— Мне нужны когти ледяного призрака, — сказала старая Сигрид.
— Но…
— Мне нужны когти. Ледяного. Призрака, — настойчиво повторила старуха.
И юный Олаф склонил голову.
Никто — ни мать с отцом, ни сестра, ни друзья — не ведали, что он ошивается у старой Сигрид. Все знали, куда идти, ежели на дитя напал кашель, или кто подвернул ногу, или жена рожает, или старухи заподозрили подменыша, — но никто по доброй воле не вошел бы к Сигрид в дом. Она, конечно, колдунья, а не колдун — вот колдуна-то, пожалуй, могли и утопить, а после похоронить на кромке моря. Но и колдунью немногие похвалят, особенно если она для колдовских дел переодевается в мужское платье. А Сигрид переодевалась, только знал о том один Олаф.
Он сейчас и сам не мог бы сказать, с чего началась их дружба. Может быть, Сигрид приложила тряпицу, обмакнув ее в целебный отвар, к его разбитому колену. А может быть, он помог незнакомой старухе дотащить тяжелые ведра от источника… Но Сигрид взялась учить его, а Олаф не отказался.
Пока она рассказывала ему только вещи, к колдовству не близкие. Как срастить сломанную кость, и как вывих вправить, и как ветер ловить и угадывать, что он принесет, и как предсказывать гнев моря… Кое-что Олаф уже знал и от отца, но слушать певучий голос Сигрид было интереснее. Подросток охотно выполнял ее нехитрые поручения — то травы особой набрать, то костерок затеплить. Но когти ледяного призрака!
— Поди туда, где не тает снег, — поясняла Сигрид. — Там найди старые развалины. Среди них и живут ледяные призраки, а уж твое дело — победить их. Помни, нежить боится хладного железа и рун, вырезанных на рукояти твоего кинжала.
…Олаф вроде бы не давал ей согласия. Как получилось, что он сейчас карабкается по заснеженным скалам, одетый в меховые штаны и с обнаженным кинжалом в руке? Снег валил тяжелыми хлопьями, и подросток то и дело смахивал его с лица. Вот и развалившиеся дома — от них остались одни остовы, точно от выбросившегося на берег кита… Неприятно среди заброшенного поселения… вон и волчий вой слышится издалека. Олаф на всякий случай сотворил охранные заклятия, которым его научили дед с бабкой, и перехватил копье-сулицу, которое захватил вместе с кинжалом.
В ледяных призраков он по-прежнему не верил. Нигде, ни в одной сказке, на которые так горазды были рыбаки, о них не говорилось, а значит — никто их не видывал. И никто никогда не видел когтей у призраков. Чай, не тролли и даже не эльфы.
Порывы ветра стали сильнее и резче; Олаф нахмурил светлые брови. На его обветренном лице онемели некоторые участки кожи, как от сильного мороза…
Плохо.
Ветер прошелестел вокруг него, как змея, и Олаф с ужасом понял, что это и есть змея. Почти прозрачная, и все-таки она была — живая, упругая, с горящими будто из невероятной дали глазами, и она вилась вокруг него.
А потом рядом закружилась другая…
Они взяли Олафа в клещи. Парнишка выхватил копье и швырнул в воздушное существо, понимая, что это и есть те самые ледяные призраки. Но копье не причинило призраку никакого вреда. Зато теперь Олаф не мог до него дотянуться.
— А-ах! — мальчик рубанул тварь кинжалом. Прозрачное ледяное тело начало распадаться, невыносимо холодные брызги попали на лицо Олафу, и в распоротом едва видимом брюхе зашевелились какие-то скользкие ледяные тела… но миг спустя рана призрака начала зарастать. — А-ах! — убедившись, что враг уязвим, Олаф осмелел и с остервенением набросился на тварь. В плечо впились острейшие зубы. Пока они не могли прокусить меховую парку, но… Вспомнились слова Сигрид: «Не дай им глотнуть твоей крови, они все время жаждут ее — она даст им новую плоть, и они станут во много раз опаснее».
Да уж куда опаснее-то!
Олаф рванулся, всадил кинжал в призрачную плоть по самую рукоятку и кромсал, и терзал тварь, пока она не обмякла. По слежавшемуся снегу зашуршало то, что падало с нее, — какая-то чешуя, что-то вроде зубов, когтей… когтей! Олаф наклонился, чтобы подобрать их — и вдруг страшная тяжесть обрушилась на него.
Второй призрак!
С ним справиться оказалось посложнее — он напал со спины, сбил с головы капюшон и шапку, и его сосущая, как у мурены, алчная пасть потянулась Олафу прямо в лицо. Мальчик извернулся, пытаясь пробить брюхо и этой твари — бросил взгляд за ее спину — и увидел…
Их было много.
И все они тянулись к нему, полупрозрачные, алчные, мертвые — и жаждущие крови, чтобы обрести хотя бы подобие жизни…
Олаф выдохнул. Не дождется старая Сигрид своих когтей — тут хоть бы погибнуть со славой, чтобы валькирии унесли его душу в чертог Одина. А если не унесут? Если призраки не считаются за врагов? От этого Олафу стало еще страшнее.
Шум и шелест ледяных призраков — и его отяжелевшее дыхание — и вой волков. Далекий… далекий? Близкий! Они были совсем рядом, и кто-то еще дышал — надсадно, с хрипом, захлебываясь. Смотреть, кто прибежал на выручку, Олафу было недосуг, он лишь краем глаза заметил окровавленную меховую парку. Песцовую. Красивую и приметную — такая была у рыжего Халли Виглафссона. Но удивляться, с чего это Халли разгуливает по развалинам в недоступных местах, да еще в крови, тоже было недосуг. Человек, всхлипнув, повалился на снег и завизжал. И это было странно — рыжий Халли, хоть и любил покрасоваться одеждой и перстнями, но славился храбростью, а уж против двух волков выстоял бы с легкостью. Но волки повалили его и терзали, а Халли бестолково отпихивал их ногами, извивался и визжал, визжал, как раненый олень…
И тут Олаф увидел, что это не Халли. Парка плечистого Халли была очень велика незнакомцу, а свалившаяся шапка обнажила лысину с белесыми прядками. Челюсти одного из волков сомкнулись на горле незнакомца…
И тогда твари оставили Олафа и набросились на упавшего. Остолбенев, Олаф наблюдал, как они ледяными пастями впиваются в окровавленное тело, как вспарывают кожу и вгрызаются в мясо — и кровь струится по призрачным внутренностям, и тела теряют прозрачность… Очнувшись, Олаф сжал в руке кинжал и когти — и бросился бежать, а рядом с ним, поджав хвосты, бежали скулящие от ужаса волки…
«Прости, Сигрид, — думал Олаф. — Я не знаю, как пользоваться рунами. Я не умею их читать. И я допустил, что призраки станут живыми…»
— Ничего, — прошелестело издалека. — Я научу, как их укротить и подчинить, мой мальчик. Скоро они будут убивать для меня, а потом — и для тебя…