Сюр

Светлана Данилина

1.
Большую сиреневого цвета стену комнаты украшали две картины в простых деревянных рамах.

На правом полотне, висевшем ближе к окну, был изображён сморщенный пожухлый баклажан с унылым зелёным хвостом. Овощ одиноко и грустно лежал на деревянной разделочной доске посреди почти чёрного стола. Фон был тёмно-коричневым с лёгкими нотками изумрудных и фиолетовых бликов. И только светлая, казалось, тёплая и гладкая доска радовала глаз правильно воспроизведённой текстурой желтоватого дерева.

Натюрморт героине рассказа, приглашённой лицезреть два приобретённых хозяином произведения искусства, сразу не понравился, но она чувствовала себя обязанной хвалить, ведь именно этого от неё ждали и именно для того позвали. Поэтому с большим энтузиазмом, фантазией и эмоциональным подъёмом мастерски и взахлёб она рассказала о былой наполненной событиями жизни паслёнового субъекта, его мудрости и опытности, а также о явственно проглядывающем сквозь сморщенную кожицу духе оптимизма и о надежде на прекрасное будущее, созвучно выраженных в зелени и юной беззащитности тонкого жизнестойкого и пробивающего пространственно-временные коллизии хвостика, устремлённого куда-то ввысь и вдаль. Уф-ф-ф!

Господин Мортен Гюннарсон был ошеломлён трактовкой – идея о надежде ему очень понравилась. Было заметно, что он с удовольствием принялся персонифицировать услышанное и примерять образ на себя лично. Хотя зелёный хвостик не очень сочетался с его респектабельным костюмом и хорошо сохранившейся седеющей шевелюрой. Однако некое озорство пробивалось искорками из-под оправы его очков с толстыми стёклами. И ещё иногда он незаметно бросал плотоядные взгляды в неосторожно приоткрывавшийся вырез блузки своей переводчицы.

А та ничего не замечала, потому что увлечённо работала и, тщательно исполняя свои обязанности, вразумительно и членораздельно доносила до ушей аудитории содержание всех произносимых текстов. Заодно она и отвечала на вопросы, которые время от времени задавал для чего-то непосредственно ей клиент.

И потому не менее интересно отозвалась о белой овце с грустными коричневыми глазами, изображённой на висевшем рядом с фиолетовым овощем полотне. Писанный маслом сноп нечистой белой шерсти, отягощавший бедное животное, перекрывался прекрасным умным взглядом, устремлённым опять всё туда же (а куда же ещё?) – в будущее. А туман, который окружал толстую несчастную овцу, стоявшую посреди поля с плохо прорисованными грязными сухими колючками, напоминал, в Машиной трактовке, о непонятном и неопределённом статусе бесприютного и неустроенного парнокопытного существа. И только редкие и резкие тоненькие пронзительно-зелёные травинки вносили едва уловимую струйку оптимизма в общее настроение артобъекта.

«Овца на перепутье», – глубокомысленно и оценивающе глядя на млекопитающее, сказала переводчица и почему-то представила, как героиня картины мучается одышкой при дальних переходах вместе с большим противно и на низких нотах блеющим стадом себе подобных. Но эту мысль Маша ни клиенту, ни публике деликатно не озвучила.

И «Овцу», и «Баклажан» господин Мортен Гюннарсон купил и собирался потом благополучно и выгодно продать. Он вообще был удачливым коммерсантом.

2.
Господина Мортена Гюннарсона уступила Маше Лилечка.

Так она и сказала с нотками отчаяния и усталости в простуженном голосе:

– Забирай! Не могу больше!

Маша выслушала крик души с сочувствием и опаской, хотя уловила некую недосказанность в категоричности решения о передаче клиента. Но согласилась, потому что работа была ей нужна.

Лилечкин напор бил мощью неизвестно откуда прорезавшегося баса и взывал о помощи. Бедняжку вполне можно было понять и от души посочувствовать ей. В Лилечкином окружении скопилось некоторое количество людей, от которых она очень устала. От кого-то – вот прямо сразу, от кого-то – через некоторый промежуток времени – у каждого он был своим. Но наступил момент, когда посторонних субъектов стало в её индивидуальном пространстве слишком много.

Вот и господин Мортен Гюннарсон превысил лимит, отведённый Лилечкой лицам категории «ни сват ни брат» или «не нашего сукна епанча» в личном ареале и превысил её способность сопровождать клиента во всех передвижениях во время визитов в их дивную маленькую страну, переводить, слушать, подстраиваться.

К тому же Лилечка наконец вышла замуж, переехала за город, совсем по-вольтеровски занялась своим садом и работать больше не хотела. Так получилось.


И господин Мортен Гюннарсон со специфически перемешанными в странном коктейле искусствоведческими и коммерческими интересами стал ей в тягость.

Но она отработала с ним не один год и чувствовала себя обязанной пристроить клиента в хорошие руки – хотелось ей красивой и оптимистичной концовки.

3.
Обладательницей таких надёжных, заслуживающих доверия рук и оказалась Маша.

– Платит он совсем неплохо! – уговаривала Лилечка тянувшую с принятием решения бывшую однокурсницу. – Только… м-м-м… пристаёт иногда. Но ты у него сразу шубу проси. Он жмот. И это его отрезвляет.

– Он тебе, Тарасова, что, шубу подарил? – поинтересовалась Маша.

– Нет, – вздохнула Лилечка. – Но с ним легко работать. Хотя крови тоже попил. Впрочем, и хуже бывает. Так что ничего. Но от шубы он сразу тормозит.

– Понятно, – сказала Маша.

– Нет, ну если тебе, конечно, нужна шуба… – засмеялась Лилечка.

Какие отношения были у Лилечки со сластолюбивым господином Мортеном Гюннарсоном, Маша не знала. Хотя в общих чертах догадывалась. Но подобной перспективы для себя не допускала.

И шубу он Тарасовой, как выяснилось, не купил. Видимо, потому она так и устала от него.

Действительно, кто бы мог выдержать, когда в ответ на простую и ясно сформулированную просьбу с хорошей и убедительной аргументацией, что наступила зима, выпал снег, стало холодно, мороз пробирает до костей, звучал затяжной рассказ о личных проблемах, далеко уводящий от темы беседы – от шубы.

Господин Мортен Гюннарсон принимался докладывать разочарованной Лилечке, как подарил в своё время бывшей жене на какой-то семейный юбилей ну очень дорогой, просто умопомрачительный, аж дух захватывает, слов нет пересказать – блеск, фейерверк, салют, грохот – вот только чепчик в воздух подбросить от замирания чувств и невозможности по-другому выразить эмоции и бесконечный восторг – набор суперкрутых кастрюль.

Передавая Маше злополучный инцидент, Лилечка артистично изображала подкинутый в воздух гипотетический головной убор.

В речи самого господина Мортена Гюннарсона чепчик как раз и не фигурировал. Респектабельный исландец педантично часа полтора пересказывал несчастной Лилечке рекламный буклет, заостряя внимание на качестве стали, способах её производства, практическом применении изделий из неё в разных отраслях промышленности, доводя исследование процесса жарки, варки, тушения и томления до молекулярного уровня и, как следствие, до полного абсурда. Химико-физико-технологические процессы булькали, шипели, смешивались и шкварчали в господин-мортен-гюннарсоновском изложении во всех мыслимых и немыслимых вариантах.

Лилечка уныло слушала (а что ей оставалось делать?) поток сознания пытавшегося увести её от сути дела жлобствующего господина Мортена Гюннарсона. Но тем не менее трезво прерывала околонаучные излияния простым и конкретным возгласом – прокурорским вопросом в лоб: «Где шуба?» У неё были все права требовать ответа.

Но господин Мортен Гюннарсон отмалчивался, вздыхал, досадливо улыбался и любопытства не удовлетворял. Вероятно, считал оплату мехами устаревшей и непродуктивной. Наверное, он оценивал Лилечкины благорасположение и труды в другой системе исчисления.

Мораль затяжной саги-басни была выражена им конкретно и доходчиво: даже его бывшая многоуважаемая жена не удостоилась шубы, ибо господин Мортен Гюннарсон не мог себе позволить ничего подобного. Хотя умопомрачительную цену кухонной утвари называл с гордостью. Однако у Лилечки имелись иные ориентиры и ценности.

В общем, Лилечка «выросла» из этого романа. И в конечном итоге надоел он ей как горькая редька. Хотя как раз редьку она любила. С солью, сметаной и майонезом. В отличие от господина Мортена Гюннарсона, которого всего-навсего терпела. К тому же со сметаной он ел почему-то красную икру и солёную лососину, что делало его образ ещё более отталкивающим для Лилечки. А уж без брошенной к её ногам шубы господин Мортен Гюннарсон казался страдалице совсем непривлекательным и никчёмным.

И любому терпению приходит конец.

Когда обманутая в прекрасных чаяниях Лилечка рассказывала Маше обо всём, то обидчиво кривила красивые полные губы и нервно раздувала тонкие изящные ноздри – ну совсем как породистая норовистая лошадь, а, скорее, обиженная овца, та, что на перепутье.

– Где шуба? Мне холодно. У меня мёрзнут руки и ноги! – отчаянно восклицала она.

Но вожделенная шуба, мечта Лилечки, тоже стоила приличных денег, к тому же намного дороже кухонного посудного комплекта.

А господин Мортен Гюннарсон не настроен был делать такие крупномасштабные подарки переводчице, работа или всё-таки роман с которой продолжались у него уже довольно давно.

В конце концов, меркантильной Лилечке это надоело.

– Жлоб и жмот! – гневно говорила она Маше. – Забери, если можешь.

К тому же нашёлся человек, купивший ей правильную шубу, за него-то она и вышла замуж.

И с удовольствием передала господина Мортена Гюннарсона – да кому угодно, только возьмите, надоел до скрежета зубовного – Маше. У которой, к слову сказать, были муж и дети – девочки-подростки. Только работы у неё не было. Хотя муж семью содержал вполне достойно. Но на прихоти и капризы Маше, как водится, не хватало.

4.
Акт передачи клиента или судьбоносная встреча-знакомство проходил в модном ресторане.

Лилечка представила Машу господину Мортену Гюннарсону и охарактеризовала в самых радужных и привлекательных тонах.

Было сразу видно, как воодушевился и зажёгся сухопарый и сдержанный, с иголочки одетый исландец. Маша умела производить приятное впечатление. Да и было чем производить. Взгляды она к себе обыкновенно притягивала. Господин Мортен Гюннарсон, лоб которого напоминал гармошку, а щёки – брыли Машенькиного соседского мастифа Гудвина, внешней привлекательностью не отличался. И манера знакомства тоже выглядела уж слишком примитивно, напоминая откровенное тестирование.

Господин Мортен Гюннарсон задавал всяческие вопросы, пытаясь понять, кто такая Маша и подойдёт ли она на место Лилечки, точнее, сможет ли приблизиться к ней или даже затмить.

Маша, в свою очередь, на вопросы отвечала, старалась изо всех сил и знание языка показывала. Английского. А какого же ещё? Не исландского же! Таких специалистов в Машином и Лилечкином окружении не водилось.

Окончательно господин Мортен Гюннарсон сломался на искусстве. Этот вопрос его очень интересовал. Он заговорил о русской поэзии, оказавшись любителем и даже в какой-то мере знатоком. А уж когда Маша на его просьбу прочитать что-нибудь выдала наизусть на автомате первую главу «Евгения Онегина», стальной блеск в глазах исландца стал мягче, а стёкла очков господина Мортена Гюннарсона засияли каким-то странным мягким и очарованным светом. Переводчица ему явно понравилась и подошла. Мало того, он записал весь импровизированный концерт на телефон, чтобы потом насладиться прелестью стихотворных строк в интеллектуальном и сексапильном Машином исполнении.

Маша мысленно похвалила себя за добросовестность и усидчивость, проявленные в восьмом классе, а также поздравила с выигранным конкурсом.

Так что процедура знакомства прошла блистательно. Блистала талантами и шармом Маша, блистала избавленная от груза и обузы Лилечка, блестел от блаженства и удовольствия господин Мортен Гюннарсон, чуть ли не причмокивая бордовыми губами.

Записав на цифру все Машины художества, он, как вердикт, провозгласил, что всю жизнь искал именно такую женщину – способную читать стихи, много стихов. Комплимент повис в воздухе, и обомлевшая Маша приняла его со сдержанной улыбкой, поскольку звучал этот почти мадригал двусмысленно и фривольно. А никаких глобальных свершений в судьбе седовласого господина Мортена Гюннарсона героиня производить не собиралась. Она просто нашла работу. И очень хотела шубу, почему-то обещанную ей Лилечкой.

Да, героиня была немного меркантильна. Но кто сказал, что это так уж плохо? И зимы у нас холодные.

Потом господин Мортен Гюннарсон пустился в длительные и обстоятельные разглагольствования о литературе и поэзии.

Русская стихотворная школа его воодушевляла и даже, похоже, возбуждала, потому что северный темперамент иногда да и взбрыкивал неожиданными проблесками и вспыхивал неосторожным огоньком – исландец увлекался и тоже начинал произносить некие рифмованные тексты. И в целом к концу мероприятия господин Мортен Гюннарсон сделался чересчур бодрым и активным, полыхал разгоревшимися щеками, вдруг несолидно посмеивался и смотрел на будущую свою переводчицу, как мальчик на витрину, на которой стоит яркая красивая машинка.

Довольно вялая и меланхоличная Лилечка неторопливо и умиротворённо попивала красное вино из большого фужера на высокой ножке, и было заметно, что она очень утомилась от подобных монологов и рада освобождению от тяжкой ноши, а каждый глоток делает её всё более и более прекраснодушной. Она с наслаждением отошла на второй план, предоставив место на первом своей подруге Маше.

А Маша азартно стремилась сдать этот экзамен.

Впрочем, харизмы ей было не занимать – та просто разбрызгивалась по сторонам, играя в каждой нотке её голоса и в каждом произнесённом слове.

Для вящего эффекта Маша, сама удивляясь собственной памяти, прочитала почти всё, что способна была воспроизвести от Антиоха Кантемира до современности в лице Губермана.

И это прошло не только на ура, а на многократное громоподобное срывающее крыши ура.

Уже позже за чашкой кофе, слегка откидывая резковатым движением головы седую чёлку со лба, господин Мортен Гюннарсон пояснил причину столь трепетного своего отношения к стихосложению – каждый уважающий себя исландец увлекается искусством и, прежде всего, поэзией. А уж если женщина сочиняет стихи, то это просто экстра-класс.

– Конечно, Ильина, – прозаически подбодрила Машу Лилечка, – это у них у всех на острове в крови, а уж умение слагать саги особенно приветствуется!

Маша неопределённо улыбнулась ей в ответ.

– Срочно учи наизусть «Старшую Эдду»! – тихонько съязвила слегка захмелевшая Лилечка.

Тираду она милостиво перевела озабоченно и с непониманием взглянувшему на неё господину Мортену Гюннарсону. Тот энергично закивал в знак согласия и одобрения – да-да, они такие, с этим следует считаться, и великий эпос, которым он неизбывно гордится, заслуживает пристального изучения.

Чтобы закрепить эффект, воодушевлённая Маша вдобавок продекламировала нечаянно всплывшее в памяти собственное отроческое четверостишие про весеннюю яблоню с бело-розовыми цветочками. И это стало заключительным залпом салюта.

5.
Итак, собеседование состоялось. И Маша его прошла с высочайшими баллами.

Все остались очень довольны.

Хотя некий червь сомнения в Машиной душе появился. Уж слишком пристально взглядывал на неё иногда господин Мортен Гюннарсон.

В целом же Машу искренне тронул произведённый ею неожиданный фурор, который бурно отражался и откровенно плескался в толстых стёклах очков господина Мортена Гюннарсона.

Однако же у неё была семья – муж и две дочери. И почтенная матрона никаких романов с клиентом не планировала.

Её больше беспокоила единица по математике в дневнике старшей дочери.

Дневник, правда, был электронным. Но единица там стояла вполне конкретная и точная, грубая и осязаемая. А ветреная отроковица демонстративно проявляла глубочайшую неприязнь к точным наукам.

Проблему пытались решить дополнительными занятиями, и репетитор Валентина Сергеевна методично и добросовестно, педантично и пунктуально выполняла с девочкой все задачи, пыталась объяснить, втолковать и вбить в юную головку премудрости ну хотя бы устного счёта. Но Элиночка от души не любила математики и с определённой периодичностью приносила домой единицы за контрольные, выполненные в классе в отсутствие Валентины Сергеевны.

В придачу к проблемам с математикой всплывали и проблемы с физикой и химией. И здесь тоже требовались репетиторы, репетиторы и репетиторы, что просило регулярных материальных вложений.

Собственно, в основном на дополнительные уроки Маша и планировала зарабатывать.

И источник этих вложений в лице господина Мортена Гюннарсона наконец появился.

Впрочем, и перспектива приобретения новой шубы тоже очень грела Машину душу. Старая уже стала… старой. А хотелось нового пушистого свежего меха и уютного тепла – посреди снежной, вьюжной и морозной зимы. Пусть даже и с оттепелями!

Движимая Лилечкиным советом, Маша пошла в бутик и увидела то, о чём с такой досадой когда-то вздыхала подруга, – новую шубу. К весне она предлагалась со скидкой, что казалось спасительной зацепкой и очень согревало душу. И новая выведенная красным фломастером цифра рядом с перечёркнутой чёрным цветом старой завораживала одухотворённое Машино воображение и рисовала перспективы.

(В конце концов, чем не воспоминание о гоголевской «Шинели»? Акакий Акакиевич Башмачкин мечтал о шинели, а героиня рассказа – о норковой шубе. Не о шиншилловой же! Что же тут плохого? Зимой ведь холодно! И снег идёт, и ветер дует, и морозы трещат!)

И Маша, читая наизусть Маяковского заезжему исландскому предпринимателю, представляла себе прикосновения ладошкой к короткому и приятному, мягкому и чуть-чуть островато-колючему шоколадного или нежно-серебристого цвета меху.

Ей определённо хотелось новую шубу.

Вот только романа с господином Мортеном Гюннарсоном ей не хотелось. Работы – да. Денег тоже. Но никак не отношений. А мысль о них слегка витала в воздухе и читалась в сдержанно-нордическом, но временами чересчур воодушевлённом взгляде господина Мортена Гюннарсона.

Однако Маша надеялась, что всё обойдётся и останется на чисто деловом уровне. Почему-то ей казалось, что она сможет балансировать. Иные отношения вызывали у неё чувство брезгливости и содрогание.

К тому же Машин муж не перенёс бы адюльтера. А Костю Маша любила. В принципе и всеобъемлюще.

Однако головка её от откровенного любования и признания всяческих достоинств закружилась, и закружилась ощутимо. К тому же Костя никогда не мог оценить её художественных талантов. Он был технарём, и стихотворная строка не трогала его сухих мозгов ни в редакции Михаила Васильевича Ломоносова, ни Сергея Александровича Есенина. Да и не читала ему Маша никаких стихов – у них были другие совместные интересы. Вот Машины котлеты супруг очень любил и ценил. Особенно холодные и по ночам. А мечта о новой шубе не вызывала отклика в его чёрствонастроенной душе.

Зато лирическая струна Машиных достоинств тронула сердце немолодого и состоятельного исландца. Зачем-то.

Хотя Маше от него нужны были только деньги. За работу. На репетиторов. Ну, и на новую шубку. К тому же муж считал, что старая ещё вполне хороша. И даже со скидкой новую присмотренную шубу он покупать не хотел, что вызывало у Маши большие разочарование и протест.

А вот желание жены заработать экономный супруг оценил вполне положительно. Пусть себе Маша походит и попереводит. С пользой для семейного бюджета. Что же тут плохого? Он не возражал. Сколько можно сидеть на его шее? Это, безусловно, очень приятное, захватывающее, всеобъемлющее и по-своему содержательное занятие, но можно и слегка разнообразить его трудовыми манипуляциями. А о масляных взорах господина Мортена Гюннарсона Маша ему, конечно, не рассказала. К чему тревожить и беспокоить близкого человека? Пусть себе спокойно ест котлеты. Да хоть и по ночам!

Необходимо отметить, что и сама Маша отнеслась ко всему невнимательно и легкомысленно.

Как выяснилось позже, зря.

6.
Первыми покупками, которые господин Мортен Гюннарсон сделал под вдохновляющим началом новой переводчицы, стали философски настроенная нестриженная овца с подающим лучезарные надежды баклажаном.

Дабы отметить свершение, господин Мортен Гюннарсон устроил небольшой приём в своих апартаментах, где имел обыкновение останавливаться во время приездов.

Человек двадцать приглашённых – кто с пафосно-восторженными, кто просто с задумчивыми лицами – с бокалами в руках сгрудились возле стены, увенчанной двумя приобретениями.

Господин Мортен Гюннарсон демонстрировал картины, сопровождая церемонию длинными и пространными комментариями.

Во время эпохальной процедуры Маша, отвечая на предложение клиента высказывать личные мнения, и огласила свою незабываемую трактовку идейной наполненности полотен.

Очарованный новизной концепции господин Мортен Гюннарсон сиял и сверкал, лучился и искрился, как шампанское, весело булькавшее озорными пузырьками в его бокале, который он держал в руке, свободолюбиво отставив локоть в сторону, отчего казалось, что сосуд летает, а господин Мортен Гюннарсон только помогает ему в этом ирреальном существовании. Небрежно засунув другую руку в карман брюк, он перемещался, тоже почти летал, по небольшой экспозиции и распространял вокруг себя ауру довольства, благодушия и ликования.

Чувствовалось, что владение овцой, баклажаном и прекрасной во всех отношениях переводчицей, обладающей высокохудожественным даром вывернуть мозги слушателей, доставляет ему вдохновляющее удовольствие.

После флегматичной, апатичной, да к тому же и слегка расплывшейся Лилечки сексапильная, остроумная и словоохотливая Маша казалась ему подарком, что очень воодушевляло господина Мортена Гюннарсона.

Так он и озвучил, проводив последнего гостя, собственное душевное состояние собиравшейся покинуть рабочее место Маше.

– Вы делаете меня счастливым, – проникновенно изрёк господин Мортен Гюннарсон, осторожно взял Машину кисть и с церемонным достоинством и одновременно пажеским благоговением поцеловал оную.

Губы господина Мортена Гюннарсона оказались мягкими, слегка влажными и какими-то неожиданно пухлыми. Лобзание было хоть и учтивым, но довольно продолжительным. И Маша услышала и почувствовала за галантным выражением благодарности и за манерной куртуазностью плохо скрытые корыстные мотивы.

Она, безусловно, была рада сделать счастливым любого человека на Земле, а уж преобразить в лучшую сторону мироощущение клиента тем более. Разумеется, в мыслимых и допустимых её принципами рамках.

Но в голове у неё была очередная единица по математике и замаринованная в горчично-медовом соусе курица, которую она собиралась запечь – теперь уже не на ужин, потому что время ужина прошло, а хотя бы к завтрашнему субботнему семейному обеду.

Поэтому внутренне сжавшаяся Маша поспешила высвободить сжимаемую в ладони господина Мортена Гюннарсона собственную руку, энергично подвинулась к входной двери и с чувством облегчения покинула разошедшегося клиента.

7.
Она стрелой выскочила из апартаментов, брезгливо вытерла в лифте влажной салфеткой кисть руки, вышла из дома и быстрым шагом двинулась к стоянке, на которой оставила машину, пытаясь по пути отделаться от неприятных впечатлений.

«Всё, – решительно и императивно говорила она себе, – пора кончать с этой работой. Подумаешь – шуба!»

Вариант с трансформацией господина Мортена Гюннарсона в счастливое состояние в неозвученном, но просквозившем в его тоне намёке, ей не понравился. Как и овца, как и баклажан, как и лососина со сметаной, и как лёгкий невесомо-воздушный фужер в руках клиента – даже при взгляде со стороны. И помимо всего прочего, эта версия озаботила и лишила героиню того самого счастливого равновесия, в котором Маша до сих пор пребывала.

Она поняла, что её рабочий посыл теперь будет омрачён ожиданиями и сомнительными намерениями господина Мортена Гюннарсона, а также попытками воплотить их в реальность. И, скорее всего, ей придётся отказаться от выгодного и удобного занятия.

Но единица по математике!

Но шуба, которую она уже успела примерить!

«Поработаю, – всё-таки мысленно сказала себе Маша не без некоторых сомнений и колебаний, вставила ключ зажигания в замок и выехала со стоянки, – с чего бы так сразу и уходить?»

Она почувствовала себя той самой овцой на перепутье, забылась, неожиданно попала колесом в яму, скрытую лужей, услышала стук и испугалась. Но с машиной всё было в порядке, и незадачливая озадаченная переводчица поехала домой, решив всё-таки несколько повременить с расставанием и разрывом деловых контактов.

8.
Вскоре господин Мортен Гюннарсон очень выгодно – втридорога – продал достопамятную овцу вкупе с баклажаном.

Дальше лобызания верхней конечности переводчицы в этот свой визит господин Мортен Гюннарсон не пошёл – как-то процесс у него не задался, не без помощи державшей дистанцию Маши, конечно. Пребывая в состоянии внутреннего довольства от приобретения, он улетел на свой экзотический горячо любимый ледяной остров.

Полученного гонорара на шубу Маше, естественно, пока не хватило.

Однако усилиями артели репетиторов чуждое точным и естественным наукам дитя худо-бедно преуспело в учении. И все оценки в табеле оказались удовлетворительными.

Так что очередные каникулы её девочка благополучно провела дома – без традиционных выходов на дополнительные занятия.

«И стоило жить, и работать стоило», – процитировала себе классика успокоенная Маша и засмеялась, вспомнив, что речь в стихотворении шла о лошади. А её работа началась с овцы.

И находясь в радостном расположении духа и в приподнятом настроении, немного поразмыслив, она решила не отказываться от работы.

«Не каждый же день он здесь! Улетел – и когда ещё вернётся? А там видно будет», – наивно успокаивала себя героиня.

9.
И потом она тоже не стала ничего менять – кто же бросает хорошую работу из-за какого-то небольшого, хоть и не совсем приятного нюанса.

К тому же на некоторое время общение с господином Мортеном Гюннарсоном перешло в безобидный виртуальный формат – e-mailы, эсэмэски, беседы по телефону и скайпу.

Хотя клиент не всегда был предсказуемым, неожиданно почти фамильярно перемещаясь в реальность, что иногда ставило Машу в тупик.

Так, однажды ясным майским утром героиня, проводившая мужа на работу, а дочерей в школу, прилегла немного отдохнуть. Но её воздушные возвышенные сны оказались грубо прерванными телефонным звонком.

Ничего не понимавшая Маша подняла голову с подушки и схватила телефон, ощущая неизбывное отвращение к некогда любимой бравурной мелодии рингтона и пытаясь осознать, кто дерзнул покуситься на её покой и личное время.

– С вами будет говорить господин Мортен Гюннарсон, – услышала она секретарский голос.

Вспоминая сцены из фильмов, где звонки большого начальника предварялись подобным образом, героиня прослушала выданный секретарём текст о том, что её клиент был бы рад новому витку общения и намерен прилететь сегодня в восемнадцать часов, после чего жаждет встречи с прекрасной переводчицей в своих апартаментах для обсуждения плана работы.

Машин язык не повернулся сказать, что всю информацию можно было донести до неё и в электронном виде – простым письмом. А заодно и известить её о факте предстоящего визита заранее, ну хотя бы за неделю. А не будить ни свет ни заря, когда она намерена была отдохнуть в чудесном одиночестве.

По окончании разговора Маша нажала на кнопку и расслабленно упала в подушки, радуясь, что не надо никуда немедленно мчаться, и досадуя, что с ней так бесцеремонно позволили себе обращаться.

Героиня почувствовала себя активной участницей игры, в которую оказалась втянутой. Правила были смешными и нелепыми. Играть Маше не очень и хотелось. Но от нечего делать она для чего-то включилась в спектакль и стала соблюдать условности диктуемого этикета.

Маша уже могла бы и не работать. Угрозу неудов ликвидировали, поступления новых единиц пока не предвиделось. И до зимы ещё было далеко.

«Где шуба?» – спросила она себя, раздумывая о том, что мечты в жизнь не претворяются и неплохо бы отдать клиента если не обратно Лилечке, то в какие-то другие профессиональные и заботливые руки.

После чего отбросила все тягостные мысли, потянулась и сладко уснула.

Но в положенные восемнадцать часов уже дисциплинированно и пунктуально прибыла в апартаменты господина Мотрена Гюннарсона.

«Что ему нужно?» – думала она, предугадывая планы.

Но обсуждение всех прожектов оказалось простой болтовнёй. Маша сидела в кресле, смотрела на клиента и понимала, что без этой формальности можно было и обойтись, сделав всё в том же электронном виде. Но господин Мортен Гюннарсон по-детски радовался встрече, показывал, что чрезвычайно соскучился, сиял эмоциями, вдохновенно изображал большого босса, а Маша ему очень натурально подыгрывала, представляя себе новую шубу. При этом она панически осознавала, что восторг собеседника вполне искренний, и чувствовала, что у того появилась какая-то идея, которую он, однако, пока не озвучивает, но вполне определённо откладывает на будущее.

Покидая клиента после обсуждения намеченного, переводчица, дабы избежать тактильного контакта, осторожно спрятала обе руки за спину и для верности сжала пальцы в замок.

10.
Необходимо отметить, что визит господина Мортена Гюннарсона был ознаменован неописуемой жарой, внезапно и неожиданно предвосхитившей подступавшее лето. Уставшая от долгих зимних холодов природа всё перепутала и в безумном порыве отогревалась, не замечая того, что сильно переборщила с показаниями термометра.

Пейзаж плавился, плыл и сливался в очертаниях. Над раскалённым асфальтом поднималась горячая сизоватая дымка.

И именно в этот момент бедная Маша, изредка думая о ненужности шубы, сопровождала господина Мортена Гюннарсона в его бизнес-активности. Наличие кондиционеров в помещениях и средствах передвижения не могло спасти тяжести ситуации – какое-то время приходилось проводить под нещадными обжигающими лучами.

Маша плохо переносила высокие температуры и каждый раз высчитывала маршрут, вехами отмечая для себя спасительные оазисы с тенью.

Одевалась она соответствующим образом – то есть была почти раздета. И нередко представала перед клиентом в открытом платьице, что никак не соответствовало требованиям делового этикета. К тому же её обнажённые плечи внесли некий лишний штришок в развитие событий – направили в ненужную сторону. Но поневоле раскрепощённая героиня решила, что лучше выглядеть плебейкой, чем, соблюдая негласный дресс-код, изнывать и мучиться от зноя.

О реакции впечатлительного и сластолюбивого господина Мортена Гюннарсона на свой эксплицитный вид она как-то не подумала. А глаза его становились всё влажнее и влажнее, и уже угадывалась почти заметная слюна, которую он готов был пустить при очередной встрече с Машей. И иногда героиня очень неуютно чувствовала себя в легкомысленном бело-жёлтом сарафане на тонких бретельках. Но даже ради работы, имиджа, репутации, денег, шубы, удовлетворительных оценок по математике, физике и химии вместе взятых она не могла явиться на работу в более закрытой одежде.

Было душно, было жарко, было жутко. Воздух напоминал густой горячий сироп. Казалось, что в нём можно расплавиться. Солнце безжалостно обжигало. И белокожая Маша страдала и от таких экстремальных прелестей прекрасного времени года, и от излишнего внимания восприимчивого клиента, так и рвавшегося сократить дистанцию и невзначай прикоснуться к ней.

Тогда-то, хитроумно уворачиваясь от рук господина Мортена Гюннарсона, она и подумала, что зимние морозы устроили бы её больше. Хотя бы потому, что можно надеть шубу.

«Где шуба?» – время от времени спрашивала она сама себя Лилечкиными словами, пытаясь осознать, во имя чего терпит лишения. К тому же летом меха казались ей абсолютно ненужными.

11.
Однако же для господина Мортена Гюннарсона на первом месте всегда был бизнес, а потому он с упоением встретился с нужными людьми, поговорил обо всех своих делах, заключил необходимую сделку и к концу дня очень устал и проголодался. А потому позвал Машу, как обычно, перекусить. Перекусывали они, как правило, в ресторанах.

Довольный господин Мортен Гюннарсон чувствовал себя хозяином положения, сиял игривостью, как-то обособленно и автономно веселился и не очень-то страдал от жары, в чём ему, безусловно, помогали кондиционеры в помещениях.

Он хотел отдохнуть и расслабиться на волне радости от заключённого контракта, а потому с наслаждением болтал о том, что называется пустяками. Такими любимыми темами для него были живопись, поэзия, литература, музыка. И Машей он ненавязчиво любовался. Наверное, она тоже укладывалась в его эстетическую концепцию.

Чрезмерно словоохотливый господин Мортен Гюннарсон любил коснуться техники создания поэтического художественного образа. Во время его увлечённой декламации Маше казалось, что нет в мире ничего важнее и значимее жизненного кредо господина Мортена Гюннарсона.

Она с житейской мудростью, хорошо пряча почти материнскую снисходительность к детским чудачествам, восприимчивым благорасположенным ухом выслушивала красноречивый и многословный доклад господина Мортена Гюннарсона.

«Какая ахинея!» – иногда произносила она про себя, стараясь поддержать собственное моральное состояние и выпрыгнуть из обволакивающего её бурлящего моря постулатов.

Господин Мортен Гюннарсон, движимый мужским посылом увлечь собой и заполнить всё пространство, говорил и говорил, говорил и говорил. Чувствовалось, что ему очень хочется вскружить Маше голову.

Маша понимала, что её охмуряют и производят впечатление, но терпеливо ждала момента, когда всё закончится.

Уже протягивал господин Мортен Гюннарсон Маше на вилочке оливочку, уже отказывалась она от неё, уже настойчиво наступал вечер, уже клонились ближе и ниже к земле предзакатные лучи за окнами, и всё яснее и яснее становилось Маше, что пора уходить. Но господин Мортен Гюннарсон не мог умолкнуть. И было ясно, что ему осталось совсем немного до озвучивания конкретной томившей его идеи. Однако Маша не разделяла образа мыслей своего клиента и очень хотела домой. Поэтому улучила минуту, позвонила, заохала и засобиралась.

Господин Мортен Гюннарсон сопровождал её телодвижения огорчёнными комментариями вкупе с разочарованным квохтаньем. Но встревоженная нехорошими предчувствиями Маша наконец решительно встала и покинула клиента.

Уходила она в полной уверенности, что ей не нужны ни работа, ни шуба, ни господин Гюннарсон. И в очередной раз давала себе слово последовать примеру Лилечки и передать его «да кому угодно, только возьмите, надоел до скрежета зубовного» (см. гл. 3), как только получит гонорар.

Однако господин Мортен Гюннарсон, видимо, почувствовав Машины позыв и намерение сбежать, заговорил об увеличении оклада, объяснив, что очень доволен сотрудничеством, что бизнес его процветает, в чём переводчица ему успешно помогает, отчего он счастлив и доволен.

И корыстолюбивая Маша, для порядка ругая себя за расчётливость, опять вспомнила о шубе. Не вечно же будет продолжаться лето! И не стала рвать с озабоченным клиентом. Хотя его реакция на белый сарафан с жёлтыми кружочками, квадратиками и треугольничками очень её обеспокоила.

К тому же господин Мортен Гюннарсон, как водится, вскоре улетел. То есть Маша получила паузу и забыла о негативных нюансах.

12.
Но дабы пресечь возможные поползновения на личное пространство в дальнейшем, она воспользовалась оружием самого господина Мортена Гюннарсона. И в сомнительных, не относящихся к работе ситуациях принималась за активное словопроизнесение. Говорила она увлечённо и азартно, заполняя энергичным стрёкотом временной промежуток до того момента, когда можно будет встать и покинуть клиента.

В результате за пару следующих визитов господин Мортен Гюннарсон получил обширную информацию из области искусствоведения, краеведения, климатических наблюдений, а также о подругах Маши, её семье, дочерях, их одноклассниках и наставниках, успехах в учёбе и о заданиях, которые бедной матери приходилось выполнять за полночь при свете ночной лампы, потому что её девочка, как обычно, слишком поздно вспомнила о несвязанном шарфике, который необходимо было принести на завтрашний урок домоводства. Уф-ф-ф! Маша научилась заговаривать зубы.

Господин Мортен Гюннарсон терпеливо выслушивал нарративные монологи, откровенно разглядывал Машу и отчасти оставался доволен общей атмосферой.

К счастью, визиты господина Мортена Гюннарсона были краткосрочными, насыщенным всевозможными деловыми встречами и контактами. Если говорить о том, чего Маша так хотела избежать, то сопровождались они лишь затяжными лобызаньями руки. Маша с дурацким видом демонстративно не замечала поползновений клиента на свою личную жизнь, и до требований покупки мехового изделия дело не доходило. Хотя заполучить наконец вожделенную шубу она надеялась самостоятельно, когда скопится необходимая сумма. Да и на мужа она тоже рассчитывала. Почему бы ему не добавить на симпатичную шубку? Его согласием Маша уже заручилась.

13.
В очередной раз господин Мортен Гюннарсон прибыл по делам бизнеса вместе со своим братом Харальдом и для чего-то выразил желание представить его Маше. Та не возражала против настойчивого стремления клиента поближе познакомить её с членами клана Гюннарсонов. И особенно с братом, которого господин Мортен Гюннарсон очень любил и к авторитетному мнению которого чутко прислушивался. Машу эта информация не насторожила. Ну, хочет познакомить, и ладно. Почему нет?

Встреча происходила в ресторане за почти фамильным обедом.

В присутствии прекрасной переводчицы господин Харальд Гюннарсон был вежлив и чем-то чрезвычайно озабочен.

Он напоминал любившей зоологические сравнения Маше черепаху. Так и представлялся ей гипотетический узорчатый панцирь за его спиной. Из-под толстого орнаментального воображаемого покрытия высовывалась длинная напряжённая шея с узкой головой. Лицо было не менее сморщенным и коричневатым, что ещё более делало его обладателя похожим на пресмыкающееся. На Машу смотрели дотошные любопытные изучающие блестящие глазки. И она опять почувствовала себя достопамятной овцой – только овцой на аукционе, овцой, которой назначили цену и внимательно изучают перед покупкой, прикидывая, сколько сена съест она за зиму и сколько килограммов шерсти с неё можно настричь, равно как и в какой загон поставить. Брат почему-то особенно усердно смотрел на неё оценивающим взглядом и морщил лоб, что-то прикидывая, словно производил в уме математические подсчёты. И всю обеденную церемонию героиню не покидало неприятное чувство, словно она препарируемая лягушка.

И опять, дабы развлечь братьев, Маша по просьбе господина Мортена Гюннарсона читала наизусть стихи. А благодушно настроенные зрители довольно смотрели на неё.

И если к господину Мортену Гюннарсону героиня привыкла и притерпелась, то к медлительным и натужным движениям и речам братца ей трудно было приноровиться.

Родственники поглощали бутерброды с красной икрой, традиционно украшая сверху красные мелкозернистые поля белоснежными сметанными айсбергами. Семейные вкусовые пристрастия, свидетельницей которых ей пришлось стать, вызывали у Маши неприятные ощущения и откровенно коробили. Но она благодарила судьбу, что это хотя бы не королева исландского стола – тухлая акула, про которую ей живописно поведали господа Мортен и Харальд Гюннарсоны. Лицезреть даже простенькую кулинарную картину Маше было сложно, а точнее, совсем невмоготу, но она деликатно отводила взгляд, запивая визуальные впечатления минералкой. Сама же переводчица наотрез отказалась попробовать икорную композицию, чем вызвала недоумение и непонимание. Праздничной акулы, к счастью, в их стране к столу не подавали. Братья же обещали угостить её кулинарным шедевром во время Машиного гипотетического скорого посещения их любимого острова. Известие о своём визите в Исландию Маша восприняла с большим удивлением и внутренним содроганием.

Во время перемены блюд Харальд Гюннарсон для чего-то вспоминал детские привычки Мортена, Мортен перемежал монологи брата пересказом событий, происходивших в жизни семьи Гюннарсонов. А Маша недоумевала, к чему её посвящают в такие мелочи, которые чужим людям обычно не доверяют.

В целом по-черепашьи неуклюжий Харальд хотел казаться милашкой, примерно таким, каким выглядел более раскрепощённый и подвижный Мортен. Но авторитет старшего брата всё время просвечивал за его словами и неторопливыми движениями. Маша по мере сил старалась вписаться в семейный дуэт, думая о том, что, наверное, господам Гюннарсонам скучно, а её общество веселит и развлекает их.

Они очень тепло простились. И Харальд вслед за Мортеном так же почтительно облобызал переводческую длань.

14.
Загадка, над которой билась Маша, разрешилась на следующий день, когда господин Мортен Гюннарсон пригласил её на ужин – на сей раз без брата. Клиент выглядел обворожительным и загадочным.

Маша не понимала его настроения и терялась в догадках. Однако к провокациям была готова и в любой момент собиралась попросить шубу – хотя бы в качестве отрезвляющего средства.

Но господин Мортен Гюннарсон оказался непредсказуем, потому что в середине вечера вдруг вытащил из кармана синюю сафьяновую коробочку (банально, как в рекламе, под проникновенную фортепианную музыку) и торжественно в замедленном темпе протянул её Маше.

– Я привязался к вам, – пристально глядя ей в глаза и повторяясь в выражениях, пояснил он, – мне хорошо с вами, и вы делаете меня счастливым.

– Да-а-а? – растерянно протянула недоумевающая переводчица, стараясь не смотреть в тяжёлые зрачки серо-стальных глаз господина Мортена Гюннарсона и отгоняя из мыслей звуки светлой проникновенной шопеновской прелюдии.

Она не до конца понимала суть происходящего и не знала, как реагировать, но движимая женским любопытством осторожно и заинтригованно взяла коробочку и автоматически её открыла.

На синем бархате лежало колечко. Красивое аскетичное тонкое золотое колечко с маленьким неярко поблескивавшим голубым камешком. Маше оно сразу очень понравилось изысканностью и красотой дизайна. У неё был хороший вкус. Но всё-таки она заволновалась от странных предчувствий.

– Что это? – для чего-то невпопад спросила она, хотя и так было ясно, что ничего хорошего от подарка ей ждать не следует.

И получила ответ – именно такой, который можно было бы назвать громом среди ясного неба. Маше даже почудились дальние раскаты и отблески молнии надвигающейся грозы.

– Это моё предложение вам выйти за меня замуж, – сияя вставными зубами, гордо и торжественно изрёк её работодатель.

Обескураженная Маша немедленно с демонстративной поспешностью закрыла, почти захлопнула, коробочку и, почему-то вспомнив о пресловутой ферментированной акуле, с чувством гадливости быстро поставила её на стол – поближе к господину Мортену Гюннарсону. Она испугалась и предложения, и своей реакции, и того, что потеряла дар речи, и того, что ей надо как-то выходить из неожиданной мизансцены, и необходимости в какой-то форме давать отказ.

– Но-о-о, – наконец выдавила она, пытаясь справиться с севшим и ставшим скрипучим голосом и не желая сразу оглоушивать человека, проявившего к ней такие тёплые чувства, – как вы это себе представляете? Я… в некотором роде… замужем!

– Ну и что? – энергично спросил господин Мортен Гюннарсон и настойчиво подвинул к ней коробочку по белой скатерти между бокалами. – Это не может быть преградой.

«У каждого свои недостатки», – пошутило Машино подсознание, напомнив ей финал знаменитого фильма с Душечкой Мэрилин Монро. Хотя там авторы-киношники удачно выкрутились, просто запустив в оборот картинку с удаляющимся катером, и предоставили героям и зрителям возможность самим решать проблему – кому с кем жить.

Но героине надо было дать ответ немедленно, и она решила ещё раз напомнить все обстоятельства.

– Это невозможно! – справившись с пропавшим голосом и намеренно преувеличивая пафос, сказала Маша. – Я не могу выйти за вас!

Она невольно процитировала текст фильма, улыбнулась про себя совпадению и продолжила:

– У меня есть муж и дети есть! Две дочери! Вы же знаете!

– Ну и что? Вы прекрасно впишетесь в нашу семью, – оптимистично заверил её господин Мортен Гюннарсон. – Харальд одобрил мой выбор.

Маша осознала, что вчера состоялись смотрины, господин Харальд Гюннарсон выдал брату санкцию и вопрос решён.

Лучшим для неё выходом из диалога было немедленно низвергнуться в обморок и прекратить реагировать на внешние раздражители. Но шокированная Маша просто молчала, сражённая высказанным предложением.

– У меня есть семья, – в очередной раз произнесла она, не в силах въехать в абсурдность происходящего и пытаясь как-то объяснить клиенту истинное положение дел.

– Вас это остановит? – по-деловому и несколько по-жеребячьи поинтересовался господин Мортен Гюннарсон.

– Как об стенку горох, – не удержалась Маша от комментария по-русски и поймала недоумённый взгляд господина Мортена Гюннарсона.

– Конечно, остановит! – продолжила она по-английски, не зная, как выразить свой протест, а также невозможность поползновений на себя и на своих близких.

Она могла бы просто по-русски послать клиента подальше, но воспитание не позволяло произвести подобную акцию, да и не понял бы господин Мортен Гюннарсон всей палитры чувств и экспрессии выражений.

– Вы можете развестись, – как о само собой разумеющемся сказал господин Мортен Гюннарсон, наращивая аргументацию.

Сюрреализм продолжался, действие развивалось, а часы, вопреки всем законам физики, плавно и неторопливо стекали со стола, болтались на веточке и изгибались в странных извивах на всех попадавшихся на пути предметах.

– Зачем вам муж? – вопрошал господин Мортен Гюннарсон, анализируя тему и разглядывая препятствия с разных ракурсов. – Вы никогда ничего о нём не говорите. Значит, он вам неинтересен.

До сих пор о муже героиня действительно не очень распространялась, считая ненужным впускать посторонних в свою личную жизнь.
– А дочери? – прикола ради немногословно поинтересовалась Маша, жаждавшая услышать хоть какие-то вразумительные доводы.

– Но послушайте, вы столько ими занимаетесь, что только надоедаете и раздражаете своими поучениями и наставлениями. Так нельзя воспитывать детей! Вам лучше быть вдали от них. Это пойдёт девочкам на пользу. А на каникулы они могли бы приезжать к нам – у меня большой дом, всем хватит места.

Маша поняла, что положительно решённый вопрос о размещении её дочерей в собственном доме на каникулах является для господина Мортена Гюннарсона весомым аргументом.

– А-а-а… – только и могла произнести она, не находя здравого смысла в притязаниях претендента на собственную руку.

Почему-то ей вспомнились Лилечкины наставления относительно шубы. Но она поняла, что шуба здесь «не выстрелит». И ничто не выстрелит – от клиента надо просто бежать. И бежать как можно скорее. И без того она слишком долго с ним общалась, доведя ситуацию до полного безобразия. И уже не надо пристраивать его ни в какие хорошие руки – пусть сам решает свои проблемы.

– Нет! – наконец категорично сказала она и засобиралась, то есть взялась за ручку сумочки и стала приподниматься со стула.

– Подумайте! – посоветовал незадачливый жених, с сожалением глядя на её движения в то время, как Маша вставала из-за стола. – Не спешите с ответом. Я готов ждать.

– Напрасно, до свидания, – пропищала сквозь нервный смешок бедная Маша и пошла к выходу.

Она почти бегом покинула ресторан и озадаченного господина Мортена Гюннарсона.

До стоянки героиня шла так же – быстрым аллюром, почему-то непроизвольно вспоминая о бедной акуле и не понимая, как весь спектакль мог дойти до такого непотребного состояния.

И даже дверцу машины захлопнула Маша очень экспрессивно, с большой злостью.

«Овца… на перепутье», – сказала она сама себе, попав колесом в очередную ямку на дороге.

Двойка по математике показалась героине очень привлекательной, и никакая шуба уже не будоражила её воображение.

В дальнейшем она отказалась от встречи с обезумевшим работодателем и даже не стала искать себе замену, которая смогла бы компенсировать господину Мортену Гюннарсону исчезновение идеала.

Вот такой сюр…

(Светлана Данилина. "Гуманитарная миссия». Рига. 2017)