Покровский монастырь лихорадило – готовились к приезду епархиальной комиссии. Все бегали, суетились, мыли комнаты, коридоры, даже забитые хламом кладовки, вешали новые тюлевые занавески и тревожно выглядывали из-за них.
Сидя в своем просторном кабинете настоятельница мать Серафима грустно смотрела на подметенные дорожки, слушала, как дробно и настойчиво стучат молотки рабочих, ремонтировавших крышу келейного корпуса, и пыталась сосредоточится.
Чего все-тaки приезжает эта комиссия? Неужели она мало трудится на благо монастыря? А новые купола, а ремонт келий, а сады и огороды и этого мало? И все – не покладая рук, не жалея ног! Ведь прислали на разоренное место! Пустырь и свалка мусора возле храма, пустота на службах! А сейчас любо-дорого оглядеться – строения, дорожки, сад! А в храме по праздникам людей-то сколько! И почти все: “Матушка, благословите!..” Да, почти все ... И чего с домиком этим дурацким привязались! Ну взяла деньги из кассы на пару месяцев так вернула же! И домик вот отписала две недели назад... Да и нужен ли он мне, если папочка в земле!..
Игуменья всхлипнула, крепко жалея себя, и полезла за платком. Вытирая торопливые слезы, она вспомнила, как тяжело и долго болел отец, как прошлой осенью она привезла его и поселила в небольшом уютном домике у золотого яблоневого сада. Как ей хотелось, чтобы он пожил рядом с ней хотя бы пару лет! Да, она знала, что диагноз безнадежный, но в душе теплилась надежда на милость Божию. Что и вправду была дана в его тихой благостной смерти, в этом почти незаметном уходе в другой мир, где нет болезней и печалей... За это спасибо Тебе, Господи!
Прикрыв глаза, матушка опустилась с легким стуком на колени, весенний легкий ветер, шевеливший бумаги на столе, погладил ее по согнутой спине. Она умилилась: как утешительно! Пасха прошла, Светлая неделя закончилась, а впереди еще долгое лето Господнее. Пусть и с трудами, и заботами, но полное тепла, света и голубого неба... Игуменья склонила голову на стоящее рядом кресло и задремала.
Но сон ее был недолог... Автомобильные тормоза так тихо проскрипели под окном, как будто вдалеке щелкнула сойка, или какая-то послушница, окапывавшая кусты сирени, уже пошедшие в лист, задела штыком камушек. Вот поддела его и перевернула...
Во сне игуменья не поняла, что этот звук идет со двора, ей показалось, что она сама вышла в сад, взяла у послушницы лопату и начало было ее ковырять землю... Но тут ее сон окончательно прервал тонкий почти ангельский голосок, донесшийся из коридора:
- Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, помилуй нас.
- Аминь, – сонно пробормотала мать Серафима и, с трудом, пошатываясь, поднялась.
Белая вымытая к праздникам дверь приоткрылась и на пороге появился собственной персоной отец Константин, благочинный Михайловского округа. По обыкновению своему он чуть улыбался и покачивал головой. Непонятно было, радовался ли он встречи или просто хотел показать, что вот по примеру святых отец он всегда благодушен и добросердечен.
Игуменья его не очень любила, считала, что он был человеком не искренним и даже лицемерным, но старалась от себя эти мысли гнать. Сложив свои маленькие ладошки крестиком, она подошла под благословение.
- Матушка Серафима, ну что ты! – воскликнул батюшка. – Это я должен у тебя благословляться, вы здесь в затворах и молитвах созидаете ваше спасение! А мы как всегда в суете, заботах и ненужных поездках! Благословите!
- Что вы, отец Константин, говорите! Разве я иерей?
- Нет-нет, матушка, дело не в сане, а в тех делах и трудах, что несет человек ради Господа!..
- Чаю, батюшка? – по-деловому, слегка отстранившись, спросила матушка и, не дожидаясь ответа, позвонила в колокольчик.
В ту же секунду боковая дверь в комнату открылась и в проеме появилась келейница Евфимия.
- Что вы матушка, какие еще чаи? – увидев келейницу, замахал рукой благочинный. – Лучше мне водички холодной, а вот другим что не знаю...
В ту же минуту, отдуваясь и отирая пот, в комнату вошел епархиальный секретарь отец Виктор в сопровождении монахини соседнего Задушенского скита Неониллы. К своему широкому телу отец Виктор прижимал пухлый коричневый портфель. Остатки сна сдуло с глаз игуменьи легким сквозняком. Она вздрогнула и опустила колокольчик.Неужели это и есть комиссия? Без предупреждения, так внезапно? Господи, с чего это?
- Ну встречай, матушка, гостей. Прости, что приехали так внезапно. Но не по своей воле, а волею пославшего нас владыки, – натянуто улыбнулся отец Виктор и быстро благословил подошедшую настоятельницу. – Приготовь годовой отчет и вызови свою казначейшу Михаилу и ответственную за клирос мать Ксению. Ждем тебя в трапезной.
Не дожидаясь распоряжения, он развернулся и, переваливаясь, пошел по залитому солнцем двору в сторону невысокого беленого здания. Матушка изумленно поглядела на все еще благодушно улыбающегося благочинного и, сбиваясь на шепот, приказала Евфимии позвать монахинь. Благочинный вышел. Игуменья открыла сейф, достала лежавший в особой папке отчет и, задумчиво перелистав его, направилась в трапезную...
Отец Виктор сел в центре игуменского стола, достал из портфеля папку с файлами и положил ее в центр стола, бесцеремонно сдвинув матушкины бумаги.
- Ну-с, приступим, – сказал и, приподнявшись, запел “Царю Небесный”.
Благочинный и монахини подхватили, но хор получился нестройный – у всех как будто сел голос. Все происходило так быстро, что мать Серафима от растерянности даже не пыталась петь. Она механически крестилась, задерживая троеперстие на лбу, словно это могло помочь ей хоть как-то соединить свои разбегающиеся мысли. Отчего так внезапно, без предупреждения? И почему приехала мать Неонилла? Это что, снимать что ли будут, а ее на замену? Она не успела упорядочить свои сумбурные соображения, как в открытую дверь почти влетела испуганная мать Михаила. За ее спиной мелькнуло бледное и явно взволнованное лицо матери Ксения. Не задерживаясь, та обогнула игуменью и стала рядом с матерью Неониллой
- Матушка, благословите. Финансовый отчет я захватила, – прошептала Михаила и, поглядев на сутулую спину Ксении, еще тише добавила:– Отец Виктор, когда подъезжал, звонил и спрашивал про домик.
Зависшая было рука игуменьи медленно двинулась вниз...
Между тем члены комиссии быстро заняли свои места за игуменским столом, на котором проворной келейницей Евфимией уже было поставлено чайное угощенье. Монахини пристроились сбоку на скамейке. Отец Виктор скомканным платком отер все еще потное лицо, поправил на груди золотой с финифтью крест и произнес:
- По благословению нашего владыки я назначен председателем комисси по изучению состояния дел в вашем монастыре. А дела и у вас, и у нас хоть и простые, но весьма... – Он покопался в папке с файлами, достал пару листов бумаги и, повертев их перед своим носом, продолжил: – щепетильные и настораживающие. Вот письма от прихожан храма и насельников обители. В них говорится о финансовых нарушениях в хозяйственной деятельности игуменьи, а также о недочетах в деле духовного спасения отдельных монашествующих…
Отец Виктор говорил монотонно, заученно. Звуки его слегка осипшего от жары и пыли голоса глухо бились о стены, рассыпались, поэтому, чтобы уловить смысл сказанного, нужно было напрячься. Такое напряжение явно вырисовывалось на лицах все присутствовавших, за исключением матери Михаилы: она уже догадывалась, что комиссия будет не беспристрастна к матушке игуменье в своих вопросах.
- Так вот, братья и сестры, – чуть наклонившись вперед, и почти шепотом закончил секретарь. – Нам необходимо сейчас выслушать тех, кому в подробностях известна суть разбираемых событий. Но, я думаю, что пока мы будем это делать без участия матери настоятельницы, дабы сохранить атмосферу объективности и доверительности. Матушка, подождите в прихожей. Или на улице.
Когда дверь за игуменьей закрылась, отец Виктор посмотрел на Михаилу и произнес:
- Будьте любезны, мать казначея, расскажите нам вкратце об обстоятельствах приобретения настоятельницей домика рядом с монастырем. Насколько мне известно, вы участвовали в этом, э-э, мероприятии по ее поручению и с ее благословения. Не так ли?
Отец Виктор откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и кивнул монахине. Поднявшись, растерянно поглядывая то на дверь, то на открытое окно она путано и сбивчиво заговорила:
- Отец секретарь, мать настоятельница поручила мне снять деньги с монастырского счета в счет оплаты за домик на улице Разина, который она намеревалась приобрести в личную собственность, чтобы в нем поселился ее отец, которого она хотела забрать к себе, т.е. поселить рядом с монастырем.
- На Разина? – недоуменно спросил отец Виктор и чуть придвинулся вперед. – В письме было указано, что домик стоит возле пруда. Может, речь идет еще о каком-то домике? Может, их два?
- Нет-нет, домик один, – торопливо ответила Михаила и, сняв намотанные на руку четки и перебирая их, продолжила по-прежнему бестолково и несвязно. – Рядом с ним находится яблоневый сад, матушке он очень понравился. Но он не монастырский, он на участке, на котором расположен домик, а сам участок находится возле пруда в конце улицы.
- В полученных нами письмах сообщалось, что в сентябре прошлого года настоятельница Покровского монастыря купила дом на монастырские деньги и записала его на себя. Так? – явно раздражаясь, спросил отец Виктор.
Отец Константин, доселе молчавший и с любопытством поглядывавший на монахиню, громко охнул:
- Домик за монастырские деньги?!
От странного то ли вопроса, то ли восклицания Михаила совсем растерялась, она даже перестала теребить четки и едва слышно с слезой в голосе прошептала:
- Мне трудно судить мать настоятельницу…
- Что значит “трудно”? – Отец Виктор нахмурил брови. – Что за демагогия такая, типа “не судите, да не судимы будете!” Отвечай по существу – совершила мать Серафима или не совершила должностное преступление, когда взяла деньги из монастырской кассы?!
- Я не могу судить… – уже явно всхлипывая пробормотала Михаила.
- Ты что, мать, других слов не знаешь? – вскинулась молчавшая до сих пор монахиня Неонилла – ее тонкие губы задрожали, а по желтоватому болезненному лицу пробежала кривая тень. – Брала настоятельница деньги на личные нужды или не брала?
- Деньги она не брала, – прошептала Михаила и смахнула слезы рукавом подрясника. – Деньги снимала я, и я же их отдала владелице дома Михеевой Наталье. Потом мы поехали к нотариусу, где оформили домик в собственность. Вот и все.
- Что значит – все? – удивился отец Константин, – а домик кому теперь принадлежит? Настоятельнице?
- Дело в том…
- Получается хищение монастырских средств! – вмешался отец секретарь.
- Нет, она не воровала, – тихо возразила Михаила. – Она зимой продала отцовскую квартиру в Подольске и внесла деньги на счет монастыря. В годовом отчете об этом сказано.
- Как внесла? когда? – отец Константин так резко повернулся в сторону отца Виктора, что его крест ударился о край стола.
Звук получился громкий, даже пугающий, отец секретарь отпрянул и наклонился на папкой.
- Мать Михаила, не вводи нас в заблуждение, – заговорил он, не глядя на благочинного. – Средства на монастырский счет поступили только в апреля. А где они были с сентября. Получается, что игуменья использовала и вверенные ей средства, и свое служебное положение в собственных интересах. Не так ли?
Лицо матери Михаилы побледнело, ее губы опять задрожали, глаза заблестели.
- Это неправда. Она не просто вернула деньги, а отдала все, что получила за квартиру.
Игуменские покои наполнила тягостная неловкая тишина, которую на несколько секунд нарушил шум ветра, пробежавшего по вишням под окнами да далекие голоса насельниц, все еще подметавших дорожки. Отец Константин вздохнул и посмотрел на секретаря, который налил себе полный стакан воды и в три глотка выпил его. Михаила, видимо, истратившая весь свой запас смелости и нужных слов, не отрываясь смотрела на выскобленный накануне деревянный пол и тихо плакала. Поглядев на нее, мать Неонилла поморщилась и забормотала:
- Странно все – домик так и остался в собственности настоятельницы, деньги вернула только через полгода...
- Деньги лежат на счету монастыря. Я не понимаю ничего... – срывающимся голосом проговорила Михаила и обессиленно опустилась на лавочку.
- Ну-ну, ты здесь не очень-то на слезы налегай. Было нарушение финансовых правил…В общем, все факты представим и изложим владыке…– монотонно, шурша бумагами закончил отец Виктор и с вздохом добавил: – У нас еще один вопрос. Мать Ксения, изложите вкратце его суть
До сих пор не издавшая ни звука вторая монахиня поднялась, поклонилась в сторону стола и живо, с явным вдохновением заговорила:
- Отец секретарь, я уже неоднократно говорила нашему духовнику протоиерею Петру, что из жизни нашего монастыря почти исчезли такие понятия как духовная дисциплина. Очень часто я с ним почти в полном одиночестве вычитываю вечерню, утреню и часы в то время как сестры работают на огороде и на кухне... Не монастырь, а колхоз какой-то!
Ксения, видимо, для полноты впечатления с прискорбным видом глубоко вздохнула и поглядела на членов комиссии. Перехватив ее взгляд, отец Константин задумчиво провел ладонью по столу, разглаживая наморщившуюся от непрерывных перекладываний их секретарем, и проговорил:
- Ну, допустим, душу можно и на огороде спасти...
Мать Ксения, недвусмысленно ожидая поддержки, не сводила глаз с матери Неониллы, что-то шептавшей отцу Виктору. Тот кивая головой, повернулся к отцу Константину и со вздохом проговорил:
- Отче, давайте мы вернемся к существу вопроса – нарушение духовной и служебной дисциплины в монастыре.
Отец Константин неохотно кивнул, не желая особо вступать в противоречия с секретарем.
- Итак, мать Ксения, – продолжил отец секретарь, – вы считаете, что службы отменялись неправомерно и тем самым нарушался устав и строй монастырской жизни? Мы правильно поняли ваши слова?
- Я думаю, что вы точно определили то, что я хотела сказать – именно строй жизни у нас нарушен… Особенно, конечно, непонятно, зачем нанимают работников, если мы все равно несем всякие труднические послушания.
- Ну, если работников не брать, так вы, голубушка, совсем забудет про свой клирос. Тогда будете жаловаться, что у вас крепостное право, – насмешливо проговорил отец Константин.
- Все так, отче, но надо тогда проверить, почему и работников нанимали, и монашествующих постоянно привлекали к работам в ущерб их прямым послушаниям. Иначе – совсем непонятно… – с явным раздражением сказал епархиальный секретарь.
При этих словах мать Михаила быстро поднялась, даже вскочила и, слегка поклонившись в сторону отца Виктора, сказала:
- Отец секретарь, давайте выслушаем матушку. Почему мы обсуждаем монастырские дела без нее?
- Кого и когда выслушивать, мы, мать казначея, решим без твоего совета. А вот о работниках ваш шофер Геннадий Судейкин написал, что неоднократно видел, как они продавали кирпич и доски деревенским. Правда ли это, мать казначея?
Отец Виктор, чуть прищурившись, выжидательно посмотрел на Михаилу. Та несколько секунд молчала, видимо, собираясь с духом, и, кивнув на стоявшую рядом испуганно молчавшую мать Ксению, сказала:
- Неправда. Этого Судейкина матушка настоятельница выгнала за воровство: он пытался вывезти шифер, что была закуплен для келейного корпуса. Если бы не послушница Евфимия, которая проснулась от шума под окнами... А ты мать Ксения, между прочим, сказала, что крепко спала и ничего не слыхала.
Никто даже не переглянулся при последних словах. Отец Константин нахмурился. От мысли о том, что письмо шофера, уволенного за воровство, рассматривалось как свидетельство против настоятельницы, ему явно стало не по себе. Мать Неонилла, склонив голову, теребила серебристую бахрому скатерти. Епархиальный секретарь молчал и вытирал пот, уже лившийся градом по его лоснящемуся от напряжения и духоты лицу.
- Ну, что же, братья и сестры, – наконец проговорил он, – мы выслушали и высказали мнения и мысли по двум особо важным, -э -э … монастырским происшествиям. Думаю, что члены комиссии представят общее мнение нашему преосвященнейшему владыке... На этом мы и порешим.
- А матушка игуменья? – вскрикнула мать Михаила и посмотрела на секретаря.
- Что матушка? – недовольно и с раздражением бросил епархиальный секретарь.
- Но ведь суд всегда должен выслушивать и того, кого в чем-то обвиняют! – не сдавалась монахиня.
- Мы – не суд! – закричал в ответ уже вышедший из себя отец Виктор. – Нам поручено выяснить некоторые обстоятельства! Мы их выяснили! А матушка пусть сама объясняется с владыкой! Все!
- Но ведь вы можете ее просто выслушать! Ведь справедливость требует этого! Если Господь милостив, то и мы должны быть хотя бы снисходительны!
Звонкий почти детский голос заполнил комнату и от его звучания в окнах мелко задрожали стекла. Отец Виктор начал наливать в стакан воду, но явно не рассчитал и промахнулся. Поставив графин и взглянув на нервно барабанившие по мокрому столу пальцы отца Константина, он устало произнес:
- Хорошо. Позови…
Из трех членов комиссии только лицо отца Константина выражало сочувствие. Взглянув на игуменью, он негромко прокашлялся в кулак и, повернувшись к отцу Виктору, спросил:
- Благословите, отец секретарь, задать матери настоятельнице вопрос?
Отец Виктор едва приподнял руку и тут же опустил ее. Благочинный торопливо кивнул и обратился к настоятельнице:
- Матушка, скажите пожалуйста, а вот этот домик то ли у пруда, то ли у сада вы как-то намеревались использовать в личных целях?
На сосредоточенном лице матушки Серафимы блеснули стекла очков, она скомкала четки, сунула их в карман подрясника и наклонилась к столу. Через секунду из вороха бумаг она достала желтый лист.
- Все что есть у меня личного, зимой после того, как я вступила в наследство, я передала в дар монастырю, в том числе и домик. Вот, пожалуйста.
Ладонь мелькнула над столом, и нотариально заверенная дарственная легла прямо поверх папки епархиального секретаря. Тот однако даже не шевельнул бровью, когда, поднявшись, отец Константин торопливо подхватил и начал читать бумагу. Мало разборчиво пробормотав пару предложений, благочинный на секунду замолчал, слегка откашлялся и четко, внятно произнес, чуть ли не продекламировал:
- “Все мое движимое и недвижимое имущество в том числе,” так-так, ага “ дом по улице С. Разина 11 общей площадью пятьдесят три квадратных метра, а так же участок земли площадью сорок соток по этому же адресу передаю в дар Покровскому женскому монастырю.”
Он посмотрел на стоящих перед ним монахинь – на лице его было написано явно удовлетворение прочитанным. Наклонившись ко все еще безучастно глядевшему на мокрую скатерть отцу Виктору, он протянул ему бумагу. Но в этот момент подскочила монахиня Неонилла и потянулась вперед, прошипев:
- Батюшка, а не благословите ли посмотреть, когда было составлена сия странная дарственная?
Благочинный отдернул руку, чуть прижав желтый плотный бланк к себе, и неприязненно ответил:
- Мать Неонилла, я уже посмотрел дату – двенадцатое апреля сего года. Ничего в ней странного не вижу и думаю, что мы должны верить ей, а не каким-то подметным письмам.
Он замолчал и покосился на епархиального секретаря, который, наконец, оторвавшись от созерцания серых пятен на столе, пробормотал:
- Да-да, отец Константин, мы, конечно, должны доверять... Но, думаю, что все-таки на этом наше собрание можно закончить.
Он приподнялся и начал складывать письма в папку, давая понять, что все свободны...
Выйдя во двор, мать Серафима облегченно вздохнула, окинула взглядом все еще залитый солнцем двор, любимую липовую аллейку, посыпанную белым речным песком дорожку между еще тонкими стволами. Ну, вот и все, пожалуй...
Когда машина благочинного скрылась за поворотом, она развернулась и отправилась к сестринским кельям. Поговорив с рабочими, она зашла в храм, постояла в его гулкой тишине, полюбовалась недавно расписанным куполом – лик Христа был грустен, широкие голубые глаза смотрели на нее задумчиво и изучающе. Да, Господи, Ты все знаешь, все ведаешь и ничего без Твоей воли не случается. Да и что теперь? Все, что могла сделать в монастыре, она с Божьей помощью сделала – отстроила, отремонтировала, посадила сад, собрала сестер. Разных, конечно. Ну других нет, эти сгодятся. Как глину помнет их Господь и сделает сосуды. Пусть и скудельные, а без них – никак. Впрочем, пора...
Через час, вернувшись в келью, мать Серафима написала прошение о переводе в новооткрытый монастырь соседней епархии.