Служебный столик - один из тех, что называется для своих, стоял возле самой эстрады.
Огромный зал ресторана - многие шутили, что здесь можно потеряться, как на вокзале -
был переполнен.
Суетливо шнырявшие туда-сюда официанты; сдержанный гул публики, повисший над
караваном столиков; тусклое мерцание редких светильников, глазевших вниз с высокого
потолка; незнакомые музыканты-цыгане, осваивавшиеся в углу ресторанной эстрады;
танцевальная площадка, расплывшаяся шире обычного за счет стеснения проходов между
столиков.
Ударник, две гитары, саксофон и скрипка, дождавшись своего момента, взвились,
завизжали, застонали нервно, взахлеб, и над залом ресторана разлилась рыдающая
цыганская мелодия.
Мигом на круг вылетели бодренькие цыганские пары. И с места в карьер, запели,
затряслись, заплясали.
Три молодые цыганки самозабвенно играли торсами и подметали пёстрыми юбками
жёлтый паркетный пол. Резвые смуглые руки выскакивали, заголяясь, из широких
шелковых рукавов жарко-жёлтых блузок. Звенели браслеты, бусы, мониста. Взлетали
под музыку чёрные крылья длинных распущенных волос...
Мужчины в чёрных лаковых сапогах, красных атласный рубашках, засаленных чёрных
шароварах и таких же жилетках, коротконогие и с брюшками, важно вскидывали перед
дамами ногами и руками, довольно ловко дробя по полу каблуками.
При этом и мужчины и женщины то разом, то поврозь пели о чём-то рыдающими
голосами.
Евгеше вспомнились слова Палны, что в ансамбле не так уж и много настоящих цыган.
Она попыталась по виду отличить истинных от поддельных, но у неё ничего не
получилось.
Песни вперемешку с танцами исполнялись в темпе довольно резвом, настраивая зал на
бесшабашное веселье.
Чувствовалось, что артисты давным-давно, до оскомины на зубах, освоили свой
репертуар и ощущали себя в круженьи своих номеров так же вольно, ловко и привычно,
как в этих заношенных, но просторных, не стесняющих движений, одеждах; и
по-свойски, с налётом беспечного равнодушия, блуждали они в них, как в обжитых
комнатах.
Настроение безалаберного, беспутного веселья, посеянное в зале шумными цыганскими
парами, вдруг, нежданно-негаданно, было разрушено.
В круг, словно откуда выпал, выбросился - одновременно с затаенно-вкрадчивой,
судорожно-крадущейся испанской мелодией - некто напряженный и дрожащий от
нетерпения посбыть, выплеснуть из себя рвущийся наружу гибельный ритм.
Этот некто - весь в чёрном бархате, стройный, изогнутый как натянутая тетива; с гордо
откинутой гривой чёрных волос, сошедшихся вкруг бледного лица с небольшой бородкой;
с раздувающимися ноздрями хищного, с легкой горбинкой, носа и страстными,
пылающе-жгучими глазами.
Плащ-перелина из чёрного бархата с красным шелковым исподом плавно и торжественно
летал за плечами танцора, как мрачная сказочная птица.
Сам же испанец то осторожно крался разом с мелодией, то трепетно взвивался, то
дробил такты звонкими каблуками.
Спрятанные в тонких, нервных пальцах кастаньеты пульсировали, наотмашь били ритм,
а плащ, внезапно содранный танцором с плеч, дразняще реял у самой морды
предполагаемого быка.
Нет, это был не танец, это был какой-то дикий огонь, это был взрыв, переполненной
страстями души...
Евгеша очнулась только тогда, когда красным вихрем взвившийся плащ пролетел над
залом и медленно, неохотно осел, распластавшись где-то в проходе между столиков.
Как только плащ коснулся пола, музыка, кастаньеты и черный танцор замерли.
Зал какое-то мгновение оставался тихий-претихий.
И вдруг - взорвался. Всё вокруг пришло в движение: вырвались на волю и захлопали
крыльями аплодисменты, вспорхнули в воздух ахи, охи, вздохи...
Испанец нехотя шевельнулся и с ленивой грацией забрал с пола плащ. Поднял его,
небрежно перекинул через плечо и, ни на кого не взглянув, удалился в сторону
музыкантской, служившей в тот вечер кулисами.
Евгеша с замиранием сердца ждала, что этот удивительный цыган будет танцевать ещё.
Но нет, вышел петь рыдающим голосом, закатывая огромные, подернутые сизой дымкой
глаза, толстяк с лоснящимся лицом и лысиной, с плотно обтянутым под красной
шелковой рубашкой круглым животом.
Степочкину позвали к телефону.
Испанец танцевать явно больше не намеревался.
И Евгеше стало скучно. Она решила пойти разыскать Ольгу Степочкину, которая унесла
с собой ключ от той комнаты, где были оставлены их плащи: эта просторная комната
на девятом этаже служила одновременно вместилищем гостиничной библиотеки,
кабинетом культорганизатора и диспетчерской службы по туризму.
Проходя по вестибюлю мимо родной администраторской стойки, Евгеша вздрогнула,
увидев, что у окошечка портье стоял он, тот самый испанец, её Будулай.
Сначала она подумала, что обозналась, потому что теперь он казался много меньше
ростом, чем тогда, когда танцевал.
Нет, сомнений быть не могло. Это был он! Даже не переодел ещё свой испанский
костюм. Правда, плаща при нём уже не было.
Взглянув на самодовольно-розовое круглое лицо портье Гусаковой, кудрявой блондинки
с бараньими глазами, Евгеша ощутила вдруг укол ревности.
Но виду не подала, а только лишь игриво спросила, быстро и весело стрельнув глазами
на затянутого в черный бархат героя, обращаясь, однако, к коллеге:
- Ты что же, Алёна, автографы уже берешь?
Вопрос этот хоть и задан был Гусаковой, но явно для того, чтобы дать понять испанцу,
что она, Евгеша, здесь свой человек, и совсем не лишне было бы обратить на неё
внимание. Тем более, что она как бы уже и право имеет на это внимание после тех
откровенных его взглядов, которыми он одаривал её раньше и из-за которых языкастый
Филбор окрестил его влюблённым Будулаем.
На самом донышке беспечного, вызывающе-смелого тона, под соусом которого был
подан её вопрос, слегка колыхнулись тщательно замаскированные ревнивые нотки, от
слуха артиста, однако, не ускользнувшие.
Он обернулся.
Недоумение, мелькнувшее было в его глазах, быстро спохватилось. И лучезарная,
замечательно, до автоматизма отработанная, улыбка порхнула Евгеше навстречу.
Сумрачно-замкнутое и на первый взгляд несколько надменное лицо его под магическим
сиянием влажно-блестящих, ровных и ярко-белых зубов, глянувших из гнезда чёрной
бородки, мгновенно преобразилось в открытое и необычайно приветливое.
По всему было ясно, что этот человек знал о привлекательности и безотказном обаянии
своей улыбки, и привычно этим пользовался.
Евгеша, наклонив голову набок, улыбнулась в ответ сдержанно-неуловимо: то ли ему,
то ли Гусаковой, бодро отвесившей коллеге на сдачу что-то остроумное. И резво цокая
каблучками, удалилась в сторону лифта.
Она шла и спиной чувствовала, что этот удивительный цыган всё ещё мысленно
провожал, не снимая с неё внимательного взгляда, провожал до самого того угла,
который своим выступом должен был скрыть её из виду, и потому боялась споткнуться
или, хуже того, упасть, растянувшись на скользком мраморном полу.
Заступив на смену, Евгеша нет-нет да и посматривала ненароком в сторону лифтов.
Но всё равно вздрогнула от неожиданности, когда к администраторской стойке подошёл
он, Будулай. Всё в том же нелепом одеянии. Он что, свои концертные костюмы в
свободное от работы время донашивает? И в своей дурацкой шляпе.
Правда, теперь это уже не очень смущало девушку. После того памятного выступления
цыган в ресторане, и сам Будулай, и весь его чудаковатый облик воспринимались ею
уже совершенно иначе.
- Ключ от семьсот тридцать третьего здесь или эти барсуки ещё спят? - поинтересовался
он, улыбаясь.
Ключа на месте не оказалось.
- Значит, ещё спят, - вздохнул он, явно медля с уходом.
- Простите, я хотела вас спросить, вы всем даёте автографы или только блондинкам? -'
в голосе Евгеши прозвучала кокетливо-ревнивая нотка.
- Да нет, какие автографы? - он радостно вскинул удивленные брови. - В тот вечер
я покупал талончик на телефонный разговор с Грозным. Мне тогда так захотелось
поговорить с кем-нибудь на своём родном языке, - сообщил он доверительно.
- Неужели никто из вашего коллектива с вами не разговаривает? - удивилась она.
- Да нет, конечно, разговаривают. Но по-русски.
- Что же, никто из них цыганского языка не знает? - не поверила Евгеша.
- Они-то знают. Я его не знаю, - он снисходительно улыбнулся. - Так случилось, что
из всего ансамбля я здесь один-единственный чеченец.
- Чеченец? А я, глядя как вы танцуете, подумала, что вы - испанец!
- Испанец?! - он польщенно улыбнулся.
- Где вы так классно танцевать научились?
- Я, вообще-то, ГИТИС закончил, -'обронил он, приосанившись.
- Да?! - глаза Евгеши восторженно расширились. - Ну, тогда понятно. Хотя, - тут же
спохватилась она, - таланту нигде нельзя научиться. Талант, он или есть, или его нет.
А у вас он есть. Я это чувствую. Я всегда чувствую, когда в человеке есть талант.
Правда-правда! Не смейтесь...
- А я и не смеюсь! - но глаза его весело искрились. Они были у него вовсе не чёрные,
как казалось до сих пор, а светло-карие, тёплые, цвета слабо заваренного чая. -
Просто я рад это слышать, - он ещё больше приосанился и, зардевшись от
удовольствия, решительно спросил: - А как тебя зовут?
"Уже на ты!" - отметила про себя она, но тем не менее с готовностью ответила:
- Евгеша, - и тут же, покраснев, поправилась: - То есть, Женя. Евгения.
- А меня Алхазур! - и горделиво-весело пояснил: - Это в переводе означает "орёл",
а не какой-то там Будулай, как придумал ваш старик!
Он насмешливо кивнул на Филбора, который в это момент, стоя на своём посту, бросал
в их сторону откровенно любопытствующие взгляды.
Почти точно так же поглядывала на них и Пална.
И оба собеседника сообразили наконец, что, кажется, до неприличия долго заболтались.
Алхазур ушёл, а Евгеша, погрузившись в работу, нет-нет да и ловила себя на том, что
продолжала думать о нём. Причем, думала и улыбалась своим мыслям.
Как бы там ни было, но этот странный человек задел её воображение, как пришелец
из другого, незнакомого ей мира.
И с этим теперь ничего нельзя было поделать...
На ту пору к администраторской стойке, как бы между прочим, подошла старуха-гадалка
и вопрошающе уставилась на девушку.
" Ну?" - нетерпеливо пытали её пронзительные глаза. Этот испытующе-властный взгляд
словно бы пригвоздил Евгешу к месту.
Она уже и забыла, что обещала старой цыганке подумать и дать ответ по поводу своего
согласия или несогласия на ворожбу.
"Нет", - едва заметно мотнула головой Евгеша.
Старуха враз как-то разочарованно обмякла. И глаза её сделадись равнодушными, как
у кошки, мигом охладевшей к ускользнувшей добыче.
После ухода цыганки мысли и чувства девушки смешались, и она никак не могла
отделаться от впечатления, что эта старая ведьма всё ещё стоит поблизости и буравит
её своими пронзительно-испытующими глазами.
Невезение в любви - это что, выдумка жаждущей заработка старухи или в самом деле
такое явление в жизни Евгеши имеется?
Она задумалась о своей жизни. И всё говорила за то, что да, это дурацкое невезение
явно присутствовало в её жизни.
Но сама ли она в том виновата или это судьба, крест такой, от которого никуда не
деться, не сбросить с плеч? Или, может, чей-то недобрый взгляд всему виной?
Боже, только о нечистой силе размышлений не хватало! Тогда и свихнуться недолго.
И тут почему-то вспомнился тот псих из шестьсот тридцать третьего номера, из-за
которого в прошлую смену пришлось вызывать шестую бригаду...
А потом и вообще всякая чепуха полезла в голову.
Например, как и почему так случается в этой жизни, что люди теряют вдруг разум?
И где та грань, переступив которую, человек из разряда нормальных людей переходит
в разряд сумасшедших?
И не способствует ли перешагиванию той невидимой грани это самое явление, которое
старая цыганка определила как невезение в любви?
И что же такое везение в любви?
И где та грань, что отделяет одно от другого?
После обеда раза два к администраторской стойке подходил Боря-официант.
И как бы ненароком замирал возле Евгешиного окошка. Но то ли у него сегодня не было
настроя трепаться и балагурить, то ли она не была настроена его слушать...
В общем, никакого общения не получилось.
Пална тоже после обеда была вроде как не в себе.
Заговаривать ни с кем не заговаривала, а только время от времени, тяжко вздыхая,
хваталась руками за свой многослойный живот и хнычущим голоском жаловалась,
неизвестно к кому обращаясь:
- Ы-ы-ы... Кишки болят!
Но как бы там ни было, время лечит всё - будь то излишняя задумчивось одних или
болезненные кишки других...
И часа через три-четыре к Евгеше вернулась её обычные общительность и
разговорчивость. А у Палны улучшились самочувствие и расположение духа.
Дождавшись прояснения в своих кишках, администраторша заметно оживилась и на
радостях поспешила в буфет отметить это событие чашечкой кофейку.
Но недолго Евгеша оставалась одна.
Очень скоро на горизонте нарисовался коренастый силуэт Митьки Кукушкина,
персонального водителя директорского "Москвича".
Этот кривоногий, невысокого роста парень, имел походку утки, которая всю жизнь
провела на воде и лишь ненадолго, с большой неохотой вылезала на сушу, где семенила
довольно неуверенно, стараясь, однако, эту неуверенность замаскировать под
напускною то ли солидностью, то ли важностью.
Зато за рулём Митька чувствовал себя, как утка в воде, и выглядел внушительно,
осанисто и солидно-важно по-настоящему, а не понарошку. За рулём он смотрелся
соколом, орлом - в общем, бравой птицей: широкоплеч, силён,лих, уверен в себе и
даже красив, хотя на самом деле ничего в нём красивого вроде бы и не было.
Нос картошой, губы толстые, вострые маленькие серо-зеленые глазки, и низкий лоб,
над которым недоуменно торчал серый ёжик коротких волос.
- Наше вам с кисточкой! - степенно поприветствовал он, приблизившись к
администраторской стойке.
- Привет. Где это ты пропадал столько времени? - отозвалась Евгеша.
- В отпуске. Дома сидел.
- Никуда не ездил?
- Он всё делами был занят! - поспешил ответить вместо него, незамедлительно
подошедший Филбор, который, судя по всему, уже успел побеседовать с вышедшим из
отпуска Митькой и по этой причине был неплохо на счет него информирован.
- Ремонтом? - попробовала было угадать Евгеша.
- Нет. У него наследница родилась! - похвастался вместо Кукушкина швейцар. -
Воспитывать теперь надо.
- Там ещё воспитывать некого, - отчего-то покраснев, стал оправдываться молодой
папаша.
- Воспитывать надо с пеленок! - авторитетно заявил Филбор.
- Да, когда дитё лежит ещё поперек кровати, а не вдоль, - сходу вступила с разговор
вернувшаяся из буфета Пална, важно заходя за администраторскую стойку.
- У него дочка недавно родилась! - ввёл её в курс дела словоохотливый Филбор, в то
время как сам Митька блаженно цвёл и смущенно жмурился.
По всему было видно, что тот был очень доволен своим новым состоянием отцовства
и всё никак не мог нарадоваться на это. Даже вид приобрёл вдруг какой-то
благообразный и держался так, словно у него крылышки за спиной выросли, и,
казалось, он опасался, как бы они вдруг да не отвалились. И потому даже пошевелить
лишний раз гордо выпрямленной спиной не решался.
- Ну и как же ты дочку назвал? - потребовала отчета у новоиспеченного папаши Пална.
- Алиса, - масленым голосом ответил тот.
- Как назвал? - переспросила, не расслышав, Евгеша.
- Лиса Алиса и кот Базилио! - воспроизвела Пална вслух, вспомнившуюся ей ассоциацию.
- Алиса в стране чудес! - произнес Филбор свою ассоциацию.
- Мить, ты теперь, если у тебя ещё и сын родится, назови его Базилио, - предложила
администраторша.
- Причём здесь Базилио? - удивился-обиделся Кукушкин.
- Ну как же? Лиса Алиса и кот Базилио! Как в кино... Прам-пам-пара-пам-пам!
Какое небо голубое. Мы не сторонники разбоя! - пропела Пална, насмешливо щуря
глаза.
- Он и сам кот хороший! - хохотнув, многозначительно заметил Филбор.
И все остальные, уловив, куда он клонил, тоже засмеялись.
Одному только Митьке ни этот смех, ни замечание это не понравились. И он насупился,
видимо, раздумывая, стоит ли ему обидеться или лучше молча проглотить всё как
безобидную шутку, сделав вид, будто не понял тонкого намёка на толстые
обстоятельства.
Ни для кого во всём туристско-гостиничном комплексе не было секретом, что молодой
Кукушкин ходил в любовниках у далеко не молодой директрисы.
Филбор, почувствовав деликатность момента, первым перестал смеяться и, желая
сгладить впечатление от своей неловкой шутки, решил помочь недовольному Кукушкину
и повернул разговор назад, к начатой ранее, но потом оставленной теме:
- А насчет воспитания, Митя, это ты не затягивай. А то после поздно будет. Будет
поздно! - он наставительно поднял вверх указательный палец. - Будешь за своей
дочкой с хворостиной бегать.
- Если в отца пойдет, то никая хворостина не поможет! - озарив Кукушкина сладкой
улыбкой, не замедлила поделиться с ним своим сомнением Пална. - Если в мать,
тогда ещё есть надежда. Она у тебя вроде спокойная.
- А если в отца пойдёт, и ещё если глазки такие же змеиные будут, - подхватила и
развила мысль Евгеша.
Митька глянул непонимающе на одну, на другую и хотел было уже возмутиться,но
Филбор опять намереваясь сгладить напряженность момента, решительно увёл разговор
в сторону:
- Я тут газету читал, про парня одного писали. Придумал он на свою свадьбу ехать
не на машине, как все, а на тройке вороных! Облазил он все ближайшие колхозы, но
не нашёл. Нигде не было коней. Только заезженную кобылу какую-то непонятного
зеленого цвета нашёл...
- И на ней женился! - закончил его мысль остроумный Кукушкин.
- Ну нельзя же обо всех судить по себе, - заметила, поморщившись, Пална.
Митька оскорбленно покраснел и хотел было что-то сказать, но в это время,
решительно оттеснив его плечом, к окошечку Евгеши подошёл Алхазур.
Сдавая ключ от номера, он, не обращая внимания ни на кого, кроме неё, предложил:
- Пойдём, погуляем!
Кукушкин хотел было вспылить, возмутившись бесцеремонностью, с которой его
отодвинули в сторону, но потом, мгновенно переоценив ситуацию, закатил глаза и
многозначительно ухмыльнулся.
После чего с вновь обретенным достоинством удалился.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/10/22/2167