазине “Diomede Native Store”...
- Так а я тебе произведение нэйтив рашнз привезу, из песца, понял? Песец, сноу фокс - понимаешь? Двести баксов.
- Пиотр... Не ходи к ней, не ходи...
- Иди к чёрту, а?
Какое место неудачное для поселка! Неужели не додуматься было: жилье - наверху, на плоскогорье, сараи лодочные - здесь, у берега. Подниматься тут каждый раз... грязища, скользко... Где тут эта дверь? Ага, вот.
- Здравствуй, Варенька!
- А, это ты? Я не могу на русском долго (переходит на английский) и не хочу, если честно. Что пришёл? Ну?
Сидит за барной стойкой, сделанной из полированной мебельной дверцы: склонив голову, теребя в руках полотенце, смуглая, широколицая, с раздраженной искрой в глазах. Откинулась на спинку стула, отбросила полотенце, тасует подставки под пивные стаканы - стопкой, как колоду карт, бьёт невидимым снаружи носком туфли в стенку под прилавком.
- Я жду, Пётр, говори. Я вообще-то спать хочу, меня разбудили пораньше открыться местные пьяницы.
- Какая же ты, Варенька, красивая, - Пётр стоит, сминая и разглаживая в руках конверт, с сапог его натекает лужица грязи и Барбара смотрит на нее с неудовольствием.
- Нет, Пётр, я не красивая. Я сорокалетняя иннуитка со шрамом на щеке, во мне 180 фунтов веса, я люблю виски, я не умею одеваться и у меня взрослый сын в Анкоридже.
По-северному маленькие окна пропускали немного света, в баре было неубрано, холодно. На улице протарахтел квадроцикл, развернулся, подкатил к самым дверям.
- Барбара? Муженька не видела?
- Бывшего, Реджи, всё не запомнишь никак? - она переставляла стаканы с одного края стойки на другой, стараясь не глядеть на Петра, не поднимала глаз и на вошедшего в огромных незастёгнутых и грязных унтах человека.
- Чего? А-а-а, ну да, бывшего. Не видела, или как? Его там вызывают по какой-то срочности.
- Я видел, - отозвался Пётр. Он стоял в самом углу, почти за дверью и вошедший его не заметил.
- А, русский, здорово! Как там в Кремле, как там в ГУЛАГе? Ладно, шучу, шучу. Хочешь снегоход? Ямаха, новый, всего сто миль отъездил - надо тебе? Задешево отдам. Наши не берут, у всех есть.
- У меня два, Реджи.
- Ну и черт с тобой. А, и где ты видел этого обормота? Где чёртов красномордый ирландец, а? А?!
- Варенька, я продлил контракт ещё на два года, вот документы - смотри. Я остаюсь еще на два года. - Он не слушал наседавшего на него рыбака, отпихивал его рукой, не хотел отвечать - Не сейчас, Реджи, отстань, Реджи, да какого дьявола: там он, у дома Эдварда... Какого-какого - у дома Эдварда Шуулуука, чёрт побери, Реджиналд, оставь нас, наконец!!!
Опешивший от такого напора Реджи вышел, ворча что-то про злобных русских и тупых местных баб, дверь за ним закрылась, Пётр и Барбара остались одни, и лежал между ними конверт на полированной барной стойке.
Пётр не хотел услышать то, что готово было сорваться с ее уже искривленных недовольством губ, оттягивал этот момент.
- Давно хотел спросить - из чего эта стойка сделана, а, Барбара?
- Барбара? Что-то сегодня с тобой не то, мой милый. Давненько ты меня так не звал. Это из дверцы шкафа, который мой... вот этот красномордый красавчик (вошел О'Рэйли) тащил на баркасе из самого Анкориджа и умудрился утопить в ста метрах от того места, где мы стоим. Только дверцу и спас - да, О'Рэйли?
Тот ничего не ответил, подошел к стойке, поднял прозрачный пластиковый колпак, взял сразу три пирожных и понес их, роняя крошки за угловой стол у окна.
- О'Рэйли, какого чёрта ты приперся?
- Я хочу есть, Пиотр. Меня разбудили два часа назад - рыбаки дрались у бара, я не спался, устал и голодный. - О'Рэйли сидел боком к ним, нарочито не глядя, уставившись в окно, за которым уже поднимался ветер с мелкой поземкой.
- Что он там говорит, Пётр, я не понимаю по-русски? И - что ты там про два года? Ещё два года? Собираешься ходить ещё два года ко мне?
Барбара выкатила тележку с принадлежностями для уборки, выбрала швабру и стала возить ею по полу, сметая нанесённую людьми грязь, снеговую жижу и крошки. Подойдя к столику, за которым сидел О'Рэйли, она замешкалась, не глядя на сидящего (и он - не глядя на неё, не обращая внимания), отодвинула шваброй его ногу, яростно взялась затирать растоптанную под столом грязищу.
Швабра застряла где-то в переплетении ног и ножек стола, Барбара задергала ее, завозилась, потом вырвала с силой, опрокинув со стола горчицу и кетчуп, и заорала:
- Ты видишь, Пётр, видишь? Вот с этим тюфяком я прожила пять лет, пять! Смотри - он весь в кетчупе - и даже слова мне не сказал, видишь?!
Она раскраснелась, жесткие волосы лезли ей в глаза, она отбрасывала их рукой, утирая заодно пот со лба, стояла, опершись о швабру как воин о древко копья - показывала властным жестом на сидящего О'Рэйли.
- Видишь? Он тряпка. Он молчит, ему безразлично, что его оскорбляют... Да, тьфу, чёрт, проклятые волосы!.. О'Рэйли, ты сдружился с этим русским остолопом, да? О, конечно, вы же так похожи, вы же оба тряпки!
- Пётр, смотри, он ходит сюда уже пятнадцать лет после развода, молчит, жрёт за мой счет свои пирожные и пухнет, как тюлень! Он жрёт свои пирожные, пьет пиво, пухнет, молчит уже пятнадцать лет - и надеется, что я его приму обратно. Эй, О'Рэйли, пошёл ты к дьяволу со своей молчаливостью, со своим пузом и мягким характером, ты мне не нужен уже пятнадцать - нет, больше - ты мне не нужен уже двадцать лет, ты мне перестал быть нужен сразу после рождения Майкла, и знаешь почему? Потому что ты тряпка!
Пётр, сидя в противоположном углу, сворачивал салфетки трубочкой и строил из них домик. Не поднимая глаз на Барбару, он знал, что она сейчас особенно прекрасна - в гневе, с растрёпанными волосами, с растянутым в гримасе пунцовогубым ртом - смуглая, плотная, состоящая как будто из одних мышц и злости.
- Слышишь меня или нет, чёртов русский?! Ты тоже будешь молчать у меня тут пятнадцать лет? Что тебе не живется там, в России - здесь всего три мили, у вас там куча баб на станции и в гарнизоне. Тебе мало баб у тебя там на станции - они все образованные, все смотрят в мониторы, разбираются в метеорологии, они такие же как и ты, они тоже русские - а я? Зачем тебе я? Ты ещё два года собираешься приезжать сюда только для того чтобы привести мне пучок чёртовых цветочков с Большого Диомида - можно подумать у нас здесь не такие же, а? И будешь молчать?!..
О’Рэйли заворочался, поднимаясь, стряхнул с колен крошки на только что вымытый пол и направился к выходу, остановившись на минуту у мечущей молнии Барбары:
- Ты нужна ему, нужна больше, чем мне, - сказал он ей по-русски и вышел, сгорбившись, придержав рукою дверь.
- Что? Что сказал этот олух? Можешь перевести, Пётр? - Барбара разом утихла, даже уменьшилась в размерах, с каким-то испугом всматриваясь то в Петра, то в уходящего от бара бывшего мужа.
- Да... Не знаю, Варенька, он плохо еще по-русски, я не расслышал. Понимаешь...
Она всё также, пристально, недоверчиво смотрела ему в глаза.
- Понимаешь - я остаюсь, чтобы... Нет. Я не остаюсь. Я больше не приеду, буду там у себя, на метеостанции. Мне вот и О'Рэйли запрещает; говорит - слишком часто бываю тут, граница и всё такое... - Пётр болезненно скривился от того, что должно было стать шуткой.
Понимаешь, Варенька, тут ведь у нас Линия Перемены Дат, ты же знаешь - как раз между Малым и Большим Диомидом, ну, ты поняла, да?
- Да, - с усилием ещё раз взглянула она на него, посмотрев последний раз вслед О'Рэйли.
- Я ведь всё время ношу тебе вчерашние письма, Варенька. Вот написал я его (он вынул из конверта с документами ещё один, поменьше размером), написал я его пару часов назад, приехал к тебе - а письмо уже вчерашнее... Незавидная это доля - быть почтальоном на линии перемены дат. Понимаешь меня?
Пётр подошел к ней, склонил голову, пытаясь заглянуть в лицо, но она по привычке отвернулась, хотя и не так резко, как обычно.
- Что тебе надо, я не понимаю?
- Напиши мне, Варенька, письмо, на Большой Диомид, напиши сегодня, и отправь с Урсулой, она же как раз сегодня к нам, через час отправляется, а? Напиши... напиши что угодно, а я пока поеду, поеду к себе, буду ждать письма - напиши, хорошо, ладно?
Я его получу сегодня, а штемпель, дата... Оно будет завтрашним, милая, я буду сегодня раскрывать твоё завтрашнее письмо, ты... понимаешь? Я... это как надежда: получить сегодня - завтрашнее письмо, это как солнышко.
Он улыбнулся, широко и радостно, разворачиваясь, уходя, оставив недоумевающую Барбару стоять посреди бара.
Низкие тучи закрывали небо, где-то плакали поморники, в полуприкрытую дверь наносило снежную крупу, а она стояла, перебирая в руках полотенце и думала о мужчинах, о письмах и перемене дат.