ИЗДЕРЖКИ СВОБОДЫ ВЫБОРА
В жизни бывают только две настоящие трагедии:
одна — когда не получаешь того, чего хочешь,
а вторая — когда получаешь.
Оскар Уайльд
«Почему человек повторяет эту ошибку из века в век? Почему свобода выбора, данная ему во благо, раз за разом играет с ним жестокую шутку?» - сидящий за столом пытался облачить свободно парящие мысли в череду мелких значков, и они выстраивались в аккуратные ряды, послушные воле писавшего, как солдаты в строю своему командиру.
Он медленно водил длинным гусиным пером по старинному манускрипту, скупо освещенному пламенем свечи в высоком канделябре. Комната была погружена в густые сумерки, мягко окутывающие окружающую обстановку, так что невозможно было различить того, что находилось за пределами огромного резного стола мореного дуба, кроме смутных, едва различимых очертаний. Сам же сидящий за столом был как бы соткан из тьмы, и даже огонек свечи трепетал где-то вверху, избегая светить вниз, словно опасался быть поглощенным этим мраком без остатка.
«Эти вопросы, ответы на которые я ищу всю жизнь, - увы! - так до сих пор для меня и не прояснились. Ни один из веков, каким бы великим и могущественным ни считали его люди, так и не приблизился к решению этой загадки...»
Небольшая, ярко освещенная комната, кажется холодной из-за сверкающих белизной кафеля стен и потолка, и белоснежного, накрахмаленного до хруста, постельного белья. У изголовья узкой кровати сидит мужчина. Изможденное лицо, красные воспаленные глаза — то ли от бессонной ночи, то ли от невыплаканных слез...
Двумя руками он бережно, словно сокровище, держит безвольно повисшую руку девочки-подростка, опутанную сетью разноцветных трубок и проводов. Ее алебастровое лицо напоминает лик мраморного изваяния — столь же красивый и столь же безжизненный. Лишь сложная аппаратура поддерживает в ней угасающую искру жизни.
Мужчина периодически забывается тяжелым сном, в котором его принцесса, его любимая девочка, позабыв обо всем, кружит, раскинув руки, в круге света... Она так рада подаркам - новым конькам и изящному норковому манто, что не замечает ничего вокруг: ни медленно падающих крупных пушистых хлопьев, ни толпы восхищенных зрителей, ни огромного самосвала, неизвестно откуда появившегося в этот поздний зимний вечер... Снова визг тормозов, и снова — в который раз за ночь — сила инерции одерживает верх, и грузовик чудовищной громадой наваливается на беззащитное тело, выдавливая из него по капле жизнь...
И вот он передо мной — жалкий и раздавленный, со всклокоченными волосами, дрожащими руками и искривленными губами, готовый в любую минуту расплакаться. В его голове бьется одна мысль, которую он повторяет, как молитву, слабым, надтреснутым голосом, умоляюще сложив руки:
- Верните ее... Прошу... Верните ее...
- Это невозможно. Она умерла.
- Но это несправедливо... То, что случилось с ней...
- Почему?
- Она так молода!
- Разве это имеет какое-то отношение к справедливости? Она просто умерла...
Этот человек вызывает у меня симпатию. Он добр, честен, искренен.
- Нет-нет! - мужчина смотрит на меня испуганными глазами. - Жизнь не ушла из ее тела! Она в коме!
Я усмехаюсь. Из тела! В этом-то вся суть.
Почему любовь — самое прекрасное чувство на свете — обрекает людей на страдания?
Почему любовь — самое возвышенное чувство на земле — заставляет людей предавать себя?
Он дал людям свободу выбора, а меня обвиняют в жестокости! Но нет, они сами захлопывают дверцы собственной ловушки!
- На что вы готовы ради нее?
Он даже не задумывается: «На все!»
- Чего же вы хотите для нее?
И снова все то же самое!
- Я хочу видеть ее улыбку! Слышать ее смех! Любоваться, как она бегает по травке...
Я... я... я...
Ваша беда в том, что вы видите только себя, только собственные желания!
- А вы подумали, хотела ли бы этого она?
Он удивленно захлопал глазами:
- Конечно! Разве может быть иначе?
- К сожалению, может...
Я вздыхаю и принимаюсь за свою работу. У меня, в отличие от людей, нет свободы выбора.
- Хорошо. Если я верну ее к жизни, что получу взамен?
- Все, что хотите!
- Например?
- Деньги! Все, чем владею!
- Этого у меня более чем достаточно...
- Тогда что же вам нужно?
- Душа.
- Я готов!
- Как легко вы согласились, даже не узнав, чья!
- Разве не моя?!
- Ваша — само собой. Но чтобы спасти ее, мне необходима и ее душа тоже. Причем нужна сейчас, немедленно, в отличие от вашей.
- Но...
Я твердо:
- Таково мое условие — душа в обмен на жизнь.
Пару минут в его глазах мелькали разноцветные искорки — это желания боролись с сомнениями, эгоизм вступил в противоборство со здравым смыслом.
Наконец он протянул мне руку:
- Я согласен!
Три крупные капли рубиновыми кляксами расплылись по живой ткани договора, бесповоротно скрепляя жестокие условия.
В то же мгновение лежащая на узком ложе девочка с разметавшимися по подушке волосами открыла глаза и села. Бледное личико стало наливаться красками жизни.
Не прошло и пяти минут, как девочка вскочила с кровати и легко, как белая бабочка, выпорхнула из комнаты.
Отец, увидев бегущую по коридору живую и здоровую дочь, чуть не задохнулся от радости. Он распростер руки и двинулся навстречу девочке. Но она, ловко увернувшись, проскочила у него под рукой и легко сбежала вниз, туда, где манила к себе веселыми огоньками нарядная елка.
Ее младший брат, рыженький малыш четырех лет от роду в синем матросском костюмчике, пыхтя и надув губки, пытался развязать ленточку на большой круглой коробке. Увидев сестру, он улыбнулся ей, не прерывая своего занятия. Но девочка осталась равнодушна к малышу и его затруднению.
С силой оттолкнув брата, так как он загораживал ей проход, она принялась перебирать подарки, даже не заметив, что малыш упал на пол и заплакал — не столько от боли, сколько от неожиданности.
Отец молча сверху наблюдал за маленьким происшествием. Он не узнавал свою дочь. Кажется, он начал что-то понимать...
«Что он поймет? Неужели снова, как это бывает всегда, во всем обвинит меня?
Ни образование, ни ученая степень, ни тысячи прочитанных им умных книг, к сожалению, не прибавили ему ни мудрости, ни понимания жизни.
Не может быть, я написал: «к сожалению»? Сожалею ли я? Честно говоря — нет! Это — лишь моя работа. Потому что, в отличие от человека, мой разум Создатель решил не отягощать свободой выбора. Я — заложник необходимой предопределенности. И что бы ни думали люди, в этом нет моей вины. Я — лишь исполнитель человеческих желаний, слепое орудие возмездия...»
Я замолчал, и в комнате повисла задумчивая тишина.
В камине бодро потрескивал сухими дровами огонь, наполняя гостиную теплом и уютом. А за стенами вовсю хозяйничала осень. Стучала в окно голыми ветками старых каштанов, поливала стекла холодными слезами, протяжно завывала в трубе студеным ветром.
Мы удобно расположились в огромных креслах, вытянув ноги к огню. Профессор с наслаждением потягивал любимую трубку с длинным мундштуком, я лениво вертел в руках изящную чашку китайского фарфора.
В университете мы были очень дружны. Приехав из разных концов страны, мы волею судеб оказались в одной комнате огромного кампуса. Не разлей вода, мы были завсегдатаями всех дружеских пирушек и университетских вечеринок. Но больше всего мне нравились вечерние беседы по душам и бесконечные споры на отвлеченные темы, которые мы в шутку называли разговорами «об эн-мерности пространства и бесконечности вселенной».
Мы были разными, но именно поэтому, возможно, нам и было так интересно друг с другом. Я называл его Профессором, так как он был фанатичным приверженцем науки, а он меня — Литератором. Я не обижался на него за это, ну разве что чуть-чуть... Тем более, что я и действительно несколько сентиментален и лиричен.
После окончания университета наши пути разошлись. Я уехал к себе в городок и занялся частной практикой, мой друг поступил в самый престижный институт, в лабораторию профессора С. За четыре года он достиг поразительных результатов, и сегодня в своем скромном доме я встречал без пяти минут доктора медицинских наук.
Сначала мы болтали о том, о сем, и я уже стал нетерпеливо ерзать на стуле. Заметив мое нетерпение, Профессор сразу после ужина предложил перейти в гостиную. Расположившись перед камином, вдыхая ароматы дорогого табака и свежесваренного кофе, я почувствовал вдохновение. Вот уже пару недель как мною овладела одна мысль, точнее, не мысль, а ощущение... И каким же облегчением было поделиться самым сокровенным с тем, кто понимает, кто живо откликается на каждую твою мысль!
Внимательно выслушав мой экспромт, Профессор какое-то время сидел молча, по лбу, словно волны, пробегали морщины, одна за другой.
Наконец, он заговорил.
- Эта идея не нова. Кажется, у Гете Фауст тоже продал душу Мефистофелю?
Я улыбнулся, совсем не удивившись невежеству моего друга, ведь прекрасно знал, что он ничего, кроме научной литературы, не читал с четвертого класса.
- У Гете проблема совсем иная..
Но Профессор ничуть не смутился.
- В самом деле? Извини. Я, честно говоря, не читал. Да это, собственно говоря, не так уж и важно. Но вот что меня и действительно интересует... - и он защелкал пальцами, словно пытаясь таким способом помочь себе четче сформулировать мысль.
Я застыл в предвкушении интересного разговора. Прошло несколько томительных минут. Наконец, мой друг начал.
- Скажи, мне показалось, или ты осуждаешь несчастного отца?
Я ожидал подобного вопроса.
- Не совсем. В этой ситуации нет виноватых, есть лишь жертвы. И отец, и дочь оказываются заложниками его слепой любви. По моему мнению, он поступает неправильно, руководствуясь лишь своим эгоистическим желанием вернуть жизнь дочери любой ценой. А пресловутая свобода выбора довершает дело.
- Но что плохого в желании вернуть жизнь дочери?
Я начал горячиться.
- Как ты не понимаешь! Дело не столько в желании, сколько в цене. Цене, которую придется заплатить отцу, но в первую очередь — дочери. Она здесь — главная жертва. Жертва произвола отца. Таких его деяний и поступков, о которых она не знала, за которые не может отвечать, но за которые должна будет расплачиваться.
Друг удивленно посмотрел на меня.
- Но не будешь же ты утверждать, что нечто подобное возможно в реальной жизни? Ведь эта ситуация придумана тобой от начала и до конца, и ничего подобного в нашей жизни быть просто не может?
- Ага, прибавь еще: в наш век космических полетов и IT-технологий, - насмешливо парировал я.
Профессор молчал, и, я продолжил немного спокойнее:
- Конечно, данная ситуация — не более чем художественно представленная проблема, доведенная до крайности, почти до абсурда. Но! Ответь мне, пожалуйста, разве не продают души своих детей дьяволу родители, заставляющие их обучаться специальностям, которые им не подходят, уводя их от жизненного призвания? Или те, кто насильно женит или выдает замуж своих детей по расчету и собственному разумению, лишая их возможности любить и быть любимыми? Или те, кто навязывает своим детям моральные, религиозные, националистические убеждения, ограничивающие их кругозор, приводящие к ошибочным жизненным выборам и заключающие их в тюрьму человеконенавистничества?
Кто дал право родителям распоряжаться судьбами своих детей? Почему детям не позволяют самим набивать шишки и учиться на собственных ошибках?
- Ладно, - сказал мой друг. - С этим я согласен. А что ты понимаешь под «продажей души»?
- Продажа души — это предательство. Мы предаем себя по тысяче раз на дню: соглашаясь с тем, что нам не нравится, делая то, чего не желаем, отдаляясь от своей мечты и закапывая свои таланты в угоду чего бы то ни было. И предаем своих близких, беззащитных перед нами, толкая их на то, что нужно нам, не считаясь с их желаниями.
- Ну хорошо, а почему, по-твоему, девочка могла бы не хотеть жить дальше?
- У каждого человека свои жизненные задачи. Вполне возможно, что девочка их уже выполнила. Ведь ничто в этом мире не происходит случайно, даже если таковым и выглядит. Уход из этого мира, как и приход в него — высшие таинства, явления обусловленные и закономерные, имеющие глубинные причины и следствия.
Я считаю, что отец погубил душу своей дочери, променяв зыбкое физическое существование, которое его радовало, на свободу ее божественной души. А подумал ли он, каково будет существование без души, которой он ее лишил одним росчерком пера? И погубил и свою душу тоже. А ведь душа — не предмет торга. Это то, что хотя и принадлежит человеку, но чем он не имеет права распоряжаться по своему усмотрению...
- Знаешь, - смущенно произнес Профессор, - мне показалось, что ты симпатизируешь дьяволу...
- Тебе показалось? Да ты шутник! На мой взгляд то, что мы называем дьяволом, чего боимся и что ненавидим — всего лишь безликая сила, исполняющая наши безумные желания. Разве это он уговаривал отца продать ему души, хотя предложение и было выгодным? Так нет же! Несчастный отец сам умолял его забрать их, лишь бы избавиться от чувства вины и вернуть себе душевное спокойствие!
Мы привыкли к тому, что все хорошее в мире — от Бога, все плохое — от дьявола. Так ли это? Мне кажется, что все дело в нас. И хорошее, и плохое — внутри нас, мы одинаково ответственны за все, что приносим в этот мир.
- Но почему Бог не защищает человека от пагубных, вредных желаний? - с болью в голосе произнес, наконец, мой друг. - Почему не наставляет его на путь истинный?
Видимо, тема нашей беседы задела его за живое.
- Это же пресловутая свобода выбора — благо и проклятие одновременно. Люди стремятся воспользоваться всеми выгодами этой свободы, но оборачивается это чаще всего крупными неприятностями.
У Ницше есть афоризм: «Падающего — подтолкни», утверждение жестокое, но справедливое. Это очень наглядно проявляется на примере опустившихся людей. Чем больше ты тянешь такого человека, помогая и поддерживая его, тем глубже он опускается. И лишь оказавшись в одиночном плавании, познав всю глубину страданий, оставленный всеми, такой человек начинает вырабатывать в себе внутреннюю силу и преодолевает все проблемы...
Я посмотрел на Профессора, и последние слова застряли у меня в горле. Его дыхание участилось, лоб покрыла испарина. Никогда не видел его таким взволнованным.
- Что случилось? - спросил я.
Он отвел глаза и ничего не ответил. Но я настаивал. Что-то было не так...
Мой друг в волнении поднялся на ноги и начал ходить из угла в угол
- Понимаешь, ты сегодня заставил меня кое о чем задуматься... После твоего рассказа я взглянул на свою жизнь под другим углом. В том, что раньше казалось мне правильным, я увидел и оборотную сторону...
Натали мечтает о карьере, и уже три года просится на работу — если помнишь, она детский врач, и довольно не плохой — а я настаиваю, чтобы она сидела дома, потому что мне так спокойнее. Денег-то ведь хватает! Только сейчас я понял, как скучно и одиноко ей дома, ведь Мэри давно выросла и не нуждается в опеке, как прежде.
Заметив мое удивленное лицо, он широко улыбнулся, - видимо, сама мысль о дочери доставила ему огромное удовольствие.
- Да-да, представь себе — Мэри уже в третьем классе! Умница, одна из лучших учениц в школе! Особенно по естественным наукам... Но она хорошо рисует, и мечтает о художественной школе. Я же всячески пытаюсь приобщить ее к занятиям медициной — моя дочь должна пойти по моим стопам и получить нормальную специальность!
Да и сам я, если честно, уже два года живу в конфликте со своей совестью, согласившись на щедро финансируемый проект, идеи которого изначально идут вразрез с моими моральными принципами.
Таким образом, я не менее трех раз продал свою душу дьяволу, и в придачу пытался, даже не подозревая об этом, продать души самых близких мне людей...
Некоторое время он стоял молча. Наконец, лицо его прояснилось, словно он принял какое-то решение.
- Спасибо, друг, что вовремя указал мне на мою ошибку! - с этими словами он подошел и крепко пожал мою руку. Не скрою, это был один из самых приятных моментов в моей жизни.