Эх, пока ночь, лети

Сергей Церинг
Ты пройдешь по росе перед сном,
Ты уснешь, ай увидишь город -
Город, крытый серебром…
Эх, кабы серебро то пальцем тронуть…

Ты летишь, а над городом
Лунный свет с неба льется.
Город, крытый золотом…
Эх, не коснись рукой, а то проснешься…

Ты одна среди звезд и огня,
Скачешь вверх по дороге лунной.
Слышишь, осади коня,
Эх, не гони ты, ночь, так безумно!…

Александр Литвинов (Веня Д’ркин)


- Здравствуйте, Харитон Эребович.
- Привет и тебе, королева, – голос позвучал глухо и хрипло. Впрочем, как всегда, когда он удостаивал её ответом
Это был неопрятный старик, завёрнутый в какие-то невообразимые красно-коричневые тряпки. Длинные спутаные сивые волосы, казалось, не ведали не то что расчёски, но даже пятерни. Не лучше выглядела и серая борода, спускающаяся на грудь, вся в пятнах и каких-то подпалинах, с длинными жёлто-зелёными потёками от уголков рта. Но под длинными кустистыми бровями таилось нечто, ради чего она приходила сюда всякий раз, когда замечала, что старик снова сидит на берегу их тёмной реки, тщетно забрасывая   удочку в тягучие непрозрачные воды. Глаза! Яркие голубые глаза! И пусть, виделось, что в глубине их горит безумство, но они были единственным, что таило в себе полноту жизни в этом сумрачном мире. Они были единственным ярким пятном, заключившим в себе краски и пламя, в этом мире, где не бывает видно ни луны, ни звёзд, ни солнца, где единственный цвет бурый, где даже в свете очага иль свечи ничто не отбрасывает тени!
Он бросил на неё быстрый взгляд, но мгновения этого хватило, чтоб её словно пронзила молния, тело покрылось мурашками, а в груди, напротив, стало жарко, что-то сжалось в животе…
Решилась:
- А покатайте меня, Харитон Эребович.
Для неё молчание тянулось бесконечно. Бешено билось сердце. Ведь с того мига, как она догадалась кто он, все её мысли были обращены к этой просьбе, к этому шансу, и на кону стояла вечность.
Старик пошамкал губами, не спеша смотал удочку, спрятал её в утлую свою лодчонку, а взамен вытащил каменную чашу, покрытую резьбой и тончайшим орнаментом. Зашёл по щиколотку в реку, зачерпнул воды, стал жадно пить. Струйки стекали по бороде, и тёмные пятна оставались на его хламиде. Утолив жажду, он утёр рукою рот, мгновенье помедлил, вновь наполнил чашу и протянул её женщине. Та испуганно помотала головой и сделала шаг назад, храня память. Старик пожал плечами, выплеснул воду и хрипло спросил:
- Чем заплатишь?
Вопросившая, замешкавшись на миг, была готова крикнуть, что отдаст что угодно, за эту возможность, но лодочник опередил её:
- Расскажешь историю.
- Какую?!
- Главную.
Он вытянул из лодки длинный шест и столкнул её в реку. Потом протянул женщине руку, помогая переступить через борт.
- Ужели вам не хватает историй? – спросила она, усевшись на носу и испуганно дёрнувшись, когда челнок накренился и чуть не зачерпнул воды.
- Раньше хватало. Многие болтали, то хвалились, то плакали. Кто и жизнь пересказывал, чуть не целиком свою. Но так это раньше было, пока я служил. А потом на том берегу люди жадные вовсе стали, родичам своим плату с собой давать перестали, службу мою и упразднили. Так что уж потешь старика.
Женщина долго собиралась с мыслями, вспоминая минувшую жизнь. С чего же началась главная история?
- Началось всё, наверное, с ссоры. Не моей. Наташа что-то не поделила с Дарьей, хотя обычно они были… Обе сплетницы, каких поискать… А тут они так кричали друг на дружку, что в спальне было слышно, хотя до кухни через весь этаж… И меня поразило, когда поняла, что чувствую зависть. Да-да, зависть к своей горничной и кухарке, которые орали друг на друга. Зависть к их страсти, к накалу, к жизни! Так ярко встало передо мной собственное существование. Родительский дом, усадьба на лето, гувернантки. Потом революция… Но жизнь опять подложила соломку. Родители лишились всего, а я в девятнадцать вышла замуж за успешного инженера и снова поселилась в особняке. Я жила, словно аквариумная рыбка. Редкая, диковинная. Которую не забудут покормить, и чей аквариум украсят безделушками из дальних стран. Уберегут от хищников и рыбаков, и воду подогреют до… Но разве это можно назвать жизнью?!
Я разрыдалась от жалости к себе, оттого что моя молодость, красота… От своей зависти к Наташе, которая загоралась восторгом от простеньких подарков…Которая имела страсть, любила, горела, страдала, радовалась - жила… К полудню я решилась… Решила покончить со всем этим.
Я знала одного фармацевта по фамилии Азел. Ампелий Зосимович. Случалось у него зелья брали… Чтоб не так мучиться, как со стрихнина…
Я пошла немного пройтись… По любимым улочкам. Мне казалось, будто я гляжу с собственной похоронной процессии, словно сама несу своё тело, сама оплакиваю безвременно ушедшую. В этом, так подходящем случаю, чёрном пальто… Как глупо сейчас звучит… Я даже купила себе букетик мимоз у какой-то старушки, что жалась к ступеням храмовых руин, будто те смогут защитить и подарить ей новую жизнь…
Мне казалось, что я плыву по бурной реке. Повсюду куда-то спешили люди, а я… Тут словно что-то позвало или окликнуло меня. Я обернулась и увидела его. Он тоже выглядел одинокой лодкой посреди бушующего потока, но не борющейся и не уносимой им. Было между нами какое-то родство. Но ведь глупо прощаться с жизнью за компанию… Или наоборот? Сейчас уже и не знаю, да и само представление о жизни и смерти сильно изменилось с той поры… Но тогда мне показалось, что этот человек отвлечёт меня от того важного, что я назначила себе на вечер.
Я споро свернула в ближайший переулок. Но не успела пройти и сотни шагов, как увидела, что незнакомец идёт рядом по соседнему тротуару. Я спросила его – нравятся ли ему мои цветы. А он, представьте себе, сказал, что нет. Это было так непохоже на то, как ведут себя желающие понравиться и завести знакомство. Я опешила сперва, но потом решила, что это один из тех, что вообще не любит жизни, ничего живого и мечтает закатать в асфальт весь мир и застроить всё дымящими заводами…
- Вы вообще не любите цветов? - спросила его, готовя на языке гневную отповедь. А он мне ответил, что любит, только не такие, а розы. И столько было в его голосе тоски и одиночества, столько боли, что мне показалось – вот он, стократно более несчастный. И тут же вся решимость моя покончить с собою была смыта волной великой жалости, принесшей с собою нежность и весь нерастраченный жар сердца. Мне показалось, что это и есть та любовь и тот смысл, коих искала я в жизни и по которым рыдала над сборниками стихов. Я вышвырнула свои цветы, а он так трепетно подобрал их… Словно берёг живое существо. И меня, вот уж смех, охватила страсть. И я ревновала даже к этим невзрачным цветкам. Я вынула их из его руки и бросила на мостовую, а сама прижалась к нему, боясь отпустить из жизни своей это новое для меня, но полное Бытием.
Он был интересным человеком. Начитанным. Образованным. Знающим несколько языков. Увлечённым. Горящим. Он писал книгу. Но не обычное бульварное чтиво, не простенькие приключеньица, и не пустопорожнее философствование… Казалось, он выворачивается на изнанку, выливает на страницы самого себя, свою жизнь. И эта его страсть стала питать и меня. Вдобавок в жизни моей появилась тайна. А это… Это важно для женщины как… Может, как беременность, я не знаю, чтоб сравнить. Но главное – я жила. Я наконец-то жила!
Понемногу он всё дальше уходил в свою книгу. Он сгорал. Становился безумен. Он уже понемногу терял ощущение различия между вымыслами своими и реальностью. Ничто его не волновало уже так сильно, как судьба его книги. Он сгорал. Но я готова была сгореть вместе с ним, ибо без него жизнь опять потеряла бы всякий смысл.
И вдруг случилось, что судьба развела нас. Мне показалось, что жизнь снова потеряла малейшую значимость. Сперва меня ещё питала надежда отыскать его и моя в том борьба со всем окружением. Потом осталась только тоска. Тоска по минувшему мгновению полноты и насыщенности.
Затем жизнь сделала и вовсе неожиданный поворот. Я встретила действительную любовь, истинную глубочайшую. Я встретила Его, но не смогла это понять и разглядеть, ибо глядела лишь назад и мечтала вернуть прошедшее. Как часто мы совершаем эту ошибку. Но ведь даже сейчас, хоть я уже и назвала это ошибкой, я живу воспоминаниями. Мне снятся Его глаза… Чёрный, в котором тонешь, как в безбрежности космоса, в коем, кажется, сокрыты тайны далёких галактик. Зелёный, в коем чудится заключённая сила оживлять мёртвые планеты. И так удивительно сочетаются они в одном существе… Высокий лоб мудреца. Именно мудрость, а не копилка чужих знаний… И эта расслабленность совершенной силы, когда засаленный халат выглядит царским убранством; когда больная коленка или гримаса от прикосновения жгучего бальзама не умаляют её, но подчёркивают. Ну почему я не увидела, не разглядела этого тогда!? Я бы отдала своё желание на то, чтоб поменяться с этой зеленоглазой чертовкой и самой черпать руками огненное варево…
Вместо этого нам выдали покой… Мой… Да, я вернула своего возлюбленного, но возврат полноты чувств был только иллюзией. Мой… Он уж сколько лет, а может уже веков, ходит в этой шапочке с буквой «М» - словно это подписано для меня – «Мой». Нас заточили в этот мир. Ну, нет, не насильно, мы сами искали покоя, и я ушла сюда добровольно, но мне кажется, что меня обманули, или я обманулась сама…
Дом… Сад… Сад, который вечно цветёт, но никогда не плодоносит. Дом в котором не играют дети. И мой… Чаще разговаривает сам с собой, повторяя сказанное однажды. Он даже не читает книг! Дом заставлен ими, но мой не хочет меняться, не хочет учиться и творить новое. Он хочет …учить… Призывает в дом призраков и повторяет изо дня в день одно и тоже.
А как прекрасно всё звучало в устах истинного мастера: музыка, книги, реторты…
Женщина замолчала. Она ждала. Не ошиблась ли она? Быть может, в древние манускрипты закралась ошибка? Или сама она допустила её, изучая мёртвые языки? Но нет. Она же видела, как утлая лодочка сперва превратилась в драккар и окуталась призрачным огнём.
Сменяли друг-друга погребальные суда.
Нет, не погребальные…
Те, что переправляли души через предел живых и мёртвых.
И образы паромщиков сменялись чередой.
Вот драккар вытянулся в длинный челнок, обшитый кожей, а старик обратился в одноглазого Дохооло Агэ.
Вот сменилась кожа тростником, и голова перевозчика повернулась за спину…
Куль-Отыр в чёрной шубе, Ур-Шанаби…
Она рассчитала правильно.
Скоро…
Обратился перевозчик девочкой Туони невеличкой.
Столкнула в реку её Маргарита. Схватила шест. Толкнулась сильно, к стороне иной правя. Ткнулся в берег паром. Не коснуться вод в реке, чтоб не забыть! Прыгнула на землю женщина, да подвела мокрая глина - скользнули ноги в воду. Хватаясь за травы пожухлые вылезла вон. Одежды скинула споро. Нагая бегом бросилась. Не забыть! Запомнить, к чему это бегство!
Бежит. Немеют ноги водою речной окроплённые. Поднимается по телу забвения туман. Успеть! Вот уже близко тонкая преграда жизни. Ликование охватило всё существо её. Словно мыльный пузырь впереди великий размером. Проскочила внутрь. И пришло чувство полноты и цельности, и истинного покоя, свободного от тоски, и охватило беспамятство. И приняло её что-то и растворило в себе.
И свернулась река кольцом, и поднялась спиралью, и обернулась украшением на руке великого Хонсу Илу - владыке времени. И глядели ей вослед глаза его: один чёрный, хранящий тайны далёких галактик, другой зелёный, чья сила способна оживлять планеты.
И прозвучали слова напутствия:
- Не бойся, девочка. Ступай в мир. Память сердца не смоет Лета. Иди. Я буду ждать тебя.




Здесь можно послушать песню взятую в качестве эпиграфа:
https://zf.fm/song/2599815