Арийское начало

Повесть

Глава первая.
Посеявшие ветер
        Окуляры бинокля выхватывают из рассветной мглы очертания прибрежных кустов реки, мост, упёршийся в оба её берега, два блиндажа, в которых размещена охрана моста, – отделение польских жолнежей и оборудованное в насыпи пулемётное гнездо. Тот, кто рассматривает берег в бинокль, видит, как по тропинке вдоль речных кустов неспешно шагает польский пограничник, свободной от ружейного ремня рукой протирая не выспавшиеся глаза.
За уходящим часовым в сотне метров правее, за кустом, у самой кромки берега внимательно следят ещё две пары глаз. Их обладатели – парни лет восемнадцати – удят рыбу в запретной зоне. Вот поплавок самодельной удочки резко уходит под воду. Рука рыбака ловко подсекает добычу, и над речной гладью появляется извивающийся, приличных размеров, угорь. Рыба отправляется в сетку, а парни полушёпотом продолжают, вероятно, давно начатую беседу.
– Всё, что угодно, только не война, – парень с вьющимися, чёрными как смоль волосами глубоко вздыхает.
Его товарищ, прищурив глаза, задумчиво произносит:
– Оружие, Арон, это затраты огромных средств. Кто же будет выбрасывать деньги на ветер? Так или иначе, сильные мира сего всегда стараются возместить расходы, да ещё и с прибылью.
После короткой паузы добавляет убежденно:
– Но нам бояться нечего.
– Откуда твоя уверенность, Анджей?
– Гитлер не рискнёт воевать чуть ли не со всей Европой. Сегодня Англия и Франция – наши союзники, и они дали Польше гарантии. Ты же это знаешь.
– Дай-то Бог. Вчера к нам заходили родственники. Недавно бежали из Германии. Нацисты ненавидят евреев.
– Не хнычь, Арон. Они не сунутся. Пусть только попробуют!..
На противоположном берегу реки офицер вермахта опускает бинокль, смотрит на часы. Обращаясь к стоящему рядом обер-гефрайтеру, бросает сквозь зубы презрительно:
– Эти польские свиньи очень скоро забудут и о рыбалке, и о многом другом, – распаляясь, свистящим полушёпотом добавляет: – Им придётся забыть обо всём. Польше нет места на карте Европы. Эти плодородные земли должны принадлежать Германии. И они будут ей принадлежать!
Обер-гефрайтер, настороженно рассматривая прибрежные кусты на польском берегу реки, согласно кивает головой:
– Яволь, герр гауптман.
Вартув – приграничный польский городок – разбужен орудийной канонадой. Снаряды рвутся где-то вдалеке, но встревоженные жители в панике выбегают на улицы, пытаясь понять, откуда и почему на их головы неожиданно обрушилась грозная опасность. По одной из улочек бегут двое парней с рыболовными снастями в руках и на перекрёстке жестами торопливо прощаются. Один из них, худощавый блондин, ныряет в подъезд двухэтажного кирпичного дома, бежит вверх по лестнице.
В квартире Томашевских тревожно. Вбежавшего парня с плачем обнимает мать. Сестра выходит из своей комнаты с наполовину набитой какими-то вещами сумкой, бросается к брату и тоже пускает слезу.
– Да не ревите вы, матка Боска, – не выдерживает прильнувший к радиоприёмнику отец. Обращаясь, в основном, к вошедшему Анджею, говорит рассерженно: – Не стоит сразу паниковать. Польская армия достаточно сильна. Только что передали: атаки немецких частей повсеместно отбиты. Надо выдержать первый натиск. А там в дело вступят наши союзники – Англия и Франция. На Гитлера и его солдат обрушатся тысячи бомб и снарядов. Армии трёх государств разобьют нацистов в считанные дни. К тому же, что бы ни случилось, помните, что мы – немцы.
–Да, мы – немцы. Но Германия, напав на страну, где мы родились и выросли, страну, которую мы любим и уважаем, становится для нас ничем иным, как государством-агрессором, – возразил Анджей.
– Не всё так однозначно. Поляку сейчас легко сделать свой выбор. А нам… Да, мы живём в Польше, но Великая Германия – это то, к чему всегда стремились наши предки…
Послышался гул далёкой канонады.
– Подумали бы лучше, где прятаться от пушек да самолётов, философы! – посетовала мать.
– Куда прятаться и зачем? Немцы зря боеприпасы тратить не будут. Что им бомбить в нашем городе? Швейную фабрику? – ответил отец.
Анджей, глядя в окно, громко кричит:
– Смотрите! Смотрите!
По мостовой, отчаянно грохоча, пролетает повозка. В ней трое жолнежей в форме пограничников. Все трое перевязаны бинтами.
– С заставы у моста. До него всего четыре километра. Скоро немцы будут здесь, очень скоро, – в голосе отца удивление, смешанное с неуверенностью.
– Что с нами теперь будет? – мать тяжело вздыхает и крестится.
Отец в сердцах бросает ей:
– Повторяю! Ничего плохого не случится, если будем помнить, что мы – немцы. И перестаньте возиться с барахлом. Нам из города уходить некуда.
Успокоенные уверенным тоном главы семейства, женщины начинают вытаскивать содержимое сумок и возвращать его на привычные места.
За окном слышится громкое стрекотание моторов, и вскоре на улицу, где живёт семья Томашевских, выскакивают два мотоцикла с немецкими солдатами.
Анджей, который неотрывно следит через окно за обстановкой на улице, возбуждённо кричит:
– Немцы! Вот они!
Отец, мать и сестра Анджея Иоланта тоже подбегают к окнам. Наполнив улицу шумом моторов и гарью, мотоциклисты скрываются за поворотом. Вскоре оттуда выползают два тупоносых грузовика с солдатами в кузове. Они также следуют далее без остановки.
…Солнце в зените. Жители городка понемногу приходят в себя и принимаются за повседневные дела. Гул канонады удаляется в восточном направлении, постепенно стихает, и на улицах Вартува начинается движение.
Семья Томашевских собралась за обеденным столом. Сидящий ближе всех к радиоприёмнику Анджей радостно восклицает:
– Слышали? Польские войска повсюду оказывают немцам упорное сопротивление. Диктор говорит, что дипломатические круги Великобритании оказывают давление на нацистское руководство, требуя немедленного прекращения агрессии.
Придвинув к себе тарелку супа, отец произносит задумчиво:
– Надавить на Гитлера могут разве что военно-воздушные силы Его величества короля Георга. Тогда нацисты, возможно, и дадут задний ход.
Перекрестившись, мать говорит с надеждой в голосе:
– Мы должны вымолить у Господа прощение за грехи наши, и Он остановит эту войну.
Иоланта решительно поднимается из-за стола. Говорит, ни к кому не обращаясь:
– Пойду, выгуляю Дика, а заодно послушаю, что говорят люди.
Накинув жакет, выходит с собакой из дому. Терьер, натягивая поводок, увлекает хозяйку на противоположную сторону улицы и спешит в сторону магазина, за которым начинается городской парк.
У входа в магазин собралась небольшая группа местных жителей. Все они уже отоварились, но не спешат разойтись по домам. На их лицах тревога. Мужчины и женщины бурно обсуждают события, столь неожиданно нарушившие привычный ход жизни мирного городка.
Обсуждение прерывается цокотом копыт. По улице резво движется пароконная повозка. Лошадьми управляет немецкий солдат в мундире с закатанными рукавами. Повозка быстро приближается к магазину, и теперь видно, что это полевая кухня и что немцев двое. У магазина лошади останавливаются. Немецкие солдаты спрыгивают с повозки, заходят в магазин, осматриваются. Один из них, рыжий, долговязый, резким движением вытряхивает из стоящего на прилавке ящика остатки моркови и начинает набивать его спиртным, консервами, хлебом, сыром и копчёностями.
Продавщица широко открытыми глазами следит за действиями немца и в конце концов несмело подаёт голос:
– Пшепрашам, панове, надо взвесить ваши покупки, чтобы подсчитать их стоимость…
Рыжий немец вручает набитый продуктами ящик товарищу, жестом показывая ему на дверь – неси! Затем поворачивается в сторону продавщицы, достаёт из кармана горсть монет. Выбрав самую мелкую, с размаху бросает её в побелевшее лицо женщины. Внушает с угрозой и злобой:
– Заруби на носу, польская шлюха, один немецкий пфенниг стоит больше, чем вся твоя паршивая лавка. И считай, что я тебе здорово переплатил. С гоготом выходит из магазина. Мимо как раз проходит Иоланта с Диком.
Собака рычит на солдата, возбуждённо лает. Иоланта ускоряет шаг и, натягивая поводок, увлекает Дика за собой в парк.
Долговязый солдат внимательно смотрит ей вслед и выразительно толкает локтем своего товарища. Тот ухмыляется, быстро привычными движениями привязывает лошадей к фонарному столбу. Накрыв брезентом содержимое повозки, оба резво двигаются туда, где только что за деревьями скрылась Иоланта. В спины удаляющихся солдат с тревогой глядят кучкующиеся возле магазина жители городка.
Освобождённый от поводка Дик радостно описывает круги вокруг деревьев и кустов. Вдруг он останавливается, навострив уши, и в следующую секунду бросается на треск сучьев. Удар сапога отбрасывает собаку в сторону, вынуждая её, скуля от боли, завертеться на одном месте. В два прыжка рыжий солдат подскакивает к Иоланте, валит её на землю. Иоланта царапает насильнику лицо, отчаянно кричит:
– Помогите! Помогите!
Люди у магазина тревожно переглядываются. Полная женщина в платке негодующе восклицает:
– Они надругаются над ней, что же мы стоим!?
Горожане бросаются на доносящиеся из парка отчаянные крики девушки. В траве у большого куста рыжий верзила-немец старается сорвать с Иоланты остатки одежды. Чуть пришедший в себя Дик ползёт к борющимся, пытается укусить насильника, но снова получает удар кованым сапогом. Людей, спешащих на помощь девушке, у деревьев встречает резкое «хальт!» – коренастый немец, товарищ рыжего, упирает ствол карабина в грудь пожилого поляка. Однако подбежавшие горожане в мрачной решимости медленно надвигаются на солдата. Немец рычит: «Цурюк!», после чего дважды стреляет в воздух.
В это время по улице проезжает чёрный «опель». На заднем сиденье – офицер вермахта в чине обер-лейтенанта. При звуках выстрелов офицер приказывает шофёру остановиться. Выйдя из машины, он настороженно осматривается и достаёт пистолет из кобуры.
В борьбе с насильником Иоланта теряет силы. Вновь зовёт на помощь, уже на немецком. Услышав немецкую речь, офицер и его водитель с карабином наперевес бегут на крики. При виде офицера остолбеневший товарищ рыжего щёлкает каблуками и молча тычет пальцем в сторону деревьев. Там рыжий немец заламывает руки совершенно голой девушки, довольно хрюкает, преодолевая остатки сопротивления.
Хлёсткое, словно удар кнута, «встать! смирно!», застаёт насильника врасплох. При виде офицера в безукоризненно пригнанной форме, вычищенных до зеркального блеска сапогах рыжий верзила вскакивает, машинально принимая строевую стойку.
Заплаканная, с царапинами на теле, Иоланта прикрывается обрывками одежды. Офицеру ситуация ясна. Он бегло проверяет документы у солдат, затем командует обоим: «Кругом! Шагом марш!».
Обращается к Иоланте:
– Фройляйн ист фольксдойче?
На обращение офицера Иоланта быстро отвечает по- немецки:
– Да, да. И я, и мой брат, и мои родители. Мы немцы. Я не знаю, как мне благодарить…
Офицер холодно прерывает сбивчивую речь девушки:
– Я назначен комендантом вашего города. Мой долг оказывать помощь каждому живущему в нём фольксдойче. Прошу в машину, я довезу вас до вашего дома.
Иоланта, пытаясь прикрыться остатками одежды, отрицательно машет головой:
– Что вы, что вы, я сама дойду, всего пять минут пешком…
– В таком виде? Обер-лейтенант, качнув головой, приказывает водителю:
– Редлинг, принесите мой плащ.
Солдат возвращается с кожаным плащом. Офицер помогает Иоланте надеть его и жестом руки предлагает идти за собой. Втроём они следуют мимо застывшей поодаль кучки горожан, пытавшихся прийти на помощь девушке. При приближении офицера жители склоняют головы. Кое-кто негромко произносит: «Данке, герр офицер».
Через несколько минут машина коменданта останавливается возле дома Иоланты. Офицер помогает девушке выйти:
– Битте, фройляйн?..
– Иоланта, – следует торопливый ответ.
– Гут, Иоланта. Утром мой водитель заедет за плащом. Ауфвидерзеен. Офицер, круто поворачивается, открывает дверцу опеля.
– Герр офицер! – Иоланта почти кричит вдогонку. Комендант удивлённо оборачивается. – Герр офицер, послезавтра моему брату исполняется 18 лет, и я бы очень хотела видеть вас на нашем торжестве. Вся наша семья… – смущенно заканчивает она почти шёпотом. – Я буду ждать вас.
Офицер внимательно смотрит на пунцовые щёки Иоланты. Красота девушки стирает холод с его лица. После секундного колебания он произносит:
– Яволь, я буду у вас послезавтра в два часа дня. Меня зовут Генрих, Генрих Штайнер.
Спаситель Иоланты берёт под козырёк. «Опель» отъезжает.
Комната Иоланты в квартире Томашевских. Девушка лежит на кровати, постанывает. Мать, тщательно обрабатывая тампонами царапины и ушибы на теле дочери, непрерывно причитает:
– Господь отвратил горе от нашей семьи, послав тебе на помощь спасителя – немецкого офицера. Господь не допустил твоего позора…
Иоланта, забыв о боли, восхищённо восклицает:
– Генрих – не просто офицер, он рыцарь. Смелый, благородный, настоящий Зигфрид. И внешне он тоже – высокий, сильный, и глаза у него голубые…
– Ты и глаза рассмотрела?
Иоланта (краснея):
– Да, и… и пригласила его на день рождения Анджея.
Окончательно смутившись, девушка утыкается лицом в по­душку.
Помещение в здании городского муниципалитета. На стене просторной комнаты портрет Адольфа Гитлера висит с некоторым перекосом. Обер-лейтенант Штайнер отходит в дальний угол комнаты, смотрит на него. С назиданием внушает стоящему рядом обер-фельдфебелю:
– В рабочем кабинете из всех предметов сразу следует определить главный и впоследствии уделять ему особое внимание. В этой комнате главное – портрет фюрера.
Обер-фельдфебель всё понимает и устремляется к стене, прихватывая по дороге стул, однако Штайнер движением руки останавливает подчинённого. Он сам подходит к портрету и, встав на стул, осторожно исправляет перекос. Голосом, в котором смешались восхищение и торжественность, произносит:
– Мы обрели, наконец, настоящего вождя нации. Фюрер провозгласил: «Немцы и только немцы должны определять судьбу остальных народов».
Теперь долг каждого немца – воплотить этот постулат в жизнь. И поверьте, Курт, – поворачивается к обер-фельдфебелю, – Польша – это только начало, но оно знаменательно – ибо это начало небывалого арийского натиска на восток.
Вечером в квартире Томашевских в гостиной идёт обсуждение предстоящего дня рождения Анджея.
– Я приглашу, конечно же, Арона и ещё, ещё… Анджей запинается и бросает короткий взгляд на сестру.
– И ещё его сестру Фриду, – красноречиво выпаливает Иоланта и подмигивает брату.
– Да, и её тоже, – подтверждает Анджей со смущением в голосе.
Отец в раздумье вышагивает вокруг стола, останавливается. Не глядя на сына, глухо произносит:
– Арон и Фрида евреи. Если мы пригласим обер-лейтенанта…
Анджей запальчиво перебивает отца:
– Арона с сестрой я приглашу в любом случае. В конце концов – это мой день рождения.
Мать, пытаясь успокоить Анджея, говорит примирительно:
– Конечно, конечно. Но пойми, что немецкий офицер спас твою сестру.
– Вот, пусть она и приглашает его на свой день рождения, – упрямо восклицает Анджей.
Иоланта вскакивает со стула и в слезах выбегает из гостиной.
Отец, сокрушённо разводя руками, говорит успокаивающе:
– Довольно ссор на сегодня. Я думаю, немцы не так уж плохо относятся к евреям. И давайте-ка ложиться спать. День был – не приведи Господь. У нас есть ещё время для решений, а время, как говорит польская пословица, работает на нас.
Раннее утро следующего дня. По безлюдной улице идут два солдата в форме вермахта с карабинами за спиной. В руках одного из них ведро и кисть, другой несёт пачку листовок. Продвигаясь по улице, солдаты расклеивают листовки на видных местах – столбах, заборах, стенах домов. Крупным шрифтом в них напечатано:
«Приказ коменданта города Вартув.
Все жиды города должны явиться сегодня, 2 сентября 1939 года, в 12 часов дня на площадь у магистрата.
Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также одежду, бельё и прочее.
Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян».
В квартиру Томашевских возвращаются после утренней прогулки Иоланта с Диком. У девушки явно растерянный вид, и это замечает мать, выходя из кухни с полотенцем в руке. На её немой вопрос Иоланта, кивнув на окно, говорит встревоженно:
– Там листовка на столбе наклеена. Всех евреев сегодня в полдень собирают зачем-то на площади. С вещами… Её слова слышит в гостиной Анджей и стремглав выбегает на улицу.
На главной городской площади Вартува уже довольно много людей. В оцеплении – десятка два солдат под командой толстомордого фельдфебеля. Поляк-переводчик что-то говорит собравшимся, помогая себе при этом жестами. В центре площади медленно прохаживается, поглядывая на часы, офицер в кожаном пальто – комендант города обер-лейтенант Штайнер. Внезапно остановившись, громко подаёт команду стоящему неподалёку обер-фельдфебелю:
– Общее построение через 15 минут. В колонну по шесть.
На прилегающих к площади улочках горожане-поляки молча наблюдают за происходящим. Среди них и Анджей, всеми силами пытающийся пробраться как можно ближе к оцеплению. Наконец это ему удаётся. Среди собравшихся на площади он быстро отыскивает чёрную копну волос своего друга. Арон стоит неподалёку, его глаза устремлены в одну точку. Рядом стоят его отец и мать, обнимая руками дочь – Фриду. Анджей, приставив ко рту рупором руки, кричит изо всех сил: «Ар-о-он!». Стоящий рядом охранник в бешенстве оборачивается и коротким замахом бьёт Анджея в грудь прикладом карабина. Потеряв дыхание, парень опускается на землю. Охранник пытается нанести упавшему удар ногой, однако стоящие рядом горожане быстро уносят Анджея за спины зевак.
Солдаты под руководством фельдфебеля с помощью прикладов и сапог выстраивают собравшихся на площади в колонну. Офицер вновь смотрит на часы и готовится подать команду на начало движения. В этот момент на площади появляются трое опоздавших – подросток и женщина лет тридцати пяти тащат под руки старика. Старик помогает себе палкой. Троица поравнялась с офицером. Звучит резкое «хальт!»
– Стой, пся крев! – дополняет переводчик и переводит далее Штайнера:
– Вы опоздали на три минуты. Нарушили мой приказ. Вы будете наказаны.
Женщина тяжело дышит после бега и говорит с мольбой в голосе:
– Пшепрашам, пане офицеже, у моего отца очень больные ноги, мы с сыном…
Обер-лейтенант прерывает женщину:
– Мои приказы не нуждаются в комментариях.
Женщина пытается ещё что-то объяснить, но сделать это ей не удаётся – подбежавший к ней обер - фельдфебель ударом кулака сбивает женщину с ног. Падает на шлифованные камни мостовой и вмиг потерявший опору старик. Его трость отлетает в сторону. Подросток секунду смотрит на упавших глазами, полными ужаса, и бросается помогать матери и деду встать на ноги.
Женщина поднимается, вытирает кровь на лице. Обер-фельдфебель грубо толкает её и подростка в сторону изготовившейся к движению колонны:
– Шнель! Лос! Лос!
Нащупавший упавшую трость старик безуспешно пытается встать на четвереньки. Обер-лейтенант Штайнер презрительно смотрит на него, затем вынимает из кобуры парабеллум и, почти не целясь, стреляет старику в затылок. На звук выстрела женщина оборачивается, отчаянно кричит: «Отец!», – и бросается к убитому. Обер-фельдфебель ударом кованого ботинка в живот останавливает её. Женщина, охнув, сгибается пополам, падает на землю. Обер-фельдфебель готовится нанести ей следующий удар, целясь на этот раз в голову. Ударить ему не удаётся – сын бросается на выручку матери. Ухватив рукав френча, он, что было сил, впивается зубами в кисть руки садиста. Обер-фельдфебель издаёт дикие крики, мотает подростка из стороны в сторону, но освободиться от мёртвой хватки ему не удаётся. Выход из ситуации находит обер-лейтенант Штайнер. Вновь, как бы играючи, почти не целясь, он поражает подростка выстрелом из парабеллума. Обер-фельдфебель трясёт кистью прокусанной руки и в ярости выпускает в стонущую у ног женщину всю обойму из своего пистолета. Обер-лейтенант не спеша направляется к замершей колонне. По пути бросает вскользь обер-фельдфебелю:
– В Германии нет месторождений цветных металлов, Курт. Впредь – один патрон на одного врага нации. Надеюсь, вы меня поняли?
Обер-фельдфебель, вытянувшись по стойке «смирно», отвечает подобострастным «яволь!»
Штайнер подходит к колонне, жестом подзывает переводчика, хладнокровно внушает оцепеневшим людям:
– Каждый из вас обязан выполнять приказы и распоряжения немецких властей беспрекословно и точно. В этом суть истинного, немецкого порядка. В противном случае всех вас ожидает это… – жестом руки комендант указывает на три бездыханных тела, лежащих на площади, после чего резко подаёт команду:
– Рехтс ум! Форвертс марш!
Колонна, конвоируемая солдатами комендантского взвода, поворачивается направо и начинает движение. Горожане-поляки смотрят в спины удаляющихся евреев. Пожилая женщина крестится, охая:
– Матка Боска, да они же не жалеют никого, ни старых, ни малых!
Молодой парень, прислонившись к столбу, выпускает изо рта сигаретный дым, хлопает рукой по листку с приказом коменданта и небрежно цедит сквозь зубы:
– Туда им и дорога. Город чище будет, а то развелось, как тараканов. Куда ни сунься – жид. Все тёплые места в их руках.
На парня бросает суровый взгляд мужчина с проседью. Качая головой, произносит осуждающе:
– А ты, что? Замерзаешь? Погоди малость, скоро всем жарко станет. Сегодня жиды, а завтра за нас, поляков, возьмутся.
Колонна евреев скрывается за поворотом.


Глава вторая.
Не к миру, но к победе
            В квартире Томашевских идут последние приготовления к торжеству. Посредине гостиной стол внушительных размеров уставлен яствами домашнего приготовления, бутылками красного вина с красивыми этикетками. В центре стола – испечённый мамой торт с воткнутыми в него восемнадцатью свечками. Кроме семьи Томашевских, в гостиной ещё одна пара – пани и пан Любаньски, крёстные Анджея. У окна стоит виновник торжества,  c грустным видом разглядывая желтеющие клёны. К нему подходит Иоланта, кладёт руку на плечо брата, тихонько произносит:
– Может, их скоро освободят. Тогда мы пригласим и Арона, и Фриду, и их родителей и устроим ещё один праздник.
Отец Анджея оглядывает сервировку стола, довольно потирает руки. Обращаясь к крёстным, произносит извинительным тоном:
– Пшепрашам, паньство, мы ждём ещё одного гостя.
За окном слышится урчанье мотора. Красивые часы на стене гостиной бьют дважды. Иоланта устремляется к входной двери.
– Это Генрих, – восклицает она на бегу. В голосе её радость.
В гостиной появляется офицер вермахта в безукоризненно подогнанной форме.
– Гутен таг, – произносит он бесстрастным голосом.
Хозяева дома и гости также отвечают офицеру на немецком: «Гутен таг». Анджей, однако, безмолвствует, выражение лица юноши непроницаемо. Иоланта представляет обер-лейтенанта присутствующим.
– Прошэ, – глава семьи Томашевских жестом приглашает родных и гостей к столу. Все неспешно рассаживаются. Начинаются обычные в такие минуты разговоры:
– Вам положить рыбки или салатика?
– И того, и другого, прошэ.
– Спасибо-спасибо, достаточно вполне, я на диете, слежу за фигурой.
– Моя супруга на трёх диетах сразу, на одной слишком голодно.
Общий смех за столом. Иоланта сидит рядом со Штайнером и переводит с польского. Отец Анджея поднимает бокал с вином:
– Герр обер-лейтенант, панове, мы собрались сегодня здесь в непростое время нашей с вами жизни. За стенами дома война, и сколько она продлится, известно лишь Господу. Мы будем молиться, чтобы война закончилась как можно скорее и чтобы мы были живы и здоровы. Я предлагаю тост за нашего сына Анджея, которому сегодня исполняется восемнадцать лет. Да хранит тебя Господь, сынок!
Все выпивают, закусывают, живо беседуют друг с другом. Порозовевший Штайнер что-то говорит соседке по столу – Иоланте и ждёт, судя по выражению лица, ответа. Иоланта, красиво задумавшись, скользит взглядом по уставленному яствами столу. Обер-лейтенант, не дождавшись ответа, вдруг поднимается с бокалом в руке. Присутствующие замолкают.
– Разделяя высказанные мысли о непростых временах, хочу дополнить. Сегодня мы являемся свидетелями начала новой эпохи в истории немецкого народа. Её первую страницу открыл фюрер Германии Адольф Гитлер. Он указал немецкой нации путь на восток для осуществления исторической миссии – завоевания необходимого нам жизненного пространства и управления судьбами народов мира.
Повернувшись вполоборота к Анджею, произносит высокопарно:
– Поздравляю. Cегодня у вас поистине знаменательный день. Вы, немец по крови и, надеюсь,  также по духу, достигли возраста, обязывающего вас принять непосредственное участие в реализации великой идеи фюрера, встав в ряды доблестного вермахта. Хайль Гитлер!
Штайнер залпом выпивает вино, грохнув стаканом об пол. Глаза обер-лейтенанта горят, щёки на узком лице пылают огнём вдохновения. Мать Анджея бросилась на кухню за веником. Сидящие за столом цепенеют и лишь через какое-то время понемногу приходят в себя. Анджей, не проронивший до этого момента ни слова, резко поворачивается к офицеру:
– Объединить в единое целое разбросанных по разным странам немцев – действительно великое дело. Но надо ли для этого убивать женщин и детей других народов?
Обер-лейтенант мгновенно оборачивается к Анджею и испепеляет юношу взглядом. Гнев Штайнера, впрочем, быстро исчезает. Его лицо принимает покровительственное выражение. Чувствуется, что затронутая тема его чрезвычайно интересует. Обер-лейтенант встаёт и в позе оратора произносит веско, с расстановкой:
– В жизни ни в чём не бывает равенства. Это касается и народов. Каждому – своё. Есть множество людей, которые лишь вредят мировой цивилизации, пытаются жить за счёт других. Для вас, не имевших доступа к идеям национал-социализма, такие мысли новы и кажутся, возможно, жестокими. Мы же, рейхсдойче, глубоко изучили идеи Адольфа Гитлера, его бесценную книгу «Майн кампф», которую воспринимаем как руководство к действию. Мы уверены как в своём выборе, так и в своей правоте. За фюрером идёт сегодня вся нация, и вы, фольксдойче, не должны оставаться в стороне.
Крёстные Анджея, пани и пан Любаньски, растерянно переглядываются. Затем пан Любаньски осторожно задаёт Штайнеру вопрос:
– Пшепрашам, пане обер-лейтенант, а что в этой связи ожидает Польшу, всех поляков?
Ответ следует мгновенно:
– Польшу ожидает, во-первых, быстрый разгром, а, во-вторых, ей придётся возвратить все захваченные у Германии земли. Поляков же ожидает то, что им суждено Богом и фюрером: полное подчинение представителям высшей расы, то есть нам, немцам. Очень скоро будет точно определено, какие поляки и в каком количестве необходимы Рейху.
Продолжение беседы на темы политики не интересны Иоланте. Она подходит к патефону и, перебрав пластинки, ставит медленный фокстрот. Штайнер кивком головы приглашает девушку на танец. Совершенно ошарашенные, тихонько покидают гостиную крёстные – пани и пан Любаньски. Выйдя на улицу, пан Любаньски растерянно роняет спутнице:
– Если всё, что говорил нам обер-лейтенант, правда, то у поляков  нет будущего.
Пани Любаньска беззвучно плачет.
В доме Томашевских тем временем продолжается торжество. Фокстрот завершается. Штайнер усаживает довольную Иоланту, садится сам. Бросив взгляд на два опустевших полукресла, высказывается удовлетворённо:
– Поляки, ваши знакомые, ушли? Тем лучше. Вершить новую историю будем мы, немцы. В этом процессе полякам нет места.
Штайнер наливает вина Иоланте, затем себе. Хозяева следуют его примеру.
Анджей не пьёт, рассеяно глядит на переливающееся рубиновыми оттенками вино в бокале. Мысли его далеко, и это замечает Иоланта. Отпив из бокала, она обращается к Штайнеру:
– Скажите, Генрих, евреи, которые сейчас на территории фабрики, их отпустят?
Вопрос сестры возвращает Анджея «на землю». Он вертит в руке вилку, напряжённо ожидая ответа обер-лейтенанта. Штайнер сосредоточился на поглощении мастерски приготовленного хозяйкой дома тушёного мяса и отрывается от этого процесса с явной неохотой:
– Я уже касался вопроса о ненужных и вредных народах. К примеру, цыгане. Что полезного дали миру эти двуногие? Живут воровством и обманом. Евреи, конечно же, не бездельники. Среди них много способных и даже талантливых людей. Но они – страшная угроза германской нации. Прозорливость фюрера открыла немцам истинное лицо этого хитрого и коварного народа. Жидо-масонские диаспоры множатся в странах Европы. В их планах – охватить лапами весь земной шар. Если мы очистим мир от этой скверны, то навсегда заслужим благодарность человечества. Фюрер утверждает: «Когда случается что-то ужасное, иди к еврею, это дело его рук».
Завершив тираду, обер-лейтенант с удовольствием поглощает содержимое своей тарелки. Анджей, глядя на него глазами, полными ужаса, выдавливает из себя:
– Их уничтожат?
– Фюрер найдёт решение еврейского вопроса, – Штайнер отвечает небрежно. Видно, что эта тема ему надоела. – Мы должны сегодня сосредоточиться на более важных задачах.
Взглянув на часы, обращается к Анджею:
– Завтра в восемь утра вам надлежит прибыть в комендатуру для постановки на учёт. Через неделю все фольксдойче города – мужчины призывного возраста – начнут проходить курс военной подготовки в учебном подразделении.
Прощаясь, Штайнер говорит хозяевам «филен данк», а затем, выбросив правую руку вверх, громко добавляет: «Хайль Гитлер!». Пани и пан Томашевские в свою очередь отвешивают Штайнеру глубокий поклон. Иоланта, проводив гостя до входной двери, говорит не без смущения:
– Мы всегда рады видеть вас, Генрих, и… будем ждать.
«Опель» обер-лейтенанта отъезжает.
Утром следующего дня в одном из кабинетов комендатуры города тучный унтер-фельдфебель внимательно изучает документы, принесенные Анджеем.
– Восемнадцать лет вам исполнилось только вчера. И уже сегодня вы заявляете о желании стать солдатом фюрера. Похвально, но почему такое рвение? Мы бы известили вас повесткой на следующей неделе, – резюмирует унтер, внимательно глядя на юношу.
– Обер-лейтенант Штайнер рекомендовал мне поступить подобным образом, – кратко отвечает Анджей.
– Герр комендант? – брови унтер-фельдфебеля лезут вверх. Ни слова не говоря далее, он молча принимается оформлять какую-то бумагу, затем протягивает её Анджею:
– Это ваша повестка. Время и место сбора в ней указаны. Всё, что необходимо иметь с собой, – тоже. Можете идти.
За день до убытия на призывной пункт отец пригласил Анджея прогуляться по парку и поговорить по-мужски о проблемах, которые время привнесло в их жизнь столь внезапно и неумолимо. Первым разговор начал Анджей:
– В моей голове, отец, сейчас полный сумбур, впрочем, как и в душе. Завтра я надену форму солдата вермахта, стану частичкой мощной военной машины, которой предстоит установить новый, немецкий, порядок в Европе, а затем и во всём мире. Штайнер говорил, что этим мы лишь займём место, давно определённое немецкому народу самим Богом. Но ведь путь к этой цели нельзя прокладывать по трупам детей, женщин и стариков! Я видел на площади, как обер-лейтенант…
– Тихо! – отец резко обрывает взволнованную речь Анджея. – Ты знаешь, что в городе начались аресты. В тюрьмы отправляют всех явных и скрытых врагов Германии. И мы, немцы, должны понимать…
– Польские немцы! – теперь уже Анджей в сердцах перебивает отца. – И ты, и я – мы родились здесь. Судьба страны, где я вырос, дорога мне не менее, чем будущее Германии – родины моих далёких предков.
Отец выслушивает страстные слова сына с уважением. Помолчав, отвечает в раздумье:
– Эта война, сын, будет долгой, кровавой и невероятно жестокой. Война на уничтожение. Война за победу арийских народов над не арийскими. Доктрина Гитлера не оставляет в ней места жалости, пощаде, состраданию. Тебе придётся стрелять, выполнять приказы командира. Одно я тебя прошу – старайся поступать по совести. И береги себя, сынок.
Отец порывисто обнимает Анджея, прижимает к груди. Сын, не пряча слёз, крепко обнимает отца.
К зданию гимназии, которую оккупационные власти превратили в сборный пункт для новобранцев – фольксдойче, Анджея провожала вся семья Томашевских. Анджей коротко подстрижен, одет в простую одежду, в руке чемоданчик, за плечами брезентовый вещевой мешок. У парадного входа в здание застыли с карабинами на груди два рядовых вермахта. Унтер-фельдфебель с папкой в руке поглядывает на часы. На площадке перед входом шумно переговариваются десятка три будущих солдат. Они, хотя и разного возраста, очень похожи друг на друга одеждой и экипировкой. Провожающих – родственников и друзей – раза в три больше. Взглянув на часы ещё раз, унтер-фельдфебель кричит что есть силы: «Ахтунг!». Затем прибывших по повесткам он выстраивает у самого входа. Кося глазами в список, проверяет у каждого документы и принадлежности. После этого следует новая команда, и, прощаясь с родственниками приветственным взмахом рук, новобранцы по одному, гуськом, исчезают за дверями парадного входа бывшего польского учебного заведения.
Будущих солдат вермахта унтер-фельдфебель разместил в спортивном зале гимназии. Гимнастические снаряды сдвинуты к стене, на полу – три десятка матрацев.
– Покидать здание запрещено. Курить в туалете. Подъём завтра в шесть утра, затем двадцать километров маршем в учебный центр, – голос у унтера отрывистый, словно лай собаки. – Всё своё понесёте с собой, как говорил древний философ. Расслабляться не советую. Часть пути придётся преодолевать бегом. В центре вы должны быть не позднее десяти часов утра. В случае опоздания вся группа будет наказана.
Высказавшись, унтер-фельдфебель уходит. Новобранцы собираются группами. Многие хорошо знают друг друга. На матрац Анджея присаживаются два его школьных товарища. Богатый событиями первый месяц осени даёт им пищу для бесед до поздней ночи.
В шесть тридцать призывники, построенные в колонну по три и сопровождаемые четырьмя солдатами-велосипедистами, двинулись в направлении учебного центра, который командование вермахта организовало на базе захваченного польского военного городка. Марш-бросок по пыльной грунтовой дороге оказался нелёгким. Кое-кто из призывников натёр ноги и в конце пути, прихрамывая, едва выдерживал заданный темп. Тем не менее, в отпущенное на передвижение время группа уложилась.
У КПП новобранцев встречает невысокого роста унтер-офицер в очках с толстыми круглыми стёклами. После переклички ворота КПП открываются, и новобранцы оказываются на территории учебного центра. Здесь они воочию убеждаются, что процесс подготовки молодого пополнения вермахта уже идёт полным ходом. На плацу несколько групп тренируют строевой шаг. Десятка три раздетых до пояса новобранцев бегут по гаревой дорожке вокруг футбольного поля стадиона. В районе полосы препятствий фельдфебель обучает молодых солдат приёмам штыкового боя.
Унтер-офицер подводит группу новичков к зданию казармы. Внутри её длинный коридор. По одну его сторону – пронумерованные двери. У одной из них, с номером 6, унтер-офицер взмахом руки останавливает новобранцев. Дежурный по казарме открывает двери длинным ключом. В узкую длинную комнату заходят двадцать человек, которых унтер назвал по списку. Остальные следуют далее вдоль коридора. В комнате двадцать коек с настланными на них матрацами, десять тумбочек – одна на двоих, у входной двери два громоздких шкафа. Новобранцы быстро распределились с местами. Анджею досталась койка возле одного из трёх больших окон помещения. Устало присев на матрац, он принялся развязывать вещмешок. В дверном проёме появился унтер-офицер в очках. Доброжелательным тоном произнёс:
– Располагайтесь. В 13.00 обед. После обеда общее построение на плацу перед штабом. Там вы получите дальнейшие указания.
В послеобеденное время указания, а, точнее, приказы новобранцам, стоявшим на левом фланге общего строя, чётким голосом отдавал светловолосый подтянутый лейтенант:
– Я назначен командиром шестого учебного взвода, то есть, вашим командиром. Моя фамилия Литце. Сегодня во взводе занятий не будет, за исключением политической информации для всего личного состава центра после ужина в 20.00, но это не означает, что сейчас вам нечем заняться. До ужина всем надлежит пройти санобработку, после чего на вещевом складе получить форменную одежду и постельные принадлежности. Всё это вы будете выполнять под руководством моего заместителя, обер-гефрайтера Майера, – лейтенант указал на стоящего рядом коренастого блондина с наглыми, чуть навыкате глазами.
Санобработка, выдача и подгонка обмундирования затянулись до вечера. Но в клуб призывники заходили уже одетые в новую, с иголочки, форму солдат вермахта.
Политинформацию в зале со сценой и киноэкраном проводил высокий худой гауптман. Сидячих мест для всех не хватало, и весь шестой взвод расположился, как и положено «салагам», в проходе. Приняв торжественный вид, гауптман стал вдохновенно вещать собравшимся:
– Вчера доблестные войска фюрера ворвались на улицы столицы Польши – Варшавы. Танковые части вермахта, таким образом, преодолели от границ Рейха за восемь дней боевых действий более трёхсот километров, и нет сомнения, что завтра на ратуше главного польского города будет развеваться германский флаг. Впрочем, какова обстановка на фронтах, вы сейчас увидите собственными глазами. Только что в наш учебный центр доставлена фронтовая кинохроника.
Гауптман коротко взмахнул рукой. В зале погас свет, застрекотал киноаппарат. На экране – горящие города и деревни. Под ударами немецких люфтваффе в реки обрушиваются мосты, разбиваются железнодорожные вокзалы, уничтожается польская боевая техника, расстреливаются из пулемётов колонны польских войск и многочисленных беженцев. Немецкие танки грохочут по мостовым захваченных польских городов – Кракова, Катовице, Лешно, Торуни, Ченстохова…
По завершении кинохроники гауптман пафосно завершил политинформацию:
– Сейчас вы своими глазами увидели, насколько успешно германские солдаты сражаются с польскими войсками. Ещё два-три дня боёв, и польские армии капитулируют. Я знаю, что многие из вас уже сегодня хотели бы принять непосредственное участие в этой великой битве Германии за жизненное пространство. Однако вы пока не готовы к выполнению боевых задач, определённых немецкому народу фюрером Рейха. Чтобы стать настоящим солдатом вермахта, вам следует овладеть многими навыками и знаниями. Вы сможете их получить в данном учебном центре. У Германии много врагов, а это значит, что боевых походов, которые предстоят, на ваш век хватит. Хайль Гитлер!
Подготовка из новобранцев-фольксдойче настоящих солдат фюрера велась напряжённо. За два месяца курсантам предстояло изучить конструкцию нескольких видов стрелкового оружия и выполнить нормативы стрельбы из него, научиться штыковому бою и умению метать гранату точно в цель на положенное расстояние, окапываться в полевых условиях, преодолевать проволочные заграждения и многое другое.
Учёба давалась Анджею легко. От природы подвижный, он легко преодолевал полосу препятствий, в числе первых финишировал на кроссах, метко стрелял, ловко выполнял упражнения на гимнастических снарядах. А вот занятия по строевой подготовке вызывали у него отвращение. Главным образом потому, что их проводил обер-гефрайтер Майер. Заместитель лейтенанта Литце с самого начала Анджея невзлюбил. Случилось это на первом занятии, когда, прежде чем приступить к отработке простых строевых приёмов, обер-гефрайтер выстроил подчинённых в шеренгу и произнёс следующее:
– Строевая подготовка – самая важная дисциплина в процессе обучения солдата вермахта. Я полагаю, что поляки отступают именно из-за недостаточной строевой выучки своих войск. Строевая подготовка дисциплинирует солдата, учит его беспрекословно и быстро выполнять приказания командира. В польской армии этому не уделяли должного внимания. Вы все видели фронтовую кинохронику. Из поляка солдат – как из собачьего уха топор. Я ясно говорю?
– Не совсем, герр обер-гефрайтер, – это подал голос Анджей, которому стало не по себе от столь злобного унижения Майером польских солдат и офицеров. – Мне видятся причины быстрого продвижения германских войск не в том, что у польских солдат не отработан строевой шаг, а в том, что немецкая техника превосходит…
– Молча-а-ть! – обер-гефрайтер заорал так, что солдаты взвода испуганно вжали головы в плечи.– Ты, я вижу, до мозга костей ополячился, проживая здесь, на исконно германских землях. Ничего, я выбью из тебя польскую спесь! Выбью, как выбивают пыль из залежалого матраса!
С тех пор строевые занятия превратились для Анджея в ад. Майер мастерски владел умением «выбивать пыль» из подчинённых. Анджея обер-гефрайтер заставлял отрабатывать на плацу строевые приёмы и во время коротких перекуров, и после окончания дневных плановых занятий, и во время послеобеденного отдыха. Стиснув зубы, обливаясь потом, Анджей мерно печатал шагами плац учебного центра. В голове его один за другим рождались планы отмщения своему мучителю.
Конец издевательствам положил, как ни странно, лейтенант Литце. До него, очевидно, дошла информация о «воспитательной работе», проводимой обер-гефрайтером с Анджеем. Посетив очередное строевое занятие взвода, лейтенант в перерыве подозвал к себе заместителя:
– Я заметил, что в ходе занятия вы львиную долю учебного времени тратите на обучение рядового Томашевски, который выполняет строевые приёмы лучше других. Чем это обусловлено?
– Герр лейтенант, – тихо начал пояснять Майер с заговорщицким видом,– рядовой Томашевски насквозь пропитан польским духом. Я пытаюсь выбить из него всё польское.
– Дополнительной муштрой?– лейтенант Литце чуть усмехнулся. – Духовный багаж человека следует менять более тонкими методами. Впредь распределяйте учебное время равномерно между всеми курсантами.
Воздействие на сознание призванных на службу фольксдойче в учебном центре велось целенаправленно и интенсивно. Ежедневно после ужина со всеми солдатами в клубе проводились политинформации. В утренние часы весь личный состав в обязательном порядке прослушивал радиосводку о событиях на фронте. Утром дежурный по казарме доставлял во взводы свежие газеты. Три раза в неделю командиры взводов проводили со своими подчинёнными политические занятия.
Как-то на одном из них лейтенант Литце вручил Анджею книгу в сером переплёте:
– Читайте её, и вы на многое станете смотреть по-новому. А с мыслями о прочитанном выступите перед товарищами через неделю.
Анджей взглянул на обложку: Ф. Ницше «Так говорил Заратустра». Книгу неизвестного ему автора Анджей прочёл с интересом. Его увлекла как широта темы, так и меткость суждений Ницше о месте человека на земле, его взаимоотношениях с окружающей природой, устремлениях и желаниях, о смысле человеческого бытия.
Через неделю Литце, как и обещал, предоставил Анджею слово на занятии взвода по политической подготовке.
– Я хочу поблагодарить, во-первых, герра лейтенанта за предоставленную мне возможность прочесть эту замечательную книгу, – голос Анджея звучал искренно, – а, во-вторых, считаю, что её должен прочесть каждый, кто носит форму солдата вермахта.
– Что привело вас к такому выводу? – Литце задал Анджею вопрос живо, с удовлетворением в голосе.
– Очень многие утверждения автора разрушают стереотипы, которые мешают людям найти правильный путь в жизни. Вот что, к примеру, говорит Ницше о войне и воинах: «Своего врага вы должны искать, на своей войне сражаться, за свои убеждения. Война и мужество совершили больше великого, чем любовь к ближнему. Не к работе призываю я вас, но к борьбе; не к миру, но к победе».
– Зэр гут, Томашевски, – довольный Литце жестом показал Анджею, что можно сесть на место. Затем, полистав записную книжку, командир взвода произнёс:
– Вот уже четыре недели Германия ведёт жестокую борьбу с Польшей за возврат исконно германских земель. Мы все знаем о беспримерных успехах немецких войск в этой священной борьбе. Через месяц вы станете полноправными бойцами вермахта и будете принимать непосредственное участие в боевых действиях там, куда вас направит фюрер. Прошу запомнить вас высказывание Фридриха Ницше, величайшего из философов прошлого столетия: «Только благо войны освящает всякую цель. Любите мир как средство к новой войне».
C победоносным видом лейтенант захлопнул записную книжку и, посмотрев на часы, отдал приказание:
– В 17.00 всем быть в клубе на просмотре «Дойче Вохеншау».
В казармах и служебных помещениях учебного центра были установлены радиоприёмники для регулярного прослушивания в специально отведённое время передач на военные темы – поэтому курсанты учебного центра были в курсе сводок с фронта. Тем не менее, еженедельный немецкий киножурнал-хронику военнослужащие смотрели с особым интересом.
По окончании просмотра киножурнала перед собравшимися выступил начальник центра оберст-лейтенант Кромм:
– Если у кого-то ещё оставались сомнения по поводу возможностей германской армии, то сейчас они окончательно рассеялись. Весь мир увидел воочию, как силён сегодня вермахт, сколь отважно и умело воюют его солдаты, офицеры и генералы. Сопротивление польской армии окончательно сломлено. Хочу добавить: только что радио Рейха сообщило о капитуляции Варшавы. На пятое октября фюрер назначил парад в бывшей польской столице.
Чуть передохнув, начальник центра завершил:
– В процессе освоения военного дела требую от каждого из вас полной самоотдачи. Отступлений от пунктов боевого устава быть не может. Ваша задача – овладеть всем, что необходимо уметь солдату вермахта. Хайль Гитлер!
Нагрузки на обучаемых, как физические, так и моральные, возрастали в учебном центре день ото дня.
В начале октября шестой взвод в полном составе с утра прибыл на занятие по инженерной подготовке, которое проводилось в полевых условиях и считалось одним из самых сложных. Вводный инструктаж перед выстроившимся в шеренгу солдатами проводил, сидя верхом на каурой лошади, сухощавый майор:
– В ходе занятия вам предстоит доказать своё умение действовать в обстановке, максимально приближённой к боевой. Каждый из вас в течение одного часа обязан вырыть окоп из положения лёжа. Не возбраняется оказывать помощь товарищу при условии соблюдения маскировки. По истечении указанного времени по окопам пройдут танки, – майор указал стеком на две стоящие метрах в пятидесяти поодаль гусеничные бронемашины с двумя пулемётами и, чуть помолчав, отрывисто скомандовал:
– Erste Gruppe, zwanzig Schritte vorwarts Marsch! 
Десять солдат взвода (среди них Анджей), сминая сапогами пожелтевшую траву и невысокие стебельки увядающих полевых растений, отмеряли указанную дистанцию.
Команда «Hinlegen!»  бросает испытуемых на землю. Анджей крепко, до боли в суставах, сжимает в руках сапёрную лопатку. Он старается не смотреть на застывшие, готовые в любой момент рвануться вперёд танки. Устремив глаза в дышащую утренней влагой землю, Анджей видит, как по жухлой осенней травинке ползёт маленький паучок, спешащий куда-то по одному ему ведомым неотложным делам.
Хлёстко, словно выстрел, разрывает настороженную тишину команда «Eingraben!»  . Десять сапёрных лопат одновременно вгрызаются в луговую почву. Руководитель занятия спешился и прохаживается за спинами солдат. Время от времени он ударами стека пригибает головы тех, кто, орудуя лопатой, приподнимается, по его мнению, чересчур высоко.
Тяжёлое дыхание испытуемых, в их глаза и рты набивается песок, по лицам струится пот. Тем не менее, первое отделение шестого взвода держится  молодцом – сапёрные лопаты ритмично выбрасывают дёрн на места для устройства брустверов.
– Eine Viertel Stunde vergangen!  – сообщение майора ускоряет движения лопат, и через некоторое время почти все «окопники» вырывают укрытия, из которых можно вести стрельбу лёжа.
Мозг Анджея работает лихорадочно: «Углубился сантиметров на тридцать пять-сорок. Надо хотя бы на семьдесят. Только не сбавлять темп, чего бы это ни стоило».
Майор, между тем, смотрит на часы и хладнокровно извещает о том, что половина отпущенного на выполнение норматива времени – позади.
Солдаты начинают выдыхаться. Некоторые устали настолько, что в изнеможении замирают на минуту-другую в вырытых нишах.
Справа от Анджея роет окоп его сосед по казарменной койке Рихард Вольцов, коренастый белобрысый крепыш. Он углубился в землю на добрых полметра, однако, наткнувшись лопатой на большой, неподъёмный камень, обкапывает сейчас его со всех сторон, чтобы потом попытаться хотя бы переместить неожиданное препятствие в угол окопа.
Руководитель занятия щёлкает стеком по голенищу высокого хромового сапога, кричит:
– Blieb funfzehn minuten!  – и, вынув из кармана белый платок, делает резкий взмах рукой.
Ожили, взревев моторами, танки. Ветер доносит до окопов бензиновую гарь.
Анджей, переведя дух, в очередной раз измерил глубину выкопанного окопа – лопатка плюс ширина двух ладоней. С облегчением вновь принялся за работу: «Ещё сантиметров десять вглубь, и никакие танки не страшны». Вновь бросил короткий взгляд на соседа справа и замер: обняв обеими руками увесистый камень на уровне пояса, Рихард Вольцов со вздувшимися от напряжения венами на шее отчаянно пытается вытолкнуть его из окопа.
В две секунды Анджей перекатился к соседу. Четыре руки поднимают камень на бруствер.
Танки медленно начинают движение, приближаются к окопам. Один из испытуемых выскакивает из окопа. Его глаза полны ужаса, он отбегает прочь и что-то кричит. Всё вокруг объято грохотом надвигающихся на окопы танков.
Анджей сворачивается на дне окопа клубком, прижимается что есть силы к земле, стараясь ни о чём не думать. От рёва моторов закладывает уши. Гусеница танка нависает над бруствером, и перемешанная с песком земля густо осыпает Анджея с ног до головы. Бронированная машина медленно переползает через окоп. Затем танк отъезжает на десяток метров, разворачивается и столь же неторопливо принимается утюжить окоп соседа.
Закончив своё дело, танки возвращаются на исходную позицию.
Для первого отделения испытание также окончено. Звучит команда «Zehn Minuten Ruhe!» (отдых – десять минут!), по которой измученные, грязные солдаты первого отделения вылезают из вырытых окопов и валятся в изнеможении на траву. Анджей и Рихард лежат рядом. Рихард нащупывает руку Анджея и молча пожимает  её.
Через десять минут отделение выстраивается в шеренгу. Майор – руководитель занятия – медленно движется вдоль неё. Покручивая стек, вглядывается в лица солдат. Поравнявшись с не выдержавшим испытание, коротко бросает: «Weg!» (прочь!), и курсант покидает шеренгу. Майор останавливается напротив Анджея, смотрит на него изучающе. Затем принимает положение «смирно» и отдаёт рядовому Томашевски честь.
Общие итоги занятия подвёл во второй половине дня командир взвода. Пятерке солдат, не выполнивших норматив, по окончании учёбы предстояло проходить службу в вермахте на тыловых должностях.
До окончания срока обучения в центре оставалось совсем немного времени. Анджей очень скучал по родным и друзьям, хотя и регулярно получал от них письма. А вот от Арона вестей не было. Иоланта в письмах сообщала, что вся его семья, как и другие евреи города, по-прежнему находятся на территории бывшей фабрики, и что о них ничего нельзя узнать, так как фабрику всё время охраняют солдаты и никого к ней не подпускают.
Увидеться, тем не менее, довелось.
В один из дней, следуя в столовую на завтрак, солдаты учебного центра, взвод за взводом, проходили мимо припарковавшегося у ворот штаба незнакомого легкового автомобиля.
– Какая-то важная птица прибыла, – заметил Анджей шагающему рядом Рихарду. – Интересно, что она принесла на крыльях?
После завтрака весь личный состав учебного центра выстроился на плацу. Из здания штаба вышел начальник центра вместе с долговязым офицером, облачённым в мундир и бриджи светло-серого цвета. Окинув взглядом ровные шеренги солдат и офицеров, оберст-лейтенант Кромм скомандовал:
– Шестой взвод, десять шагов вперёд, шагом марш!
Выполнив команду, солдаты подошли совсем близко к вышедшим из штаба офицерам и с интересом рассматривали необычную форму стоящего рядом с Кроммом незнакомца. Кокарда его фуражки была выполнена в виде черепа со скрещёнными костями; на правой петлице светло-серого кителя красовались две серебристые молнии, на левой – три звёздочки золотистого цвета.
Начальник центра, окинув взглядом вышедших из общего строя солдат, произнёс:
– Вам предстоит участвовать в выполнении особого задания. С этого момента вы поступаете в распоряжение гауптштурмфюрера Редлиха, – жестом руки оберст-лейтенант указал на стоящего рядом долговязого офицера, – который проведёт с вами инструктаж по прибытии к месту назначения.
Через пять минут все три отделения взвода разместились в крытых брезентом кузовах тупоносых грузовиков. Гауптштурмфюрер пригласил командира взвода Литце в свою двухдверную, чёрного цвета, легковушку, и колонна из трёх автомашин,  фыркая моторами, покинула территорию учебного центра.
Примерно через час езды машины остановились. По команде лейтенанта солдаты шестого взвода высыпали из грузовиков. По обе стороны грунтовой дороги шумели листвой деревья, окружённые густым кустарником. За небольшой поляной угадывался уходящий в лесную чащу глубокий овраг.
Построив взвод на поляне, Литце доложил гауптштурмфюреру о готовности к выполнению задания. Офицер в светло-сером мундире обвёл взглядом стоящих по стойке «смирно» солдат.
– Ruhrt euch!  – взглянув на часы, произнёс он чётко ровным голосом: – Вам предстоит участвовать в осуществлении важного мероприятия – уничтожении евреев, врагов германской нации. Район уничтожения – овраг, который вы видите перед собой. Расстреливать наших с вами врагов будет специальная команда, по прибытии которой вам выдадут карабины и патроны. Ваша задача – находиться в оцеплении места проведения акции и применять оружие без предупреждения по любому, кто попытается уйти от возмездия. Вы также должны быть готовы прийти на помощь спецкоманде в случае возникновения беспорядка среди еврейского отродья. Вопросы?
Солдаты шестого учебного взвода стояли молча. Было очевидно, что сообщение унтерштурмфюрера их явно встревожило.
До прибытия спецподразделения солдатам разрешили перекурить и оправиться.
Анджей, присев на поваленную временем берёзу, размышлял о предстоящем задании. От внезапной мысли в груди стало холодно: «А вдруг речь идёт о еврейских жителях его родного города, согнанных на бывшую фабрику? Если так, тогда и Фрида, и Арон… Нет, только не это!»
Анджей выискал глазами Вольцова и, подбежав к нему, попросил сигарету.
Товарищ Анджея воскликнул ошарашенно:
– Ты же не куришь!
– Дай, Рихард…
Дрожащими пальцами Анджей берёт сигарету, закуривает. Затянувшись дважды, кашляет и выбрасывает окурок.
Вдали слышится шум мотора, и Литце строит взвод в две шеренги. Из кузова подошедшего грузовика выпрыгивают два солдата, а из кабины вылезает белобрысый обер-гефрайтер. Все трое – в эсэсовской форме. Грузовик привёз оружие, и шестой взвод получает карабины с патронами. Приехавшие солдаты-эсэсовцы выбрасывают из кузова на обочину дороги десятка два лопат. Обер-гефрайтер подходит к гауптштурмфюреру, что-то докладывает ему, после чего оба направляются к оврагу. Литце следует за ними.
Где-то вдалеке слышится неясный шум – доносятся обрывки команд, приглушённые крики. Звучат выстрелы. Курсанты шестого взвода быстро рассыпаются вдоль дороги и занимают боевые позиции, укрываясь за толстыми стволами деревьев.
– Kommando zurueck!  – команда, поданная гауптштурмфюрером, возвращает курсантов на поляну.
Белобрысый обер-гефрайтер небрежно машет рукой, сплёвывает. Тоном превосходства над «салагами» сообщает:
– Жидов ведут. На вечный отдых. Доходяг по пути пристреливают.
Из глубины леса на дороге появляется узкая колонна людей. Она движется медленно. В колонне мужчины и женщины всех возрастов. Держась за руки матерей, бредут дети, многие из них плачут. Колонна приближается. По бокам её – охранники, часть из них – в штатском, с белыми повязками на рукаве.
Анджей, Рихард и их товарищи по взводу рассматривают приближающихся людей во все глаза: «Каковы они, главные враги рейха?».
Голова колонны медленно подходит к поляне. Следует команда «Halt!» Теперь «врагов» можно рассмотреть с близкого расстояния.
Худые, измождённые лица, многие со следами побоев, отрешённые взгляды, порванная одежда. У некоторых на руках маленькие дети. Сейчас они опускают их на землю, растирают онемевшие мышцы.
Подтягивается хвост колонны. Двое отставших, пожилые мужчина и женщина, ковыляют из последних сил, поддерживая друг друга.
– Schnelle! – грозный окрик конвоира не может заставить их сделать невозможное – идти быстрее. Звучат выстрелы, и старики падают на землю. Держась за простреленные животы, они безмолвно извиваются на обочине лесной дороги, словно две гигантские гусеницы.
Работа по выполнению «спецзадания» между тем закипела. Охрану еврейской колонны, поляны, оврага и подходов к нему гаупт­штурмфюрер возложил на взвод лейтенанта Литце. Доставившие еврейскую колонну полицейские и солдаты выстроились на гребне оврага. Обер-гефрайтер и солдаты, привезшие оружие, вывели из колонны два десятка наиболее крепких мужчин, снабдили их лопатами и отконвоировали в район оврага. Затем по команде гаупт­штурмфюрера первая партия евреев в количестве пятидесяти человек переместилась из колонны на поляну. Следующая, прозвучавшая в их адрес команда, потрясла солдат-новобранцев учебного взвода.
– Entkleiden sie! Los!
Вышедшие на поляну люди стояли молча, не шевелясь. К ним подбежал полицейский. Услужливо взглянув на гауптштурмфюрера, зарычал на польском:
– Wszystkim roznegli;owa; si;! Szybko! 
Для убедительности направил карабин на стоящего перед ним старика.
Всё так же молча люди стали снимать с себя верхнюю одежду, оставаясь в нижнем белье. Гауптштурмфюрера это не устроило:
– Аlle Kleidung entfernen! Schnelle!  – в голосе эсэсовца слышится явное раздражение. В считанные минуты солдаты-эсэсовцы и полицейские ударами прикладов и сапог заставляют стоящих на поляне людей выполнить приказ гауптштурмфюрера.
Анджей отворачивается, сжимает кулаки, с ненавистью смотрит на бесстрастное лицо эсэсовского офицера.
– Зачем же надо так унижать человека перед смертью? Пусть даже он является врагом, – с этими мыслями Анджей переносит взгляд на поляну.
«Враги Рейха» стоят на ней, тесно прижавшись друг к другу. Многие молятся, обратив взоры к пасмурному небу. Мужчины пытаются успокоить жён, дочерей. То там, то здесь слышатся рыдания. Матери, пытаясь успокоить плачущих младенцев, прикладывают их к груди.
Посыпался колючий мелкий дождь, и солдаты набрасывают на себя цельтбаны – брезентовые накидки.
Анджей вытирает ладонью глаза. Ждущие своей участи люди на поляне видятся ему сейчас каким-то одним огромным обнажённым человеческим телом, мокрым, посиневшим на холодном октябрьском ветру.
Эсэсовцы и полицейские по команде обер-гефрайтера залезают в кузов грузовика. Анджею видно, как они вытаскивают из ящика бутылки, заглатывают содержимое. Покончив с выпивкой, расстрельная команда занимает свои места на гребне оврага.
Приходят в движение и люди на поляне. Один за другим, они покорно следуют к месту своей Голгофы под дулами карабинов солдат, стоящих в оцеплении.
Анджей видит отрешённые, безучастные ко всему лица и лица суровые, гордые. Глаза, в которых тоска вытеснила ужас, и глаза, полные гнева и ненависти к своим убийцам.
Первые десять узников поставлены на колени у самого края оврага. Почти одновременный залп в затылки жертвам, и их тела падают на дно оврага. За первой партией узников следует вторая, третья… Конвейер смерти заработал с немецкой методичностью.
Вначале Анджей пытался сосчитать, сколько человек проследует мимо него, однако в какой-то момент на гребне оврага разыгралась ужасная сцена. Молодая мать, крепко прижав к себе годовалого младенца, изо всех сил сопротивлялась дюжему эсэсовцу, который пытался вырвать дитя из материнских рук. Вопли несчастной матери прервал гауптштурмфюрер. Подойдя к жертве, выстрелил точно в затылок. Женщина рухнула на землю вместе с ребёнком. Эсэсовец схватил младенца за ножки и с размаху ударил его головкой о ствол стоящей рядом сосны. Окровавленное тельце полетело в овраг. Туда же палач ногой спихнул тело матери.
Чтобы не упасть, Анджей непроизвольно опустил карабин, оперся о приклад. Подскочил стоявший рядом в оцеплении Вольцов:
– Тебе помочь?
– Спасибо. Им бы вот кто помог, – Анджей кивнул на евреев, двигающихся внутри оцепления к месту своего перехода в небытие.
Лейтенант Литце, который тоже заметил, что с рядовым Томашевски не всё в порядке, подошёл к Анджею:
– Вас заменить? – голос командира взвода прозвучал без обычной сухости.
– Нет, нет, герр лёйтнант, всё нормально.
Литце обошёл всех стоящих в оцеплении солдат взвода и направился к гауптштурмфюреру, который по завершении экзекуции очередной партии жертв объявил пятнадцатиминутный перерыв. Расстрельная команда – эсэсовцы и полицейские, вновь полезли в кузов грузовика.
– Тяжёлое психологическое испытание для моих солдат-новобранцев, гауптштурмфюрер, – высказался Литце, подойдя к эсэсовскому офицеру.
– Между теорией и её практическим воплощением всегда большая дистанция. Чем быстрее обучаемые вами подчинённые её пройдут, тем будет лучше для Рейха,– небрежно ответил гауптштурмфюрер, выпуская сигаретный дым. Затем, взглянув на часы, произнёс с удовлетворением:
– Акция выполнена наполовину. Ещё два часа – и солдаты вашего взвода успеют на обед в учебном центре. Кстати, честь уничтожения последнего еврея я могу предоставить вам, лейтенант.
– Я солдат, меня обучали воевать с вооружённым противником, – отрезал побледневший Литце. – Я предпочитаю отстаивать честь своего мундира на поле боя.
Гауптштурмфюрер не удивился. Очевидно, подобная реакция офицера вермахта была ему не в новинку. Внимательно взглянув на Литце, он медленно произнёс:
– Что ж, я позабочусь о предоставлении вам такой возможности.
Закончился перерыв, и стоящие на поляне под моросящим осенним дождём обнажённые люди гуськом потянулись к месту казни. Конвейер смерти вновь приходит в движение.
В кошмаре событий дня Анджей уже не всматривается в проходящих рядом людей. Ему представляется, что он находится в потустороннем мире, в царстве белых теней, проплывающих мимо бесконечной вереницей и исчезающих одна за другой во всепоглощающем чреве Земли.
Внезапно нечто заставляет его обернуться, взглянуть на поляну, где раздевается очередная партия узников. Взгляд Анджея вдруг натыкается на знакомые и дорогие ему лица – подгоняемые руганью конвоиров и ударами прикладов, на мокрую траву сбрасывают остатки одежды Фрида, Арон и их родители.
Оглушённый увиденным, Анджей не замечает, как прекрасна Фрида в девичьей своей наготе. Мысли его начинают работать только в одном направлении: «Их надо спасти, спасти, во что бы это не стало!»
Движется цепочка обречённых на смерть людей. К оврагу приближается семья Гринбергов. Впереди Фрида, за ней Арон, далее – их родители. Ещё немного – и они поравняются с Анджеем.
Решение приходит неожиданно – Анджей передёргивает затвор карабина, досылая патрон в патронник. Резкий звук заставляет девушку испуганно поднять глаза. При виде Анджея она спотыкается от неожиданности и падает на четвереньки. Арон помогает ей подняться и тоже замечает Анджея.
– Uciekajcie! Wszystkie! Szybko!  – голос Анджея звучит негромко, но очень решительно.
Арон понимает его с полуслова. Он толкает Фриду мимо Анджея в кусты лесной чащи, а сам бросается в противоположную сторону. За ним устремляются его родители. Анджей, взяв высокий угол прицела, палит по кустам, за которым скрылась Фрида, и пускается за ней в погоню. В помощь ему жестом гауптштурмфюрер отправляет стоящего рядом Вольцова. По убегающим Арону и его родителям ведётся стрельба. Их преследуют трое эсэсовцев.
Анджей настигает Фриду – босые ноги не позволяют девушке быстро бежать по колкой лесной почве – и набрасывает свой цельтбан ей на плечи. Она плачет, обнимает, целует Анджея, спрашивает сквозь слёзы:
– Как Арон? Что с мамой, папой?
– Не знаю пока. Беги! – Анджей отстраняет девушку, легонько подталкивает её в сторону зарослей.
Появляется Вольцов, смотрит на удаляющуюся девушку, потом на Анджея, дважды стреляет в воздух, достаёт пачку сигарет, закуривает. Оба молчат.
– Дождь перестал, – говорит Вольцов. Докурив сигарету, он не спеша сворачивает свою плащ-палатку, закрепляет её ремнями. Не глядя на Анджея, произносит негромко:
– Скажешь, что свою потерял во время преследования.
Анджей кивает головой. Солдаты идут на звуки сухо и равномерно раздающихся выстрелов. Внезапно их треск прекращается.
Анджей и Рихард подходят к поляне. На ней гора одежды и ни одного узника. Лишь солдаты и полицейские. В центре – гауптштурмфюрер чистит пистолет куском серой материи.
Томашевский и Вольцов подходят к нему, отдают честь.
– Беглянка уничтожена? – спрашивает эсэсовец, просматривая на свет чистоту дула «вальтера».
– Яволь, гауптштурмфюрер! – хором отвечают солдаты.
– Гут, – эсэсовец, не отрываясь от чистки оружия, небрежно кивает головой.

Глава третья.
Рядовой пехоты
После прохождения курса подготовки в учебном центре Анджей Томашевски и его товарищ по взводу Рихард Вольцов были направлены для дальнейшего прохождения службы в один из центральных районов Польши. Впрочем, Польши как независимого государства к этому времени уже не существовало. 26 октября 1939 года по приказу Гитлера на части польских земель, не включённых в состав Рейха, было создано куцее Генерал-губернаторство под управлением нацистов.
Анджея и Рихарда зачислили на должности курьеров-велосипедистов в штабное отделение пехотного батальона завершающей формирование пехотной дивизии вермахта.
Военный городок батальона – несколько каменных двухэтажных домов на окраине польского города и два десятка сооружений для хранения автомототехники, вооружения и боеприпасов, склады и конюшни. Район дислокации батальона обнесён забором из колючей проволоки. Вышки для несения караульной службы. Контрольно-пропускной пункт со шлагбаумом. Штабное отделение занимает две комнаты на первом этаже одного из зданий. Комната поменьше – для командира отделения, пронырливого вида поджарого фельдфебеля со странной фамилией – Винтер. Во второй комнате двенадцать кроватей – по числу бойцов отделения. В этом же здании – штаб батальона. У входа – часовой. Над подъездом полощется на ветру флаг со свастикой.
Фельдфебель новичкам был рад. «Гут, гут», – приговаривал он, рассматривая документы Анджея и Рихарда. Причина его не частой для армейской среды теплоты выяснилась вечером, когда в комнату-казарму стали прибывать по одному, по двое её старожилы – солдаты штабного отделения. Оказалось, что командир батальона майор Шенке загрузил отделение «бездельников» (по его выражению) суточными нарядами и хозработами очень основательно. Картину тяжёлого бытия, не жалея красок, нарисовал новоприбывшим толстощёкий коротышка – горнист батальона:
– Через день – на ремень. То в караул, то дежурным по штабу, то на кухню, то в конюшни. В городе бордель уже неделю как открыли, да никак не вырваться. Теперь вот, с вашим прибытием, надеюсь, туда попадём – не пропадём.
Рыжий водитель машины командира батальона спешит охладить пыл коротышки тоном всезнайки:
– Не больно торопись, Мориц. Сегодня я отвозил туда герра майора. Бордель не для нас, он будет обслуживать только офицеров.
– Как же так, Ганс? А мы, солдаты, разве не люди? – в голосе толстощёкого столько разочарования и обиды, что шофёр командира батальона принимается его успокаивать:
– Не переживай. Майор сказал, что есть распоряжение министра внутренних дел Рейха об организации борделей и для солдат тоже. Каждый из нас будет получать пять талонов в месяц на посещение борделя. А в качестве поощрения за службу – и больше.
Утром после завтрака фельдфебель Винтер поставил новичкам задачу:
– Вечером оба заступаете в наряд по автопарку. Развод на плацу в семнадцать ноль-ноль. Времени на подготовку у вас – море, поэтому до обеда должны выполнить спецзадание.
Винтер объясняет Анджею и Рихарду, что суть «специального задания» заключается в намерении начальника штаба батальона гауптмана Хёнесса вечером отметить свой день рождения:
– Ваша задача – обеспечить повара свининой для приготовления мясных блюд к столу господина гауптмана и его гостей.
Взглянув на часы, фельдфебель строгим голосом внушает:
– Немедленно следуйте на станцию. Возле неё – рынок. Польские хлопы с окрестных деревень наверняка уже торгуют там своим съестным. Возьмёте пару окороков, если больше найдёте – отлично, повар и для нас вкуснятину сварганит. Томашевски – старший. Задача понятна?
Анджей отвечает «яволь» и ожидает, что фельдфебель выдаст на покупки энную сумму. Винтер понимает, чего именно ждёт его подчинённый. Медленно подходит к солдатам, лицо его багровеет, наливаясь злостью. Шипящим голосом внушает:
– Отдавать германские рейхсмарки польскому быдлу – преступление.
Усмехнувшись, добавляет:
– Для любого полячишки великая честь сделать подарок ко дню рождения господина гауптмана. Вот ваши увольнительные. Кругом, шагом марш!
Обескураженные, Анджей и Рихард выходят из ворот КПП части. Нервно закуривают.
– Фельдфебель послал нас «на дело». Никогда не думал, что придётся грабить людей, – Анджей швыряет в канаву недокуренную сигарету.
– Тем более, будучи облачённым в форму солдата вермахта, – с горечью подхватывает Рихард.
Здание вокзала. Рядом с ним – импровизированный рынок. Несколько телег с разложенными на них продуктами сельского подворья. Картофель, капуста, свекла, лук, яйца, бидоны с молоком. Мясного не видно.
Солдаты подходят ближе, останавливаются у крайней в ряду телеги. Стоят в нерешительности. Продавец – пожилой поляк с прокуренными рыжеватыми усами – осторожно нарушает молчание:
– Вас волен зи, битте?
– Нам нужно что-нибудь мясное, – хмуро отвечает Анджей на польском.
Услышав чистую польскую речь, продавец расплывается в улыбке:
– Розумем. Нех пан почека тылько пенчь хвилен .
Рыжеусый продавец скрывается за углом здания вокзала.
Анджей обращается к Рихарду со слабой надеждой в голосе:
– У тебя хоть какие-то деньги есть? У меня только немного мелочи, злотого не наберётся.
Рихард отрицательно качает головой:
– Нищ, как Иов. Ты же знаешь, в учебке не платили, а здесь денежное содержание выдадут не раньше, чем после месяца службы.
Рыжеусый поляк возвращается с мешком за спиной. Осторожно, оглядываясь по сторонам, прячет его под телегой. Подходит к Анджею. Негромко делится наболевшим:
– Немцы часто мясо забирают, ничего не платят. Один раз избили. Но вы-то, я вижу, поляки, значит, договоримся. В мешке полтуши кабанчика, полугодовалый был, пришлось зарезать, деньги на лекарства для жены нужны.
Анджей и, глядя на него, Рихард достают сигареты, молча закуривают.
– Болеет жена, говоришь? – Анджей испытующе смотрит на продавца.
– Да, да, тяжело болеет, уже полгода, – уловив в вопросе солдата сомнение, поляк отвечает торопливо, старается говорить убедительно. – Месяц не встаёт с постели. Хорошо, родственница приехала – помогает по хозяйству, за женой ухаживает.
Анджей докуривает сигарету, смотрит на Рихарда, переводит взгляд на поляка. Мучительно размышляет о чём-то, затем, решившись, расстёгивает китель и снимает висящий на шее медальон. Протягивает продавцу:
– Вот, больше у нас ничего нет.
Круглое лицо поляка-продавца вытягивается, глаза часто моргают. Он нерешительно протягивает руку, и ему в ладонь ложится золотой медальон, выполненный в виде сердца, обвитого змеёй.
Поляк мгновенно прячет дорогую вещь в карман длиннополого штопаного пиджака, сгибается в поклоне:
– Дзенькуе паньство, бардзо дзенькуе .
Быстро помогает Рихарду взвалить на спину мешок, рассыпается в благодарностях.
Солдаты молча шагают обратно, по очереди несут весомую покупку. У ворот КПП останавливаются, снова закуривают.
Анджей ловит взгляд Рихарда – в нём немой вопрос. Нехотя произносит:
– Подарок родителей на Рождество, почти два года носил.
Деревня. Поляк, продавший солдатам свиное мясо, распрягает лошадь, заходит в хату. Обращаясь к лежащей на постели женщине, произносит негромко:
– Мясо продал. Будет чем заплатить вечером доктору за уколы.
Он осторожно кладёт медальон на табурет, стоящий возле кровати. Больная лежит, закрыв глаза, на сообщение не реагирует.
Со двора в хату входит одетая по-простому, с туго повязанным платком на голове девушка. В её руках горшок с дымящимся варёным картофелем. Она ставит его на стол, снимает платок. Освободившиеся густые чёрные волосы падают ей на плечи. Это Фрида, спасённая Анджеем во время расстрела нацистами евреев. Девушка кладёт несколько картофелин на тарелку, поливает растопленным маслом и подносит еду к постели больной. Взгляд её случайно падает на медальон. Фрида застывает, её красивое лицо становится белее простыни. Резко повернувшись к хозяину дома, спрашивает сдавленным голосом:
– Цо то ест? Cконт?
Хозяин с удовольствием рассказывает, как «спшедал пану жолнежу немецкему менсо вепшове» .
Фрида берёт медальон в руки, осматривает со всех сторон, подносит ближе к глазам.
Лежащая на постели женщина стонет. Фрида оставляет медальон, присаживается на постель, пытается покормить больную.
Успешное выполнение Анджеем и Рихардом «спецзадания» привело фельдфебеля Винтера в состояние эйфории.
– Да здесь больше двадцати килограммов! Ну, молодцы! Вас можно на любое дело посылать! – в голосе фельдфебеля откровенная радость. Понизив голос, он тоном заговорщика решает:
– Офицерам на вечер и половины хватит. Остальное нам, по праву. Несите на кухню. Повара я проинструктирую.
Уже на дежурстве в автопарке Анджей делится с Рихардом невесёлыми мыслями:
– Теперь фельдфебель от нас не отвяжется. Зачислит в «гоп-стоп» бригаду, причём в основной состав.
Днём в автопарк позвонили с КПП. На звонок ответил Вольцов. Он и передал Анджею, что рядового Томашевски срочно вызывают на контрольно-пропускной пункт части.
Дежурный по КПП, здоровенный обер-гефрайтер, приняв доклад «рядовой Томашевски по вашему приказанию прибыл», небрежно махнул рукой в сторону выхода:
– На всё про всё у тебя пятнадцать минут.
Ничего не понимая, Анджей вышел за ворота. Прислонившаяся к клёну, уже потерявшему почти всю листву под напором осенних ветров, женская фигурка в чёрном отрывается от дерева и бросается навстречу.
– Фрида! Как ты здесь? Как ты нашла меня? – у Анджея перехватывает дыхание. Та, о которой он думал ежечасно, сейчас рядом, смеётся и целует его. Анджей так крепко сжал девушку в объятиях, что Фрида забарабанила кулачками по его спине.
– Задушишь ведь! Держи-ка вот, твой… нет, наш талисман, – Фрида с сияющими глазами протянула Анджею отданный вчера на рынке медальон.
– Хозяин, пан Янек, сказал, что немецкий солдат отдал медальон за мясо. Я ни капельки не сомневалась, сразу поняла, что ты рядом.
– А доктору за лекарства…
– Пани Кристина умерла.
– Медальон уже не мой. Возврати хозяину. Как называется ваша деревня?
– Грохувка. Она недалеко, пять километров отсюда.
Громко хлопает дверь КПП, появляется рядовой, жестом показывает – пора, мол, время свидания истекло.
Анджей, прощаясь, целует Фриду. Взволнованно:
– Первое увольнение – я к тебе. Обо всём поговорим.
Фрида провожает его влюблённым взглядом. Плачет от радости.
Вечер в польской деревне Грохувка. В доме Янека в просторной комнате Фрида накрывает на стол. Янек наливает самогон в стаканы из большой бутыли, выпивает и предлагает девушке. Фрида жестом отказывается, и некоторое время они едят молча. Затем хозяин наливает ещё, выпивает залпом, после чего, с вожделением глядя на Фриду, медленно произносит:
– Десять дней, как Бог призвал к себе Кристину. Десять дней – дом без хозяйки. Ведь это плохо, а?
– Очень плохо,– расстроенно отвечает Фрида. – Пани Кристина была доброй.
– Хорошо, что ты это понимаешь.
Янек встаёт, подходит к Фриде. Глядя исподлобья, говорит, стараясь придать голосу внушительность:
– С этой минуты ты – хозяйка дома.
От неожиданности Фрида тоже встаёт, удивлённо спрашивает:
– Как это?
– А вот так, – Янек, сопя, разлаписто хватает девушку и тащит к постели, Фрида отбивается, оба падают.
– Что вы, пан Янек, как это можно!.. – Фрида отбегает в угол, начинает плакать.
– М-м-ожно и нужно,– хозяин хаты с трудом ворочает языком. – Забыла, пся крев, кто тебе приют дал, от смерти спас?
– Я всё помню, пан Янек, я всё буду делать. Но в городе, в воинской части служит мой… жених. Он, он… – Фрида подыскивает убедительные слова и выпаливает: – Придёт сюда… завтра.
Янек выпученными глазами смотрит на девушку, затем грузно садится на кровать. С минуту, покачиваясь из стороны в сторону, бормочет что-то под нос и тяжело плюхается головой в подушку.
Контрольно-пропускной пункт батальона, где проходит службу Анджей. Сегодня здесь дежурят он и Рихард. За окном холодный ветер поздней осени гнёт деревья, срывая с них последние листья, а зарядивший с утра дождь настойчиво поливает оконные стёкла.
Анджей сидит за столом, отсутствующим взглядом скользя по стенам, окну. Машинально покручивает провод, идущий от чёрного телефона в отверстие, проделанное в углу небольшой комнатки контрольно-пропускного пункта. Рихард стоит рядом. Смотрит на товарища, понимая его состояние. Произносит негромко:
– Фельдфебель Винтер обещал с завтрашнего дня увольнения для новичков. На три часа, с 15.00 до 18.00. С Фридой увидишься.
Анджей вяло махнул рукой:
– Пять километров туда, пять – обратно. Дороги размыты. Здравствуй – до свидания, вот и всё свидание. Чаю попить не успеем.
Слышны чьи-то быстрые шаги. Рихард берёт карабин, досылает патрон в патронник, остаётся в дежурной комнате. Анджей, тоже с оружием, быстро выбегает к шлагбауму. Приближающейся со стороны казармы к КПП фигуре в дождевике с капюшоном на голове резко командует:
– Halt! Wer sind sie?
– Feldwebel Winter , – отвечает лающим голосом фигура и открывает лицо, полускрытое капюшоном.
В дежурке командир отделения стряхивает промокший плащ, садится за стол. Помолчав, резюмирует:
– Службу несёте бдительно. Завтра утром сменитесь, отдыхайте до обеда. В три часа получите увольнительные в город.
Фельдфебель делает запись в журнале проверок, набрасывает на себя плащ, выходит. За ним устремляется Рихард. Через пару минут он возвращается с сияющим лицом и с порога выпаливает:
– Завтра получишь билет на посещение борделя, с увольнением до семи утра!
Анджей бледнеет:
– Ты что, рассказал про Фриду этому…
– Успокойся, – Рихард кладёт руку на плечо Анджея,– плохо ты знаешь своего товарища. Я сказал фельдфебелю, что твоя главная слабость – женщины и что ты только и живёшь мыслями о посещении борделя.
– В хорошем свете ты меня выставил перед Винтером… – Анджей сбросил с плеча руку товарища, отошёл в угол комнаты.
– А как по-другому?– в голосе Рихарда обида и волнение.– Винтер, кстати, сказал, что мы – настоящие парни, а ты – ещё и мужик настоящий.
Анджей смотрит на Рихарда. Подумав, примирительно машет рукой.
Грохувка. Обед в доме хозяина Фриды. Раскрасневшийся от выпитого самогона Янек стучит по столу кулаком и остервенело кричит:
– Не строй, курва, из себя недотрогу! Будешь жить у меня и со мной! Тебе деваться некуда! Да и клал я на твоего солдата, как и вообще на всех немцев!
Фрида молча утирает рушником мокрое от слёз лицо.
Стук в дверь. Янек, покачиваясь, подходит к двери, открывает её. На пороге стоит солдат в форме вермахта – Анджей. Хмель моментально вылетает из головы Янека. Согнувшись в поклоне, он чуть ли не силком втаскивает гостя в хату.
– Пане жолнеже! Бардзо мне пшиемно позначь пана! – жестом приглашает Анджея к столу: – Бардзо проше ушёньчь!
По лицу Фриды вновь катятся слёзы, но это уже слёзы радости.
Раннее утро следующего дня. Шесть раз отстукивают часы-ходики. Анджей поглощает приготовленный Фридой завтрак. Девушка сидит напротив, смотрит на парня влюблёнными глазами. Заходит Янек. Он осторожно ставит на лавку два ведра с водой, стараясь не расплескать. Сняв шапку, кланяется Анджею:
– Смачнего!
Анджей, закончив еду, встаёт, надевает шинель. Хочет попрощаться с Фридой, бросает взгляд на Янека. Хозяин дома торопливо направляется к выходу. У двери оборачивается, произносит почтительно:
– Завше чекам пана жолнежа!
Вырвавшись из объятий Фриды, Анджей выбегает на улицу, подставляет разгорячённое лицо ветру и снегу – первому в первый зимний по календарю день.
Пробежав через КПП, Анджей спешит доложить командиру отделения о прибытии. Возле входа в казарму припаркован грузовик. Анджей входит в коридор и сталкивается с Граухом, одним из солдат своего отделения. В его руках матрац и подушка.
– Что случилось? – встревоженно спрашивает Анджей.
– То! – зло бросает Граух. – Всё своё ношу с собой. Передислокация, едем на новое место.
Язвительно кричит вдогонку бросившемуся в казарму Анджею:
– Там борделей не будет, не рассчитывай.
В казарме суета, солдаты, поторапливаемые зычными окриками унтер-офицеров, загружают в грузовик постели, собирают пожитки, получают оружие. Анджей отрешённо смотрит на происходящее. Приходит в себя от рёва фельдфебеля Винтера:
– Томашевски, мать твою! Что стоишь столбом? Три минуты на сборы!
…Стучат колёса поезда. Вагон набит военными – солдаты, унтер-офицеры. Курят, играют в карты, хохочут, слушая анекдоты. Звуки губной гармошки. Всего этого не видит и не слышит Анджей. Он лежит на верхней полке с закрытыми глазами. Ему вспоминается прошедшая ночь, упругое девичье тело Фриды. Повторится ли такое когда-нибудь?
Поезд спешит на восток.


Глава четвёртая
Вестники бури
Городок, где родился и вырос Анджей, заметает декабрьская вьюга. Она залетает в подворотни, ловко заползает в неплотно закрытые двери жилых домов и сараев; её белые вихри кружат по площади, миллионами снежинок стучатся в окна, затеняют и без того тусклые уличные фонари.
В квартире Томашевских праздник – получено письмо от Анджея. Оно по-мужски скупое. Мать в который раз перечитывает написанное сыном. Бережно разглаживая, кладёт на прикроватный столик листок сероватой бумаги, вздыхает:
– Не обижают ли его там?
Отец меряет шагами комнату, говорит, заметно волнуясь:
– Солдатские письма проверяются, Анджей не может написать обо всём. Да он и не из тех, кто жалуется. Убеждён ли он, что идёт по верному пути, – вот в чём вопрос…
На это эмоционально отвечает Иоланта. Красиво наряженная, она завершает туалет перед большим зеркалом, то и дело поглядывая в сторону настенных часов-ходиков:
– Анджей – солдат доблестной армии Рейха. Фюрер вывел немецкую нацию на путь борьбы за обретение в мире места, достойного великого народа. Анджей встал на этот путь и не сойдёт с него.
Слышен звук автомобильного клаксона.
– Это Генрих! – Иоланта, схватив сумочку, выбегает в коридор, на ходу накидывая на плечи пальто. Каблучки её туфель резво стучат по ступенькам лестницы.
Отец, понизив голос:
– Обер-лейтенант Штайнер своими идеями о великой миссии Германии оказывает на нашу дочь прямо-таки магическое воздействие. Не сомневаюсь, что именно он убедил Иоланту вступить в «Бунд дойчер мэдель».
– А что тут плохого? – удивление в голосе хозяйки дома вполне искреннее. – Девушки занимаются спортом, танцами, недавно ходили в поход на лыжах…
– Спорт и танцы, говоришь? – в голосе пана Томашевски откровенный скептицизм. – Им на политинформациях так мозги промывают… – и добавил почти шёпотом: – Разве ты не видишь, что творится вокруг? Мы всю жизнь бок о бок жили с поляками. Мирно жили. А теперь… – надев очки, берёт в руки газету «Фёлькишер беобахтер», читает: – «Из всех народов поляки – наиболее враждебно настроенный к немцам, численно большой и поэтому самый опасный народ».
Отложив газету, продолжает, жестикулируя:
– Чем угрожали Рейху пан и пани Любаньски? Почему их выселили в генерал-губернаторство? Да разве только их? У каждой нации свои герои и преступники, но ненавидеть целый народ, всех без исключения – это безумие.
– Ты всё равно ничего не изменишь, – пани Томашевска говорит тихо, но в голосе её убеждённость: – За Гитлера сегодня все немцы, и не только они. Фюрер одерживает одну победу за другой, объединяет германскую нацию. Его популярность…
– Не все, далеко не все, – пан Томашевски перебивает супругу твёрдо и решительно. – Популярность фюрера у бюргеров на фоне военных побед Германии не бесконечна, всё может измениться. Думаю, поляки не смирятся с тем, что им уготовано Гитлером. Они будут сопротивляться, уже сопротивляются, – снова берёт в руки газету, читает: –«Бандитское нападение на ночной патруль…» Хм, бандитское… «Неизвестными застрелены гефрайтер и два рядовых… Взяты заложники. Тридцать поляков…»
Пани Томашевска всплёскивает руками:
– Матка Боска! Их ведь могут расстрелять! Что же это творится на свете?!
Одноэтажный дом на окраине города. Стёкла низеньких окон плотно завешаны шторами, сквозь них с трудом пробивается неяркий свет. В комнате полтора десятка людей сидят вокруг стола на лавках, стульях, табуретах. На столе – самогон, закуски. Собравшиеся, однако, к еде не притрагиваются. С жадным вниманием они слушают, что говорит худощавый блондин с военной выправкой. Негромким голосом он излагает мысли чётко и кратко:
– В соответствии с приказом высокопоставленного лица в руководстве Польского государства (его псевдоним Годзэмба) от 13 ноября сего года в нашей стране формируется Союз Вооружённой Борьбы. В его ряды вступают те граждане Польши, кому дорога судьба нашей Родины. Координировать действия СВБ будет находящееся в настоящее время в Париже польское правительство. Не сомневаюсь, что все присутствующие здесь вступят в ряды Союза, поскольку вы приглашены на это конспиративное собрание как люди надёжные, как безусловные патриоты.
Блондин сделал паузу, достал из внутреннего кармана пиджака несколько сложенных вчетверо листков бумаги, обвёл взглядом собравшихся:
– Я вижу, моё сообщение обрадовало вас и вселило…
Договорить блондину не даёт черноволосый юноша. Порывисто ухватив руками спинку соседского стула он вскакивает и радостно выпаливает, очевидно, давно наболевшее:
– Ну, держитесь теперь, немецкие псы! Начнём душить вас повсюду и без устали!
Жестом блондин усаживает чернявого. Разложив на столе листки, говорит медленно, внушительным голосом:
– Я получил инструкции о задачах и их выполнении подразделениями создающегося СВБ с учётом обстановки в зоне оккупации. Главное сейчас – привлечение в ряды Союза смелых борцов, обучение их военному делу, накопление оружия, саботаж на предприятиях, сбор разведданных. Для диверсий и прямых столкновений условия пока не сложились…
Блондину вновь не удаётся закончить мысль. На этот раз его перебивает сидящий в углу комнаты широкоплечий мужчина с проседью в волосах:
– Позвольте, пан… э… не знаю имени пана…
– И не надо знать. Для всех вас я – Вилк. Просто Вилк.
– Так вот, пан Вилк, копить оружие можно годами, а оккупанты каждый день – вчера, сегодня, сейчас – обращаются с нами, поляками, как со скотом, быдлом. Пропадают бесследно горожане. На днях пьяный фельдфебель застрелил моего брата, отца троих детей, только за то, что брат якобы не вовремя снял шапку для приветствия «сверхчеловека». Я обратился к коменданту города обер-лейтенанту Штайнеру с просьбой привлечь убийцу к ответственности и услышал в ответ, что, мол, приветствовать каждого немца поляки обязаны в строгом соответствии с действующими правилами. Пся крев! Я отомщу за брата, поверьте.
– Соболезную вам, – блондин вытер лоб платком. – Оккупантов неминуемо настигнет возмездие. Но сейчас мы должны собирать силы для будущей борьбы, не распылять их на второстепенные действия. Сегодня мы создаём первую в нашем районе дружину, которая будет состоять из трёх боевых «пятёрок». Командиром первой пятёрки предлагаю избрать…
Блондин, он же «Вилк», сделал паузу. Испытующе посмотрев в зеленоватые глаза широкоплечего собеседника, похоже, решает высказать предложение по его кандидатуре. Широкоплечий, уловив это, протестующе машет рукой, произносит решительно:
– Увольте, пан Вилк, я не желаю ждать каких-то особых условий для уничтожения тех, кто грабит и убивает нас на нашей земле. Вчера я похоронил брата и на его могиле поклялся отомстить. Фамилия убийцы мне известна. Так что, честь имею.
Широкоплечий встал, неторопливо надел шапку и медленно вышел из комнаты.
Блондин нахмурился и, барабаня пальцами по столу, глухо произнёс:
– Cмельчак. Жаль, что не остался с нами. Кто ещё рвётся в бой прямо сейчас?
В комнате повисла тишина. Её нарушает взволнованный голос черноволосого парня:
– Я тоже ухожу, пан Вилк. Так будет лучше.
Парень выбегает за дверь. Блондин удивлённо, с некоторой растерянностью в голосе:
– А с ним что?
Сидящая у окна женщина в серой кофте охотно поясняет:
– Это Арон, еврей. Мы его прячем у себя в подвале уже почти два месяца. Сумел убежать, когда вели на расстрел. А его мать, отца и сестру немцы убили.
– Еврей? – Блондин задумчиво потрогал переносицу. – Поляки вполне способны освободить свою Родину от оккупантов без помощи евреев.
Повернувшись к женщине в серой кофте, бросает резко:
– Жандармы могут его обнаружить, да и соседи могут донести. Парень молод, допросов не выдержит. Его надо немедленно вывезти из Вартува, и чем дальше – тем лучше. Я займусь этим лично. А теперь приступим к формированию пятёрок.
Покинувший собрание Арон осторожно выглядывает из-за калитки в обе стороны улицы. Метель продолжает наметать сугробы на тротуарах. Прохожих не видно за исключением удаляющегося в сторону городского парка широкоплечего мужчины. Арон бежит и быстро догоняет его. Мужчина оборачивается. В глазах вопрос: «В чём дело?».
Чуть переведя дух, парень выпаливает:
– Тоже хочу мстить им, как вы…
Несколько мгновений широкоплечий испытующе смотрит на парня, затем жестом приглашает Арона следовать за ним. Вскоре оба исчезают в окутавшей городок и его окрестности декабрьской снежной мгле.
Чёрный «опель» медленно движется по изгибам лесной дороги, заметённой недавней вьюгой. На ветвях придорожных деревьев – мириады снежинок. Они не успели слежаться, и малейшее дуновение ветерка вынуждает их покинуть ненадёжное пристанище, белыми кружащимися облачками опускаться вниз на молодую поросль, кусты и дорожную колею.
Стеклоочистители машины работают не переставая. Водитель «опеля», крепко сжимая руками руль, ловко объезжает колдобины, стараясь причинить спутнице, сидящей справа, минимум неудобств от поездки.
– Entshuldigen Sie, bitte , – вырывается у шофёра, когда колёса автомобиля, пробуксовывая, преодолевают подъём.
Спутница его очень красива и очень спокойна. Похоже, она совершенно уверена в мастерстве водителя, поэтому отвечает лишь коротким движением руки – всё, мол, нормально.
Вскоре дорога перестаёт петлять и выходит к небольшой речке, тянется вдоль неё и в конце концов упирается в отвоёванную у леса руками человека площадку. На ней разместился добротный дом с подворьями, а чуть поодаль распустила крылья-ветряки внушительных размеров мельница.
Чёрный «опель» останавливается. Водитель и его спутница выходят из машины, осматриваются. Навстречу им от высокого забора, окружающего дом, спешит мужчина в меховой шапке. Он беспрестанно кланяется на ходу и приветствует гостей, путая немецкую и польскую речь:
– Гутен таг, герр обер-лёйтнант, гутен таг, пани! Вшистко ест юш пшеготоване. Проше паньство!
Приехавшие на «опеле», а это Иоланта и Штайнер, следуют за хозяином. В хорошо протопленном доме четыре больших чисто убранных комнаты. В одной из них накрыт стол с деревенскими яствами, бутылками наливки и самогона.
Осмотрев помещение, Штайнер бросает хозяину короткое «гут!» и жестом приказывает ему удалиться. Тот быстро ретируется. Вторым жестом Штайнер приглашает Иоланту к столу, небрежно отставляет на его край самогон и наливку, достаёт из портфеля бутылку коньяку и два завёрнутые в полотенце грушевидных бокала, наполняет их на четверть. Глядя куда-то вдаль, мимо прекрасной спутницы, произносит с подъёмом:
– Вот так, как истинные хозяева, мы, немцы, всюду должны поставить себя по отношению к другим народам. Мы и только мы призваны Богом и фюрером вершить судьбы человечества. Ни поражённые еврейской гнилью французы или американцы, ни африканские дикари, ни недоразвитые азиаты не способны определять мировой порядок. «Унтерменши» должны служить нам, высшей расе. Каждому – своё.
Иоланта подхватывает, влюблённо глядя на Штайнера:
– Javol, Genrich, naturlich. Jedem das seine!
Обер-лейтенант согревает ладонями коньяк. Приблизив бокал к лицу, вдыхает аромат золотистого напитка, медленно, смакуя, пьёт содержимое. Иоланта копирует действия Штайнера, после чего пытается наполнить тарелку спутника деревенскими разносолами. Обер-лейтенант протестующе машет рукой. Уверенно, с нотками превосходства в голосе поясняет:
– Коньяк, тем более выдержанный, ничем не надо закусывать. Хотя бы некоторое время. Заглушать его бесподобный аромат и вкус чем-либо неразумно.
– Откуда ты всё это знаешь, Генрих?
– У моих родителей большое поместье под Гамбургом. Нашему роду почти четыреста лет. Я получил хорошее образование и воспитание. Хотя, по-настоящему, всех нас, немцев, воспитал один человек – фюрер.
Штайнер встал из-за стола, подошёл к Иоланте, чуть приподняв пальцами её подбородок, спросил мягко:
– Тебе нравится это место?
– Очень! Здесь так тихо, лес, речка… Представляю, как здесь чудно летом…
Штайнер не даёт Иоланте договорить. Глядя ей в глаза, медленно произносит:
– Это всё уже твоё.
– Как? – огромные серые глаза Иоланты расширились ещё больше.
– Мельника, как и многих других поляков, имеющих в этом районе привлекательные земельные наделы, послезавтра начнут выселять в генерал-губернаторство. Их дома займут немецкие переселенцы и фольксдойче. На тебя оформим дом мельника, его мельницу, землю, постройки и всё имущество. И ещё. Городская швейная фабрика, которая ранее принадлежала евреям, отныне является немецкой собственностью. Она включена в реестр предприятий Рейха, которые обязаны работать в интересах военного производства. На ней будет изготовляться форма для личного состава вермахта и другая амуниция в соответствии с планом поставок продукции. Считаю, что с этой задачей, причём в кратчайшие сроки, справится твой отец. На меня он произвёл впечатление хладнокровного и в то же время решительного человека.
От неожиданности Иоланта медленно опускается на стул.
– Но, Генрих, отец всю жизнь учил детей математике и никогда не руководил…
Штайнер машет рукой, резюмирует не терпящим возражений тоном:
– Математик сможет наладить учёт выпускаемой продукции, а это главное. Ответственность, конечно, немалая, но мы поможем. Учти, что твой отец, простой учитель, становится фабрикантом, владельцем прибыльного предприятия и фюрером производства, работающего на благо Рейха.
Обер-лейтенант набрасывает на плечи Иоланты пальто, ведёт её к выходу. Крыльцо дома, заснеженное поле, дорога, мельница, лес – всё залито бледно-голубым светом полной луны. Неисчислимым количеством звёзд Млечный путь пересёк небесный купол от горизонта до горизонта, опоясал Вселенную широким серебряным поясом.
Поражённая красотой зимнего ночного неба, Иоланта молчит. Находит глазами Большую Медведицу, Полярную звезду…
Штайнер понимает восторженное состояние спутницы, произносит негромко:
– Мы вернули эти прекрасные земли Великой Германии, вернули навсегда. Теперь это Вартерланд, новый имперский рейхсгау.
Из-за угла дома, пригибаясь, очень осторожно выглядывает фигура в меховом кожухе. Это мельник. Он внимательно слушает, о чём говорят двое, стоящие на крыльце. В безветренном морозном воздухе каждое слово слышится отчётливо.
Окраина Вартува. Неказистый, из потемневших от времени брёвен небольшой крестьянский дом. Комната с низким потолком. Два окошка завешаны плотными шторами. За квадратным столом – двое. Широкоплечий мужчина лет пятидесяти – хозяин дома, Гжегож Лято. Черноволосый молодой парень напротив – Арон. Оба молча выуживают из чугунного горшка тёплые картофелины.
– Дуй-ка сегодня на сеновал пораньше и постарайся сразу заснуть, – нарушает молчание Гжегож.– Как только от мельника придёт гонец, будем выдвигаться в лес. Сюда больше не вернёмся.
Арон, поблёскивая живыми, чёрными как сама тьма глазами, осторожно осведомляется:
– Пани Мария с детьми, наверно, уже в Люблине, пан Гжегож?
Хозяин дома кивает головой:
– Наверно. Да им ещё сотню километров на перекладных до хутора сестры, пани Терезы. Только б добрались, а там уже их не достать. Беженцы с западных районов – и точка. Таких сейчас – не сосчитать.
Раннее зимнее утро. Обер-лейтенант Штайнер прогревает мотор «опеля», посматривает на часы. Рядом стоит с непокрытой головой мельник. Только что он залил в рубашку охлаждения двигателя автомобиля два ведра кипятка и ждёт дальнейших указаний немецкого офицера, однако обер-лейтенант не обращает на него ни малейшего внимания. Выходит Иоланта. С помощью Штайнера удобно располагается на заднем сиденье машины. «Опель» трогается с места, выпустив из глушителя длинную струю дыма.
Мельник смотрит вслед удаляющемуся автомобилю глазами, полными ненависти. Негромко бросает:
– Гошьчи пшекленты! Венцей не зобачимсе…
Старая лесная ворона устроилась поудобнее на скользкой ветке толстой кривоватой осины. Верхушку дерева уже тронули первые утренние лучи неяркого зимнего солнца. Скоро они доберутся до чёрных перьев вороны, позолотят их и чуточку согреют. Потом лучи опустятся ещё ниже и рассеют полумрак, из-за которого ворона пока не может определить, намерены ли лежащие в снегу по обе стороны дороги две человеческие фигуры приступить к завтраку, после которого ей можно будет рассчитывать хоть на несколько крошек хлеба. Ворона очень внимательно следит за людьми и убеждается, что они и впрямь к чему-то готовятся, но их действия, однако, не связаны с едой.
Эти двое негромко переговариваются:
– Пан Гжегож, вы думаете, что комендант наверняка утром поедет обратно в город?– в голосе чернявого парня, одетого в меховой кожух, нет ноток сомнения. Ему просто хочется нарушить таящую неизвестность тишину, ободрить себя, услышав уверенный голос лежащего напротив седоватого широкоплечего мужчины.
– Поедет, Арон, обязательно поедет, и очень скоро – ему на службу к девяти утра. Немцы – народ пунктуальный. Да и от мельника человек ночью приходил. Ты тогда уже дрыхнул без задних ног, ничего не слыхал, не видел.
Старая ворона огорчённо каркнула и, шумно захлопав крыльями, покинула кривую осину. Она была бы не прочь и дальше терпеливо ожидать свой шанс, однако её ухо уловило вдали звуки, которые, как она знала по своему вороньему опыту, таят опасность и обычно приносят обитателям леса большие проблемы.
Рычание автомобильного двигателя вскоре услышали и двое, лежащие по обе стороны дороги. Широкоплечий – пан Гжегож – дослал патрон в патронник карабина, придвинул ближе к себе деревянную ручку гранаты. Занявший позицию за широким пнём Арон прильнул к охотничьей одностволке, нацелил её прямо перед собой.
На заднем сиденье «опеля» дремлет Иоланта. На Штайнера же бессонная ночь, казалось, повлияла благотворно. Обер-лейтенант ведёт машину уверенно, внимательно всматриваясь в ухабистую дорожную колею, удачно минуя крутые повороты лесной дороги. Впереди очередной ухаб, водитель огибает его, не замечая, однако, как из-за кривой осины точно под передние колёса автомобиля чётким учебным приёмом метнул гранату старый солдат Первой мировой Гжегож Лято.
Пролежавшая двадцать лет в подполе граната не взорвалась. Натужно ревя, «опель» продолжает движение. Резко прозвучал выстрел из охотничьего ружья. Крупная дробь вдребезги разнесла ветровое стекло, осыпав осколками лицо водителя. Штайнер, рукавом френча пытаясь унять заливавшую лицо кровь, принял в этой ситуации единственно верное решение – комендант до упора выжал педаль газа, и машина с рёвом рванулась вперёд. Вывернуть круто руль Штайнер, тем не менее, не сумел. Автомобиль врезался правым крылом в кривую осину и заглох.
Обер-лейтенант кубарем выкатился из машины. Выхватив на ходу из кобуры парабеллум, изготовился для стрельбы в положении «лёжа». Арон, вновь зарядив ружьё, пополз, хоронясь за кусты, с намерением обойти немецкого офицера с тыла. Штайнер увидел этот манёвр и повёл прицельную стрельбу по противнику. Выстрел, другой, третий… Почти одновременно «заговорил» и «Манлихер» пана Лято. Уже первым выстрелом карабин старого солдата ранил коменданта в плечо. Вторая пуля разнесла Штайнеру череп.
Подобрав пистолет обер-лейтенанта, пан Лято в три прыжка подбежал к уткнувшемуся в снег Арону, перевернул на спину. Парень недвижим – одна из пуль, выпущенных Штайнером, угодила ему в висок. Гжегож бегом возвратился к автомобилю, открыл заднюю дверь. Иоланта лежала на сидении без сознания. Гжегож направил было на девушку карабин. Поколебавшись мгновение, сплюнул, захлопнул дверцу «опеля», возвратился к лежащему в снегу телу Арона, взвалил его на плечи и широко зашагал вглубь леса.
В квартире Томашевских, уткнувшись в подушку, безудержно рыдает Иоланта. Возле неё хлопочет мать, безуспешно пытаясь каким-то образом успокоить девушку, однако ей это не удаётся
– Бандиты! Подонки! Твари! – Иоланта заходится в крике, стучит в подушку кулаками, рычит в бессильной ярости. – Убили благородного Зигфрида, настоящего сына Рейха, который страстно желал только одного – процветания великого народа Великой Германии… Кара, жестокая кара настигнет его убийц…
В комнату заходит пан Томашевски, присаживается на край кровати. Показывает Иоланте лист бумаги с оборванными краями.
– Сорвал объявление только что. На столбе возле дома висело. Здесь про убийство коменданта.
Всхлипывая, Иоланта понемногу затихает, затуманенными от слёз глазами смотрит на принесенное отцом объявление. Жестом просит – читай.
Пан Томашевски медленно, подрагивающим голосом читает написанное крупными буквами на сером бумажном листе:
«Сегодня утром неизвестные лица обстреляли в прилегающем к городу лесу автомобиль коменданта города Вартув обер-лейтенанта Штайнера. В завязавшемся бою обер-лейтенант Рихард Штайнер был убит. По следам бандитов, совершивших гнусное нападение на офицера немецкой армии, направлено войсковое подразделение для уничтожения преступников или их захвата. Одновременно в городе взято под стражу сто заложников – лиц польской национальности, которые будут расстреляны в качестве меры возмездия за совершённое бандитами преступление против офицера армии фюрера. Расстрел заложников будет проведен сегодня в 15.00 на центральной площади города.
Гауптштурмфюрер Рейдлих».
– Сто человек!? Не может быть! За что!? – пани Томашевска в ужасе хватается за голову. – Понятно – бандиты, а невиновные…
– Они все виновны! – Иоланта вскакивает с кровати, кричит, не помня себя. – Все поляки города ненавидят нас, немцев, немецкую армию. И только за то, что немцы вернули себе исконные германские территории, вернули то, что было когда-то нагло захвачено. Сто человек! Да все они не стоят одного-единственного волоса с головы Рихарда!
Иоланта вновь захлёбывается рыданиями, падает лицом в подушку.
В лесу поднимается ветер. При каждом его порыве с ветвей деревьев сдувается снежная пыль, чуть припорашивая следы, которые оставляет на снегу медленно идущий человек с тяжёлой ношей на плечах. Это – пан Лято. Он почти выбился из сил, но упорно шагает вперёд, поскольку несёт тело товарища, получившего боевое крещение в первом и последнем в своей жизни бою.
Пан Лято продолжает путь, пробираясь между деревьями в тех местах, где можно пронести свою ношу, не задевая за стволы и низкие ветки. Вскоре он выходит к речке и осторожно ступает на покрывший её ледяной панцирь. Мерно поскрипывает под ногами снег, как бы успокаивая идущего – всё будет хорошо, все опасности позади.
Пан Лято не разделяет оптимизма природы. Он остановился и напряженно вслушивается в шум ветра в ветвях деревьев. Что-то заставляет пана Лято прибавить ход. Вскоре он пересекает по льду неширокую речку и взбирается на её высокий противоположный берег. Осторожно укладывает возле поваленного дерева тело своего товарища, ложится сам, пристраивая поудобнее между ветвями «Манлихер». Вытащив из-за пазухи добытый в утреннем бою парабеллум, достаёт обойму, пересчитывает оставшиеся в ней патроны. Результаты подсчётов пана Лято не радуют. В раздумье он покачивает головой. Боезапас невелик – три патрона в карабине, пять в обойме пистолета.
Из леса, который десять минут назад покинул пан Лято, слышен собачий лай, и на лёд выскакивают две чёрно-серые приземистые овчарки. Они дружно бегут по следам, только что оставленным человеком, пересекают речку и почти одновременно взбираются вверх по крутому заснеженному берегу.
Пуля парабеллума, пущенная в упор, сбивает с ног одну из собак. Вторую, экономя патроны, пан Лято встречает левой рукой, в которой держит свою мохнатую меховую шапку. Овчарка хватает её всей пастью, тянет что есть силы к себе. Широкоплечий Лято сильнее. Он в свою очередь подтягивает собаку ближе и, улучив момент, хладнокровно всаживает в её брюхо длинное лезвие ножа. Скуля, овчарка отползает в сторону.
Поняв, что собачья атака не удалась, преследователи на противоположном берегу реки на лёд не выходят, решая, очевидно, что делать дальше.
Между тем ветер усиливается, из пригнанных им туч начинают густо сыпаться крупные хлопья снега. Погода вынуждает преследователей предпринять активные действия. Они пытаются одновременно пересечь речку двумя группами и организовать нападение с флангов.
«Манлихер» Гжегожа двумя точными выстрелами валит на лёд обоих возглавивших группы – фельдфебеля и обер-гефрайтера. Оставшиеся спешно ретируются в лес под защиту деревьев. Через минуту, однако, атака возобновляется. На этот раз, развернув солдат в цепь, в бой бросается фигура в офицерской шинели. Последним патроном из карабина пан Лято отправляет офицера в мир иной. Солдаты залегают на льду, отползают потихоньку на исходные позиции.
Метель тем временем продолжает свою зимнюю пляску. День близится к вечеру, лес постепенно погружается в сумерки.
Тело Арона быстро укрывает снег. Пан Лято в раздумье. Кладёт руку на лоб убитого товарища, что-то шепчет, затем решительно поднимается и, почти невидимый в густой метели, исчезает за толстыми стволами деревьев. Ему надо сейчас уходить, оторваться от преследователей, чтобы потом суметь отомстить за брата, за Арона, за Польшу.

Глава пятая.
Начало конца
Женские волосы быстро устилают пол в углу деревянного барака. Парикмахер – тщедушный очкастый хефтлинк  – безжалостно оголяет головы блондинок, брюнеток и шатенок. Все они сегодня утром товарным составом прибыли в трудовой лагерь со звучным названием Эбергольд и сейчас проходят «санобработку». Те из женщин, кто по воле судьбы уже расстался со своим природным украшением, становятся вдоль стены барака ближе к выходу. Стриженые головы пересчитывает длинный худой эсэсовец. Когда число голов достигает двадцати, он резко подаёт команду:
– Рехтс ум! Форвертс марш!
Двадцатка стриженых поворачивается направо и быстро переходит в соседнее помещение. Это душевая – несколько вмонтированных в потолок сетчатых насадок с подведенными к ним трубами холодной и горячей воды. Напротив – лавки и крючки в стене, место для раздевания. В центре помывочной – застланный клеёнкой стол. На нём стоит бак, наполненный маслянистой жидкостью грязно-коричневого цвета.
Женщина-надзирательница в чёрной пилотке и серой форме со значком СС на нагрудном кармане держит в руке плетёный кожаный кнут. Резко хлопнув им в воздухе, подаёт команду:
– Анткляйден! Шнель!
Женщины скидывают одежду и, прикрываясь руками, цепочкой движутся мимо стола с баком. Здоровенный эсэсовец в испачканном халате грубо окунает женские головы в маслянистую жидкость, после чего выдаёт каждой из них крошечный кусочек тёмно-зелёного мыла. У одной из узниц мыло выскальзывает из ладони, и она на коленях пытается поймать его на мокром полу. Надзирательница одним прыжком подскакивает к ней и обрушивает на женщину град ударов. На спине и бёдрах жертвы мгновенно вспухают красные рубцы. Наконец мыло найдено, и истязание заканчивается.
На помывку отводится ровно пять минут, после чего подача воды прекращается. Не успевшие уложиться в срок натягивают полосатые штаны и рубахи на недомытые, в мыльных подтёках, тела.
Избитая женщина внимательно смотрит на поигрывающую плёткой эсэсовку. Их взгяды встречаются. Грозное выражение лица надзирательницы меняется на удивлённое.
– Ви хайст ду? – спрашивает она узницу.
– Мария,– тихо отвечает женщина и отводит в сторону огромные чёрные глаза.
Надзирательница задумывается на мгновение, пытаясь, видимо, что-то вспомнить. Похоже, ей это не удаётся. Она резко отворачивается и с одновременным оглушительным ударом кнута по столу громко командует:
– Ауф ден аусганг форвертс марш! Шнель! 
Двадцать облачённых в полосатую робу женщин спешат к выходу из душевой.
Вечер. Трёхъярусные нары женского спального барака. Через несколько минут его обитательницы погрузятся в сон, и кошмар окружающей действительности покинет несчастных до пяти часов утра следующего дня.
На третьем ярусе избитая надзирательницей в душевой Мария натягивает на себя одеяло, пытаясь укрыться с головой. Одеяло, точнее, кусок материи с многочисленными дырками, коротко, и закрыть голову и ноги девушке удаётся только, свернувшись калачиком. Внезапно дырявое покрывало слетает на пол – его срывает надзирательница блока и рычит:
– Штее ауф!
Мария поднимает голову, испуганно смотрит на надзирательницу. Следует новая команда, и вновь рычащим голосом:
– Шпринген! Шайзе!
Девушка спрыгивает в проход. Надзирательница толкает её к выходу из барака:
– Бевеге зих, фуле швайн! 
Наползающая с востока короткая июньская ночь ещё не полностью оттеснила к западному горизонту вечерние сумерки, поэтому лагерная дорожка, по которой надзирательница ведёт Марию, хорошо видна. Света добавляет и почти полная луна, чувствующая себя в данный момент полновластной хозяйкой в безоблачном звёздном небе.
Надзирательница время от времени подталкивает девушку в спину, ругается вполголоса. Причину её ругани Мария быстро уясняет: вместо того, чтобы отдыхать, надзирательница вынуждена выполнять чью-то команду по доставке узницы в дом, где проживает руководство лагеря. У дома – часовой, вооружённый карабином. Надзирательница ведёт Марию по коридору, останавливается у одной из дверей, осторожно стучит. Дверь открывает белокурая блондинка в шикарном розовом халатике. Жестом приказывает надзирательнице ожидать в коридоре. Второй жест приглашает Марию в комнату. Всё так же молча блондинка указывает ей на стул возле небольшого туалетного столика. Сама же принимается мерять шагами небольшую, со вкусом обставленную комнату. Внезапно останавливается, резко поворачивается к робко сидящей на краешке стула девушке:
– Там, в душевой, я не узнала тебя, Фрида. А ты меня?
Мария-Фрида молча кивает головой.
– Впрочем, это ничего бы не изменило. С тех пор, как погиб Генрих, я стала лютой ненавистью ненавидеть вас, недочеловеков. Я убедилась воочию, что виной всех бед на земле являются многочисленные отбросы человеческого общества, и прежде всего – вы, евреи.
– Что плохого я сделала тебе, Иоланта, или кому-нибудь в этом мире? – в голосе Фриды страх смешан с негодованием.
– Ты – нет. Но брат твой убил Генриха, убил как раз в тот день, когда мой бесстрашный рыцарь, обер-лейтенант Штайнер, сделал мне предложение… Впрочем, может, и не твой брат – бандитов было двое. Но это не меняет дела.
Побелевшая Фрида вскакивает, опрокидывая стул. Глядя на Иоланту в упор, спрашивает голосом, полным тревоги:
– Что с Ароном?
– Его мёртвого нашли на берегу речки, в лесу, – равнодушно бросает Иоланта и, помолчав, добавляет:
– Тело отвезли в комендатуру на опознание. Потом повесили на площади как бандита, стрелявшего в немецких солдат. Несколько дней болтался на ветке дерева. Потом облили керосином и сожгли. В общем, подохла собака…
Фрида с яростью бросается на Иоланту, пытаясь руками схватить за горло. Иоланта сильнее, она отбрасывает нападавшую в угол комнаты, срывает со стены плётку и с остервенением принимается хлестать девушку. На шум в комнату из коридора вбегает надзирательница. Вдвоём они заламывают руки узнице, подтаскивают к стулу, привязывают. Иоланта переводит дух, жестом выпроваживает надзирательницу, садится напротив Фриды.
– То, что ты жидовка Фрида Гринберг, а не полька Мария Колинска, как значится в твоих документах здесь, в лагере, я никому не скажу. В противном случае тебя сразу уничтожат, а это слишком легко и просто для сестры убийцы моего жениха.
Иоланта, плеснув в стакан из стоящей на столике бутылки, выпивает одним духом. Сверлит Фриду тяжёлым взглядом; шипящим от ненависти голосом внушает:
– Есть хорошая работа, с двойным пайком. В трудовой части лагеря размещаются мужчины, там же и лагерный бордель. За примерные показатели мужиков поощряют. Тебе там самое место, фигурой подходишь. Кормить будут неплохо, но не за просто так, а за выработку нормы, так сказать. А норма лагерным начальством определена – не менее 500 клиентов в месяц. Больше – разрешается. Иоланта хохочет, вновь наливает в стакан из бутылки, выпивает. Затем делает паузу, со злорадством наблюдая за выражением лица узницы.
Не уловив на бледном лице Фриды ни страха, ни покорности, Иоланта в бешенстве кричит:
– Не по нраву бордель – есть ещё вариант! Я всегда любила собак. Помнишь моего терьера Дика? А сейчас у меня три дога. Я плохо кормлю их, но это не от жадности, а от ненависти к врагам Рейха, которых, если они плохо работают, я отдаю на съедение моим четвероногим любимцам.
Иоланта берёт в руки бутылку, глядит сквозь бутылочное стекло на свет лампы, зачем-то взбалтывает, пьёт из горлышка. Приблизив лицо к уху Фриды, пьяно бормочет:
– Мне в лагере кличку дали – «Cветловолосый дьявол». Я не возражаю, ибо это правда. Для человеческого мусора я – настоящий дьявол.
Иоланта отвязывает свою жертву, выталкивает в коридор, и Фрида под конвоем ворчливой надзирательницы отправляется по залитым лунным светом лагерным дорожкам обратно в барак. Там она залезает на третий ярус и вновь пытается, накрывшись с головой дырявым покрывалом, уйти в себя. Однако всю ночь, до команды «подъём», не может сомкнуть глаз.
В шесть часов утра барак пустеет. В нём остаются только двое – Фрида и светловолосая француженка с повязкой капо на рукаве лагерной робы. Остальные узницы, наскоро проглотив по полкружки мутной бурды, отправились в швейные мастерские, чтобы приняться за работу ровно в шесть ноль-ноль.
– За тобой придут, жди, – в голосе капо Фрида улавливает нотку участия. Решившись, просит француженку:
– Я бы хотела… мне бы бритву… побрить волосы.
– Ещё чего! В борделе побреешь, – отрезает капо. И тут же игриво добавляет: – Или начать работу так спешишь?
Лицо Фриды вспыхивает, она закрывает его руками.
– Ну, ладно, ладно, – француженка примирительно машет рукой. Шарит рукой под своим матрацем, вытаскивает складную бритву:
– Иди в тот угол, за занавеску. И быстро действуй. Если кто зайдёт, прячь бритву под крайний матрац.
Капо, мельком взглянув, как Фрида скинула с себя полосатый халат, подходит к двери барака, приоткрывает её, достаёт заныканный каким-то образом окурок, чиркает зажигалкой. Осторожно выпускает дым наружу, внимательно следя за дорожкой, ведущей к бараку.
Фрида садится на пол, вытягивает ноги, спиной опирается о стенку. Шепчет побелевшими губами: «Анджей, прощай, любимый…». Изо всех сил стиснув зубы, быстро делает бритвой два глубоких надреза на запястьях рук. Два тоненьких ручейка крови образуют на деревянном полу постепенно увеличивающуюся лужицу. Фрида откидывает голову. Тёмный потолок барака ещё больше чернеет, теряет очертания. Угасают звуки. Свет постепенно тускнеет. Внезапно рядом словно из тумана возникает чья-то фигура, машет руками, что-то кричит. Но Фрида уже не слышит криков – она теряет сознание и уходит в небытие, обретая свободу от нечеловеческих моральных и физических мучений.
Небольшой городок в восточной Польше. Уютное кафе возле выходящего к реке парка. Скоро полночь, и кафе завершает работу. Проходящий мимо патруль – двое солдат вермахта останавливаются возле входа, внимательно оглядывают покидающих кафе посетителей. Их немного. Вот в дверях показывается тучная фигура в форме обер-фельдфебеля. Патрульные принимают положение «смирно» – отдают честь старшему по воинскому званию. Небрежно махнув в ответ рукой, немец сходит вниз по ступенькам крыльца кафе. Достичь тротуара ему не удаётся – из кафе вываливается полная женская фигура. Она явно «под шафе» – машет руками, громко кричит:
– Gans! Halt! Bitte!
Кубарем скатившись по лестнице, женщина хватает обер-фельдфебеля за рукав фреча, тянет к себе, бормочет:
– Gehen zusammen, Ich will dich umarmen.
Рёв обер-фельдфебеля заставляет патрульных вновь встать во фрунт. Резким движением руки немец швыряет женщину на землю и, выхватив из кобуры «вальтер», трижды стреляет в неё:
– Polische Hure!
На выстрелы из кафе выбегает хозяин заведения со всей обслугой. Обер-фельдфебель грозит им кулаком. Засовывая оружие в кобуру, внушает на ломаном польском – мол, солдаты Великой Германии не для того завоёвывали эту страну, чтобы каждая польская тварь позволяла себе наносить оскорбление офицеру вермахта, хватая грязными лапами его мундир.
Закончив тираду, жестом указывает патрульным на неподвижное тело женщины:
– Weg! Im Fluss! 
Столпившиеся на крыльце во главе с хозяином работники кафе охают хором, но не двигаются. Патрульные тащат тело убитой через парк к речке. Обер-фельдфебель, нахлобучив на лоб фуражку, не торопясь вышагивает по тротуару и скрывается за поворотом.
За одним из старых вязов парка угадывается фигура широкоплечего мужчины. Он видел все происходившее у входа в кафе и сейчас старается под прикрытием деревьев выйти навстречу обер-фельдфебелю. Немец замечает фигуру в тёмной одежде и широкополой шляпе. Расстояние между ними сокращается.
Обер-фельдфебель хмурится – пора бы поляку снять головной убор, сойти с тротуара, освободить дорогу и низко поклониться. Широкоплечая фигура, однако, подобных действий не производит. Более того, поравнявшись с немцем, мужчина сбивает с головы обер-фельдфебеля фуражку и, поддев её ногой, отправляет куда-то за пределы видимости.
От изумления немец теряет дар речи, его рука медленно ползёт к кобуре с оружием. Мужчина опережает обер-фельдфебеля и быстро наносит ему несколько ударов в грудь и объёмный живот ножом с узким длинным лезвием. Тяжело опускающемуся со стонами на землю немцу бросает коротко:
– Полтора года я искал тебя, пся крев!
Вытерев лезвие о фельдфебельский френч, мужчина осматривается по сторонам и быстро ныряет в гущу деревьев старого городского парка.
Штаб пехотного полка вермахта размещён в красивом здании бывшего польского фольварка. В просторном зале первого этажа, где ещё не так давно бывшие хозяева устраивали гостевые приёмы, командир полка, поджарый оберст-лейтенант, сообщает сидящим за большим столом офицерам нечто очень важное, ибо его слушают с огромным вниманием, боясь упустить хотя бы слово. Наконец он завершает сообщение:
– Поэтому, господа, час великой исторической миссии Германии сегодня близок и реален как никогда, – оберст-лейтенант Зеллингер победоносно оглядывает своих подчинённых, наливает из графина воды в стакан, с шумом выпивает.
За столом некоторое время царит тишина. Командиры батальонов и рот, офицеры штаба полка и полковых служб переваривают в мозгу услышанное. Молчание нарушает командир третьего батальона майор Литце:
– Герр оберст, мне ставится задача ликвидировать сопротивление пограничной заставы русских силами одной роты батальона. Отведенное время – тридцать минут – представляется нереальным. Русские пограничники хорошо обучены и…
– Вашему батальону, майор, не ставится, а уже поставлена задача. Это во-первых. Ваши люди обучены не хуже. Из восьмисот пятидесяти солдат и офицеров у вас почти четверть уже имеют боевой опыт. Во-вторых, у русских пограничников нет никаких орудий, а вы сможете использовать девять ротных миномётов. К тому же по их позициям утром будет нанесён удар нашей дивизионной артиллерии. Все роты вашего батальона укомплектованы до полного штата – 190 человек при двенадцати ручных пулемётах. Вам будет противостоять…
Командир полка замолкает, встречается взглядом с начальником штаба, кивает ему:
– Майор Гайер, доложите разведсводку о русской заставе.
Начштаба полка, высокий блондин с узким лицом, ровным голосом докладывает, поглядывая на Литце из-под белесых бровей:
– В полосе, выделенной для наступления полка, расположена пограничная застава русских. По нашим разведданным, количество личного состава – шестьдесят четыре человека, из них два офицера и семь унтер-офицеров – сержантов. Застава имеет на вооружении один станковый пулемёт «Максим» и три ручных пулемёта системы Дегтярёва. Имеются также ручные гранаты, общее количество которых неизвестно. Можно, однако, предположить, что на одного пограничника их не более пяти. Русские солдаты вооружены пятизарядными винтовками, офицеры – пистолетами и пистолет-пулемётами. Личный состав заставы расположен в военном городке. Одно строение капитального типа, остальные постройки – деревянные. Имеется также расположенный вне городка опорный пункт заставы с оборудованными ходами, траншеями и блиндажом.
Закончив доклад, начштаба вопросительно смотрит на командира полка. Оберст-лейтенант подходит к висящей на стене карте:
– Завтра, то есть 22 июня, к семи часам утра полк должен выйти в район населённого пункта Головенчицы, то есть пройти более восьми километров по грунтовой дороге с пересечением речки по узкому деревянному мосту. У Головенчиц расположен стрелковый батальон русских, который мы должны разгромить коротким мощным ударом. К двенадцати часам дня полк должен достичь реки Неман юго-восточнее посёлка Августов. После этого в зависимости от обстановки командир дивизии поставит нам очередную задачу. Для быстрого разгрома батальона русских, которые, безусловно, к этому времени будут готовы к бою, потребуются все силы и средства полка. Мы не имеем права долго возиться с горсткой пограничников, а, тем более, отвлекать на это весь личный состав вашего батальона. Возглавьте лично удар роты по заставе, после чего догоняйте арьергард полка.
Литце щёлкает каблуками:
– Яволь, герр оберст!
Командир полка завершает совещание:
– Полученное сегодня послание фюрера солдатам Восточного фронта приказываю зачитать во всех ротах и подразделениях полка в 20.00.
Литце подходит к начальнику штаба полка, что-то ему говорит. Майор согласно кивает головой. Оба офицера поднимаются по лестнице на второй этаж особняка и через пару минут оказываются на крыше здания. Литце настраивает бинокль, рассматривает наблюдательную вышку на советской территории, местность в обе стороны от вышки, узкую речушку, едва заметную в густых зарослях осоки и камыша. Опускает бинокль. Роняет, хмурясь:
– Командование русских пограничников, похоже, догадывается о возможном развитии событий. Вот уже несколько дней их дозорные несут службу в касках. Усилены и наряды с двух до трёх-пяти человек.
– На той стороне уже две недели находятся наши люди. У них задача вести себя тихо до спецсигнала, по которому они начнут портить линии связи, уничтожать связистов-нарочных. От них поступило короткое сообщение, что позавчера на своём стрельбище группа русских во главе с начальником заставы изучали матчасть миномёта. Без боевых выстрелов, однако. По данным нашей разведки, русские заставы ранее миномётов на вооружении не имели, – начштаба полка говорит веско, обстоятельно.
– Мне пора в расположение батальона, – видно, что Литце озабочен не на шутку.– Надо готовить первую роту к утреннему бою с русскими пограничниками, вооружение проверить, боеприпасы, снаряжение…
Начштаба, майор Гайер, ободряюще:
– У вас будет превосходство в личном составе и вооружении – три к одному. Думаю, предварительный удар нашей артиллерии увеличит его ещё больше.
Литце покачал головой и возмущённо воскликнул:
– Тридцать минут на разгром заставы! У генералов ОКХ явно кружатся головы после побед, одержанных в Норвегии и на Балканах, –и, понизив голос, добавил: – Я воевал под Нарвиком и Осло. Так вот, за месяц боёв англичане потопили три десятка наших кораблей, да и на суше воевали очень даже неплохо. А сегодня перед нами бойцы Красной Армии, в храбрости и выносливости которых я не сомневаюсь.
– Вы преувеличиваете возможности русских, майор Литце. Их война с Финляндией…
Литце, нарушая устав, взволнованно перебивает начальника штаба:
– При чём здесь Финляндия? Русские, белорусы, украинцы на этот раз будут отстаивать свои – поймите, свои города и семьи, свою территорию, свои идеалы.
Офицеры спускаются с крыши фольварка. Каждый остаётся при своём мнении.
Сразу после ужина Литце выстраивает батальон поротно. На левом фланге – подразделения обеспечения и штабной взвод.
Багрово-жёлтый диск солнца только-только зацепился нижним краем за верхушки деревьев и всё ещё наполняет примолкший лес тёплым летним светом. Командиры рот держат в руках листы бумаги с воззванием Гитлера и мерно роняют слова, в соответствии с которыми завтра на рассвете стоящим вдоль батальонной линейки людям придётся пересечь границу соседней страны и начать убивать её граждан, чтобы, как написано в листовках, спасти от уничтожения граждан Германии и других европейских стран:
«Солдаты Восточного фронта! Долгие месяцы я вынужден был сохранять молчание. Однако пришло время, когда я могу открыто обратиться к вам…»
Слова фюрера адресованы всем немецким солдатам и офицерам. Их сейчас слушают и командир пехотного отделения первого взвода первой роты обер-гефрайтер Анджей Томашевски, и командир второго отделения фельдфебель Рихард Вольцов. Вдоль стоящих в положении «смирно» подчинённых неторопливо движется командир батальона майор Литце. Внимательно вглядывается в лица солдат и унтер-офицеров. Они серьёзны, на многих тень озабоченности.
Анджей чуть прикрывает глаза и представляет яростно жестикулирующего на трибуне Гитлера, взгляд его глаз, горящий мрачным фанатизмом, на голове пробор на правую сторону, фатовские усики над верхней губой – таким фюрер всегда появлялся в киножурналах «Дойче Вохеншау», на страницах немецких газет и журналов. Воззвание, между тем, похоже, завершается:
«Немецкие солдаты! Вас ждут ожесточённые бои, и ваша ответственность велика. Не забывайте, что судьба Европы, будущее Германского рейха и существование нашего народа с этого момента находятся в ваших руках. Да поможет всем вам Бог в этой великой битве!»
Командиры рот сдают воззвания начальнику штаба. Следует команда:
– Ruhrt euch! Weggetreten!
Солдаты не уходят с плаца, как обычно. Они сбиваются в группки, окружают офицеров, у многих возникают вопросы. Анджей и Рихард отходят в сторону, изучающе смотрят друг на друга. Первым нарушает молчание Рихард. Говорит негромко:
– В борьбе с большевистской Россией мы не одни, с нами вся Европа с её ресурсами и населением. Думаю, что задача, поставленная фюрером, нам по плечу. Красная Армия намного слабее вермахта и люфтваффе.
Анджей закуривает, предлагает сигарету Рихарду, произносит задумчиво:
– Сто тридцать лет тому назад, и примерно в это же время, собрав армию со всей Европы, российскую границу пересёк непобедимый Наполеон. Последствия известны.
Рихард протестующе машет рукой:
– Ну, сейчас совсем другое время. Народы сегодняшней России страдают от большевистской власти и будут встречать нас, как освободителей. А Красная Армия – это… Мы видели, как она возилась с Финляндией.
Анджей погасил окурок:
– Хотелось бы знать, что думает об этом майор Литце. Он человек опытный, воевал в Норвегии.
– Свои думы командир батальона нам с тобой не откроет. Он в первую очередь солдат и должен выполнять приказы. Как, впрочем, и мы, – ловким щелчком Вольцов отправляет окурок в подсыхающую после утреннего дождя лужицу.
Отбой в полку производится на час раньше обычного. В казармах по-уставному тихо, но наступившая тишина обманчива и таинственна. Что принесёт завтрашний рассвет молодым, полным сил парням, которые сейчас ворочаются в койках, обуреваемые тревожными мыслями? Сколько их уже завтра сгорит в бушующем пламени невиданной по масштабам и жестокости войны?
Рассвет неспешно, но настойчиво теснит ночную темноту в восточной половине неба. В западной, пока ещё мглистой части его слышится нарастающий гул моторов. Ещё минута-другая, и вот уже в небе отчётливо видны силуэты бомбардировщиков с чёрно-белыми крестами на крыльях.
Оберст-лейтенант Пауль Хофман поглядывает на часы. Подразделения его полка заняли позиции в приграничной полосе и готовы к атаке. Пограничный столб на русской стороне всё чётче вырисовывается в редеющем утреннем тумане.
Артиллерийская канонада взрывает непоколебимое, казалось, спокойствие природы. В отдалении поднимаются к небу многочисленные столбы дыма. Артудары следуют один за другим, затем постепенно грохот взрывов затихает, перемещаясь дальше на восток.
Часы на руке оберст-лейтенанта Хофмана показывают 4.00.
– Передавайте сигнал «Вперёд!» – резко бросает командир полка стоящему рядом связисту-фельдфебелю.
По телефонным линиям связи команда мгновенно передаётся в полковые подразделения. Вторжение начинается. Через неширокую речку в нескольких местах перебрасываются заранее заготовленные настилы из толстых брёвен. По ним загрохотали полковые бронемашины, тягачи и грузовики, тянущие пушки и боеприпасы, резво побежали многочисленные повозки, доверху набитые снаряжением и продимуществом, застрекотали мотоциклы. Следом начинают движение кавалерия, велосипедисты и, наконец, колонны пехотинцев. Подразделения полка устремляются на грунтовую дорогу, вытянувшуюся вдоль лесной опушки строго на восходящее летнее солнце, и, поднимая клубы пыли, плотно заполняют её.
Рота пехотинцев под командованием майора Литце переправляется вброд левее по течению речки. Внезапно, словно подкошенный, падает лицом в воду командир первого взвода лейтенант Кригер. Одновременно в воздухе слышен хлопок выстрела. Рота залегает по обе стороны речки. Вода медленно разворачивает тело убитого офицера. Двое рядовых пытаются вытащить его на берег. Очередной хлопок винтовочного выстрела – и один из них падает, хватаясь обеими руками за живот.
К майору Литце, залёгшему возле раскидистой ракиты, подползает фельдфебель Рихард Вольцов:
– Cтрельбу ведёт русский снайпер с пограничной наблюдательной вышки.
Литце кивает головой, кратко отдаёт приказание:
– Уничтожить. Силами вашего отделения.
Шестеро солдат во главе с Вольцовым короткими перебежками стремятся как можно быстрее преодолеть по полю сто пятьдесят метров и расправиться с чёртовым русским снайпером. Пулемётный расчёт, нагруженный патронными сумками, несколько отстаёт. Бросок вперёд, ещё один. Тра-та-та-та-та – длинная пулемётная очередь с вышки вдвое уменьшает число атакующих. Три бойца отделения падают на землю с тяжёлыми ранениями – они не могут подняться, стонут. Остальные залегают. Бросается наземь и бежавший сзади пулемётный расчёт отделения, лихорадочно подготавливает к бою ручной пулемёт. Кажется, всё готово. Первый номер расчёта наводит прицел в сторону вышки. Но в этот момент снайперский выстрел русского пограничника разит его наповал. Место за пулемётом храбро занимает второй номер и тоже не успевает нажать на гашетку – пуля дробит ему плечевую кость. Третий номер, уткнув голову в траву, старается не шевелиться.
Майор Литце видит неудавшуюся атаку. Наводит бинокль на вышку и удивлённо восклицает:
– Он там один, чёрт побери!
Жестом подзывает к себе расположившегося неподалеку фельдфебеля – командира штабного отделения роты. Указывая в сторону пограничной вышки, говорит с раздражением:
– Один русский сдерживает переправу всей роты,– стучит пальцем по циферблату часов:
– Из тридцати минут, отпущенных на уничтожение заставы, половина потеряна, причём без толку. Немедленно развернуть позиции миномётчиков первого взвода и уничтожить вышку. Командиром взвода вместо погибшего лейтенанта Кригера назначаю обер-гефрайтера Томашевски. В помощь Вольцову отправьте третье отделение. И ещё медбрата с санитарами. Там ведь раненые. Действуйте.
Через пять минут три 50-миллиметровых взводных миномёта начинают беглый обстрел пограничной вышки, которая окутывается дымом и пылью, медленно кренится и в итоге падает на землю. К месту её падения, на ходу строча из пистолет-пулемёта, подбегает Вольцов и трое оставшихся в строю солдат его отделения. Русский снайпер, белобрысый парень лет двадцати, раскинув руки, лежит возле вырванного взрывом из земли столба вышки. Его гимнастёрка и брюки залиты кровью, лицо посечено осколками мины, правая нога оторвана по колено.
Подбегает в полном составе третье отделение взвода. Вольцов машет рукой:
– Всё кончено. Собрать трофейное оружие и обратно бегом марш!
Ещё раз бросает взгляд на лежащего пограничника. В голове мелькает мысль: «Если они все такие…».
Рота завершает переправу и, развернувшись в боевой порядок, быстро движется по направлению поднимающегося над деревьями дыма. Там горят подожжённые в ходе утреннего артиллерийского удара деревянные постройки заставы.
В рядах наступающих майор Литце. Он останавливается на мгновение, осматривает через бинокль лесную опушку, поле, по которому наступает рота. Негромко, вслух:
– У русских где-то здесь, перед заставой, должен быть опорный пункт. Накрыла ли его наша артиллерия?
Словно в ответ на слова майора на левом фланге роты загрохотал станковый пулемёт, вплетаясь в гулкие разрывы гранат, перекрывая рассыпчатую дробь винтовочных выстрелов.
Теперь очевидно, что хорошо замаскированная позиция русских пограничников совсем рядом, метрах в пятидесяти, на опушке леса.
Первый взвод, наступавший на левом фланге, отходит. Литце перестраивает боевой порядок роты. Надо занять подходы к опорному пункту с трёх сторон, а затем забросать его минами. Если это удастся сделать, потери будут минимальными.
Рота окапывается. На её левый фланг послан курьер штабного отделения. У речки устанавливаются на боевые позиции все девять ротных миномётов. Со стороны пограничников слышны винтовочные выстрелы. Курьер, посланный в первый взвод, возвращается. Он ранен, но старается докладывать чётко:
– Герр майор, обер-гефрайтер Томашевски получил ранение в руку, но продолжает командование взводом. У него серьёзные потери – пятеро убито, двенадцать ранено, из них трое – тяжело. У русских на деревьях оборудованы снайперские позиции.
– Сейчас вступят в дело миномёты, – в руках у Литце появляется сигнальный пистолет с широким стволом. Взвивается красная ракета, и воздух над полем боя наполняется воющими звуками низко летящих мин. Они перепахивают район опорного пункта пограничников. Часть мин при этом взрывается в лесу. Интенсивность огня из опорного пункта постепенно снижается, однако русские снайперы продолжают действовать.
В бинокль Литце видит, как их пули буквально выкашивают личный состав миномётных расчетов. В ярости кричит фельдфебелю – командиру штабного отделения:
– Пулемётчикам всех взводов сосредоточить огонь по деревьям, прилегающим к позиции противника.
Три курьера штабного отделения, пригибаясь, бегут в расположение взводов роты. Девять пулемётов сбивают листву стоящих вдоль опушки деревьев, уничтожая замаскированных в их кронах снайперов-пограничников. Поредевшие миномётные расчёты возобновляют обстрел опорного пункта.
– Русские отходят! – возбуждённо докладывает майору Литце фельдфебель.
Литце и сам видит неясные в дыму разрывов уходящие вглубь леса фигуры пограничников. Рота поднимается для преследования противника. Но опорный пункт внезапно оживает. Очередь станкового пулемёта срезает четырёх нападающих. Осколки брошенных из русской траншеи гранат поражают ещё нескольких солдат роты. Атака вновь захлёбывается.
Солнце уже выкатилось из-за деревьев. Шесть часов утра. Снова и снова бросает в атаку своих бойцов неугомонный майор Литце. Потери роты ощутимы – более двух десятков убитых, почти пятьдесят раненых.
Станковый пулемёт русских наконец замолкает. Прекращаются и их редкие винтовочные выстрелы. Метнув для верности ещё несколько гранат в траншеи и блиндаж опорного пункта, солдаты первого взвода подбегают к месту боя. Вскоре здесь появляется Литце, подтягиваются остальные солдаты роты.
Увиденное поражает: с окровавленным лицом, с наспех перевязанными бинтом ногами, пограничник мёртвой хваткой сжимает рукоятки пулемёта с толстым ребристым стволом. Вокруг разбросаны пустые пулемётные ленты. Чуть дальше в траншее двое русских полузасыпаны землёй. У одного из них в руке граната с не выдернутой чекой. Блиндаж опорного пункта пуст.
К стоящему у края траншеи Анджею подходит Рихард. Он весь в пыли, лицо осунулось, левая рука забинтована. Произносит тихо, с удивлением в голосе:
– Их здесь всего трое.
– Несколько человек ушли лесом. Убитых с собой унесли, – так же тихо поясняет Анджей.
Разговор друзей слышит стоящий поблизости Литце. Хмурясь, приказывает фельдфебелю штабного отделения строить роту. Глядя в сторону, бросает Анджею:
– Похороните их, как солдат.
Построившись, рота начинает движение по полю взводными колоннами. Впереди разведка, по бокам – охранение. Убитых и тяжелораненых грузят на три ротных грузовика. В кабину одного из них садится медбрат – солдат штабного отделения.
Возле майора Литце два связиста налаживают радиосвязь с командиром полка. Слышимость плохая – до позиций полка по прямой около пяти километров, а это предельная дальность работы радиостанции. С грехом пополам связь, в конце концов, устанавливается. Надев наушники, Литце громко кричит в микрофон:
– Опорный пункт русской заставы уничтожен. У меня большие потери. Для завершения операции прошу выслать бронетехнику в количестве трёх единиц и хотя бы одно орудие.
Командир полка оберст-лейтенант Зеллингер отвечает с явным раздражением:
– Какая бронетехника! Через пять минут я атакую русский стрелковый батальон, который находится на заранее подготовленной в инженерном отношении позиции. Они зарылись в землю, как кроты. Пушки и бронемашины мне здесь нужны как воздух! Авиация в ближайшие часы не поддержит. Люфтваффе, как мне сообщили, сейчас полностью в работе по русским аэродромам. Я был совершенно уверен, что вы разделались с русскими и движетесь к позициям полка.
– Герр оберст, русские пограничники дерутся фанатично. Я думаю, что справлюсь с заставой не раньше, чем через час.
Раздражение в голосе командира полка сменяется яростью:
– Майор Литце! Я вас не узнаю! У вас есть боевой опыт, вы – герой Нарвика – возитесь с горсткой русских уже три часа, да ещё просите артиллерию. Мне самому позарез нужны миномёты и пулемёты ваших подразделений. Бой предстоит тяжёлый. Если мне помогут танками, два пошлю вам. На большее не рассчитывайте.
Угрюмо послав в микрофон «яволь, герр оберст», Литце выругался:
– Чёрт побери! Ему, видите ли, предстоит, а мне уже…
Пахнет дымом. Тлеющие постройки заставы совсем неподалеку. Рота изготавливается к бою. Литце следит за установкой миномётов. Из двадцати семи миномётчиков в строю осталось меньше половины. Теперь каждому из них придётся воевать за двоих.
Дым над заставой из клубящегося чёрного превратился в редкий белесый, но он по прежнему служит хорошим ориентиром для стрельбы.
С началом миномётного обстрела рота начинает атаку. Солдаты быстро углубляются в лес и через сотню метров выходят на подступы к расположению заставы. Все деревянные постройки городка полностью уничтожены артударом и пламенем. Тлеют несколько досок завалившегося забора по периметру заставы, догорают разнесенные взрывами брёвна помещения для личного состава, бани, складов. Фугасно-огненный смерч, пронесшийся ранним утром над городком, не задел, однако, единственное двухэтажное здание из красного кирпича. Все стёкла его окон выбиты, но образовавшиеся проёмы первого этажа уже тщательно закрыты мешками с песком. Именно из этого здания роту майора Литце встречает плотный ружейно-пулемётный огонь.
Атака за атакой накатываются на защитников дома. Солнце движется к зениту. Во взводе Анджея Томашевски в строю насчитывается едва пятнадцать бойцов. Велики потери и в других взводах. Ещё час тому назад курьер на мотоцикле привёз от командира полка сообщение, что в распоряжение Литце будут высланы два лёгких танка, но их до сих пор нет.
Внезапно майор приказывает прекратить огонь. Сигнальщик роты приносит кусок белой материи, и в сопровождении старшего радиста майор Литце направляется к неприступному зданию.
– Не стреляйте, – на ломаном русском громко кричит радист,– пожалуйста, не стреляйте. Герр майор имеет к вам предложение.
Радист коверкает слова, но, очевидно защитники дома его понимают. Мешок с песком в одном из окон отваливается, и с подоконника на землю спрыгивает пограничник. На петлицах его формы три кубика – старший лейтенант.
– Was wollen Sie?  – настороженно спрашивает он Литце.
– О! Вы говорите по-немецки? Прекрасно. Полагаю, вы начальник заставы. Я предлагаю вам сдаться. Вы окружены, помощи вам ждать неоткуда. Сопротивление бесполезно. В случае сдачи всем гарантирую жизнь. Даю слово офицера армии великого фюрера.
Пограничник смотрит на Литце воспалёнными от дыма и бессонницы глазами, едва заметно усмехается уголком рта.
– Сопротивление в бою не бывает бесполезным. Если мы уничтожим хотя бы одного солдата противника – уже польза для всей Красной Армии. В подвале дома, который мы обороняем, находятся женщины и дети. Дайте им возможность покинуть место боя. Полагаю, офицер армии фюрера не хочет воевать с мирным населением?
С одной стороны к заставе примыкает лесная просека. Литце слышит отдалённый гул моторов – неужели долгожданные танки?
Холодно отвечает:
– Сдавайтесь, и гражданские лица будут отпущены на все четыре стороны. Сюда идут танки, и я вам не завидую.
– Мы будем сражаться. Здесь наша земля, наши семьи, – ответ начальника заставы потрясает Литце – именно эти слова он сам говорил вчера майору Гайеру, проводя рекогносцировку местности на крыше фольварка.
Пограничник поворачивается спиной и исчезает в оконном проёме.
Через пять минут, урча моторами, со стороны просеки к городку пограничной заставы подходят два танка с чёрно-белыми крестами на корпусе. Башни танков начинают вращаться, наводя орудия на окна первого этажа обороняемого пограничниками здания. До орудийной стрельбы дело, однако, не доходит – из окон здания с криками «ура» выпрыгивают его защитники и бросаются к танкам. Впереди всех – старший лейтенант, начальник заставы. Ему удаётся на какую-то долю секунды опередить открывший огонь пулемёт ближнего танка и метнуть связку гранат под днище бронированной машины. Мощный взрыв срывает с катков танка обе гусеницы, языки пламени охватывают машину.
– Im Angriff!  – Литце бросает роту в рукопашный бой с защитниками заставы. Горстка пограничников сражается яростно, хотя исход борьбы очевиден. Падает, сражённый пулемётной очередью, голубоглазый начальник заставы.
Женский крик – из окна здания выпрыгивает молодая женщина в цветастом летнем платье. В её руках две противотанковые гранаты – не обращая внимания на свист пуль, она мчится ко второму танку. Пулемёт на башне танка мгновенно оживает, и его очередь отбрасывает женщину назад, превращая её тело в кровавое месиво.
Бой почти завершён. Прислонившись спиной к дереву, штыком и прикладом винтовки отбивается от нападающих единственный оставшийся в живых низенький крепыш-пограничник. Солдаты роты выполняют приказ майора Литце «Nicht schissen!» (не стрелять!) – пограничника нужно взять в плен. В итоге крепыш со связанными за спиной руками стоит перед командиром батальона.
– Спросите, какую должность он занимал на заставе, – приказывает Литце переводчику-радисту.
Выясняется, что пленный был поваром. Лицо майора багровеет от злости – докладывать командиру полка, что в результате тяжёлого боя из двухсот солдат роты в строю осталось едва ли полсотни, а пленён всего один солдат противника, да и тот – повар, это позор. Рука Литце тянется к кобуре, но, помедлив, он задаёт пленному ещё один вопрос, кивнув головой в сторону лежащей на земле женщины:
– Кто она?
– Жена начальника заставы, – в голосе связанного крепыша гордость.
Анджей разыскивает Вольцова и в итоге находит – Рихард лежит на траве, закрыв глаза. Санитар накладывает ему повязку в области шеи. На немой вопрос Анджея безнадёжно качает головой. Завершив работу, подходит к следующему раненому.
– Рихард, Рихард, это я, Анджей, – Вольцов слышит голос друга, с усилием открывает глаза. Шевельнув пальцем, просит наклониться. Тяжело дыша, с остановками роняет последние в уходящей жизни слова:
– Их не победить… Наполеон… И фюрер тоже.