"Я должен говорить людям о плохом,
чтобы они достаточно разозлились или
устыдились – и могли исправить его".
У. Фолкнер.
Рыболовный сейнер "Аргази" стоял у пирса Управления промыслового флота КМПО Петропавловска-Камчатского. Уже вторые сутки весь экипаж трясла отходная лихорадка: руководству в сжатые сроки надо было, во что бы то ни стало, вытолкнуть судно в море, и оно бессильно сделать это по своей же вине. Однако почему-то в этом обвинялся весь экипаж, вплоть до последнего матроса, но никак не руководители управления. Хотя капитан и предупреждал их о том, что команда полностью не укомплектована: нет электрика и матроса; механикам не завезли необходимые для профилактики двигателя в море запчасти – их не оказалось на складе. Второй штурман не получил картошку, которую коопторг ещё не закупил у населения. Тормозило отход и многое другое.
А на судне уже уйма проверяющих: капитан-наставник, механик-наставник, пожарный инспектор, инспектор по технике безопасности, инструкторы парткома и комсомола, работники госстраха и прочие желающие поскорее "закрыть свою позицию" на "горящем судне". Каждый из них наперебой тряс капитана и старпома, те в свою очередь - механиков и штурманов, а последние – оставшийся на судне рядовой состав, не считая ту его половину, которая мечется со вторым штурманом по городу в поисках картошки и прочих "дефицитов".
Шестнадцати человек экипажа в такие дни для нахлынувших работ явно не хватает.
В этот день, невзирая на категорические заявления заместителя начальника управления по добыче В. Б. Воробьёва закрыть все позиции и отдать концы, мы снова не отошли.
Вечером, после работы, я сидел в кают-компании и составлял расписание ходовых вахт, когда входная дверь с грохотом распахнулась, и с палубы в салон уверенно шагнул молодой человек лет двадцати пяти с направлением в руках:
- Вы будете старпом?
Я с интересом стал разглядывать вошедшего: что он за человек, с кем предстоит выполнять план и, возможно, бороться за живучесть судна. Всё в море может быть...
За много лет работы на сейнерном флоте выработалась интуиция - определять качества человека по его внешнему виду, поведению, манере разговаривать. Но встречаются и нетипичные люди. Порой ошибаешься.
- Точно так, - отвечаю, бросая фломастер на бумагу и доставая сигарету.
- Меня к вам матросом направили, - произносит вновь прибывший, с ходу садясь и, быстро обшарив карманы полушубка, небрежно бросает передо мной направление.
"Хайматдуллин Руслан Фассахович", - читаю в направлении и спрашиваю:
- На каком судне работали раньше?
- На «Черкесске» на иваси ходил, на «Талдане» – на минтай.
- Значит, на "белых" пароходах в основном? А что же вас после траулеров на сейнер потянуло?
- Так ведь летом лучше на иваси на траулере ходить, а зимой на сейнере на треску! Вы что, разве не знаете? - отвечает. - Мы же не из-за романтики в морях гниём!
Такой цинизм во взгляде на труд рыбака меня, признаться, поразил.
- Знаю... А сколько лет вы, простите, на флоте работаете?
- Полтора года, - с гордой готовностью ответил матрос, по-видимому считая себя уже ветераном.
- А до моря, где работали? - с деланным равнодушием спросил я.
- На материке. Терапевтом.
Я изучающе оглядел его с головы до ног: на что же он сгодится в море?
- Хорошо. Пойдёте матросом второго класса. Сейчас я вам покажу вашу каюту, койку, а затем проинструктирую по технике безопасности. Он вопросительно, с нескрываемой обидой поглядел на меня исподлобья:
- А почему матросом второго класса? У меня "корочки" первого класса. Тем более пахать на палубе приходится одинаково, а заработок меньше.
- Потому что, - отвечаю, поднимаясь, - штатное расписание укомплектовано. Есть место только матроса второго класса. У меня самый молодой матрос и то уже четыре года в моря ходит, а стоит на штате матроса второго класса. А вы...
Я не успел договорить.
- А куда судно идёт? - перебил меня матрос.
- На минтай, - говорю.
-Да-а? - удивлённо протянул он, - а мне в кадрах сказали, что на треску! Зачем же обманывать? - он уставился на меня так, будто именно я выписал сюда направление. Потом, как бы про себя: - Ну ладно, скажу Иванычу, он раздолбает этого клерка. - И уже обращаясь ко мне - Дайте сюда направление. Я с вами не пойду.
Я пожал плечами: как будет угодно, и даже с готовностью протянул обратно его направление.
Возможно, он не ожидал такой быстрой ответной реакции. Возможно, думал, что его будут уговаривать остаться, ведь в резерве нет больше матросов. Он нехотя взял бумажку, хотел было подняться, но передумал и вяло произнёс:
- А по сколько сбрасываетесь?
- То есть? - как будто не понял я.
- А то не знаете! На покупку рыбы по сколько рублей с пая сбрасываетесь?
- Ни по сколько, - говорю.
Смотрит на меня, как на больного:
- А зачем же тогда в море идти - без денег, без водки? Это же верный прогар! Мы на ивасях по пятьсот рублей с пая собирали, у нас и вышло за рейс десять кусков. - Теперь он решительно поднялся, засовывая направление во внутренний карман пиджака. Но тут раскрылась дверь капитанской каюты...
Когда в кают-компании не шумно, то в каюте капитана отчётливо слышны все разговоры. Видимо, капитан, отвлёкшись от дел, слушал наш разговор, пока самоуверенность матроса не задела его самолюбия.
- Молодой человек! Вы пришли сюда работать или только деньги зарабатывать?
Капитан стоял в дверном проёме – маленький и худенький, как подросток, совсем не похожий на тех богатырей, которых привык встречать доверчивый читатель на страницах приключенческих романов и романтических повестей о море, от присутствия которых "в каюте становится тесно", как это выписано в публицистике нашего камчатского писателя Н. В. Санеева.
Матрос, растерявшись, замялся у двери, но потом, успокоенный несолидным видом капитана, оглядев его неказистую фигуру, произнёс - однако уже без прежней надменности в голосе:
- Работы мне и на берегу хватит. Ещё бы я в море за так ходил. Извините. До свидания!
Входная дверь снова хлопнула. Капитан перевёл взгляд на меня, иронически усмехнулся своим мыслям, кивнув головой в сторону вышедшего:
- Видал? Вот это матросы пошли! Юристы, инженеры, учителя, врачи, одним словом – рвачи.
Он немного помолчал, потом снова заговорил:
- Всё думаю, почему в нашем трудовом обществе появляются такие вульгарно-корыстные люди? Вот раньше были моряки! Он тебе последнюю рубаху отдаст! Деньги для него, что навоз: сегодня нет, а завтра - воз. Истинные горьковские челкаши. А теперь? Ну, ни дать, ни взять - бальзаковские гобсеки. Только деньги у них на уме!
Опять хлопнула входная дверь. Вошёл второй штурман, доложил, что картошку купил у частников по рыночной цене, матросы приступили к разгрузке машины. Капитан слушал рассеянно, кивал головой, видно было, что он ещё не может переключиться на новый разговор. И как только второй штурман закончил, капитан тот час вернулся к прежней теме:
- Каков апломб, а? Блатной! Простые матросы себя так не ведут. - немного подумал и добавил с обидой в голосе - Был бы это "белый пароход", он бы тише воды был. Там конкуренция на заработки. Такие блатные, как он, месяцами на очереди стоят. Там льстить надо.
- А что такое произошло? - поинтересовался штурман. Это был высокий, худощавый, уже не молодой человек с простым, бесхитростным лицом и серьёзными глазами. На "Аргази" он шёл первый раз.
Капитан, ещё не успокоившись, вкратце передал ему произошедший разговор.
- Чему удивляться? - как-то грустно улыбнулся второй штурман и вспомнил свою, произошедшую с ним в управлении историю.
Рассказ штурмана
Помните, проводилось у нас общефлотское партийное собрание по обсуждению "Основных направлений экономического развития государства на двенадцатую пятилетку и до двухтысячного года", с их изменениями и дополнениями? Так вот, предложили мне в парткоме выступить от лица нашего экипажа. Сами понимаете, только с хвалебной речью. Иначе они и не могли представить моё выступление: тогда у меня неприятности были по работе, и, по их мнению, я должен был себя реабилитировать "хорошим" поступком. Я отказался. Но перед собранием наш капитан мне и говорит: "Выступи. Подними наши флотские и управленческие проблемы. Что тебе терять? Всё равно ты в опале. Меньше сейнера не дадут, дальше моря не пошлют".
Я подумал-подумал и решил выступить. Набросал на бумаге план выступления, отметил основные недостатки в руководстве управленческого аппарата. За полчаса до начала подошёл к ответственному за проведение собрания работнику парткабинета (не помню, как его фамилия, ну, вы знаете, о ком я говорю) и предложил внести меня в список выступающих.
- А о чём вы хотите говорить?
- О недостатках в работе предприятия, - отвечаю.
- Выступить, конечно, можно, но надо увязать эти проблемы с повесткой дня, - говорит он.
- А разве я не могу свои наболевшие вопросы выложить на партсобрании независимо от повестки дня?
- Можете, но надо вносить поправку в повестку: предложить записать вторым вопросом то, о чём вы хотите сказать.
Я задумался, представил, как прошу собрание выслушать меня. Смутился от одних только представлений. "А может, на следующем собрании выступить, - стал я оправдываться перед самим собой, - когда вторым вопросом будет записано: "О недостатках в работе администрации в управлении производством"? Будет ли такой вопрос когда-нибудь стоять на повестке дня, добровольно вынесенный администрацией и парткомом на обсуждение? Чтобы каждый коммунист, не стесняясь, мог высказать то, на что, по его мнению, следует обратить внимание руководства".
- Давайте пройдём в кабинет, обсудим ваше выступление, - прервал мои мысли партработник, видя, что я не тороплюсь уходить.
Я последовал за ним.
- Вот, человек выступить хочет, - обратился "идеолог" к сидящему за столом Савельеву, который был тогда, кажется, заведующим парткабинетом.
- Да? Очень хорошо! Заходите. О чём будете говорить? Садитесь.
Я снова смутился. Хотел сказать: "Вот выступлю, тогда узнаете".
- Ну что же вы? Давайте напрямую. Что мы здесь в прятки играем?
- О блатных, например, - отвечаю.
Круглое его лицо при этих словах, казалось, вытянулось.
- О блатных? А вас не засмеют? Это же надо умеючи преподнести.
- Если кто и будет смеяться, - говорю, - так только те, которым необходимо ехидным смешком отвести от себя критику.
- Ну, а о чём, в частности, вы хотите сказать?
Я передал ему лист бумаги с моим выступлением. Он углубился в чтение.
На обеих сторонах листка мелким почерком был набросан приблизительный текст выступления. Я хотел сказать о некоторых переменах в лучшую сторону, произошедших со времени объединения колхозов и образования Управления промыслового флота: изжили бичей, ведётся чёткая организация различных культурных и деловых мероприятий, внедряется на судах новая аппаратура и техника (хотя можно было бы внедрять её более эффективно), построено общежитие для малосемейных рыбаков и холостяков, начали строить квартиры (однако, последние три года строительство прекратилось, почему? Ведь фонды у Управления на строительство есть). Далее (остановился подробно) остро объявились и новые, когда-то малозначащие пороки. Они теперь принимают на нашем предприятии значительный характер: разлагают коллектив изнутри, подрывают авторитет руководителей. Взять, в частности, окружение денег магическим ореолом. Люди перестали употреблять слово "работать", говорят: "заработать". Выходя в рейс, многие капитаны (не буду называть их имена, вы все прекрасно их знаете). Во главе с застрельщиком этого вида "добычи" Никулиным, чтобы завоевать себе славу рекордными выловами, организуют сбор денег с экипажей для покупки излишков сырца на плавбазах. Увеличивают таким нечестным путём заработок рыбаков. Не пора ли им показать себя в честном соревновании?
Некоторые начальники отделов заинтересованно потакают таким "рекордам", безапелляционно заявляя в присутствии подчинённых: "Наше УПФ осталось единственной конторой на Камчатке, где ещё можно урвать". Я не хотел подробно останавливаться на этом щекотливом, требующем неопровержимых доказательств вопросе, каждый из работающих на море ощутил его на себе... Затем: увеличилось количество приёма и устройства на работу по протекции. На каждом "белом пароходе" экипажи состоят из родственников и знакомых работников аппарата управления. Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачёв, помните, неоднократно указывал на то, чтобы прекратить выдвижение на должности по протекции. Конечно, он имел в виду более значительные посты. Но и наши, так называемые блатные, не на пользу производству. Это – плохо обученные временщики, из-за чего участились случаи травматизма в море. Да и обучение вновь принятых на один-два рейса стоит комсоставу больших нервных напряжений. Стала процветать лесть, которая, как коррозия, разъедает сплочённость коллектива и ослепляет руководителей. Возможно, кто-то скажет, что это преувеличение с моей стороны, что это просто обострённое чувство восприятия. Нет! Здесь я говорю, как рыбак, как коммунист. Случись, упадут расценки на иваси, или они совсем исчезнут, и все блатные побегут с "белых пароходов", как крысы с тонущего корабля. И вновь придётся руководству поворачиваться лицом к своим старым постоянным колхозным кадрам, как это уже и было в 1976 – 79 годах. Тогда межколхозное объединение только ещё образовалось и, отыскивая перспективные режимы работы добывающих судов, трещало по всем, только что сваренным швам. К тому же сильные морозы сковывали традиционные районы промысла. Заработки резко упали, и начались массовые увольнения всех искателей лёгкой наживы.
Время окажется грозным судьёй, если руководство в лице начальника Управления Бикмухамедова и секретаря парткома Хамлова не очнётся от головокружительных успехов и не обратит внимание на контингент устраивающихся на работу, и на то, как они работают и зачем.
Кажется, самое время подумать, как бы погоня за рекордами любыми путями не обернулась духовным обнищанием личности...
Второй штурман прервал изложение своего дидактического выступления, перевёл дух, оглядел нас внимательным взглядом, как бы спрашивая о нашем мнении, и продолжал рассказывать:
- Заведующий парткабинетом пробежал глазами по моему выступлению, прокашлялся, как будто только что сам говорил с трибуны, начал читать снова, уже более внимательно. Дочитал до середины. Задумался.
- Видите ли, я с вами полностью согласен. Но это не в такой форме надо преподносить. Вас не поймут. - Он замялся, подыскивая слова и косясь на часы. - Эх, жаль, что мы не успеем, - он порылся в нагрудном кармане пиджака, достал авторучку, покопался в стопе бумаги, лежащей на столе, снова пододвинул мой листок к себе, снова почитал.
- Да, не успеем. Надо было это сделать как-то не так... Началась там регистрация делегатов? - обратился к идеологическому работнику.
- Сейчас начнётся.
- Эх, не успеем. - Опять он начал шарить по карманам, пряча от меня глаза. Видно было, что он лихорадочно думал. Но не о том, как преподнести слушателям моё выступление, а как не допустить меня на трибуну. - Вы понимаете, что вас не поймут? Это не та формула самовыражения. Это крик вашей души. Я с вами солидарен, эти вопросы давно надо поднимать, но крик души надо как-то обосновать. - Он посмотрел на меня, делая сочувствующий взгляд.
- Я вас понял, - отвечаю, - но моё дело не судить, а обратить внимание общественности на сложившуюся обстановку. И, мне кажется, крику души в данном случае больше веры. Разумные доводы можно привести потом, если они понадобятся.
- Да вас просто засмеют, молодой человек! Люди будут издеваться над вами. - И он продемонстрировал, как это будет выглядеть: откинулся на спинку стула, зажал рот ладонью и стал идиотически прыскать.
Я поднялся, оскорблённый.
- Мне плевать на тех, кто будет прыскать! Все работающие у нас знают обо всём прекрасно. Моё дело – поднять эти вопросы с трибуны, а там пусть каждый доходит до сути своим умом. Большинство рыбаков будет на моей стороне. Я уверен.
Заведующий парткабинетом быстро оправился и вновь заговорил:
- Конечно, это ваше дело, вам никто, как коммунисту, не запретит выступить, однако...
- Только надо внести на голосование, как дополнение к повестке дня, - вставил своё слово "идеолог".
Я опять представил на себе взгляды коммунистов – сочувствующие, любопытные, смеющиеся, и снова заволновался: а надо ли выступать? Ведь все знают об этих пороках. В разговорах между собой негодуют, а на собраниях молчат. Боятся гнева администрации? Правильно наш капитан сформулировал: "Тебе всё равно терять нечего, выступи".
- А что вы можете на собрании сказать по своему пароходу? - вывел меня из замешательства вопрос.
- По своему судну я сказать ничего не могу, я работаю там всего месяц и в море на нём ещё не был.
- А на каком вы работали до этого?
- На "Алаге".
Вы на нём на минтае были?
- Да, - отвечаю.
- А что-то я вас там не видел в море, когда был в командировке?
- Я всего месяц на нём проработал, и меня сняли с рейса.
- А что такое? Почему? - насторожился заведующий парткабинетом.
- Дисциплинарное взыскание: задержка судна на выходе по моей вине. Я старпомом работал.
- Вот видите! - явно обрадовался заведующий. - У вас и здесь прокол, а вы хотите обличать руководство.
- Я за своё поведение понёс наказание по всем статьям. Что же я теперь, до самой смерти должен молчать из-за допущенных ранее ошибок?
- Вы меня неправильно поняли. Мне очень жаль, что мы не нашли общего языка.
- Я вас прекрасно понял. - Мне уже расхотелось выступать. - Хорошо, я буду искать другие формы выражения своих мыслей. Дайте мой листок, я не буду выступать.
Он поспешно и даже с каким-то облегчением протянул мне моё выступление.
- А вообще-то, как коммунист, я с вами солидарен. Этот вопрос нужно поднимать.
- Спасибо за поддержку, - усмехнулся я, взял листок и, попрощавшись, вышел.
Сейчас, когда всё обдумано в спокойной обстановке, я бы "увязал" своё выступление с пятым разделом второй части новой Программы КПСС, где записано: "Партия придаёт первостепенное значение последовательному и настойчивому искоренению нарушений трудовой дисциплины, хищений, взяточничества, спекуляции и тунеядства".
На собрании мне было неинтересно. Я читал новую Программу и Устав КПСС, Основные направления экономического развития страны, был согласен с установками партии и правительства, и все были согласны, потому что хотели видеть в партии поддержку своим чаяниям. Никто из собравшихся ничего нового не сказал. Послушали, проголосовали, разошлись. И руководству - никаких хлопот.
Но вот как эти установки партии выполняются на местах? Какими правдами и неправдами? Неужели для руководителя главное - выполнить любыми путями все указания сверху и сделать отчёт об этом?
Пассажир поневоле
Штурман закончил рассказ. Наступило молчание. Каждый думал о своём. Я курил, делая глубокие затяжки и медленно пуская кольца дыма. Капитан стоял, опершись на привинченную к переборке электрогрелку, и грел руки, как будто только что пришёл с мороза.
- Так, значит, испугался, что тебя засмеют? - наконец произнёс я.
- Не в этом дело, - подумав, отозвался штурман, - сам сейчас думаю, что меня удержало. Может, действительно, он меня переубедил, а может... не знаю, - он пожал плечами, - будем ждать другого собрания.
- Ты аванс ещё не получал? - вдруг обратился ко мне капитан.
- Завтра, - поднял я на него глаза, удивлённый таким переходом.
- Нужно эти деньги отдать тралмастеру. У него машина, пусть купит и завезёт водки на судовые нужды.
- Никифорыч! - начал было я.
- Ну что, Никифорыч? Да! - перебил он меня. - Да, я против всего этого! Мне противно! Но коли все сбрасываются, все покупают, что же мне, в хвосте плестись? Если наш самый передовой капитан Кайчуев привезёт за рейс годовой план, а я только рейсовое задание, меня просто не поймёт руководство. Мне задавал Бикмухамедов как-то вопрос на эту тему: почему тот капитан может, а ты - нет? Значит, ты безынициативный капитан, не изыскиваешь все возможные резервы, нет у тебя... как это он выразился? А-а! Социалистической предприимчивости. А разве ж социалистическая предприимчивость в этом заключается?
- Ну, а если не все члены экипажа согласятся? - остановил я его рассуждения.
- Согласятся. Им тралмастер объяснит. Ты слышал, что новый матрос сказал? Если не сбрасываться, значит, в море делать нечего. И такая логика у всех рыбаков нашего управления. Кстати, я не слышал, чтобы в других управлениях рыбаки покупали себе сверхпланы. ...Ну ты просто получишь то, что заработал, а каждому рыбаку хочется получить больше, чем он вложил труда.
- Не каждому, - возразил я, но спорить больше не стал: капитан есть капитан, ведь не я его ставил на эту должность.
Дня за два до отхода в рейс, стою я как-то на палубе и слышу, кричит кто-то с пирса:
- Здорово, Ильич!
Поднимаю глаза - стоит приятель, улыбается. Электромеханик Саня Королёв. Учились вместе от Управления на секретарей первичных комсомольских организаций во Владивостоке. Давно это было.
- А-а! - приветствую я его, - заходи в гости!
Он сбежал по трапу на сейнер, пожали друг другу руки.
- Когда отходите? - спрашивает.
- Намедни, - шучу.
- Я, наверное, с вами пассажиром пойду в экспедицию, - говорит.
- Пожалуйста, - отвечаю, место есть. На замену кому-то идёшь?
- Нет, - улыбается, - флагманским электромехаником.
- О-о! - развожу руками, - растём, товарищи! Растём! Повышение? Поздравляю!
- Да, собственно, такое повышение, которого я никогда и не предполагал. - Он задумался, что-то припоминая.
- А что такое? - интересуюсь.
- Ну ты же знаешь, я последнее время на белом пароходе работал, потом в отпуск ушёл. Приехал из отпуска, меня в резерв поставили. Новый сейнер-траулер ждать - пригнать скоро должны были. Три месяца на семидесяти процентах оклада простоял. Получили "Якова Павлова". Обрадовался! Три месяца ещё на его переоборудовании проработал в порту - все недоделки устранил: в море собирался, для себя старался. За неделю до выхода в рейс присылают мне замену, а меня в механико-судовую службу вызывают. "Ты нам нужен как флагманский специалист", - пояснил мне начальник. "Позвольте, - говорю, - я же всё лето не у дел был. Почему же вы меня тогда не взяли? А теперь я судно подготовил к выходу, с личным временем не считался, на судне день и ночь пропадал. Дайте хоть в рейс сходить! Я уже на море настроился". "Хватит разговоров, - оборвал меня начальник, - заработал однажды, дай другим заработать. Если хочешь, чтобы это судно в следующий рейс твоим было - посиди на должности флагманского электромеханика, а вместо тебя пойдёт наш бывший флагманский - Колосов". Меня это очень возмутило, я сказал, что не хочу работать флагманским, я даже и не смогу, наверное, лучше подам заявление на увольнение. "Это твоё дело, - отвечает, - только два месяца до увольнения ты всё равно им проработаешь". Я туда-сюда: бесполезно. Изнервничался. Хотел на рыболовный сейнер пойти - не направляют. На сейнере штатная единица только электрика, а я электромеханик. Вот так меня и повысили. Сходит Колосов в рейс, заработает, и мы с ним снова поменяемся местами. А он только устроился сюда, эти типы судов не знает, меня хотели послать с ним в море, чтобы я ему подсказывал и помогал. Представляешь? Я не смог так. Отказался.
- Ничего, старик, - успокоил я его, - у тебя ещё вся жизнь впереди. Ты рыбак, а не заработчик. Будут у тебя ещё суда и лучше этого и хуже. А к таким маневрам руководства пора бы уже и привыкнуть. Пойдём, я тебя к стармеху провожу, будешь у него в каюте жить.
Ушли мы в море на другой день вечером. За это время было дополучено снабжение, ранее отсутствующее на складе, а, главное, тралмастер на своей машине успел завезти на судно водки и пива – "для дела". И как будто сразу живительные соки влились в настроение экипажа от звона наполненных бутылок. Во всех вселилась слепая уверенность, что теперь-то мы непременно заработаем.
- А как же? - высказался стармех. - Топливо на плавбазах дают всего по три тонны. Это на два дня работы, а потом снова теряй драгоценное промысловое время на переход, швартовку, бункеровку. А вот дашь донкерману бутылку – он тебе полный бункер плеснёт. Надо льяльные воды сдать? Дашь ещё бутылку главному механику, и тебе отметили в журнале, что ты сдал, а потом можно и за борт откатать. Они обязаны принимать, но так легче: и тебе, и им отпадает лишняя морока.
***
Далеко за кормой остались ворота Авачинской бухты - линия мысов Маячный - Безымянный, наш сейнер подходил к Первому Курильскому проливу. Я заступил на ходовую вахту с шестнадцати ноль-ноль. На мостик поднялся капитан. Молча отыскал на карте обсервованное место судна, проковылял раствором циркуля, равным скорости судна, по карте, от нашей точки до района промысла, о чём-то подумал, вперившись в карту, и, не говоря ни слова, тихо отошёл к левому крайнему смотровому окну – скрылся за радиолокатором. Туда обычно прячутся все гости рулевой рубки, чтобы никому не мешать и чтобы их не было видно, а они видели всё, что делается и в рубке, и на палубе.
Я, занятый своими мыслями, стоял рядом с телеграфом в противоположном конце рубки и стал было забывать о присутствии капитана, как вдруг он нарушил молчание:
- А может, на данном этапе наплевать на воспитание человека? Может, выполнение Продовольственной программы сейчас важнее, чем человек?
Я посмотрел на него и, поняв, что ему надо высказаться, пожал плечами, как будто не понимая, что он имеет в виду.
Не дождавшись ответа, капитан продолжал рассуждать.
Рассуждение капитана
- Ведь Управление ежегодно перевыполняет план по добыче рыбы, и какая разница, какие люди выполняют план? Пусть даже нечестным путём, но они же приносят пользу государству? Вот накормим страну рыбой и прочими продуктами питания, будет изобилие, вот тогда и займёмся перевоспитанием человека действительно в духе времени, согласно морального кодекса строителя коммунизма...
И сразу в противовес своим мыслям:
- Да нет. Государство считает формирование личности неотъемлемой частью всех преобразований. А почему же на местах, идя по пути выполнения планов, делают упор прежде всего на показатели производственные, а не духовные? И не решают эту проблему в совокупности? Результат этой односторонности - рваческие настроения людей. Неуёмная жажда к наживе. Сама работа, как таковая, отодвигается на второй план. Появляется проблема заработка любым путём, при меньшей отдаче. Изыскиваются для заработка окольные пути: войти в расположение капитанов плавбаз, оказывая им услуги нерабочего характера - свозить на берег на охоту, на рыбалку, чтобы в конце месяца они отдали тебе излишки рыбы; купля сырца у приёмных мастеров приписыванием каплеров; договоры с заведующими производством плавбаз, которые учитывают разницу между выходом готовой продукции и принятой рыбой.
Ладно, есть закоренелые хапуги, которые считают этот метод работы самым надёжным: "зато не останешься в прогаре". Но ведь ежегодно на флот приходят демобилизованные солдаты - основной источник пополнения плавсостава. Это не испорченные житейскими премудростями чистые души, воспитанные за время учёбы в школе и службы в армии на патриотизме и энтузиазме. Столкнувшись со сбором денег, покупкой "излишков", они сначала недоумевают: "Вот это да-а! Неужели у нас в стране везде так?". Но раз так надо, значит, надо. Кто будет спорить? Если у новичков нет денег – им одалживают старшие товарищи, с которыми они идут в рейс.
Сходив в море и возвернув сторицей свои вклады, они уже не возмущаются, а, проникаясь со временем уважением к большим деньгам, начинают сами поощрять сбрасывания на рейс и куплю рыбы.
Об этом не говорить - сатирический роман писать надо. А вот, допустим: надоело матёрому рвачу в море болтаться, он скопил определённую сумму, необходимую для безбедного проживания на берегу. Ушёл работать на берег. Избавится ли он от мысли о лёгких заработках? Едва ли. Он и на берегу будет продолжать "делать деньги" любыми путями, заражая этим и некоторых податливых, окружающих его людей. Это болезнь. И если она вселилась в человека, то неизлечима. Много я уже видел наших бывших рыбаков на берегу: пивом торгуют, таксистами работают, мясо рубят в магазинах, шашлыки продают в многолюдных местах.
А если на берегу у кого подобное не проходит, они, прожив сбережения, снова стремятся попасть в нашу контору, где деловые контакты даже поощряются.
Теперь возьмём тех, сравнительно честных рыбаков, которые начали здесь трудовую деятельность, а потом, по каким-то семейным обстоятельствам или другим уважительным причинам, на некоторое время уходили на береговые предприятия, а теперь возвращаются назад. Привычка. Им тоже тяжело работать на берегу после прежних устоев. Хотя они, возможно, и не ставят заработки в ранг возвышенного.
Конечно, до образования Камчатского межколхозного производственного объединения рыбаки тоже сбрасывались. Ведь "нам корабль - дом родной", и судовой фонд просто необходим. Например, дают нам со склада телевизор на судно, а у него и экран маленький, и вид неказистый. Поговорили в экипаже, обсудили: давайте лучше купим такой, какой нам нравится, ведь нам его смотреть после вахты. Деньги есть - купили. Или, например, картофель на складе подпорченный. Не выдержит он длительного хранения в море. Собрались, обсудили. Деньги есть - купили на базаре у частников хороший, крупный, сухой...
- Извините, - воспользовался я паузой, - но, какая же разница: что раньше сбрасывались, что сейчас - делают то же самое?
- Но ведь сейчас, за бесконтрольностью, это переходит все рамки дозволенного. Какой-то ухарь-капитан нашёл когда-то лазейку на какой-то плавбазе, уговорил заведующего производством. Обсудили они с ним – решили: я тебе излишки рыбы, ты мне – водку, продуктовые дефициты, если есть, или деньги, или то, и другое, и третье.
За рейс взял этот капитан годовой план. Рекорд! Как ты его достиг? Победителей не судят. Но шило в мешке не утаишь. Загорелись и другие капитаны лёгкостью победы. Как же, рекорд - значит почёт и уважение! И пошло, и поехало. На плавбазе начинается преднамеренный обвес капитанов, которые ещё не научились рыбу покупать. А куда ему деваться? Возмутишься в эфире, что тебя на одну треть обокрали - врага на плавбазе наживёшь. Вообще к борту не подпустят: опозорил-де на весь эфир, предоставляем тебе свободную сдачу, то есть, куда хочешь, туда и сдавай.
Ругается капитан, видя, как его обдирают: "Да подавитесь вы этой рыбой!", а в эфир не выходит, молчит.
Но, как говорится, сколько верёвочке не виться... докатилась-таки до ОБХСС молва о столь свободных ненаказуемых махинациях. Заинтересовались. Проконтролировали. Выявили обоюдных дельцов-предпринимателей. Пересажали, да не тех: попались "дельцы" мелкого пошиба, те, кто в хвосте за "передовиками" плелись. Глубже копать не стали, - уж больно глубоко и широко разрослись корни. Сделали заключение, что случаи купли-продажи сырца единичны.
Акулы передового промысла затаились. Огляделись. Но от прежних махинаций не отказались. Правда, теперь не лезет рыбацкий засланец в открытую на плавбазу с туго набитым портфелем. Сначала засылают маклера ( слово-то какое укоренилось на флоте), тот зондирует почву: идёт ли капитан, завпроизводством или приёмный мастер на сделку. Разговор ведётся тет-а-тет. Затем уже заключается договор: что, когда и за сколько.
А лишняя рыба есть на каждой базе, потому что поле не меряно. А каждый завпроизводством старается себя подстраховать, запасаясь ею впрок. Приёмка идёт дедовским методом: каплёрами. Как ты его ни провешивай, чем дольше ты им принимаешь рыбу, тем он сильнее тянется. От динамометров почему-то все базы отказываются. На каждом промысловом судне есть свой динамометр, однако заведующие производством плавбаз отвергают их точность голословным заявлением: "Я не уверен, что вы не подкрутили его в свою пользу".
Государство не страдает от этой купли-продажи: одно судно обвесили – другому приписали, рыба-то всё равно идёт на общий стол. Поэтому и не стал ОБХСС расширять кампанию по выявлению хапуг.
Бывает, что рыбаки выберут время (в ущерб промыслу), если уж дело пойдёт на принцип, и поднимутся на борт плавбазы перевесить каплёр простой бочкой через весы. И тогда начинается тяжба, которая без третейского суда не заканчивается ничем. Заведующий вытаскивает свои инструкции, в которых оговорены скидки на стечку, на вымораживание: "А я иду вам на уступки". Если эти доводы не уравновешивают обстановку (а чаще так и бывает), начинает копаться в рыбе, выискивая нестандарты, прилов других пород, ракушки и прочее. Если это тоже не тянет, отбрасывает те особи, которые близки к нестандарту, уповая на то, что вот она заморозится, уменьшится в размере и у него её за стандарт никакой перегрузчик не возьмёт.
Если и это не помогает, он просто-напросто безапелляционно заявляет: "Но я же должен себя подстраховать немного. Если у меня не хватит рыбы, ты же мне не дашь безвозмездно?"
Но после таких разборок обычно следует заявление: "Всё! Больше к нам не подходите, просите перезакрепления. Мы с вами работать не желаем. Со всеми работаем нормально, а с вами – скандал. Ишь, какие дотошные!".
Ой, да лучше отдать ему пару бутылок, чтобы он хотя бы нашу рыбу на квитанции выписал.
Да что я тебе рассказываю? Что ты, сам не знаешь? Двенадцать лет отработал в нашей системе.
Я усмехнулся, стоя у лобового иллюминатора, глядя на пустынный океан:
- Знаю. - А про себя подумал: "Вот только, может, не надо бы при рулевом матросе всё это на божий свет вытаскивать. - И после: "А почему не надо? Пусть парень видит, что не все здесь поддались давлению рубля. Хотя бы в душе выступают против. А в данном случае, видно, так много накопилось у капитана обиды, что душа не выдержала, выплеснула всё наружу, разразилась словесной истерикой".
Видно, обидно ему стало за моё замечание перед рейсом - решил оправдаться.
- Ну, а вы бы, - говорю, - взяли да и выступили, например, на профсоюзном собрании. Вон, второй штурман и то хотел выступить, вы капитан - вам поверят.
Он глянул с недоверием: шучу или нет?
- Ты что-о! Рубить сук, на котором сидишь? Мне до пенсии осталось совсем немного. Не-ет, дайте доработать до неё спокойно, а там делайте, что хотите! Зачем мне теперь злить начальство? У нас ведь все об этом знают, а в верхах мне просто не поверят. Предприятие передовое, планы перевыполняются, все рекомендации и установки сверху внедряются. Где ещё разговор идёт о новых методах правления – у нас уже их берутся внедрять. Может, они и не приемлемы на флоте, как, например, принцип берегового бригадного подряда на море, но главное - сверху видят, что наша администрация первая отозвалась на новый почин. Мой голос будет воплем одиночки в пустыне для начальников областного значения. А на месте обвинят в выносе сора из избы. Так кому нужна моя честность? Ну и ищи себе место среди таких, как ты, скажут. А я здесь двадцать лет отработал. Привык. И, выходит, сам эти пороки допустил. Значит, на себя жаловаться.
Я усмехнулся ещё раз: возможно, он в какой-то степени и прав.
- А как же тогда это искоренить? - спрашиваю.
- Элементарно, - отвечает, - через тот же самый блат.
Я с любопытством посмотрел на капитана. Он продолжал:
- Надо обэхээсэсникам, через отвлечённых лиц, устроить к нам по блату на флот своего человека. Пусть годик поработает на судах. Великая польза от этого будет и ему, и людям. Или лучше инкогнито на плавбазы устроиться, там больше толку выйдет. Наши суда на сдачу приходят - наблюдай и на ус мотай. Однако, не надо сразу брать с поличным - других отпугнёшь. А в конце рейса можно и выявить самых активных. А то у нас как получается? Приходят сотрудники ОБХСС к подозрительному: "Было то-то?". Конечно, не было, какой же экипаж признается? Судовые журналы и квитанции проверили - всё сходится. Претензий нет. А то, что всё заранее подогнано, их не интересует.
Хотя число анонимных жалоб в адрес руководства УПФ и обкома партии увеличилось. Но это, как я думаю, в основном жалобы временщиков на тех капитанов, которые не оправдали их надежд и не дали им того заработка, о каком они мечтали, и работать приходилось больше, чем они ожидали. Один такой временщик, перешедший к нам из морского пароходства, жаловался во всеуслышание:
- Всего-навсего шесть тысяч на пай получил за рейс. Меня засмеют в пароходстве, если узнают! Я там похвалился, уходя, что мне обещают пятнадцать кусков за четыре месяца.
Парадокс! А ведь в своём пароходстве больше пятисот рублей в месяц, он, наверное, и не получал. Каков аппетит?!
***
Я слушал капитана, вспоминал подобные инциденты из своей практики, и чем больше он говорил, тем отчётливее представлял действительность положения. И удивлялся: может ли быть всё это в нашем социалистическом обществе? Его излияние души со стороны кажется неестественным. Несведущий в рыболовных делах человек может назвать это выдумкой. Я и то усомнился в своих воспоминаниях: да есть ли это на самом деле? Не пригрезилось ли? Вспомнил рассказ второго штурмана, доводы заведующего парткабинетом. Подумал: а надо ли действительно вытаскивать эту человеческую нечистоплотность на свет? Поймут ли меня правильно, и кто поймёт? А уж презрительные взгляды администрации Управления и передовиков рыбного промысла своей конторы я ощутил на себе заранее и неуютно поёжился.
И всё-таки решил, что писать надо, а там... будь, что будет.
***
Рейс прошёл удачно. Рейсовое задание и соцобязательства выполнили, и даже более того. Маклером у нас был электрик, выдававший себя на плавбазах, для пущей важности, за второго штурмана.
Обычно маклерами становятся те, кому больше всех надо денег, и они думают, что, не приложи они свои деляческие способности, то быть всей команде без заработка. Или те, кто хочет поменьше работать, а любит поездить по плавбазам, себя показать и на людей посмотреть. Фанфары не играли, когда мы весной швартовались к причалу. Сейчас перевыполнение планов не редкость. С музыкой встречают, если за рейс взят годовой, а то и больше. А такое по силам только акулам промысла. "Хорошо, что руководство Управления догадывается не всех представлять к наградам, знают, как некоторые рыбу добывают, иначе народ на флоте просто бы вознегодовал", - выразился как-то один мой знакомый капитан.
***
После длительного психологического напряжения в море, рыбаку свойственно расслабляться на берегу. А третий механик, недавно принятый на наш флот, по приходу совсем отпустил вожжи. Он трое суток не приходил на работу, а на четвёртые приволокся в дымину пьяный. Конечно, такой наглости старожилы судна стерпеть не могли. Третьего механика Казаринова вызвали на совет старших механиков Управления. Он стоял осунувшийся, с мешками под глазами, опустив голову, не от того, что ему было стыдно, а от того, что ещё "не пришёл в меридиан", как говорят моряки, после длительного загула. Ничего внятного в своё оправдание он сказать не мог.
- Ну что? - окинул взглядом всех присутствующих начальник механико-судовой службы Масленников, - какие будут мнения по поводу происшедшего?
В зале витала настороженная тишина. Высказываться никто не торопился. Начальник снова обвёл взглядом зал. Все молчали.
- Вениамин Николаевич, - обратился он к нашему стармеху, - как вы считаете, чего ваш третий механик заслуживает своим поведением?
Стармех робко пожал плечами:
- Вы начальник, вы и решайте.
- Как же это так? - возмутился начальник. - Этот человек, - он кивнул на потупившегося третьего, - допустил недопустимое, а вы не знаете, какого наказания он заслуживает?
- А что я могу сказать? - не выдержал стармех. - Ну, скажу я, чтобы выгнали его с флота, а вдруг он окажется блатным? Потом кто-то начнёт под меня копать.
В зале поднялся дружный, одобрительный хохот. Стармех, ободрённый поддержкой коллег, преобразился:
- Не было, что ли, у нас таких случаев? Были! Что хотите с ним, то и делайте, а я с ним работать больше не желаю! Он и в море мне фортели выкидывал.
Начальник механико-судовой службы внимательно посмотрел на провинившегося и подумал: "Нужно выяснить в отделе кадров, как он к нам устроился, а то и правда сам попадёшь в немилость".
Третий механик поднял голову и обиженно пробурчал:
- Как на "дело", так в море можно водку брать, а как на берегу, так я не имею права на свои личные выпить?
Третий механик оказался не из блатных, и его немедленно уволили по тридцать третьей статье.
***
В море время быстро проходит за работой, а на берегу оно вообще летит. Но и тут рыбак пропадает целыми днями на судне: вахты, пожарки, работа – идёт ремонт. Не до отдыха – нужно судно к следующему рейсу готовить. Подменных экипажей нет, поэтому и отгулы свои за рейс рыбак отгулять не может. На штате подменного экипажа лишние единицы аппарата Управления сидят. А разве докажешь жёнам, которые, пока мы были в море, только и жили тем, что строили планы: "Вот придёт муж с моря, будем каждый день в театр ходить, отгулы возьмёт - ремонт сделаем в квартире, съездим в Паратунку, покупаемся в горячих источниках".
О том, что нет людей в резерве, нет замены, а, значит, и отгулы переносятся на "после следующего рейса", они и слушать не хотят. Бедные женщины!
И терзается каждый день рыбак от справедливых упрёков жены: "Что же это за работа такая? Месяцами в море пропадаешь, и на берег придёшь - опять одна работа на уме. Тебе судно дороже семьи! Не может быть, чтобы вам ваши заработанные отгулы не дали по-человечески провести! Сходи к начальнику. Объясни".
А начальник отправляет в отдел кадров, ждать замену: "Кому не нравится, - говорит, - пишите заявление на увольнение. Свято место пусто не бывает. Наше предприятие даёт вам возможность такие деньги зарабатывать!!! А вы не довольны?!".
Но вот промчались полтора месяца межрейсовой стоянки в порту. Судно подготовлено к летней Наваринской минтаевой экспедиции. За несколько дней до выхода в рейс газеты печатают Указ о борьбе с пьянством, алкоголизмом и самогоноварением.
Прихожу на судно, достаю газету, показываю капитану:
- Ну вот, видите, дождались! Теперь не больно-то наменяешь в море рыбы на водку!
Капитан скептически посмотрел на меня:
- Что водка? Дело теперь даже не в водке, а уже в людях. Не будет водки – за деньги будут рекорды добывать, самогон на судах гнать "для дела". Победителей не судят... Хотя, посмотрим.
И посмотрели...
Декабрь 1985 - февраль 1986 гг.
Петропавловск-Камчатский - Тихий океан.
Океанский рыболовный сейнер "Алаг".
Опубликован в журнале Союза писателей РСФСР "Дальний Восток" № 12 за 1986 год, г. Хабаровск. Главный редактор - Валентин Михайлович Фёдоров. Царствие ему небесное.