***
Мне очень трудно начинать писать, я ужасно тупой, я ужасно тупой, я не могу писать то, что я уже продумал в голове минуту назад, хотя оно, кажется, и было прекрасным, но все позади, писанина – это тот же мыслительный процесс с фиксацией на бумаге, нельзя его повторить.
***
Чем читать много разных книг и знать только то, что ничего не знаешь, легче читать по кругу одну и ту же книгу и считать ее истиной в последней инстанции. Это рабская узость, но жить так счастливее: истина одна, а с мелочами разберёмся. Когда же и с истиной ничего не ясно, то и в мелочах утопаешь.
***
С деревней шутки плохи. Полез на крышу интернет проводить – наебнулся тут же.
***
Монархия хороша, пока во главе стоит здравомыслящий человек, который хотя бы готов слушать своих генералов, но если престол наследовал бесхарактерный дурачок, слушающий только придворных ****ей и шарлатанов…
***
Совет мужей. Мы толкуем здесь так, будто жена мудрейшего из нас крутит дома веретено.
***
Вышел на улицу, сел на пенек. Черные облака в синем вечернем небе несутся табуном диких свиней. Рано еще думать уезжать. Первое это малодушное желание смазать пятки барсучьим салом.
***
Впереди только осознание того, что жизнь проебана и старость неизбежна, а молодость прошла напрасно и необратимо. Середина сентября, 2017г.
***
Спать не хочется, и это одна из причин взять в руки ручку и писать, вспоминать старые обиды, мелкие и крупные грешки, главным из которых, конечно, признавать проебанную и спущенную в унитаз жизнь, оставляя право за собой все исправить, все стереть из памяти, сделать лучше. Словно бы это глина, из которой можно было бы лепить. Вспоминать какую-то бабу из литературной тусовки и жалеть, что не поехал с ней в тот вечер и не трахнул ее. Находить себе оправдания в том, что она, возможно, бы еще и не дала, о, эта ночь, безвыходная, безысходная! Но это ложь, ибо вылита бездарно вся сперма на забор, как та не испитая благостная любовь из кубка, разбитого твоей пьяной неаккуратной лапой. Ты даже забыл, как мечтал в детстве о глине, почему же теперь глина не произвела на тебя никакого впечатления, где все твое добро, которым родители заплатили за выплеск тебя в матку? Это не поддается переосмыслению, это нужно воздеть на знамя своей жалкой изнасилованной юродивой натуры. Хочешь, чтобы незнакомые люди срали на тебя? Безликий, настырный и тупой автор анонимных объявлений на тему, как бы так, вот, да так… Нет, нет и нет, никому не интересен. Попробуй, соедини одно с другим. Оно уже давно наполовину вместе.
***
Воспоминания терзают меня, как это не глупо звучит.
***
Той осенью травили крыс. Отравленные, они зарывались в землю, и, подыхая, стенали, и земля полнилась стоном их.
***
Во время зимы, когда даже боги предпочитают греть косточки в тар-та-ра-рах. Карамелин.
***
Сказочка
Один мальчик любил сидеть на холме и задумчиво глядеть на закат – провожать взглядом светило – и считать себя самым одиноким на свете. Однажды, проводя так время, он взял и нацарапал на камне камнем «Амир» и, зарыв камень с именем в землю, написал на земле: «Я никому не нужен». Он ушел и забыл про это, когда через некоторое время вернулся на то место и увидел под своей надписью подпись (отчерченную): «Я тоже». И разрыв землю, он нашел вместо одного два камня, и на одном было написано «Амир», а на другом «Амра». Слеза капнула на камень с именем «Амра», и, смазав ладонью, Амир сделал имя той, что любил теперь, влажным, как свое живое кровонесущее сердце. И он поклялся перед солнцем, уходящим за горизонт, любить ее вечно. Так мир мальчика стал отныне двухмерным и двусмысленным.
***
Главная ошибка дневникописателя. Не надо судорожно вспоминать с какой ноги ты сегодня встал, какой имел стул с утра, какой едой восполнил потерю стула, а тем более, куда ты там пошел или хотел пойти; нет, нет, никаких сраных человеческих амбиций: вроде как бы ты пытаешься, чтоб тебя поняли, и ты вносишь ясность, потому что никакой ясности ты не внесешь, только насерешь еще больше поверх прежней кучи галиматьи. Твоя задача – импрессионизм (если уж классифицировать), высунь нос за окно и запечатлей, какого цвета (оттенка) трава, в какую сторону жмет ее ветер. Пиши сразу, не предваряя свой рассказ жуткими прелюдиями, типа: я отправился туда-то потому-то – голым жеманным фактом по еблу обывателя, жующего сопли в предвкушении очередной истины к вечернему бутерброду с колбасой и сыром.
***
Можно представить, что через тысячи лет, новые люди будут по обломкам нашей цивилизации пытаться проследить ход наших мыслей, совокупляясь на осколках наших домов, церквей, икон, попирая наш скарб и прах, и с удивлением и смехом находя частицы прежнего мира, будут разгадывать смысл нас и писать увесистые цифровые тома толкований, теорий и историй прежних веков.
***
Двое в шерстяных застегнутых наглухо пальто следуют вдоль домов прогулочным шагом. Оба в шляпах и усаты.
- Мне хотелось кое-что сказать вам.
- В чем же дело?
- Вот, не знаю. Кажется, что я еще не решил, что говорить… Или даже не так; вам некогда не приходило в голову, что вы герой романа?
- Нет, извольте.
- А я, вот, давно этим мучаюсь, мне все кажется, что кто-то вкладывает в уста мои слова; что мысли не сами приходят мне в голову.
- Многие называют это религией.
- Нет, отнюдь, я не религиозен, я вообще никакой, я только тогда, когда этого захочет Он.
- Кто, Он?
- Ну, он, автор.
- И кто же это?
- Мне не ведомо. Какой-то мужик.
- Ну, он хоть, надеюсь, традиционной ориентации?
- Почему вас это беспокоит?
- Да столько развелось этих писак, только и пишут о своих девиациях, явно или скрытно.
- Вот как? Вы подмечаете такие вещи как скрытый гомосексуализм в газетах?
- Почему в газетах?
- Ну, вы же читаете только газеты.
- Я читаю все подряд, вы меня плохо знаете.
- Знаете, что?
- А что?
- Мне кажется, вы тоже говорите совсем не то, что хотите сказать, вернее, вы сами ничего и не хотите, это все Он.
- Да кто Он, черт подери?! Что вам все кажется?! Ей богу, вы сумасшедший!
- Нет-нет, это все он, потешается над нами, вкладывая в наши уста сумбурные слова. Вот, вы заметили, что я вас плохо знаю, но ведь это сущий бред: мы знакомы больше двадцати лет.
Смотрит на него вытаращенными глазами, беря себя в руки, говорит:
- Да вы… да с чего вы взяли эту чушь?!
- Он только что поведал мне, поверьте моему слову, еще за минуту до этого я и не знал об этом.
- А за полминуты?
- Что вы имеете в виду?
- А то, что если Он (тычет в небо пальцем, дразнясь) и поведал вам, что мы знаем друг друга больше двадцати лет, то мне он шепнул на ушко (оттягивает свое ухо) совсем другое. Мне ваш и наш автор сказал, что вы сумасшедший дурак, которого я встретил на свою голову сегодня утром в парке, двадцать минут назад, и которого бросаю сейчас, дабы не последовать за ним в дом умалишенных, куда ему непременно дорога.
- Вы выражаетесь совсем не понаписанному, так не…
- Идите к черту! (разворачивается, уходит, через пару шагов останавливается как вкопанный; сняв шляпу, возвращается; приблизившись вплотную, пристально смотрит в глаза его, затем обхватывает и целует взасос. Их топорщащиеся усы скрещиваются в поцелуе как два веника. Поцелуемый бледнеет, ему нечем дышать. Наконец, отцепившись, целовавший уже окончательно уходит. Отцелованный, придерживает спадающую шляпу, ошеломленно смотрим вслед, речёт:
- Это не было задумано, я должен был поступить иначе, но…
Усиливается ветер, он выхватывает слова из его рта, ветер несет листву с деревьев и забивает его рот осенней рыжей листвой. На этом эпизод кончается.
Следующий кадр: морг, разрезанная бледная грудь трупа, набитая ворохом осенней листвы.
Первый патологоанатом: - В его легких слишком много пожухлой листвы, чтобы выжить.
Второй патологоанатом: - Бедняга.
1-й: - Давай раскроем ему череп стамеской.
2-й: - Зачем же?
1-й: - Его нашел дворник. В голове у него может быть черти что.
2-й: - Думаешь, дворник набил его предметом своей работы под завязку?
1-й: - Думаю, мы должны это сделать в исследовательских целях. Дело не в предметах, а дворник здесь не при чем, но у меня не идет из головы его взгляд. Он смотрел так, будто Вавилон рухнул на его глазах и ему осталось только подмести осколки.
2-й: - Это эпично, черт возьми, ты не зря окончил этот свой институт.
1-й: - Литературный.
2-й: - Да. Его. - Достает бутылку и стаканы. - Я советую выпить нам.
1-й: - За что?
2-й: -Ну хотя бы за приближение зимы.
Выпив, смотрят друг на друга в ожидании, что что-то скажут друг другу еще и вертят стаканы в руках. Затемнение. Обрыв пленки.
***
Он стоит один среди людской реки, проплывающей по улице с зонтиками, у витрины, через которую смотрит в телевизор. По нему транслируют похороны. Много сложенных друг на друга телевизоров, и по всем идут похороны. Он смотрит их без звука, он слушает дождь. Мокнет и слушает дождь, но похороны тоже проходят под непрерывным затяжным дождем, идущем всю ночь и теперь весь день. На него никто не обращает внимания. Но один прохожий, тоже без зонта, как и он, останавливается рядом с ним. И следит за тем, куда он так уставился. Это давно не бритый, рваный бродяга. Он спрашивает его: - Это твои похороны? – Нет, моего приятеля, - отвечает тот. – Помянем? – Достает бутылку, откручивает пробку, подает ему. Тот смотрит теперь на бродягу с бутылкой в руке. Но не берет.
***
И тень ее, скользнув под дверь напомнила изломанную спину вавилонской блудницы перед последним грехопадением, когда да гаснут свечи во имя Его.
***
Кажется, что с «Гулящими людьми» Чапыгин подзатянул, напрасно увел героев из наполненного образа средневековой Москвы в Ярославль и далее, читателю комфортнее считывать события в привычном намоленном пространстве, которому автор дал объемное живописание: попы, кабаки, хоромы купеческие, нищенские закутки с погребами, тайными оргиями и просто беспробудным мракобесием, все сие любо на время принять на себя как теплый душ, который знаешь, что не ошпарит. Далее же Чапыгин растянулся, увяз, стоило бы кончать все там; единство места и времени, а главное места, разрыв времени при сохранении места может быть как раз у дел.
***
- Иван Демидыч! Иван Демидыч!
- Ну что? Я же сказал, что не останусь на чай. – Идет на подъем, над ним возвышается зеленый холм, сзади лужайка. По ней приближается ездовым галопом толпа. – Ну что, что?
- Дело совсем не в чае, сотники жаждут вас. – Он обернулся и увидел их, это были безобразно голые мужики в детских колясках с высунутыми наружу волосатыми ногами в черных носках и руками, сжимающими детские бутылочки и погремушки, ноги их были разбросаны, открывая срам, прикрытый лишь кудрявыми пучками не стриженных плоских волос. Многие были усаты и с венскими бородками, некоторые сосали соски, а иные были пьяны. Везли их пациенты смирного отделения, одетые в белые халатики медсестер, которые многим едва прикрывали не бритые мускулистые ляжки.
- А это кто скачет кочетом? – указал собравшийся уходить на седовласого старика, летящего позади всех и стремящегося всех обогнать, с пучком разноцветных перьев в заде неизвестной породы птицы и в одном исподнем, отдающим при полуденном солнце несвежей желтизной заскорузлых пятен. – Хей-хоп! – хлопнул в ладоши обращавшийся, и все застыли на месте. – Мы вас ждем-с.
***
В то утро кладбище не по времени было многолюдно. С самого раннего утра площадь перед въездом заполнили серые невзрачные народные массы. Старики-орденоносцы, бабушки-пенсионерки, герои труда, заслуженные металлурги, дети и внуки заслуженных. Разбавляли толпу партийные активисты с кроваво-красными элементами одежды, юные коммунисты и крайние патриоты, поперёк площади носился беглый мальчик.
***
Придётся признать, что то, чем я действительно жив – это похоть. Банальная, звериная похоть – всепожирающая похоть. В мысли уехать в деревню не больше дерзости, чем в желании уже наконец коснуться ртом ее соска, облизнуть, укусить, вцепиться в упругие ягодицы. Да-да, банальная ебля. А не путь к звездам. Когда один в пустой комнате, это все равно как в чреве матери, с выключенным светом, с пуповиной интернета; кровососущий маленький зверек ищет спасения в желтизне окон напротив, в их чахоточной желтизне, в их гепатитной оранжевости, в их спидозной обреченности светить по завету Ильича всегда чужим светом. Для людей с улицы под снегом и дождем, живущим едино с природой и похотью.
***
Что-то заставляет врать себе, врать словам, придавая им нелепые общепринятые формы, которых ждут от тебя мудаки с тюльпанами в петлицах. Улыбающиеся мудаки. Теперь придется объяснять, почему я упомянул мудаков? Да не хрена подобного! Ничего не буду объяснять. Я знаю, что ценны только истинные мысли, спустя столько времени я вспоминаю ее лежащей на несвежей простыне, вниз животом и подложив под грудь руки, согнутые в локтях, как подставка, – лежит она. Я сразу стал разглядывать (точное слово, не подобранное, вспомянутое) ее открытые взгляду ступни. Их желтую кожу, мне очень нравилось ее грустное лицо, и вся эта увядающая ее красота, слегка, совсем чуть-чуть обвисшие груди, всегда унылая мордашка, вопрошающая, сколько ей еще быть лишь путаной и когда все это кончится, она так разочарована в себе, что и сама давно не верит в свою красоту, оставшуюся на краешке тарелки, недоеденной по-джентельменски или просто от пресыщенности, от безобразного всеядства. Теперь еще и эти желтоватые ступни, они еще раз говорят мне, что богинь не существует, что ноги не всегда розовые, как у младенца, даже у таких нежных существ, как женщина. И я не сказал бы, что это меня разочаровало, скорее, наоборот. Это дало мне опору в этом желтеющем старом мире, где все тленно, даже прекрасные женские ступни.
***
Трудно выявить истинные мысли по поводу выдуманного, тут всегда тьма вариаций. В чем истинность выдуманной мысли? В скороспелости или в обдуманности, нужно ли вылизывать мысль как собака вылизывает новорождённых щенят? Нужен ли план? Возможно, нужно точно знать, чего хочешь? А я не знаю правды о том, чего не было, чего я только хочу создать. А что есть «создать»? Обман. Сделать таким манером страшилку, веселушку, дурашку – любого значения и функциональности вещь, не имеющую ничего общего с своими переживаниями. Что вообще общего между тем, что я хочу, и тем, что я пытаюсь? Возможно, что разница в способах. Нужно сквозь надуманную схему событий нащупать изначальный импульс, изначальный толчок – зерно всего предприятия. И исходя из него лепить чучело и набивать его мясом. Зернышко на деле оказывается не значительным. Но посмотреть на него можно по-разному.
***
Всю ночь шел понос и дождь. Страшно пучило, бурлило и грозилось разорвать меня нечто бунтующее внутри кишечника и желудка. Что делать Ахиллесу Черепахову в эту тревожную минуту? Не помогает даже куриный пупок. Ничто не помогает. И старушка мать зябликом ходит, причитает, и, кажется, что она беспросветно бестолкова, но это не так, она слишком уперта, дотошна. Мать. Не надо писать так быстро портреты волнующих близких тебе людей, словно пытаешься отговориться, проглотить мысль, едва лизнув образ, вместо того, чтобы, омыв его первородными слезами греха, исповедально причаститься его истине. Зарыться камнем забвения, где вряд ли найдет человек или зверь; под этим камнем можно пролежать века, пока злой ураганный ветер не оторвет его от земли, перевернет на бок, и свету откроется в копошащихся насекомых и слизнях сырая твоя, земляная сущность. Никогда не будь с усами там, где нельзя носить бороду, но можно носить усы. Это сродни продаже души дьяволу. Или дьяволице – блуднице вавилонской. Пойте хором вдоль стен узаконенных кладбищенских территорий, потому что мертвецы вопиют к вам, их небесные уши внемлют похлеще живых, откройте чрево сырой лопатой, раздвиньте чресла, сядьте, испражнитесь в пустую могилу не для кого. Просто так. Пусто место свято не бывает. Ибо так. Как монахи, когда дудят в трубы, ревут в горны последние пастухи закона. Несколько недвижим месяц в лучах ветхозаветной звезды, до которой тянулся и дедушка Авраам, и Исаак, и Иаков; все они, отцы основатели, пренебрегали туалетной папирусной бумагой и зря рвали лопухи в райских библейских кущах, вместо того, чтобы не черкать предначертанного, вместо того, чтобы не дуть дыханием в пустоту небес, где и без того нет места чужим измятым излияниям. Оставьте земле земное, не троньте Луну и Каина. Пусть будут вместе, как у отцов, как у праотцов, как у всех, кто когда-либо выходил из-за стола во время еды, оставляя в тарелке недоеденное – в знак укоризны отцу семейства. В яблочко его сердца целясь через матку матери.
***
Как ты узнаешь ее, обожжённую светом луны с цветком центра вселенной в руках цвета девственницы?
***
Время безжалостно в сопоставлении фактов, ты можешь пить дома чай, собираться в театр, или вообще трахать на диване телку, а в это время в лесу, на болоте, будет замерзать твоя мать. Остается вести аскетический, праведный образ жизни повсеместно и всегда, если не хочешь, чтобы времечко шутило с тобой шутки.
***
Не верьте мне, это просто новый виток деградации, я все наврал, запутавшись в своих альтер-эгах, как в шнурках от ботинок. Я и сам больше не верю.