У каждого человека бывают в жизни минуты, когда он расслабляется душою, и у него возникает непреодолимое желание выговориться, поделиться с близкими, а то и с кем попало, мыслями о себе. У одних такое желание возникает, когда они хорошо выпьют, у других, как в кино, - накануне трагических событий, а с Раиской это случается всякий раз, когда она объедается сладким. Вот исповедь моей дорогой подруги, которую я записала близко к тексту, и теперь выкладываю в открытый доступ. Я знаю, что Раиска не будет на меня в обиде – она любит публичность.
Я, призналась Раиска, - женщина с особенностями. Нет, не подумайте там чего такого, знаете ли - ориентация у меня самая что ни на есть правильная – многие подтвердят. И физически у меня тоже все в порядке: руки и ноги целы, и все органы работают, как положено, и голова на месте, и то, что в ней, тоже более-менее функционирует. А все-таки у меня – особенности. Где они находятся, я точно не знаю, но где-то же они лежат. Да ладно бы лежали себе и лежали. Так нет, они обязательно вылезут наружу, да еще в самом неподходящем месте, и время для этого выберут тоже не самое лучшее - по своему разумению, которого у них без лупы не разглядеть, а меня они не спрашивают. Так вот и живем.
Моя особенность заключается в том, что я всё делаю особенно: особенно ем, особенно развлекаюсь, особенно общаюсь с людьми, ну, и так далее по списку. Взять, к примеру, такую обыденную вещь, как поедание торта. Многие любят торт. Ну съели кусочек, ну, два, ну три на худой конец. А я торт люблю особенно, так что буду есть его, есть и есть, пока есть уже будет нечего. Неуёмность какая-то особенная.
Другие как? Объелись тортом - сели на диету. Посидели, похудели - и снова ешь торт не хочу. А я – особенная, и сажусь я на эту проклятую диету тоже по-особенному, с размахом – плюх, и мимо! А потом долго размышляю: почему мимо? То ли я промахнулась, то ли она, шутница эдакая, сдвинулась, пока я на нее садилась. Или она такая незаметная, эта диета, что я ее сквозь очки не разглядела? И вообще, что это такое - диета? По-моему, это что-то эфемерное. Или, еще лучше сказать, эфирное. Кто-нибудь видел эфир? Трогал? Нюхал? То же и диета. Что-о-о!? Вот эти два листочка салата вы называете диетой? Да не смешите меня! Я что, мышь какая-нибудь, чтобы грызть траву? А уж если я мышь, так лучше погрызу копчёной колбаски. Отрежу кусочек хлебушка потолще, намажу сливочным маслом – не пожалею, а уж сверху копченой колбаски накидаю кружок, другой, третий и т.д. И все толстенькие. А потом еще мороженым заем сливочным. Вот и моя диета! Особенная диета. Диета от Меня! Рекомендую! Между прочим, отлично влияет на жизненный настрой! Способствует приливу всяческих сил! Антидепрессант непревзойденный! А мороженое, к тому же, обладает лечебным эффектом. Вы не знали!? Тогда слушайте.
Случился у меня однажды сердечный приступ: так прихватило – мама не горюй! Покачнулась я, осела на пол и повалилась. До телефона не могу дотянуться, чтобы – нет, не «скорую» вызвать, ну ее к лешему! - соседям позвонить, попросить, чтобы Пусю, котяру мою ненаглядную, ходили кормить без меня. Котяру жалко, а встать не могу. Лежу и думаю: а что мне еще жалко оставлять на этом свете? Ковер, что ли, белый пушистый, на котором развалилась? Да, тьфу на него! Нет ковра – нет пыли! И на диван – тьфу! – тоже, между прочим, пылесборник тот еще. И на гардероб со всем его содержимым - тьфу, тьфу, тьфу! И тьфу на мультиварку новую дорогую, фирмы BORK, 5999 рублей отстегнула! И на хлебопечку тьфу, и на холодильник со всем, что в нем… И вдруг как вздрогну всем моим немалым телом! Аж хрусталь в серванте зазвенел, и люстра качнулась, как при землетрясении. Ёлки-палки-ковырялки! Как же я забыла! Мороженое сливочное «48 копеек» в морозилке лежит нетронутое.
И тут прямо сила какая-то мистическая меня подняла, перевернула и поставила на колени. И поползла я на четвереньках на кухню, и залезла в морозильник – слава богу, он внизу холодильника находится – легко дотянуться. Взяла я мороженое, раскрыла пачку, положила перед собой на пол, и так, прямо из обертки, торопясь - а то вдруг умру и не успею, - все и слизала под ноль. И так вдруг хорошо мне стало – и душе, и телу. Поднялась я, села на табуретку у окна, полюбовалась на небо, на облака, посмотрела вниз - а там на лавочках у подъезда собрались на свой ежедневный слёт самые осведомленные жительницы нашего дома. Надо, думаю, пойти к ним новостей подбросить. Расскажу им, как я купировала сердечный приступ мороженым. Пусть бегут себе мороженое на всякий случай покупать – и торговле доход, и им сладко будет на тот свет отправляться.
Что-то я все о еде и о еде говорю. Вы меня останавливайте, а то я от этой темы, как муха от меда, сама не отлипну. А мне ведь есть еще что рассказать о своих особенностях. Взять, к примеру, мою особенную реакцию на оскорбления. Вы что делаете, когда вас оскорбляют? Огрызаетесь? Оскорбляете в ответ? Типа «дурак – сам дурак»? Ну, это примитивно! Можно, говорите, матом бабахнуть? Так и ваш оппонент может бабахнуть, да еще так бабахнет, что вы будете только рот разевать и воздух жевать от обиды. В морду дать? В морду можно обратно получить. А ну, как на боксера нарветесь? Или того хуже – на полицейского? Доказывай потом, что ты самооборонялся.
Нет, это все не годится. Лучший способ обороны – это упредить удар, т.е. ошарашить противника, обездвижить, заморозить язык его поганый, прежде, чем он успеет вякнуть. Мой дядя делает это мастерски. Правда, ему в этом помогает его необыкновенная голова. Она у него абсолютно голая, блестящая, будто отполированная, без единого намека на то, что на ней когда-то что-то росло. Но это еще не главное. Подобные черепа у сильной половины человечества встречаются. А вот что необычного у моего дяди – так это форма его головы: она сужается к макушке, как колпак, и колпаком же закручивается вниз. И в дополнение к этому ужасу из боков его черепа топырятся огромные уши. Всякий человек, который видит моего дядю впервые, застывает в изумлении. Воспитанные люди отводят глаза и прячут смешок, кашляя в кулачок. Люди попроще и дети тычут в его голову пальцем и ржут в голос.
Мой дядя, правда, редко ходит без головного убора, все больше в шляпе с широкими полями. Дядя - человек обеспеченный, у него есть целых три автомобиля – для будничного перемещения по городу, для парадных выездов и для дачи, - но будучи по натуре человеком общительным, он предпочитает общественный транспорт. А общественный транспорт, сами знаете – или не знаете? - это среда с повышенной агрессивностью. А что вы хотите, когда всю массу, втиснутую в вагон или салон, мотает в процессе движения то вперед, то назад, то вбок – будто все они одновременно поддали и не могут прямо стоять на ногах. А некоторые неуклюжие, вроде моего дяди, еще ногами при этом перебирают и потому наступают на соседние ноги, а обладатели соседних ног вскрикивают от боли и орут на обидчика грубо и оскорбительно. Но не на моего дядю. Потому что мой дядя упреждает оскорбления: наступив очередной раз на чужую ногу, он мгновенно стаскивает со своего юморного черепа шляпу, прижимает ее к сердцу и взывает к обиженному: «Простите, гражданка/гражданин, виноват перед вами! Ах, я слон такой-эдакий! Простите, умоляю! Не буду больше!» Но никто и не слушает, что он там бормочет, потому что взгляд обиженного устремляется на дядин череп, и лицо, искаженное злобой и жаждой мести, начинает разглаживаться, светлеть и растягиваться в улыбке.
Дяде хорошо – у него голова особенная есть. А мне этой особенности бог не дал, зато есть другая особенность: я не оскорбляюсь на оскорбления. Не оскорбляюсь – и всё тут! Называйте меня коровой, слонихой, свиноматкой, бегемотихой, китовой тушей, или как там еще подскажет вам ваша зоологическая фантазия, советуйте год не жрать, ездить в фуре или расчленить себя и ездить по частям, – мне всё по фигу, ничем меня не проймешь – меня только смех разбирает от этих оскорблений. И я начинаю хихикать. Умом понимаю, что хихикать неприлично в такой ситуации, но от этого еще сильнее хочется смеяться, а сдерживаемый смех, как вы сами понимаете, непроизвольно переходит в ржачку, и меня начинает трясти, как будто я подключилась к сети высокого напряжения.
Иногда мне даже обидно становится: так хочется оскорбиться, а не получается. Ну, прямо беда! Оскорбись я вчера в метро на предложение тощего прыщавого юноши поехать в страну голодомора торговать собственным салом, я бы при очередном торможении поезда как бы невзначай навалилась бы на него животом, который у меня тверже бетонной стены, и вдавила бы его в металлическую штангу. И пусть верещит! А пока он верещит, я в свою очередь буду, не жалея слов, орать на якобы навалившихся на меня сзади несознательных граждан и обвинять их в попытке переломать кости и раздавить органы бедному юноше, а ему еще выполнять демографическое задание страны. Но ничего этого я не делаю, потому что я не оскорбилась на его голодоморное предложение – вместо этого я захихикала. Я живо представила себе, как я стою в стрингах посреди большого южного базара и ору, перекрывая гул толпы:
- Па-адхадите! Па-акупайте! Свежее сало! Стоит немало, но прямо с тела - сама бы ела! Голодающему брату отдам без оплаты!
И покручиваю, и помахиваю призывно большим, отблескивающим на солнце ножом. И тычу им в свои окорока.
А пока я все это представляла, тощий прыщавый юноша исчез – пробрался как червь сквозь толпу к другому выходу. Видно напугали его мои видения. А, может быть, я, увлекшись, стала вслух кричать «Па-адхадите! Па-акупайте!» и т.д. - со мной это бывает.
Есть у меня еще одна особенность, о которой я по природной своей скромности не распространяюсь. Но уж раз пошло такое дело, расскажу и об этой особенности. Я имею в виду мою неуемную страсть помогать людям. Другие как? Попросят их помочь, они еще подумают, чего им это будет стоить, да что они за это могут попросить взамен, и бог знает, что еще они там думают. А я не думаю, вижу, что помощь нужна, и бросаюсь со всей моей неуемной энергией помогать. Даже когда не просят, даже насильно. А отсюда и разные казусы.
Вот недавно смотрю, выходит из магазина худенькая девушка, ну прямо анорексичка с подиума, только ножки не прямые, а колесиком. В руке у нее тяжеленная сумка. Девушка изогнулась дугой, как березка под ветром, а ее ножки-колесики, смотрю, сжимаются в эллипсы, вот-вот сломаются. Я тут же бросилась на помощь, рванула у девушки сумку, тащу на себя, а она не дает, вцепилась намертво. И вместо того, чтобы «спасибо» сказать, заорала:
- Помогите!! Грабят!! Охранник!!
Охранник выбежал и давай мне руки выкручивать. Я ему говорю:
- Ты сейчас мне повыкручиваешь! Как грохнусь в инфаркт, будешь в тюремной камере до конца жизни кукарекать.
Он испугался и отстал. Тут народ набежал, все орут, воровкой меня обзывают, требуют полицию вызвать. Я говорю:
- Да можете не вызывать, я сама туда пойду, меня там знают.
- Ага! – говорят. – Видно не в первый раз попалась дамочка. – Давайте, - говорят, - проводим ее в участок, а то сбежит.
Повели. Я впереди, за мной - охранник, дальше девушка с сумкой, мужик со злобной рожей и несколько теток. Девушка с сумкой по пути отстала – никто не предложил ей нести эту тяжесть, а я уже второй раз не решилась ее сумку взять. Пришли в отделение. Участковый полицейский как увидел меня, так расплылся в улыбке. Но тут ввалились остальные и начали наперебой рассказывать, как я набросилась на девушку, вырвала у нее сумку и побежала, да храбрый охранник преградил мне грудью дорогу. Участковый сразу посерьезнел, покачал головой:
- Опять шутки шутить вздумали, Раиса Васильевна? – строго спросил он.
- Какие шутки!!! – загалдели мои конвоиры. – Она воровка!
- Какие шутки! – возмутилась я. – Я хотела помочь этой дуре-анорексичке сумку донести.
Тут как раз сама анорексичка обрисовалась на пороге. Начался перекрестный допрос. Участковый смотрел на меня, нахмурившись. Я вскипела:
- Вы что, меня не знаете? Я, что, похожа на воровку!? Да я сама скорее кому угодно деньги дам.
И, вспомнив, наше с ним первое знакомство (см. рассказ «Тютя»), добавила ехидно:
- Помните, господин начальник, как я вам взятку давала за некоторую услугу?
Тут у злобного мужика рот так скривился, что стал в вертикальное положение. А тетки загалдели:
- Да тут преступный сговор! Они заодно! Оборотень в погонах!
У полицейского глаза расширились, как у стрекозы - на полголовы.
- А скажите, Раиса Васильевна, – медленно спросил он, сжимая губы в ниточку, – взял я вашу взятку?
- Нет, не взял.
- Ну, и дурак, - пробормотал мужик со злобным лицом и вернул рот в исходное положение.
- А сколько давала-то? – поинтересовались у меня тетки.
Я собралась, было, ответить, но полицейский гаркнул:
- Прекратить базар!
Он уже пришел в себя и взял процесс допроса в свои опытные полицейские руки. В общем, отмазал он меня. Что-то сказал, что-то написал, что-то все подписали и, довольные, разошлись. А мне он велел остаться и долго разъяснял, как вести себя при возникновении острого желания помочь людям. В конце концов, мы договорились, что всякий раз, когда я почувствую такое желание, я буду приходить к нему спрашивать разрешение. Теперь мы с ним почти каждый день встречаемся. Как я ни стараюсь, никак не могу искоренить эту вредную привычку.
- И не надо! Не надо ее искоренять! – воскликнула я, немало заинтересованная в Раискиной бескорыстной помощи. – Оставь ты эту вредную привычку хотя бы для нас с Нефертёй. Мы жаловаться на тебя не пойдем.
Портрет - из интернета.