Я ПОСТРОЮ СТРАНУ… или
О человеческой жизни и поэтической судьбе Петра Суханова
Из сборников сургутских поэтов, напечатанных в последние годы, наибольший читательский интерес неизменно вызывали книги Петра Суханова. В их числе – «Время первых признаний» (Москва, 1982), «Встреча» (Свердловск, 1984), «Миры и меры» (Москва, 1986), «Площадь Света» (Тюмень 1995), «Высшая мера» (Екатеринбург, 1997), «Завороть» (Сургут, 2001), «Разнолетья» (2003). Суханов – лауреат премии им. Чукмалдина (1995), премии губернатора Ханты-Мансийского автономного округа, премии им. Мамина-Сибиряка (2005).
Между этими сборниками уместилась человеческая жизнь и поэтическая судьба, чья логика известна лишь ей самой. Не хочется верить, что точка в этой поэтической судьбе уже поставлена…. Впервые стихи Петра Суханова я прочла в начале восьмидесятых. Помню, сестра, показав сборник «Время первых признаний», сказала: «В Сургуте живёт большой поэт». С фотографии мягко и чуть лукаво смотрел светлоглазый улыбчивый человек, длинноволосый, слегка лысоватый в висках. На лбу прорисовалась вздутая жилка – характерная черта внутреннего напряжения. Густая борода придавала этому романтическому портрету мужественность.
Лишь тот, кто жил на Севере, сможет в полной мере прочувствовать магию ранней поэзии Суханова. Удивительно схожую с первой любовью. Север – центр безумно огромного притяжения. Как любое экстремальное пространство (пустыня, океан, космос), Север даёт потрясающие переживания, глубокие и сильные. Поэтому за стихами талантливого водителя большегрузной машины слышится не столько северная романтика, сколько мощь этой стихии: Раскатали зимник, раскатали, по морозу: оттепель – беда… Наши КрАЗы, как на пьедестале Из тайги выходят в города… За строчками этого лихого парня явно прочитывался молодой художник, обладающий природным талантом и литературной школой в привычном смысле слова, поэтическое слово которого всё больше становилось формой его существования, чья кисть тоньше, слова мягче, взгляд на эту же стихию лиричнее: Деревни и деревья В сугробах до небес. Морозной акварелью Мир разукрашен весь.
Только через пятнадцать лет нам впервые довелось встретиться, но знакомство было шапочным. В тот день сургутские журналисты отмечали свой профессиональный праздник – День печати. В разгар веселья в зал вошел Суханов, окинул чуть растерянным взглядом веселящийся люд и радостно пробаритонил собратьям по перу: «Ребята, сегодня у меня сын родился! Антон!» Я знала, что он давно был на вольных хлебах, жил скудно, обильно пожиная лишь славу «поэта № 1». Эта слава потихоньку делала своё чёрное дело: рюмаха, которую он замахнул за соседним столиком, почти сразу сбила его с катушек. Значит, подумалось мне, Бахус тут уже переусердствовал. Но тогда, в самом конце 90-х, он ещё «тусовался», ещё гонорился, ещё спорил с другими, с собой и судьбой. Позже я столкнулась с Сухановым лицом к лицу, когда затевался литературный альманах «Сургут».
Внешне Суханов старался быть элегантным: ходил в костюме и чёрной водолазке, был коротко острижен, сед, глаза утратили былую лукавость, стали глубокими и грустными, а борода делала его лицо отдалённо похожим на лицо зрелого Хемингуэя. Мы обсуждали концепцию будущего издания, куда Петра Антоновича прочили на должность завлита. Суханов «мэтричал», ерепенился, пикировался с каждым, покрывая пространство хриплым прокуренным голосом. При этом сыпал удивительно чистой русской речью, стилистически правильной, художественно образной. Но сквозь смесь красоты и пижонства прорывалась агрессия: всё-то ему не так! Будто он один знает всё про поэзию! Возмущался в ответ на наше возмущение, мол, при чём тут литературный институт?! Он – поэт и чувствует душой то, что мы – умом.
Ответная реакция у нас мягкая, хотя должна быть жёстче – абсолютную ахинею несёт! Но, с другой стороны – красиво излагает. В конечном счёте, мы ему не верим – он больной на самолюбие человек. А может, мы хитрим? Может, просто Суханов «неудобный» в общении человек? Хлёсткий, прямолинейный и правдивый? Я и сейчас с абсолютной уверенностью не могу точно ответить даже самой себе. Около пяти лет живу в Сургуте, никогда не пытаюсь приблизиться, лишь изредка раскланиваюсь салонным приветствием, боясь сухановской непредсказуемости. А тогда так ни до чего и не договорились, после и вовсе про Суханова забыли.
Да и ему, скорее всего, больше нравилась мысль о стопке водки с острой и горячей закуской. Он надолго ушёл в крутое пике. Видеть замыкающегося на болезни человека и читать исполненные искреннего оптимизма и затаённой надежды стихи горько. Читать намеренно много, чтобы не зачерстветь, чтобы они меня мучили круглосуточно, чтобы я всё время думала и искала – как помочь?…
"Ты не верь, что счастья нет!.. Это осень, осень По распутьям дум и лет Наши души носит... Разметала как листву, все слова и встречи, и, как в сказку, в синеву опадает вечер. Возле речки и берёз Всё в переполохе: Шум и звон на много вёрст – это скоморохи. Я присяду в стороне, выпью за удачу… Хорошо живётся мне – оттого и плачу..."
Теперь всё реже и реже маячит среди людей согбенная фигура «поэта № 1». Среди пишущей братии разговор про Суханова долгий не заводится. О живом Суханове говорят сокрушённо, мол, «поэта без судьбы не бывает», будто его уже и на свете нет. Иногда Горбовского приводят в пример, мол, пока пил – писал гениально, а перестал – исписался. Говорят, его дом стал приютом для бродяг. И едва ли он сам верит, что всё изменится к лучшему. Но всё же… Всё же не верится в последнюю точку Петра Суханова: ведь в пароксизме надежды, он призывными стихами ещё заклинает вернуться хотя бы ту, которая сможет хоть что-то исправить в его судьбе:
"Всё равно я знаю, что придёшь и, конечно, не в стихах, а в прозе скажешь мне с порога: – Ну и дождь! Только я ведь знаю: это – слёзы… Ты придёшь. Вернёшься … А пока в тишине, в надеждах, в беспорядке, встрепенувшись, словно бы украдкой, тянется к перу моя рука..."
Нет, не нужно здороваться с ним за руку, целоваться в щёчку, не нужно удивляться осунувшемуся, давно небритому лицу с пролёгшими меж бровей складками, чтобы до конца понять эту суровую долю. И уж совсем редко встретишь его на поэтических вечерах, где поэты (успешнее судьбой) говорят о «высоком». Тогда его худосочное тело ещё больше «скручивается», голова падает на грудь, уходит в плечи: «Ребята, вы ни хрена не смыслите в высоком!»
Пройдёт время, почитатели будут искать сухановские автографы, бережно хранить клочки бумаг с обрывками строк. Будут собираться на поэтические вечера в его память, вспоминать какие-то истории, говорить о дружбе с ним. Будут вдохновенно читать замечательные стихи, убеждать себя и других в его гениальности. Такое бывает с поэтами. Скажем, с кумиром Суханова – Николаем Рубцовым. Мы – неблагодарное человечество, безразличное и ленивое. Выражаясь словами булгаковского Воланда: «Люди, как люди!..» А пока чем хуже явь у человека, тем пронзительнее и прекрасней мир у поэта, который, невзирая на жизненный штопор, он возвышенно строит в душе и выражает в стихах:
"Я построю избу на крутом берегу. Заведу голубей, журавля и синицу… И попробую жить – если только смогу! – Между прошлым и будущим, как в небылице. Позабуду, что есть… Доберусь до сохи… Наделю трудодни благодатною пашней. И когда-нибудь выброшу в речку стихи – пусть плывут, Словно листья, к судьбе настоящей! Голубая река будет медленно течь, отражая в погодья небесную стужу, я построю страну… в ней с лежанкою печь, чтобы греть в холода горемычную душу. Стану жить-поживать при хорошей жене. Подружу голубей, журавля и синицу, чтоб никто никогда не завидовал мне, чтобы чаще случалось всё то, что приснится!.."
Алла ЦУКОР г. СУРГУТ, Ханты-Мансийский автономный округ
P.S. Да, уже нет с нами Петра Суханова. Как я и предполагала, уже собирают его атографы, нашлись библиографы, проводят вечера его памяти. и все из тех, кто жил с ним бок о бок, и говорил :"Поэта без судьбы не бывает..."