Клубящуюся тьму, пронзаемую невыносимой тишиной, нарушают далёкие размеренные стуки. Постепенно они становятся всё громче и отчётливее, и вскоре серый туман покидает сознание, а разум вновь соприкасается с реальным миром. С трудом оторвав тяжёлую голову от подушки, чувствую, как слабость разливается по всему организму. Возникает такое ощущение, словно я полностью разбит и опустошён. Кажется, как будто тело перестаёт меня слушаться, и я никак не могу собраться воедино. Хоть в памяти постепенно и складывается картина вчерашнего вечера, но вся она затянута расплывчатой мглой. Потихоньку я прихожу в себя, а мысли снова становятся ясными и чёткими. Обращаю внимание, что одежда, в которой я заснул, до сих пор не просохла, и сейчас отдаёт неприятной влажностью, а по комнате тянутся две узенькие полосочки грязи, оставленные замаранными колёсами. По подоконнику продолжают стучать капли, забытые вчерашним ливнем, сползающие с отвесов крыши. Это окончательно выводит меня из сонного состояния и, глядя на грязный пол и мокрую футболку, я с ужасом понимаю, что ночная история происходила на самом деле. Но этого не может быть! Готье не смог бы так хладнокровно хоронить человека! Вот только что-то мне подсказывало, что синьор не в первый раз совершал столь загадочное погребение. Но самым пугающим были вовсе не многочисленные холмы. Самыми страшными были его глаза. Его улыбка. И та нежность, с которой он ласково провожал умершего под слои чёрной и сырой земли. Я снова мотаю головой, пытаясь отогнать гнетущие воспоминания, но грохот грома продолжает греметь в ушах. Пытаюсь найти хоть какое-то разумное объяснение, отыскать доказательство, что мне просто привиделось. Что жуткие стоны молний не освещали исчезновение тела под свежим холмом. Быть может, мне и вовсе приснился дурной сон, и вечерний кошмар произошёл не по-настоящему? Но разве сны бывают такими осязаемыми и подробными? Такими живыми и в то же время нереальными?
Я ещё долгое время сидел в постели, не в силах пошевелиться или хотя бы моргнуть. В голове творился неразборчивый бардак мыслей, которые смешались в одну неприступную кучу, и в конце концов я решил найти доказательства того, что Готье не хоронил человека. Или же... подтверждение. Автоматически поднявшись с места, я переоделся в сухой костюм и машинально направился по коридору. После умывания меня, как обычно, ждали завтрак, беззаботные шутки и ждущие на полках книги. Странно, всё происходило действительно так, словно ничего и не было, но в то же время изменилось всё. В каждом движении черноволосого хозяина я видел скрытую ловушку. Постоянно ожидал, что внезапно случится какой-то подвох. Теперь я не мог взглянуть на него прежними глазами и вновь боялся своего синьора. Мне казалось, что глянув на меня, он сразу догадается, что я знаю его тайну, поэтому изо всех сил старался не подавать вида, но, кажется, вряд ли это выходило. Весь день я мысленно находился на заднем дворе, из-за чего часто пропускал, о чём говорил Готье. Потом приходилось догадываться, о чём идёт разговор и нелепо сводить тему или просто глупо и немного рассеяно кивать в ответ.
— Слушай, Андре, ты какой-то странный сегодня, — как-то протянул хозяин, что заставило меня в разы побледнеть.
— Э... — трясясь от волнения, словно перед экзаменом, протянул я, — мне сон плохой приснился, — всё ещё нервничая, соврал я, изо всех сил надеясь, что это правда. В ответ господин не стал расспрашивать меня, а просто скептически прищурил глаза, задумчиво изучая моё лицо, а затем также молча отправился наверх. После его ухода я испустил глубокий вздох и откинулся на спинку кресла, на миг закрывая глаза. Но в следующую секунду вновь распахнул ресницы и принялся составлять план своих действий. Я твёрдо решил убедиться в том, что вчерашняя картина ничто иное, как разыгравшиеся воображение и игра света и тени. Но единственным способом доказать это, являлось проникновение на задний двор. Если хозяин по правде закопал человека, то там непременно останутся следы и его могила. Я понимал, что лучше не медлить и действовать прямо сейчас, пока Готье находится на втором этаже, иначе потом будет сложнее ускользнуть на улицу при его присутствии.
Я с опаской приблизился к входной двери, стараясь двигаться, как можно тише и не привлекать к себе внимания. Словно в замедленном кадре коснулся ручки, и медленно отворил дверь. Та издала тихий скрипучий звук, но в глухой тишине он показался громче выстрела, и я невольно зажмурил глаза, ожидая услышать голос синьора. Но всё обошлось. Никаких вопросов не возникло, шагов не последовала. Лишь часы продолжали лениво переставлять стрелки вдоль небольшого циферблата. Выдохнув от облегчения, выехал на мокрое крыльцо с разводами грязи. Под футболку сразу проник холодный ветер, отчего я неприятно съёжился, но не обращая на это внимания, аккуратно спустился с деревянных ступенек, стараясь не свалиться на землю. Сырой воздух приятно наполнил лёгкие, и разболевшиеся голова перестала пульсировать. Я знал, что стоит двигаться как можно быстрее, чтобы хозяин не заметил моей пропажи, ведь он запретил сегодня выходить на улицу из-за холодной погоды, но я наоборот старался как можно дольше задержаться на каждом миллиметре. Я боялся увидеть хаотичные ряды холмов вновь, поэтому не решался заглянуть в изуродованное место. Под колёсами противно чавкала грязь, холод продолжал гладить по коже, а сердце невыносимо быстро стучать. Уже через пару минут нас с пугающим местом разделяло всего несколько метров. Зажмурив глаза, я нервно направил колёса вперёд, и медленно поднял веки. Передо мной вновь растянулись маленькие утёсы на взрытой небрежной земле. От страха и непонятной жалости я закусил губы, чтобы не заскулить и не заплакать. Могилы невинных людей окружали меня повсюду, они были мёртвыми уже давно, а мне казались живыми. Вдруг мне стало ясно, что именно здесь прячутся пропавшие Луиза Мессаже, Рафаэль Деко, Сара Жюльен и все остальные. Все они спали здесь, прямо подо мной...
— Нет, — дрожащим облачком пара слетело с моих губ, — нет, — вновь проскулил я, не вынося такого натиска жалости к погибшим и собственной беспомощности. Я постарался отогнать от себя это виденье и помотал головой. Вдруг мой взгляд случайно зацепил заднюю часть двухэтажного дома. Все окна, выходящие во двор, были плотно объяты чёрными шторами, и лишь в одном из них стоял такой же тёмный силуэт... моего господина. Столкнувшись с его взглядом, я почувствовал, как моё сердце рухнуло вниз от страха и спустя мгновенье шока я сорвался с места, бросаясь обратно к себе. Я изо всех сил крутил колёса, хотя понимал, что смысла убегать нет. Лишь в глубине души я слабо надеялся, что фигура мужчины, зависшая у оконной рамы, мне померещилась от собственных накруток, или же хозяин, не обратив внимания, меня не заметил. Шанс на это был ничтожно слабым, но всё же был. Из-за размокшей земли дурацкое кресло двигалось ужасно медленно и нелепо, а оказавшись у крутых ступенек крыльца, моя надежда обрела совсем беспомощный вид. Вряд ли бы я сумел подняться на веранду до тех пор, пока Готье не спустится вниз, чтобы проверить, где я. Выйдя на улицу и найдя меня у лестницы, испуганного и растерявшегося, он окончательно убедится в том, что мне известна правда. А о том, что произойдёт дальше, мне и вовсе не хотелось думать. К счастью, я, словно на автомате, сообразил слезть с инвалидного кресла, проползти по ступенькам и поднять коляску на крыльцо. Забравшись на неё вновь, я, прилагая немалые усилия, устремился в свою комнату. По дому уже раздавались неспешные шаги мужчины, спускавшегося на первый этаж. От этих звуков моё сердце ещё сильнее пустилось в бег, по артериям пустились нити нарастающей паники, но спустя несколько секунд я пулей влетел к себе и захлопнул дверь, останавливаясь и переводя дыхание. Теперь у меня имелся шанс соврать, что всё время был здесь и никуда не выходил. В голове вновь прозвучало эхо давних слов о том, что господин накажет меня за ослушание. О том, как запрещал посещать тот клочок несчастного участка. Всем своим чутьём я чувствовал, что ни в коем случае нельзя допустить того, чтобы Готье обо всём узнал.
Просидев в оцепенении ещё несколько секунд, я услышал, как в дверь постучали, после чего и вовсе открыли настежь. Передо мной выросло какое-то чужое и неприятное лицо синьора, которое всё также холодно и равнодушно смотрело в ответ.
— Сегодня я вроде бы запрещал тебе выходить на улицу. Там холодно. — Бесстрастно, членораздельно проговорил мужчина. И хоть в его голосе и не было угрозы, но в воздухе висела неприятная взрывоопасная атмосфера.
— Так я это, и не выходил никуда, — отвёл в сторону глаза я, и мой собственный голос, пропитанный очевидной ложью, показался противным и незнакомым.
— Мне не нравится, что ты врёшь, мальчик мой, — приблизился ко мне Готье, говоря всё таким же медленным и низким тембром. — Разве я не вижу свежей грязи на полу? Уж не принимаешь ли ты меня за полного идиота? — уже гораздо строже произнёс он, и на этот раз от него чётко исходили волны пребывающего гнева.
— Ах, да, — всё тем же неуверенным и мерзким голоском ответил я, стараясь придумать что-то вразумительное и выйти из глупого положения, — я заезжал в своё логово. Вчера днём я оставил там свою рубашку, решил её забрать. — С технической интонацией произнёс я, чувствуя, как напрягается каждая клеточка тела, как стирается тонкая грань нашей лжи друг другу.
— Да? — с такой же едкой ухмылкой лица усмехнулся господин, как и всегда, когда задавал этот вопрос. Черноволосый парень уверенно и нарочно неспешно приблизился к зеркальному шкафу, распахнул его дверцы. Быстро осмотрев мой гардероб, он обернулся обратно, сняв с плечиков ту самую "оставленную" рубашку, — не о ней ли ты говоришь? — зло рассмеялся мужчина и швырнул одежду мне в лицо. — Лучше не зли меня, мерзавец! Думаешь, самый умный и смеешь мне так бесстыдно врать? Да, я был о тебе явно другого мнения. Лучшего мнения! — внезапно вспылил синьор, отчего по моей спине прокатилась волна мелкой дрожи. Я чувствовал, как вот-вот раздастся взрыв, и боялся. Я понял, что мне не удалось соврать, и теперь впереди зияла чёрная, как пропасть, неизвестность.
— Я... я, — постарался как-то оправдаться я, но мне ничего не пришло в голову, и поэтому не смог закончить фразу. На удивление, господин не продолжил на меня кричать, а спокойно вышел за дверь, шумно шагая из-за тяжёлых туфель. Почему-то мой хозяин имел привычку ходить по дому в обуви, его плащ плавно раскачивался в такт движению. После его ухода я долго и растерянно смотрел ему в след, ощущая лишь липкую тревогу, съедающую душу, и стыд. Мне было действительно стыдно за свою ложь. Всё-таки я по-настоящему привязался к своему синьору, и сожаление терзало душу, что всё сложилось именно так. После разговора остался неприятный осадок. Я не знал, видел ли меня во дворе мужчина, как стоит себя вести и что делать. Пока что я решил ничего не предпринимать и просто подождать того, что будет дальше. Подъехав к письменному столу, стоявшего у большого окна, я выглянул на улицу. Из него как раз выходил вид на площадку перед домом и моё маленькое логово. Погрузившись в свои мысли, я не сразу заметил, как туда направился синьор Готье, после чего провёл в небольшой хижинке достаточное количество времени. Ожидание его возвращения меня напрягало. Казалось, что там я оставил какую-то важную улику и теперь не мог усидеть на месте. Настенные часы потихоньку отстукивали секунды, сообщая мне, что уже прошла ни одна минута. Но вскоре брюнет вновь вышел наружу. Ветер небрежно трепал его волосы и плащ, в руке господин сжимал какую-то бумажку. Хоть человек шёл спокойной уравновешенной походкой, я всё равно знал заранее, что внутри него вскипает буря агрессии, и что он вновь заглянет в мою комнату. Так оно и случилось. Прошло не больше двух минут, как Готье опять вырос в дверном проёме. Его тёмные глаза метали разъярённые молнии, так яро напоминающие мне те самые, что вместе со мной следили за ритуальной процессией и помогали разобрать детали.
— Откуда это у тебя? — больно схватив меня за плечо, громким и пугающим голосом закричал мужчина, показывая мне фотографию, с которой на меня смотрело знакомое лицо пропавшего человека, чьё имя я уже забыл. — Откуда у тебя этот снимок? — продолжал господин, но меня словно сковал паралич так, что я не мог вымолвить ни одного слова. — Откуда, я спрашиваю! — вновь рявкнул хозяин и ударил меня по щеке, да с такой силой, что из носа покатилась тоненькая струйка крови. Никогда прежде я не видел синьора в таком состоянии. Да, он был странным человеком, но не был таким злым, как сейчас. Я лишь испуганно хлопал глазами и не знал, что ответить.
— Я... Я не знаю. Я не знаю, что это, — заранее ёжась, пролепетал я, ожидая новый удар, который не заставил себя долго ждать.
— Ах, ты гадкий мальчик! Как ты смеешь мне врать?! — уже не сдерживаясь, шипел мужчина. — Ты хоть знаешь, что ты сделал? — с безумными нотками смеха спросил он, — нет, ты не знаешь! Ты ничего не знаешь, милый мой! Если ты мне сейчас всё не расскажешь, то увидишь, чем это обернётся! — пригрозил господин.
— Я, я нашёл коробку, — опустил глаза я, — и... я посещал задний двор, — замешкавшись, тихо проронил, понимая, что всё равно не удастся скрыть правду. После моих слов воцарилось глубокое молчание. Готье медленно отстранился от меня, а потом, также медленно, прислонившись на стену, съехал вниз, садясь на корточки и откидывая голову назад.
— Что. Ты. Надел? — каким-то неестественным и глухим, бесстрастным и потерянным голосом, одними губами произнёс он. — Гадкий мальчик. — Всё также отстранённо продолжал господин, — ты же всё испортил. Теперь, когда ты знаешь всю правду...
— Какую правду? — не сдержавшись, перебил я, наконец задавая этот вопрос. С самого начала мне казалось, что здесь всё нечисто, и мой хозяин что-то скрывает.
— А разве ты не догадываешься? — усмехнулся брюнет, — думаешь, эти люди, — указывая взглядом на старую фотку, хмыкнул он, — пропали? И ты веришь в это? Как наивно. Нет, они не пропали, мой милый. Все они умерли. Но умерли спокойной и тихой смертью. Я знаю, они сами хотели её. На самом деле каждый человек мечтает умереть. А я... Я лишь помог им. Они благодарны мне. Ведь быть мёртвым — это так прекрасно. — Спокойным, словно тихая река, тоном рассказывал Готье. Он говорил так, словно действительно считал, что совершил доброе дело. Он говорил с глубокой, будто отцовской любовью о погибших и исчезнувших в плену сырой земли. А я не мог в это поверить. Я не мог поверить, что мой любимый человек... убийца. Мой человек. Этого не могло быть!
— Нет, — отрешённо помотал головой я, — вы бы не сделали этого... — беспомощно пролепетал, но в ответ тут же раздался пронзительный хохот.
— Я? Не мог? Прошу, Андре, не смеши меня, — с иронией закатил глаза брюнет. Но я уже не слышал его слов. Вся последующая бурная речь безумца о тонкости и красоте убийства проходила сквозь меня. Я, не двигаясь, сидел на кресле и чувствовал, как вновь лечу в бездонную яму, только свет, мерцавший сверху, становился всё бледнее и бледнее. Мне казалось, что весь мир разом изменился и стал совершенно другим и незнакомым. Я не знал, что мне делать дальше. Я отчаянно не хотел верить словам синьора, но поспорить не мог.
— Это не вы! Это не могли быть вы! — лишь иногда горячо шептал я, перебивая его запутанный монолог. В голове вихрем кружились вопросы. Смогу ли я жить с убийцей? Что сделает со мной Готье? Может быть, рассказать кому-то всю правду? Или хранить его секрет? Я запутался. Из раздумий меня вывело прикосновение холодной, но такой знакомой и нежной руки.
— Если бы не ты, мой мальчик, — присаживаясь рядом, сказал господин, — всё было бы иначе. Я смог бы сделать тебя счастливым и исполнить своё обещание. Всё было бы хорошо и беззаботно. Я бы даже смог полюбить тебя, — ласково гладил меня мужчина, отчего у моих глаз собрались слёзы. Я не понимал отчего, но на сердце стало мерзко, холодно, сыро. — Возможно, я смог бы стать тебе отцом. Мне не пришлось бы тебя убивать...
От последнего слова по моей спине снова пробежали мурашки, но я всё ещё не мог принять информацию всерьёз. Не верил.
— Прости, Андре, мне жаль, — произнёс господин, и в его глазах впервые за всё время, проведённое вместе, собирались капли прозрачного стекла. Да, стекла, кристального льда, которого нельзя было растопить. Прежде чем я успел опомниться, мужчина уверенным действием взялся за ручки инвалидного кресла и покатил его куда-то в другую комнату. В начале я не понимал, что происходит и потому не особо сопротивлялся. Мы проехали в наш огромный холл, где обычно смотрели фильмы ужасов на ночь. Чёрные, ненужные теперь шторы, закрывающие вид на задний двор, где находилось настоящее кладбище, тихонько подрагивали от ветра, который просачивался сквозь приоткрытую форточку. Чёрный кожаный диван, стоящий у стены, пустой экран телевизора и тёмный паркет, на котором посередине лежала шкура убитого зверя встречали не радушным теплом, а чужим холодом. По окну вновь забарабанили капли грустящего вместе со мной дождя. Он бился своими тонкими прозрачными пальцами в стекло, но я не мог понять, чего хочет начинающийся ливень. Готье остановил коляску, прошёл к той самой пушистой шкуре и, откинув её край в сторону, открыл подпольные дверцы. Раньше я не знал, что у нас есть подвал, поэтому сейчас удивлённо следил за действиями синьора. Мужчина вновь подошёл ко мне и покатил кресло к образованному отверстию.
— Пошёл! — грубо приказал господин, и только сейчас я понял, чего желает мужчина, но уже не успел вцепиться руками в подлокотники или застегнуть ремень безопасности. Готье без малейших колебаний столкнул меня вниз, и я больно упал на пол, не успев испугаться, больно ударился почти всем телом.
— Ай! — непроизвольно выбилось из моей груди. Следом за мной в подвал спустился и сам синьор. Несколько секунд меня окружали темнота и сырость, пробиваемые лишь слабым освещением из дверного проёма, но вскоре раздался негромкий звук выключателя, и в помещении распространился слабый тусклый, с жёлтым оттенком свет. Приподняв голову, я огляделся по сторонам. Внутри было грязно, пыль плотным слоем покрыла стены и пол, по которым то и дело проползали тараканы, любящие жить в сыром климате. На потолке висела бледная лампочка, подвешенная на кривой проволоке. Откуда-то сбоку, где проходили водосточные трубы, раздавался шум капающей воды. В комнате не было почти что никаких предметов, лишь пару кулей с неизвестным барахлом и пару железяк, раскиданных вокруг. Подвал оказался невысоким, Готье не мог стоять во весь рост. Мужчина, приблизившись ко мне, жёстко сжал моё лицо в холодных пальцах и произнёс:
— Посидишь здесь. Но не переживай, для тебя я припасу более спокойный и безболезненный способ умереть, — пообещал он, — но прежде ты будешь наказан. Я никогда в жизни не прощу тебя, мерзавец! Это ты во всём виноват, — холодно процедил брюнет и с силой толкнул меня на пол. Ударившись головой ещё раз, я и не думал подниматься. На это у меня не оставалось ни сил, ни желания. Внутри возникла сосущая пустота, и мне совсем ничего не хотелось. В воздухе вновь раздался звук клавиши выключателя, и сырую комнатку, подобно моему сердцу, вновь охватил тёмный сумрак. Я лежал и пытался понять, что же всё-таки происходит. Разумом я уже понял, что все исчезнувшие люди были убиты Готье, тем самым человеком, который взял меня из детдома и приютил у себя, заботился и помогал во всём. Этот добрый, на мой взгляд, мужчина хоронил убитых на своём участке, при чём ему нравилось это делать. Но я узнал его тайну, и теперь синьор хочет избавиться и от меня. Странно, но мне вовсе не страшно. Внутри нет того ужаса, которого испытывает смертельно-больной или заказной киллера. Я не боялся, что могу умереть. Наоборот, как и сказал господин, я сам мечтал распрощаться с ненужной и тяжёлой, полной слёз жизнью, и даже пробовал это совершить. Ещё тогда, несколько месяцев назад, в больнице, наглотавшись таблеток. Нет, я однозначно не испытывал тревоги или паники. Всё место в моей душе заняло совершенно другое, гораздо более мерзкое чувство, с которым я сталкивался уже не раз. Меня вновь предавал мой самый любимый, теперь ещё и единственный человек на свете, которому я был готов полностью отдать своё сердце. Впрочем, я его уже отдал. И его вновь сжимали, били о стену, пытаясь разбить на осколки. Но к сожалению, покрытое трещинами сердце продолжало стучать и любить. Поэтому я не верил, что мужчина, который почти что заменил отца, мог угрожать мне смертью. От этого и лил в душе отчаянный ливень, больно стуча острыми каплями, сползающими с неба прозрачными червями. От этого мне и не хотелось жить. Может быть оно и лучше, что меня убьёт столь дорогой мне хозяин? Что ж, пожалуй, я согласен. Лёжа на твёрдом холодном полу, я вдруг понял, что мне совершенно неважно, скольких людей уничтожил Готье. Мне абсолютно всё равно, как он относится ко мне, всё равно на его странные взгляды и позиции. Только одно имело значение во всей бренной и бессмысленной жизни — я любил его, и это главное. И если мой хозяин захочет меня убить, я приму его решение. Наверное, так всем станет лучше, и мне, и ему, даже настоящему отцу, который никогда так об этом и не узнает.
Под мрачные думы я и провалился в сон, который был таким же тяжёлым и больше напоминал кошмар. Дворники усердно работали, мотаясь из стороны в сторону, пытаясь вытереть стекло, которое вновь и вновь заполняла небесная вода, падающая со скоростью света. В салоне пахло крепким кофе и горьким запахом дорогих сигарет. Тихо играла английская песня в исполнении мужского баритона с простым и лёгким мотивчиком, но её почти что не было слышно из-за уличного шума, проникающего сквозь щель приоткрытого окна. Впереди маячили яркие слепящие огни фар, то и дело сигналили пролетающие мимо машины. Внезапный визг тормозов разрезал ночное небо и заставил быстрее колотиться сердце. Дорогу почти не видно. Сама она мокрая, скользкая. С каждой секундой увеличивалась скорость, и стрелка отмечала всё большие числа. От бешеной погони захватывало дух, гремел гром, мерцала молния, норовя врезаться в электрические провода. Внезапно автомобиль начало заносить на обочину. Мне стало совсем страшно. Страшно до такой степени, что у меня онемели ноги. Я, стараясь перекричать рёв железных монстров, попросил ехать тише или вовсе остановиться у края, но взглянув на водителя, увидел, что из его горла торчал крупный нож. Глаза умершего закатились, обнажая белки в лопнутых артериях. Рот остался чуть открытым в последнем немом хрипящем крике, а может быть и во вздохе. С раны, окрашивая в багряный шею, сползая на грудь и пропитывая рубашку бурым пятном, стекала ещё тёплая кровь, и она никак не желала останавливаться, словно хотела заполнить собой весь салон автомобиля. Тело водителя накренилось в сторону, но ремень безопасности не давал ему упасть. Тем временем стрелка уже дошла до конца спидометра, но скорость всё продолжала увеличиваться. От всех приборов исходил пахучий дымок, а мотор начинал трещать искрами, намекая, что готов взорваться в любой момент. Я пытался как-то дотянуться до тормозов, но ноги не могли мне подчиниться. Сердце, подобно мотору, тоже готовилось взорваться от перегрева паники, и я лишь беспомощно закрыл глаза от ужаса. И резко вылетев на встречную полосу, раздался оглушительный визг тормозов... И тишина. Но вскоре её нарушил нарастающий писк в ушах, который и привёл меня в чувства, и кошмар повторился вновь. Снова лил дождь, водитель снова истекал бурлящей кровью, вновь разрывался спидометр. А я всё спал, не в силах вырваться из этого бесконечного страшного сна.
Но вскоре мне всё же удалось выбраться из паутины ужасов и сновидений, и я наконец проснулся. В помещении было всё также темно и сыро. От холода у меня закоченели конечности, а от переживаний разболелась голова. Но всё это не играло никакой роли. Даже фантомные боли, сопровождающие меня всю ночь, не могли приглушить другую, душевную боль. Она опустошала душу, разрывала её на части. Хотелось кричать и рыдать навзрыд, но как-то не осталось сил. Сегодняшний сон мне очень явно напомнил свою жизнь. Мне горячо хотелось умереть ещё тогда, под колёсами, но к сожалению, я выжил, и этот кошмар продолжался и по сей день. Мне уже удалось проснуться, теперь оставалось только умереть. Я радовался, что могу погибнуть от рук синьора и даже благодарил бы его за это.
Прошло время. Вместо звуков секундной стрелки я отсчитывал звуки падающих капель. Уже сбился с их счёта и не знал, сколько прошло часов. Как-то я подумал, что стоит найти выключатель, осмотреться и попробовать выбраться. Но зачем? Сбежать у меня точно не получится. А даже если мне и удастся улизнуть из стен мрачного особняка, то что потом? Слоняться по улицам и подворотням? Это перспектива мне не очень-то нравилась. У меня попросту не было цели жить, потому я и не цеплялся за жизнь. Будь рядом со мной таблетки или верёвка, я бы непременно воспользовался ими. Но под рукой ничего не было и мне оставалось лишь гнить в сыром подвале, ожидая хоть чего-нибудь.
Через какое-то время от унылых мыслей меня отвлёк скрип, после которого в комнатку просочилось небольшое пятнышко света. Приподнявшись на локте, я взглянул на то, как Готье спускается вниз и подходит ко мне. Его глаза, обведённые чёрной обводкой, привычно пусты, и от этого моё сердце вновь сжалось от боли. Я надеялся увидеть хоть какую-то тень раскаяния...
— Здравствуйте, — сиплым голосом проронил я, но в этой ситуации приветствие прозвучало ни к месту и нелепо.
— Здравствуй, — ехидно рассмеялся господин в ответ и взял меня за скулы, поднимая лицо вверх, — ну что, мой безногий мальчик? — спросил он и снова рассмеялся, — я не раз предупреждал тебя о том, какие последствия последуют, если ты не будешь меня слушаться. Знаешь, я привык сдерживать свои обещания, Андре. Поэтому приготовься заранее. Будет немного больно, но ты не бойся, хорошо? — спросил мужчина, и что-то в этом вопросе мне показалось безумным и неестественным. Я лишь молчал, не зная, что сказать в ответ. Смотрел на него такими же бесстрастными глазами. Наверное, чтобы не чувствовать боль, и надо стать равнодушным? Наверное, так намного легче жить. Тем временем Готье устремился вглубь подвала, растворяясь в кромешной темноте, но уже очень скоро вернулся обратно, держа в руках какую-то жестяную кружку. После этого он толкнул меня в плечо и грубо приказал идти. Я, стесняясь, пополз к лестнице, касаясь пола лишь одной ногой. Другая беспомощно висела в воздухе. Эта процессия протекала очень медленно, поэтому, разозлившись, Готье сам выволок меня до ванной комнаты и брезгливо бросил в бетонную ванну.
— Ай! — вновь ударился я, но голос прозвучал глухо, едва ли его услышал синьор. Он лишь выплеснул на меня всё содержимое кружки.
— Что это? — прошелестел я, но в ответ раздалась лишь привычная ухмылка.
— А как ты думаешь? — фыркнул мужчина и вытащил из кармана небольшой предмет. В начале мне не удалось разглядеть, что же он взял, но увидев вспыхнувший маленький язычок пламени, я понял, что синьор держал зажигалку. И внезапно до меня дошло, что задумал Готье.
— Нет! — лишь успел вскрикнуть я перед тем, как безжалостный огонь коснулся моей одежды. — Нет! — снова взмолился я, но на этот раз гораздо громче. Небольшой язычок тут же вспыхнул и весело распространился по разлитому бензину. Внезапно я почувствовал резкий жар и сильные боли на коже. От паники мысли стали путаться, и я не мог сообразить, как же себе помочь. Но вскоре паника исчезла, для неё просто не осталось места, его заняла безумная, поглощающая все мысли боль. Я беспомощно бился в судорогах, брыкался, ударялся об узкие кафельные стены, которые вызывали ещё больший ужас. Напротив, в зеркале, которое висело над раковиной, отражался не я, а огненный горящий факел. Горели мои руки, мои ноги. Моё лицо. Я горел весь. В голове звучал лишь собственный крик, который превратился в монотонные звуки и неразборчивые слова. Кожа пульсировала ужасным жаром, она шипела и пузырилась, стягивала тело, которое только и желало из неё освободиться. Я застрял в проклятьях плоти и бился в непроизвольных конвульсиях, танцуя вместе с огнём. Дышать становилось всё труднее. Казалось, что я проглотил струи дыма, и сейчас они разъедали моё горло, выжимая слёзы. Прилагая немыслимые усилия, я старался не пасть в беспамятство, хоть безумно этого хотел. Сквозь искрящуюся стену пламени я видел, как чужой черноволосый мужчина в шляпе бесчувственно смотрел на мои страдания, лениво облокотившись на дверной косяк. Заметив его пустое белое лицо, я почувствовал, как алыми искрами вспыхнула моя душа, извивающаяся в руках потрескивающего костра. Она пылала гораздо больнее, внутренний огонь сжигал не кожу, а само сердце. Это, кажется, последнее, что прозвучало в тающих мыслях перед тем, как я погрузился в шоковый обморок.
Тишина. Покой. Безграничное пустое пространство, разукрашенное в чёрный цвет. Но лёгкое, постепенно увеличившееся жжение заставляет меня вернуться в реальность. Горло по-прежнему першит, словно что-то мешает вздохнуть. Открыв глаза, я не сразу соображаю, где нахожусь, и что творилось накануне, но довольно быстро узнаю свою комнату и привычную кровать. Спустя несколько реплик секундной стрелки я ощущаю вокруг себя прохладные мокрые полотенца и бинты, покрывающие практически всё тело. Это полностью выдёргивает из мутного тумана, и я поворачиваю голову на бок. Это движение даётся куда сложнее обычного, из-за чего в комнате раздаётся слабый грудной стон, сдавленный и скованный болью.
— Осторожно, — заботливо звучит ответ, — пока не шевелись так резко. — Около постели сидел синьор Готье и, практически не мигая, смотрел на меня. Но почему? Почему он не дал мне наконец подохнуть, если так этого хотел? Нет, я совсем не понимаю этого человека.
— А вам то какая разница? — сухо прошептал я, отвергая его ласку.
— Никакой. — Легко согласился господин.
— Так что же вы не доделали дело до конца? — зло огрызнулся, пытаясь показать, что мне вовсе не больно от его предательства. Но мою гневную реплику прервал хриплый кашель, от которого я дёрнулся всем телом. Стало резко не хватать воздуха, и я попытался как можно больше вдохнуть кислорода, но он, словно не проникал в зажатую гортань. К счастью, уже через несколько секунд я всё-таки смог сделать вдох, и странный приступ прошёл.
— Почему же? Закончил. Я тебе уже говорил, что за провинности следует плата, не так ли? — приблизился ко мне мужчина, — так вот. Ты должен получить сполна своей кары, насладись ею вдоволь. Прими эти страдания! Я дарю их тебе! Зато потом смерть покажется единственным лекарством, единственным избавленьем от мук человеческого мира. Единственным лекарством от жизни. — Медово повторил хозяин, — ну, а сейчас полежи немного здесь. Только учти, твоё нытьё не стоит в моих интересах. — Закончил он и протянул стакан воды, который всё это время стоял на соседнем табурете, приготовленный заранее. — Попей. Твоему организму сейчас надо много пить. — И прежде чем я успел как-то заспорить, брюнет осторожно поднёс стакан к моим губам и слегка приподнял мне голову, чтобы мне было удобней. Я нехотя сделал пару глотков и почувствовал, как приятно смягчилось пересохшее горло. Дышать стало чуточку легче, — вот и умница. — Кивнул Готье и направился к выходу, — если тебе что-нибудь понадобится, то зови меня. Я рядом. — Обернулся он, покидая комнату.
После его ухода стало совсем пусто и серо. Мне показалось, что я вновь оказался в скучной больнице, где все больные, словно усталые зомби. Тело продолжало пульсировать, даже лежание на кровати доставляло боль. А единственное, что оставалось внутри — это сожаление о том, что я всё-таки полез на этот чёртовый двор и своими руками загубил своё счастье. А может быть, и наше. Мне хотелось отменить все прошедшие события и переиграть не получившиеся кадры. Но, увы, жизнь не перепишешь на чистый лист.
Почти что пять дней я лежал в постели, мучаясь от ожогов по всему телу и сиплого кашля. Всё это время Готье помогал мне покушать, сходить в туалет, делал перевязки. И каждый раз я проваливался сквозь землю от унижения, но искренне радовался его заботе. Чтобы хоть как-то развеять мою скуку, мужчина принёс клетку с Графом, но всегда уносил её обратно, когда я засыпал, чтобы ворон не мешал мне спать. Отыскал где-то старые книги, большую часть которых составляли сборники русской и зарубежной поэзии. Особенно мне нравилось читать Шекспира, хотя его произведения не предназначались для детей. И в это время я снова чувствовал себя счастливым, забывая про кладбище, кровоточащие ожоги и крупные волдыри на теле, заполненные жёлтой жидкостью. Сейчас Готье вновь меня любил, и мы снова смотрели фильмы. Ради этих моментов я бы не отказался вновь оказаться в удушливой ванне, лишь бы эти счастливые секунды длились целую вечность. Лишь бы всегда быть рядом и слышать спокойные ноты его голоса, баюкающие и неспешные. Лишь бы верить, что он меня любит. Через неделю моё состояние улучшилось, но боли никуда не делись. Пузыри всё также болели от любого касания. Кожа приобрела красный оттенок. Тем не менее я уже мог передвигаться самостоятельно, и синьор Готье разрешил временно использовать коляску.
Спустя несколько дней, вновь проснувшись рано утром от нехватки воздуха, я лихорадочно забился в попытке уловить драгоценные молекулы кислорода, но они лишь обжигали и без того обожжённые лёгкие. Когда мне удалось нормализовать дыхание, я понял, что больше не смогу уснуть, хотя часы показывали всего шестой час. Несмотря на это, сон всё равно никак не лез в голову, занятую сводящими живот переживаниями. Чтобы чем-то заняться, я решил самостоятельно добраться до ванной и привести себя в порядок. Опираясь на локоть, я поднялся с постели и переполз в инвалидное кресло. При малейшем движении кожа, всё ещё покрытая бинтами, протестующе стонала, и я стонал вместе с ней. Но мне всё же удалось доехать до места, где ещё несколько дней назад я мог умереть. Заглянув в большое, фигурное зеркало, я встретился с замотанным в бинты человеком. Долгое время я так и сидел, не решаясь увидеть своё новое лицо, но спустя несколько минут, вздохнув и поняв, что мне нечего терять, я начал осторожно снимать повязки. С начала с ног и рук, медленно и аккуратно. Но вскоре, гонимый непонятным страхом, я принялся быстрыми движениями срывать замаранные кровью бинты. Ужасные пузыри с плазмой уже прошли, но зато на шершавой коже остались небрежные следы огня в виде грубых рубцовых ожогах, на которые я не мог смотреть без брезгливости. С нарастающей паникой дрожащими руками я начал снимать белые тряпки со своего лица, готовясь встретить незнакомого урода. Стянув последний бинт, я открыл плотно зажмуренные глаза и столкнулся со страшным бледным мальчишкой, чьи волосы значительно потемнели, а кожа стала почти что белой с выпуклыми узорами прошедшей боли.
— О, Боже... — медленно вздохнул я, касаясь тёмно-русых, практически чёрных концов волос. Если раньше я утешал себя красивой внешностью и приятным лицом, то теперь потерял и это. Теперь я стал страшным уродом! Никому не нужным и мерзким! От отчаяния захотелось плакать, но это повторялось уже столько раз, что сейчас я смог выдержать и просто закрыл глаза, чтобы не видеть самого гадкого существа на свете. Себя. Оставив на полу сброшенные в кучу повязки, я уныло поплёлся назад. Странно, но на душе царил безмятежный штиль чёрного густого океана, в котором утонула прошлая жизнь, забытое счастье и детство. Теперь, когда высохли все слёзы, стало как-то всё равно и безразлично. Даже хорошо, словно я отдыхаю после долгого пути по дороге, устеленной лезвиями гнева, уныния, лжи и отчаяния, ранящими в кровь ноги. Теперь. Теперь осталась странная пустота, и мне уже не хотелось знать, что будет завтра, что будет через тысячи лет. Может быть, именно это творится в падшей душе моего господина? Моего несчастного и кукольного господина? Я не знал, что произошло в его жизни много лет назад, но был уверен, что его малодушие признак избитой потерянной, но необычайно доброй души.
***
Кап... Кап... Кап... Я уже устал умирать в своём маленьком железном мире с сырыми трубами и тесными стенами, которые медленно сводят с ума. Устал разглядывать забавных коричневых тараканов с чёрными спинами и крошечными ножками. Привычная прохлада задумчиво бродит по моим плечам, а ветер воет знакомую песню. Уютный блеклый свет, исходящий от скрипучей лампочки, готовой в любой момент погаснуть, едва освещает потрёпанные, кое-где запачканные и намокшие страницы, покрытые синими чернилами, шепчущими о сладости боли при новой встрече и безумного искусства в тёмно-алых и багряных тонах. Эти завораживающие моего почтенного синьора Виардо картины украшают стены и пол небольшого холодного подвала, написанные его жестокой кистью. Я тоже украшен такими картинами. Я тоже схожу с ума. В небольшой застывшей лужице догорает брошенный окурок, пуская лёгкий табачный дымок, который хоть как-то скрывает крепкий запах мочи. Сколько прошло времени? Я не знаю ответа на этот вопрос. Может быть, несколько недель, а может быть, прошла вечность. Да, скорее всего прошла вечность. Ведь сколько можно лежать на грязном полу, дрожа от земного холода и не видеть солнечных лучей? Не знаю. Но надеюсь, что уже очень скоро я получу своё единственное лекарство, единственное избавление от мук. Единственное лекарство от жизни...
После того, как мне стало легче, синьор Виардо вновь замкнул своего пасынка здесь, в пыльном и тёмном подвале. Долгое время он не спускался ко мне, и я даже начал пытаться выбраться наружу, но из этого ничего не вышло. В старых кулях ничего не хранилось, кроме бессмысленных железяк, которыми не удалось взломать или как-то открыть квадратную дверцу в потолке. Я боялся, что он попросту обо мне забудет, и моё тело в начале умрёт, а потом потихоньку разложится на части. Я боялся неизвестности и рисовал самые изощрённые исходы событий. Внизу постоянно гостил холод, а от голода, он усиливался ещё сильнее. Так протянулись первые дни моего пребывания под просторным холлом, но потом раздался знакомый и долгожданный скрип. Готье не торопясь, спустился вниз и дал мне немного поесть. Прямо как грязной дворняжке, с полу. Потом высокий брюнет приказал снять замаравшуюся, кое-где порванную о железяки рубашку. Я растерянно подчинился его просьбе, а затем получил хлёсткие удары плёткой по спине. Я кричал, а господин приказывал молчать и бил меня до тех пор, пока я не замолчал. Я лишь беззвучно плакал. После этого Готье рассказал мне о великом искусстве. Именно кровью рисовались великие картины и неважно, в переносном или в буквальном смысле. Готье считал себя ценителем искусства...
На следующий день хозяин вновь навестил меня. Также холодно и чуждо. Я ожидал, что он всё-таки раскается, скажет, что всё кончено, но он не сказал. На этот раз синьор принёс молоток. Мне было очень больно...
Однажды черноволосый господин занёс мне ручку и блокнот, тот самый, что с такой любовью подарил. От скуки я снова и снова пролистывал "Тетрадь смерти", пока не понял, что одна страничка плотнее остальных, но тогда в моей голове летали совершенно другие заботы. С тех пор, чтобы не потеряться во времени, я начал записывать происходящее в свою книжку, но дни практически полностью отражали друг друга, и я всё равно пропал в паутине часов. Запутался, словно муха, ожидая бессердечного паука. Как-то раз Готье, взяв крепкие канатные верёвки, связал мне руки и оставил лежать на несколько дней. Я тщетно пытался выбраться, высвободить затёкшие кисти, но узел не желал поддаваться. Вскоре запястья стёрлись в кровь, а руки полностью онемели. И только сейчас я оказался совсем, по-настоящему беспомощным. А ведь раньше предо мной действительно открывались безграничные возможности. Как жаль, что осознание, приходит только сейчас, как обычно, поздно, когда я связан крепкой и толстой паутиной. Прямо как муха...
К счастью, Виардо всё-таки явился снова и разрезал прочные верёвки, но в начале он ядовито сообщил, что желает поиграть со своей куклой. Со своей марионеткой. Господин с жестокостью и кривыми ухмылками дёргал за нитки, которые ещё сильнее въедались в протёртые вены, и смеялся. Смеялся, как маленький мальчик. Ну, а я в свою очередь плакал. Его смешили мои слёзы...
Но синьор не обладал злым характером. Он каждый раз приносил мне еды и давал попить, хоть этого не хватало, но я всё равно его благодарил. Вот только однажды хозяин добавил дозу яда, спросив:
— Что, по твоему, лучше: долгие годы испивать чашу страданий и лишь к концу жизни вкусить сахар, лежащий на дне, или всего один раз принять ядовитый порошок? Ты не будешь мучиться, не будешь хоронить любимых и плакать, но так и не попробуешь на вкус тот сахар, хранящийся в конце жизни. — Задумчиво произнёс господин, находясь в хранимых воспоминаниях о далёком прошлом. Я так и не смог ответить, но если сахаром являлась его любовь, отцовская и безграничная, я был готов испить хоть две чаши мучений.
После этого я ощутил сильное головокружение и вялость, у меня заболел желудок. Через некоторое время руки, словно гвозди, пронзили судороги, желающие сломать мышцы. Всё то, что оставалось от ног тоже схватили ужасные спазмы, сопровождаемые фантомными болями, которые уже не казались столь невыносимыми. Внезапно конвульсии усилились, и дрожащее тело задёргалось в хаотичном движении под действием хитрого яда, растекающегося по кровяным артериям, проникая в организм. Изо рта пошла бурлящая белая пена, которая мешала дышать и заполняла не только горло, но и лёгкие. Синьор Виардо сидел рядышком, лишь иногда брезгливо отстраняясь в сторону, чтобы вырывающиеся слюни не попали на его одежду. Он совсем не боялся и не пытался мне помочь, а я уже плохо соображал и видел. Перед глазами возникли мелкие чёрные точки, в ушах раздался оглушительный, забирающий рассудок звон, а тело знобило волной жара. Видимо, поднялась температура. Кажется, я очутился под холодными слоями воды, со всех сторон окружённой пустотой...
Тогда черноволосый парень тщательно просчитал дозу, и я не отправился в долгожданный мир, а вновь проснулся в своём маленьком железном мирке. Следующие дни по телу всё ещё бродили капли яда, отчего я походил на медленного и вялого зомби.
Жизнь всё больше напоминала мне тот самый повторяющийся кошмар, только с другим, но не менее ужасным сюжетом. Время, которое слилось в один вечный миг, перестало существовать. Меня окружали лишь страшные картины, плачущие кровью под острым пером. Грудь заполнила усталость, а может быть и пустота. Но болело не физическое тело, извиваясь под смехом жестоких пыток, а душа, каждый раз страдающая от резких ударов. Я не верил, что Готье, такой внимательный и ласковый, может меня ненавидеть. Нет, он не может. Я искренне считал господина чистым и добрым человеком, несмотря на то, что во дворе уже давно спали потерявшие жизни люди, совсем невинные, но уже мёртвые. Я любил моего хозяина только за то, что однажды он полюбил меня. Ведь именно в тот момент, когда я был готов провалиться в бездонную пропасть отчаяния, он поймал меня и не позволил этому случиться. Именно тогда, когда у меня уже кончились силы бороться и идти дальше, мой хозяин понёс меня на руках, за что я безмерно ему благодарен. И за это я готов отдать ему всю свою преданность и верность. Внутри себя я уже давно понял, что даже если бы передо мной возник бы шанс рассказать всё полиции, то я ни за что на свете не использовал бы его. Но тянутся дни бесконечной чередой мгновений боли и ожиданий, и ничего не меняется. Я просто медленно и потихоньку умираю, и скоро окончательно исчезну из серого и надоевшего мира. Я чувствую, что у меня не хватает сил и уже очень скоро сломаюсь под натиском исчезающих слёз.