В детстве моим самым любимым и долгожданным праздником был День Рождения. Но вовсе не из-за подарков, гостей и большого вкусного торта, как у большинства детей. Для меня это был единственный день в году, когда ко мне приезжал папа. Много лет назад его вместе с мамой после окончания института по распределению направили на Сахалин, где он все это время работал главным конструктором на большом заводе. А я жила в маленькой деревушке со своей крестной, бабой Адой в ее старом ветхом деревянном домишке. Муж и дети этой простой русской женщины погибли на войне - она осталась одна. Отца баба Ада любила как сына, меня как внучку, и всегда говорила, что ближе и родней у нее никого нет. Я ее тоже очень любила! Крестная всегда носила белоснежный фартук и черную косынку, а темные морщинистые руки всегда пахли одуванчиками, даже зимой.
С того дня рождения, о котором я хочу рассказать прошло уже много лет, но я помню все так, как будто это было вчера.
Ночью перед моим восьмым Днем Рождения я никак не могла заснуть. Все мысленно воспроизводила портрет самого дорогого для меня человека: его лицо, силуэт, одежду, в которой он приезжал в прошлом году. Так наступило долгожданное утро. И только первый лучик солнца робко (как будто спрашивая разрешения) постучался в мое окошко, я вскочила с кровати, умылась, надела свое самое нарядное платьице и, перепрыгивая через ступеньки, сбежала по лестнице вниз. Лестница при этом так скрипела, как «не вопит поросенок при забое», по словам бабы Ады. Соскакивая с последней ступеньки, я бросилась в ее раскрытые объятья. Мой День Рождения - был днем, когда она снимала свою траурную косынку и повязывала другую, белоснежную, как ее фартук. На весь дом разносился запах выпекающийся сдобы, и мне уже мысленно представлялся вкуснейший пирог.
Но в одну секунду ожидание пирога сменилось другим – главным ожиданием. Усевшись на табуретку у открытого окна, положив голову на подоконник, я стала ждать. Ждать высокого мужчину с бородой в сером элегантном плаще, который должен был вот-вот появиться на узкой тропинке. Украдкой я поглядывала на часы, стрелки которых, как мне казалось, не двигались вовсе. На душе было очень неспокойно, и начинала расти паника. Может…нет, не подпуская к себе ни одной, даже самой крохотной мрачной мысли, я больше старалась убедить себя в том, что все будет хорошо, чем действительно верила в это. Но вот, наконец, появляется Он. Я помчалась к входной двери и спряталась за большой старой вешалкой. Сердце билось так часто и громко, что мне казалось, что его могут услышать. Входя уверенной походкой, он бросил большую дорожную сумку и начал раздеваться, повесил плащ на ту самую вешалку, за которой пряталась я. Полы его плаща скользнули по моему лицу. Мой нос поймал чудеснейший родной запах.
-Юся, девочка моя, ты где?-раздался низкий бархатный голос.
Я тут же выпрыгнула из своего убежища и бросилась папочке на шею.
-А я тут, я спряталась!-и мы вместо заливисто засмеялись.
Затем вошла баба Ада. У нее были заплаканные глаза, которые она вытирала платочком с вышитыми голубыми колокольчиками, другой рукой она перекрестила папу и с тихим всхлипыванием припала к его широкой груди. Он нежно обнял крестную за плечи и прошептал на ухо какие-то добрые, ласковые слова.
Я стояла немного поодаль, так как понимала, что им надо побыть одним. От волнения и радости у меня вспотели ладошки, вытирая их о платье, переминаясь с ноги на ногу, покусывая губы, думала, как люблю их, и что сейчас моему терпению придет конец. Ведь весь год я мечтала обнять папу, потрепать его за отросшие волосы, уткнуться в колючую, пропахшую табаком бороду и не отпускать никуда и никогда.
И вот оно, мое терпение лопнуло, я легонько дернула папу за брючину, он не обратил на меня внимания, я дернула сильнее. Тогда он нехотя и хмуро отвел глаза от бабы Ады и тут, наконец, увидел мой давно ожидающий взгляд. Он весь резко изменился: на лице появилась широкая, почти неестественная улыбка. Взяв меня на руки, стал кружить по комнате. Всем телом я прижалась к любимому папочке и до того сильно вцепилась в его большие, надежные руки, что мои пальцы побелели от напряжения. Из-за нарастающей нервозности перехватывало дыхание, и нечем было дышать. Я отпрянула назад и тогда увидела его беззаботное радостное лицо. Я знала – лицо папы в этот момент было зеркальным отражением моего лица. Ведь это были настоящие мгновения счастья, мгновения, в которых существовали только мы вдвоем.
Несмотря на то, что я ужасно боялась высоты, мне нисколечко не было страшно. Когда папа был рядом, я ничего не боялась, становилась самой храброй на свете. И самой-самой счастливой. Но что-то омрачало это сказочное счастье. Непонятный страх царапал мне сердце. Ведь всегда, а особенно в тот момент, я только боялась одного: что папа однажды уедет, и мы больше никогда не увидимся…
Он заметил тревогу на моем лице, тут же опустил меня на пол и растерянно спросил: Доченька, все хорошо?
Мне хотелось все рассказать, но я знала, что он ужасно расстроится, и в этих дорогих глазах кофейного цвета появятся холодные льдинки. Поэтому я постаралась улыбнуться и бодро кивнула. Еще пару минут он внимательно изучал мое лицо, и только когда убедился, что со мной все в порядке, любя щелкнул по носу.
Вдруг в комнату вошла баба Ада. В руках на круглом зеленом подносе, покрытом белым полотенцем, она несла именинный торт. И хотя это был всего лишь пирог с малиной, для меня он был намного вкуснее любого столичного торта с розочками из крема. Я даже не стала считать, я знала, что в пирог воткнуто ровно восемь свечей. Папа, стоящий за моей спиной, нежно поцеловал меня в макушку и прошептал:
-Загадывай, Юся..
Для размышления над желанием мне не надо было думать ни секунды, поэтому я тут же набрала за щеки побольше воздуха и задула все свечи разом. Я светилась, как только что потушенная мною свечка, и машинально скрестила пальцы. Чтобы желание сбылось наверняка, ведь оно у меня одно, самое заветное.
Съев по кусочку изумительно пирога, мы с папой отправились в лес. Он любил гулять там, а я любила смотреть на него и слушать истории, которые он рассказывал. Он говорил обо всем на свете: о работе, о молодости, о друге Кольки, о войне. Я старалась все запомнить, боялась упустить даже одно слово. Изредка, забываясь, он рассказывал о маме… В эти минуты его глаза наполнялись невероятной тоской, грустью и…любовью.
Я совсем не помнила маму, но по редким папиным рассказам представляла ее ангелом с потрясающим голосом и зелеными, как у меня глазами.
До сих пор, во сне я слышу, как кто-то поет неземным голосом колыбельную, всегда одну и ту же. Возможно, это мое единственное воспоминание о маме.
Как только солнце скрывалось за горизонтом, мы выходили в бескрайнее чистое поле. Мы лежали в зеленой мягкой траве и смотрели на звезды. Это наша традиция. Каждый раз, когда мы так лежали, папа спрашивал меня на что похоже то или иное созвездие.
-На зайца! На кораблик! На торт!-резво отвечала я.
Мы могли так лежать целую вечность. Но в этот раз папа спросил:
-А знаешь на что похожа каждая отдельная звездочка?
-На цветочек, на снежинку?
-Нет, на замочную скважину.
Подумав, я тихо сказала:
-Но ведь тогда должна быть и дверь?..
Но он уже не слышал, он был далеко, в звездах…В детстве папа хотел стать астрономом, но родители были против. Окончив школу, он поехал в Ленинград и поступил в Политехнический институт. Ленинград, по словам папы, самый красивый город на Земле. Там они познакомились с мамой. А мечта о звездном небе стала мечтой всей жизни.
У меня закрывались глаза, я из-за всех сил боролась со сном, желая продлить каждую минуту общения с папой. Я привстала на локте и медленно поцеловала его в уже заросшую щетиной щеку, стараясь не мешать.
В полудреме я вернулась в дом. Баба Ада уже спала, и я как можно тише поднялась по скрипучей лестнице. Умылась, быстро набросила на себя ночную сорочку и прыгнула под одеяло с головой. Словно в кино, кадр за кадром, проходили события сегодняшнего дня. Вспоминая все это, я заснула абсолютно счастливой.
Позже, сквозь сон, я слышала, как скрипит старая лестница. Папа зашел в мою комнату, задернул штору, сел на краешек кровати, ласково укутав мои ноги, подоткнул одеяло. Своей большой рукой гладил меня по голове, перебирая пальцами спутавшиеся волосы.
-Моя девочка…мое сокровище, моя единственная отрада. Эх, Юся, Юся… - быстро шептали губы, которые затем коснулись моего торчащего из-под одеяла плечика. Они были такие горячие и такие родные!..
Проснувшись утром, я подскочила в кровати. «Папа уехал, опять уехал», - стучало в моем еще не совсем проснувшимся сознании. Ждать, ждать, целый год ждать. И опять ждать. Мне было плохо. Плохо и мучительно больно. Дурная мысль появилась в моей голове: может, было бы легче, если бы он вообще никогда не приезжал? Но от этого мне стало еще хуже, и холод пробежал по моей спине. Испугавшись своей собственной глупости, я со злостью укусила себя за руку. Физическая боль немного заглушила душевную, но соленые слезы все равно потекли по моим щекам.
Вдруг я заметила на столике рядом с кроватью что-то блестящее. Я протянула дрожащую руку. Это оказался ключ. Медный ключик на цепочке. Это тот заветный ключ от звезд, от Вселенной, от всех дверей на свете, которые открыты для меня.