С трудом провернув ключ в старом замке, Инна Михайловна вошла в квартиру и прислонилась к стене. Да, она, видимо, заболела. И зачем, она пошла на эту почту и стояла в промозглой очереди пенсионеров почти час? Чтобы получить бандерольку, содержание которой ей и так известно? Да и нужна ли она ей? Не снимая пальто, она прошла на кухню...
Пока чайник медленно шипел и время от времени пощелкивал, она смотрела на заснеженный двор, вспоминала умершего мужа, недавнюю поездку к детям в Америку и чувствовала, что ее прошибает пот. От внутреннего озноба и холода, от воспоминаний о прошлом декабре... Тогда на похороны пришло немало бывших сослуживцев, школьных и университетских друзей, были ее подруги, даже соседи по дому, с которыми они были только шапочно знакомы. Сын и невестка из Америки приехать не успели...
После похорон за три дня до нового года Инна Михайловна обнаружила, что осталась одна в огромной квартире на Вернадского. День за днем она бесцельно бродила по комнатам, копалась в вещах и книгах или просто сидела на диване. Ее все больше угнетала мысль, что в этой квартире она уже никогда не обретет покоя и всегда будет вспоминать мужа, прошлую жизнь, сына... Продать квартиру, купить однушку в районе подальше?..
К новому году она пришла к выводу, что это – единственный выход…
Когда позвонил сын Михаил, она поделилась с ним, как ей показалось, удачной идеей. Выслушав ее, он закашлялся и через несколько секунд явно расстроенным голосом проговорил:
- Мам, может пока не надо. Приди в себя, потом все обсудим. Ведь твоя и наша жизнь была столько лет связана с ней… Давай подумаем.
Она нехотя согласилась, тем более что и сил что-то затевать продажу пока у нее не было. Да, надо все оставить, отдохнуть, просто побродить по улицам…
Но у нее ничего из этого не получилось – все напоминало о прошлом. Муж, работа в университете, память о детях и друзьях, также исчезнувших в других странах. Вокруг мало осталось по настоящему близких людей. Не с кем просто встретиться, попить чая. Даже давняя школьная подруга Ната не звонила уже месяц...
Как-то в конце марта она решилась прогуляться по кладбищу. С момента похорон она даже боялась думать об этом, а тут вышла на улицу – в небе солнце, капает с крыш, звенит в водосточных трубах, пахнет свежестью и едва оттаявшей землей. Ей вдруг захотелось не спеша, наслаждаясь каждой минутой, пройтись по быстро сохнущему асфальту, взглянуть на могилку. Как ему там?..
Холмик осел, ополз, но крест стоял прямо. К своему удивлению она не заплакала, даже не испытала никаких особых чувств, просто стояла, смотрела и вздыхала – все-таки была долгая и интересная жизнь...
С кладбища она возвращалась уже в сумерках, кусты и памятники вокруг начали сливаться в плотную стену. Сворачивая на центральную аллею, Инна Михайловна остановилась и оглянулась: ей послышались, что кто-то идет за ней. От внезапного страха ноги ее перестали слушаться. Она почти не дышала. Неужели у нее галлюцинации? Нет, не может быть. Выждав с минуту, она осторожно оглянулась – никого...
Проведя несколько ночей подряд без сна, вслушиваясь в гулкою пустоту огромного замкнутого пространства, она, наконец, решилась заняться продажей квартиры.
Утром, наспех выпив чаю, она достала из письменного стола аккуратные папки с документами, пересмотрела их и, отсортировав нужные одну, вышла в коридор. Она уже надела пальто, как раздался звонок в дверь и на пороге внезапно появилась Ната! Ой, Наточка!
Но та, взглянув на подругу, отпрянула и испуганно прошептала:
- Инночка, что с тобой? Ты так изменилась...
Видимо слово “постарела” было готово было сорваться с ее губ, но в последний момент она остановилась. Инна Михайловна все поняла. Прижимая папку, она ткнулась подруге в щеку и впервые с похорон разрыдалась. Наташа крепко обняла покатые плечи и, поглаживая по спине, торопливо забормотала:
- Ну-ну, дорогая моя Инночка, все будет хорошо! Ничего, ничего! Надо собраться, взять себя в руки и продолжать жить! У тебя дети, внуки! Помни об этом.
- Боюсь, – всхлипывая, ответила Инна Михайловна, – они об этом не особо вспоминают.
Узнав, что она хочет заняться продажей квартиры, Ната начала уговаривать ее пока этим не заниматься. Надо поберечь силы, отдохнуть и окончательно придти в себя. А квартира никуда не уйдет, со временем продаст.
- Я понимаю, тебя Инночка, понимаю. Тебе тяжело – плохо быть все время одной. А как твои там за океаном? Приглашают в гости?
- Приглашают… Все фотографии шлют – дети, внуки, новая машина... Бандерольки со всякими безделушками приходят.
- Инночка, – рука подруги легла на ее ладонь и слегка ее сжала, – раз приглашают, обязательно навести их, развеяться! Увидишь - жизнь наладится.
Пережив кое-как лето, в сентябре Инна Михайловна все-таки полетела к детям в Нью-Йорк. Встреча оказалась сердечной, со слезами, поцелуями и воспоминаниями, что ее очень тронуло. От счастья она расплакалась. Невестка обняла ее, начала успокаивать, шептать, что она так рада, так они так долго ждала встречи с ней!
Инна Михайловна ткнулась ей в плечо. “Господи, Петя, родной мой, мы с тобой лишили себя такой радости, столько лет не видели их! Как жаль, что тебя сейчас нет с нами!” – мелькнуло у нее в голове и она благодарно всхлипнула.
Они сели в машину и по почти безбрежной глади автострады помчались мимо стеклянных, бетонных, кирпичных небоскребов и башен. Сын и невестка непрерывно рассказывали о своей жизни. Рассказы в основном сводились к учебе внуков и работе: Миша держал небольшое, но, по его словам, престижное фотоателье, Марина – цветочный магазин. Дела идут настолько хорошо, что можно подумать и о покупке нового дома. Инна Михайловна слушала, кивала, и с любопытством смотрела в окно – башни сменили двухэтажные домики, с изумрудными лужайками перед ними, с фонтанчиками и прудиками...
Увидев, что мать неотрывно и с явным любопытством глядит по сторонам, Михаил заметил:
- Это, мама, и есть знаменитая двухэтажная Америка!Здесь у каждой семьи есть свой дом! Такое благополучие нам и не снилось там…
Она согласно кивнула, но ничего не ответила.
После первых же дней пребывания в Америке Инна Михайловна поняла, почему Петр Николаевич был против отъезда детей. Они стали другими. Не просто постарели, располнели и слегка расплылись, а по сущности стали другими... Это как вот их дом и то, что внутри – мебель, ковры, двери, окна, – они даже называются так же, как и в России и также функционируют. Но ей почему-то не очень уютно сидеть на этом слишком мягком диване, открывать эту бесшумную дверь, ходить по полам, обитым мягким искусственном покрытием, есть слишком аппетитно выглядящую еду, дышать каким-то чуть сладковатым воздухом...
Но еще больше ее поразил их образ жизни, время провождние с одним и теми же разговорами и шашлыками на лужайке перед домом при отсутствии интереса к их собственному прошлому. Они не вспоминали детства, прежних друзей по школе и институту, не расспрашивали о стране, где они родились и выросли... Они даже называли ее как-то неприятно и пренебрежительно – “рашка”. Она сказала об этом Михаилу, на что тот недоуменно пожал плечами:
- Мам, чего тебе не нравится? Здесь все так называют Россию, чего обижаться? Мы же не делаем замечаний, когда нас же называют америкосами, не обижаемся.
Мы… оказывается они уже “мы”. Ей стало не по себе. И этот запах горелого мяса до чего отвратителен!..
Она поднялась и, сказавшись, что у нее болит голова, ушла в отведенную ей небольшую спальню.
А через несколько дней как-то после ужина, который они почему-то называли обедом, Миша подошел к ней и так на ухо прошептал, что он очень бы хотел с ней поговорить с ней тет-а-тет.
- Выйдем на террасу, попьем твой любимый чай…
Инна Михайловна села в пружинящее пластиковое кресло, что казалось охватило, сжало ее своими гладкими и твердыми подлокотниками. Миша не очень ловко разливал чай – тот то капал, то лился струйкой, отчего на голубой скатерти образовалось бурое пятно. Она догадалась, почему у него так плохо получалось – они пили чай только в пакетиках, а настоящей заваркой никогда не пользовались. Видимо, купили для нее. Он сел напротив и негромко спросил:
- Мам, как тебе у нас, нравится? Америка – хорошая страна, правда?
- Удобная, – уклончиво ответила Инна Михайловна и выжидающее поглядела на сына.
За первую неделю пребывания здесь она обнаружила еще одну странную особенность, сильно отличавшую ее прежних детей от нынешних: если они собирались о чем-то специально говорить, то это обязательно была просьба. Иногда значимая, иногда пустяковая, но обязательно конкретная, требующая ответа “да” или “нет”.
- Мам, ты осталась одна, это – непросто. Я думал о твоем желание продать квартиру, переехать... А почему бы тебе не переехать жить к нам? В Америке – замечательная медицина, ты бы получила страховку и пенсию, пусть небольшую, но достаточную. Мы снова были бы здесь вместе, как когда-то …
Он замолчал и посмотрел на мать тепло и участливо. “Он все еще мой сын и всегда был хорошим и любящим ребенком,” – глядя на его мягкие и все еще родные черты лица, подумала Инна Михайловна и от этой мысли ей стало немного легче, напряженность спала. Она кивнула и откинулась на спинку кресла, что мягко, услужливо спружинило. “Mожет, Миша и прав... Конечно, лучше бы мне провести старость здесь, рядом с ними и внуками... Но...”
Она вспомнила как бродила весной по кладбищу, дышала запахами сырой земли, как подолгу стояла у могилки и как потом в вечерних сумерках ей слышались чьи-то шаги за спиной... Да, здесь красиво, уютно, комфортно... Ее взгляд упал на розы, замершие на тонких и высоких стеблях. Сквозь их еще не закрывшиеся бутоны светилось теплое закатное солнце, резные сочные листья после дневной жары блестели словно облитые золотом. Ей нравились эти розы – произведение искусства выдающегося земного садовника...
Значит, мне надо будет переехать сюда? Она перевела взгляд на напрягшееся лицо сына и негромко проговорила:
- Миша, ты знаешь, мне очень хотелось бы переехать сюда к вам. Вы любите меня. Но...
Она запнулась, ей показалось, что по лицу сына мелькнула какая-то тень улыбки, может даже насмешливой улыбки...
- Но понимаешь... Папа, ваши дедушка и бабушка… Они останутся там… С ними придется разлучиться навсегда...
- Конечно, это твой выбор… – чуть скривив губы, проговорил Михаил и чуть помедлив, продолжил: – Но у тебя пошаливает сердце. В России ты одна, а если что случится, а рядом – никого? Это опасно. Поверь мне, как бывшему врачу. Что касается папы, твоих родителей... Разве можно их вернуть?
Вслушиваясь в неспешную и логично построенную речь сына, в его чуть растянутые и оттого странные интонации, Инна Михайловна подумала, что ее любименький Миша не понимает ее, и потому так выстраивает предложения, делает паузы. Может, он пытается подобрать убедительные аргументы не столько для нее, сколько для себя?
- Вернуть нельзя… – нехотя согласилась она. – Но знаешь… Память в моем возрасте очень много значит. А проблемы со здоровьем… Они – от воспоминаний, и это – не лечится. А что касается помощи… Помнишь Нату? Она живет рядом, забегает. Ко всему у нас сейчас неплохо работает социальная служба…
Откинувшись, Миша вздохнул и как-то равнодушно пробормотал:
- Ну, как хочешь. Your choice – твой выбор, как у нас говорят. – Он на секунду задумался, потом почти шепотом проговорил: – Тетя Ната… Неужели вы все еще дружите? И она все так же живет в соседнем доме? Удивительно.
- Поэтому мы с папой, наверно, никуда и не уехали. Это наша жизнь и переделать, поменять ее на другую я не смогу. Я даже решила не продавать квартиру. Тем более, что смерть папы я пусть и непросто, но пережила. Но если действительно что-то случится, я рада, что вы у меня есть и готовы помочь. Спасибо, Мишенька.
Инна Михайловна проговорила это тихо, почти шепотом как когда-то в детстве она рассказывала ему разные поучительные истории в надежде, что он запомнит, поймет и поступит правильно.
- Болезни внезапны, а что уж говорить о смерти… Смотри, что произошло с папой…
- Ну, я надеюсь, что вы приедете хоть похоронить меня?
Ей вдруг стало горько, что Миша не захотел понять ее, согласиться с ней хотя бы для вида. Может, поэтому за одиннадцать лет Петя так и не решился приехать к нему? Он боялся, что сын, невестка и внуки стали окончательно чужими. Когда Миша был маленький, он так любил отца, что выносил свои игрушки в коридор, складывал их у двери и там ждал его прихода. Услыхав звонок, он вскакивал и заранее вскидывал руки, ожидая, что вот отец переступит порог и, подхватив его, подбросит вверх, а он как бы полетит. Каково же бывало его огорчение, если вместо отцам приходил кто-то другой. Он начинал плакать, теребить ее за руку и непрерывно повторять: “Когда придет, когда придет...”
-… завещание. Мам, вы с папой составляли завещание?
- Что?
С трудом вынырнув из своих мыслей, Инна Михайловна в первый момент даже не поняла, о чем идет речь. Завещание? Какое завещание?
- Ну, мам, у нас же квартира в престижном районе, большая. А если что случится? С законностью в России ведь не очень... Я читал, что бывает подделывают на них документы, завладевают незаконно. Да, мам?
Инна Михайловна зябко поежилась, окинула сына внимательным взглядом и прошептала:
- Боже, какая глупость
Солнце уже спряталось за раскидистыми и высокими сикаморами, длинные густые тени накрыли двор. Чуть наклонившись вперед, Михаил как-то пожал плечами и, приподнявшись, немного боком двинулся через сад к дому мимо темнеющих кустов роз...
После этого разговора в доме повисла неуютная тишина. Инна Михайловна завтракала и уходила гулять по улочкам городка одна, благо они были почти идеально прямые и шли только вдоль и поперек, и заблудиться было невозможно.
Вопрос же с завещанием у нее не выходил из головы. Она чувствовала на себе вопрошающий и немного настороженный взгляд сына. Она понимала, что он рано или поздно он снова спросит ее о квартире и что ей надо побещать ему все-таки завещание составить. Но при мысли, что они ни разу не приехали, не навестили их, когда Петя был еще жив, они сейчас поднимают вопрос о наследстве, хотя она вполне здорова, на ее глаза наворачивались слезы. Неужели из-за этой квартиры они так настойчиво приглашали ее в гости и вот сейчас пытаются уговорить переехать в Штаты?
Когда же невестка через пару дней спросила ее о самочувствии, Инна Михайловна так внимательно посмотрела на нее, что та, смутившись, торопливо опустила голову и прошла мимо. Она проводила ее долгим взглядом и решила, что все-таки надо быть выше своих переживаний..
Утром перед отлетом Инна Михайловна проснулась поздно. Сын сообщил, что внуки уехали в колледж, Марина – купить последние сувениры для ее знакомых и подруг, особенно для Наты, а он остался, чтобы помочь ей собраться. Своих вещей у Инны Михайловны было немного, но невестка накупила кучу всего – от тапочек и ночных рубашек, разрисованных под тыкву, до плюшевых медведей и зайчиков лилового цвета, – и потому пришлось заняться их упаковкой. “Зачем мне все это?” – досадовала она, перекладывая все в новый большой чемодан.
Покончив с упаковкой, они сели передохнуть и перекусить. Сделав несколько глотков чая, она решила не дожидаться вопроса о завещании и заговорила:
- Миша, прости, что я тогда тебе ничего не ответила. Знаешь, в старости очень тяжело думать о смерти, завершать какие-то земные дела... Я все время думала о твоих словах... Ты немного неправильно понимаешь, что происходит у нас... Да, всякое бывает. Но для твоего спокойствия, я составлю завещание... В конце концов это всего лишь бумага...
Не сводивший с нее своих чуть сузившихся глаз Михаил, при последних словах с заметным облегчением вздохнул:
- Конечно, мам, человек умирает, даже если этого он очень этого и не хочет. Когда я спросил о завещании, я не хотел обидеть тебя или там высказать сомнения в действенности закона на нашей родине... Ну, просто хорошо иметь лишний документ, ведь не знаешь, так сказать: you never know (никогда не знаешь), как что может пойти...
Она вернулась в Москву и позвонила Нате. Та обещала зайти, но так и не появилась. Инна Михайловна впала в какое-то оцепенение и только за несколько дней до годовщины смерти мужа как-то пришла в себя – стала готовиться к поминкам, а заодно и к встрече нового года.
Двадцать пятого вечером позвонил Миша. Он был возбужден, говорил громко, почти кричал в телефон как маленький ребенок. Она даже улыбнулась.
- Marry Christmas! - звенел его высокий голос. – Счастливого Рождества! Счастья тебе и здоровья! Мы вот там тебе бандерольку выслали – чулочек с конфетами, наш любимый имбирный пряник, Марина сама испекла, еще кое-что. Не получила ?! Ага, ну, значит, не сегодня-завтра получишь. Мы бандерольку тебе экспресс-почтой отправили! В общем, мам, с праздником тебя – счастливого нового года!
Он вдруг замолчал. Инна Михайловна слушала прерывистое дыхание сына и ждала, что он вспомнит о годовщине смерти отца. Может, скажет хоть несколько дежурных, сочувственных фраз? Нет, на той стороне земли были слышны только пошмыгивание носом и глухое покашливание.
- Миша, ты простудился? – как-то механически и тихо спросила Инна Михайловна и посмотрела на быстро густевшие декабрьские сумерки – еще десять минут и небо станет темным, а потом и совсем исчезнет.
- Нет, нет, мамочка, я o’key, как говорится… – он опять на секунду замолчал. – Мам, ты извини, я вот так чисто как бы информационо… Ну, вот мы с Мариной хотели бы знать, ну так, по-родственному, так сказать…Мам, ты завещание составляла? Помнишь, как мы говорили в октябре? Квартира-то, я так понимаю, на меня и Марину оставлена... Да?! Ну, спасибо, мамочка! Thank you...
Допив чай, Инна Михайловна прошла в коридор и достала бандерольку. Дышать ей было тяжело, голова гудела. “Заболела, все-таки заболела... Почему все так трудно? Даже Ната не звонит... И эта бандеролька? Опять тапочки, фотографии... Ах, да, конфеты, имбирный пряник. Он, кстати, поломался”. Она положила раскрытую картонную коробку назад на тумбочку, несколько конфет в ярких красных и зеленых обертках упали на пол. Нет, не будет она их поднимать, лучше поскорей прилечь на диван...
Опустив голову на подушку, Инна Михайловна закрыла глаза и подумала, что надо сходить на могилку мужа, как бы попрощаться. Пока есть силы. Как они там говорят – you never know?..