Ольга Сергеевна, тяжело дыша, повернулась и посмотрела на тонкие вытянувшиеся в линию стрелки часов. Напоминают черту, кто-то перечеркивает циферблат. Да, времени и много, и уже почти нет.
“Господи, начало девятого, уже утро, а дышать так трудно. Господи! ” Ей не хватало воздуха, она чувствовала, нет, она знала, что задыхается и может наверняка задохнуться. И тогда действительно под ее жизнью будет подведена черта.
- Володя, Володя! – попыталась позвать Ольга Сергеевна, но ее слабый хрипящий голос сорвался и тотчас затих, так и не достигнув белой фанерной двери.
Неотрывно глядя на нее, она молилась о маленьком утреннем чуде в надежде, что вот-вот эта несчастная дверь скрипнет, откроется и через долю секунды из полутемного коридора появится седая голова мужа. Он недовольно выслушает ее, буркнет “ну, ладно” и все-таки принесет ей чай в ее любимой фарфоровой чашке и бутерброд с сыром. Пусть хотя бы так. Она уже почти три дня ничего не ела – боли в распухшем от скопившейся в животе воды были такие сильные, что ей было даже трудно глотать.
Как она молилась, чтобы не было этих болей, почти лишающих чувств и разума, что выкручивали ее иссохшее тело, бросали его в пот и холод!
Но молитвы проговорены бесконечное количество раз, псалтырь за два месяца болезни успела изрядно поистрепаться, а все вздохи и стоны исчезали за шкафом. Все было напрасно – боли отступали ненадолго, белая дверь оставалась плотно прикрытой. Исчезла даже надежда на чудо...
- Володя!
Она с трудом повернулась к стене – две мутные беспомощные слезинки появились в уголках глаз и тут же скатились по ложбинкам морщинок прямо на пожелтевшую наволочку…
Заболела она в конце ноября, как раз за неделю до своего дня рождения и накануне Рождественского поста. В тот день по обыкновению последних лет она проснулась довольно поздно. Пока она не спеша пила чай, слушала как дворник скрежещет по асфальту лопатой и думала о не ахти каком предстоящем юбилее, грусть начала закрадываться под сердце – шестьдесят пять, жизнь еще не закончилась, но уже позади. “Может, почти позади?” – мелькнуло у нее в голове: она вдруг вспомнила слова духовника, что надежда никогда не умирает, что надо радоваться жизни и видеть и находить в ней светлые моменты.
Она встала и подошла к окну – уже выпал первый снег. Грязный и неприглядный осенний двор вдруг преобразился, посветлел. Нет, унывать нельзя: и пост, и день рождения – повод для благодарности и радости, а тут опять глухой ропот. Может, попытаться предложить Володе пройтись по улице, подышать холодным бодрящим воздухом, а потом зайти куда-нибудь в кафе и устроить такой небольшой праздник?..
Сидевший у телевизора муж, отмахнулся и раздраженно буркнул: “Иди куда хочешь. Зачем я тебе нужен?..”
Увы, так повелось последние годы – он где-то в своей комнате, со своими книгами и телевизором, а она – с молитвенником, хождением в церковь и редкими поездками в монастырь или по святым местам. Что это? Усталость друг от друга и как следствие, равнодушие, безразличие? Почти сорок лет совместной жизни – долгая и непростая дорога. Казалось бы ее трудности должны были сблизить, должны были научить подставлять плечо, так ведь легче ее одолеть! А получилось все совсем не так – они отдалились, разошлись и спрятались по разным комнатам!..
Когда она сказала ему об этом, он ответил с еще большим раздражением, что раз она так все хорошо знает, то пусть сама без него об этом и думает – ему не до глупостей и всяких там прогулок по парку или хождений в храм. Вот как? В храм ходить глупость? А когда он последний раз свечку-то поставил за сына, помолился о его здоровье?
Она хотела было спросить, за что он так не любит ее, но его холодный отчужденный взгляд скользнул, как хлестнул, по ее лицу, и она все поняла. Он скривил губы в ухмылке, пожал плечами, дескать, оставь свои истерики и свои проблемы себе, и опять уставился в телевизор...
Ольга Сергеевна постояла за спиной мужа в надежде на хоть какое-то продолжение разговора, но все было напрасно – он так и не повернулся, не поглядел на нее. Сглотнув слезы, она вернулась на кухню и налила себе остывшего чаю. Да, значит, так тому и быть, пойдет сама…
Прогулявшись по парку, полюбовавшись еще чистым снегом, она завернула в торговый центр – захотелось отвлечься от грузных мыслей. Может, купить себе обновку, что-нибудь в синих тонах, чтоб можно было и на Рождество надеть? Она довольно долго ходила по магазинчикам, рассматривала, выбирала, но ни на чем остановиться не смогла – все было и дорого и не в ее вкусе...
Разочарованная и подуставшая Ольга Сергеевна вышла на улицу и уже было повернула в сторону своего дома, как увидела полупустую маршрутку, что шла на Петровский рынок. Мысль, что она снова будет сидеть в своей комнате и слушать доносящиеся до нее звуки телевизора из соседней комнаты, показалась ей убийственной. Нет, лучше она поедет на рынок и все-таки купит себе подарок на день рождения...
На рынке от скопления людей, их сорочьего гвалта у нее разболелась голова. Она нашла то, что хотела – темно-синий шерстяной жакет и такую же юбку, но радости ей это совсем не доставило. Обратно она поехала на метро. Был уже вечер, вагоны были переполнены уставшими, мокрыми от вновь начавшегося снегопада людьми. Он вдруг почувствовала что не просто устала, а устала болезненно, что в голове в нарастает какой-то звон и перед глазами поплыли разноцветные кружки.
Она с трудом поднялась по эскалатору. Поглядев на все еще сыпавшиий сверху снег, что на земле быстро превращался в жидкую серую кашицу, она подумала что все ее усилия были напрасны, что никакой радости ни от своего дня рождения, ни от предстоящего поста и главное – Рождества, у нее сейчас нет. От этой мысли ей стало совсем не по себе.
Да, за последние годы ее настроения и чувства сильно изменилась. Раньше ожидание Рождества было радостно и ценно само по себе вне связи с надеждами на какие-то события или перемены, просто праздник благодарности за жизнь земную как преддверие жизни небесной, что явится в Пасхе. Само время от Рождества до Пасхи – целая жизнь, наполненная светом и любовью! И так было и в сорок, и в пятьдесят, и даже еще несколько лет назад!..
А потом все ушло, словно умерло. И сейчас уже тем более нет ни светлых мыслей, ни радости и даже надежды на них. Все чаще она думает, что такое уже никогда не вернется. Тогда она поняла, что она бесконечно и безнадежно устала...
До дома Ольга Сергеевна едва доплелась. Впрочем, лучше и не приходила бы – скандал из-за неприготовленного обеда в этот день был один из самых мерзких на ее памяти. Она чуть не потеряла сознание, кое-как доползла до спальни и свалилась. Стены, потолок исчезли, звон в голове перешел в гул. Видимо, муж что-то понял, и через полчаса приехала скорая…
Она открыла глаза – от пропахшего пылью ковра ее подташнивало. Да, конечно, уже многое в прошлом – оставлено, забыто, намеренно или в силу течения лет, но уже ничего не изменить, да и не хочется менять. Не надо ей ни особой любви, ни особой заботы и внимания.
Чуть прикусив губу, она сглотнула маленький соленый комочек, образовавшийся во рту, с трудом поднесла ладонь к лицу и начала вытерать теплые слезы. “Господи, неужели не будет облегчения и помощи? Я столько лет молилась за него, просила, писала записки, ставила свечи. Ведь и он ходил в храм, и даже захотел венчаться. Ведь было! И что теперь?”
Тихие шаркающие шаги раздались по коридору, едва слышно скрипнула дверь. Однако она не повернулась, ибо не было сил и смысла – скрипнула дверь в ванную комнату...
Через пять минут опять – несколько осторожных шагов. И внезапно кусок белой фанеры, дернувшись, приоткрылся, и голова мужа появилась в узком проеме. Почувствовав движение воздуха, его тихое скольжение вдоль стены Ольга Сергеевна вздрогнула, но голову не повернула, продолжая смотреть на темно-красные разводы ковра.
- Ты звала?
Ее голос зашипел как сдувающийся воздушный шар:
- А ты не слыхал?
- Оля, я тебя миллион раз просил не отвечать на вопрос вопросом! Что ты хотела? Чай и бутерброд?С чем? Сейчас принесу.
Раздраженный голос мужа оборвался и затих в глубине коридоре.
Она вся обратилась в слух – за время болезни она стала очень внимательна к звукам. Она никогда не думала, что звук шагов может отражать и настроение, и характер человека, причем первое может меняться в течение нескольких минут, даже секунд. Вот Володька шел осторожно, в его шагах было и недовольство, и испуг – а вдруг опять что с ней, и ему придется суетиться, вызывать скорую, принимать в присутствии врачей участливый и озабоченный вид. Когда же он через несколько минут будет нести чай, она наверняка услышит в его шагах усталость, желание поскорей отделаться от нее и ее бесконечных просьб…
С посвистом и хрипом набирая в легкие воздух, упираясь руками в ковер, она попыталась повернуться на спину. Однако ее усилия закончилась ничем – боль от скопившейся вниз жидкости, была такой резкой, что она чуть не закричала. Руки бессильно упали на кровать, прикрыв глаза, она начала молиться, медленно проговаривая про себя “Господи, буди милостив мне.” Иногда она добавляла “грешной” и “помилуй мя,” иногда останавливалась, силилась вспомнить свои грехи. Но память о них была слабой, она не вызывала движения в сердце. “Нет, все-таки трудно мне свои грехи-то увидеть, нет покаяния в душе. Вся жизнь как туман на болотом – клубится, дымится, а ничего не разобрать. Болезнь, обиды только и помню...”
Она едва вздохнула, как почувствовала химический запах гари. У нее даже мелькнула мысль, что вот, наверно, так пахнет в аду. Но тут раздались шелестящие шаги мужа, следом – глухой металлический стук. Да, пахло горелой пластмассой. “Конечно, чайник! Он забыл и про него, и про меня! Господи опять! И почему так? Почему все неправильно и с таким трудом и болью?”
Ольга Сергеевна чуть приподняла голову и посмотрела на иконы, на потухшую красную лампадку перед ними с засохшим фитильком. “Может, не домолилась? Не дотерпела?..”
В это мгновение высокая фигура мужа с подносом, на котором стояла чашка с чаем и лежал бутерброд с сыром, вдруг появилась рядом с кроватью.
- Вот, принес, – произнес он негромко, несколько виновато и осторожно нагнувшись над тумбочкой, заставленной лекарствами.
Поставить на нее поднос не получилось. Тогда балансируя, он пододвинул стоявший у изголовья стул и кое-как пристроил его с краю.
На секунду задержав свой взгляд желто-сером скуластом лице жены, Владимир Маркович с участием спросил:
- Тебе неудобно? Может помочь?
Она едва кивнула и прошептала задыхаясь:
- Помоги мне немного приподняться. Подоткни… – ей опять не хватило воздуха, она вдохнула поглубже, как смогла, – подушку. Только осторожней – у меня живот опять сильно распух.
Ничего не сказав, муж отодвинул тумбочку, наклонился и, мягко подхватив ее под мышки, чуть подтянул вверх. Следом, положив правую руку на ее худые почти высохшие плечи, левой быстрым движением выдернул подушку из-под спины.
Странным образом, но эти его движения боли ей не причинили. Она чуть вытянулась, пошевелила пальцами ног и почувствовала, что онемевшие ступни как бы покалывают мелкие иголки. Видимо, кровь двинулась по жилам и отек стал проходить.
- Спасибо, – прошептала Ольга Сергеевна и взяла протянутую чашку.
Чай оказался не очень горячим, именно такой она и любила, когда его можно пить мелкими глоточками, не боясь обжечься. Проследив, как она подносит чашку ко рту, Владимир Маркович выпрямился и повернулся, чтобы уйти. Глядя на его согнутую с выступающими как обломанные крылья лопатками спину, она почувствовала, что некое подобие жалости к нему вдруг накатила на нее и что тепло побежавшей по венам крови разливается по ее телу, проникает в ее мышцы. У нее задрожали руки, она поставила чашку на блюдце и тихо повторила:
- Спасибо, Володя.
Муж, словно кто-то внезапно тронул его за плечо, остановился и застыл. Не поворачиваясь, от чуть слышно проговорил:
- Не за что. Если что будет надо, позови. Я услышу.
Голос его прозвучал вдруг спокойно и как умиротворяюще. Ей даже послышалась, что в его словах мелькнула какая-то теплая нотка, что-то из далеких семидесятых, первых лет их любви, когда день и ночь, тепло и холод, сон и явь были сплошным праздником. Когда не было недоразумений, споров, а тем более стычек, скандалов и претензий, когда многое не замечали и всегда прощали.
Ольга Сергеевна едва слышно прошептала:
- Прости, Володя, что я мучаю тебя. Потерпи, мне, наверно, немного осталась.
Он выпустил ручку двери, медленно провел ладонью по все еще густым волосам и проговорил, почти пробормотал:
- И ты меня прости.
Она едва расслышала эти слова – от приступа боли внизу живота она начала заваливаться набок. Пальцы дрогнули и выпустили чашку. Задев край кровати, она отскочила и, упав на пол, разбилась.
Муж повернулся, недоуменно посмотрел на нее, потом перевел взгляд на осколки чашки. Нет, она не ждала, что сейчас он бросится к ней, что-то скажет вдруг успокаивающее или вот возьмет ее за ладонь. Все и так было ясно – тяжелая болезнь и сложные отношения не оставили место для слов, для лишних движений и знаков внимания, коих когда-то было может и слишком много.
Подойдя к жене, Владимир Маркович поправил подушку и помог ей лечь. Она закрыла глаза. Через несколько секунд, все еще едва дыша, она попросила::
- Позвони… Виталию… Алексеевичу… может… он… приедет.
Знакомый доктор из больницы, где она побывала уже дважды, приезжал по ее просьбе и откачивал воду из живота. Процедура была долгой, болезненной, поэтому она прибегала к ней, когда уже не оставалось сил терпеть.
- Может, лучше скорую? Будет быстрее,– предложил муж, наклонившись. – В прошлый раз Виталий Алексеевич почти под вечер приехал, а тебе было совсем тяжко.
- Ничего, потерплю, – едва прошептала она. – Присядь, пожалуйста, и дай мне руку.
Хрупкая словно высохший желтый лист ладонь коснулась ладони Владимира Марковича, чуть шевельнулась и замерла. Он сидел на краешке кровати не шелохнувшись, боясь, что от малейшего движения этот почти безжизненный лист хрустнет и рассыпется. Она же ощущала морщины, шершавую почти наждачную поверхность его ладоней и чувствовала, как уходит боль, как воздух понемногу начинает проникать в ее легкие и что она опять может двигать ногами и даже слегка повернуться набок. Она хотела было сказать еще раз, что просит ее простить, но воздуха ей не хватило, лишь в голове мелькнуло, что если она не простит сейчас его без всяких условий и оговорок, то надежда и радость в ее жизнь уже никогда не вернутся.
Растерянность на лице Владимира Марковича все еще не проходила, он не знал, что сказать или сделать. Может, еще что приготовить?
- Не надо ничего, – проговорила Ольга Сергеевна едва слышно. – Вот если ты чашку попробуешь склеить...
- Чашку? – переспросил муж и кивнул. – Конечно, Оля, попытаюсь
Она смотрела на его усталое в стариковских морщинах лицо, когда-то зеленоватые и уже выцветшие глаза, опущенные уголки губ и чувствовала, что жалость заполняет ее сердце. “Господи, эти чуть подрагивающие руки совсем стариковские. У меня – такие же. И ничего с нашими годами и жизнью мы не сделаем, если не простим друг друга...”
Ольга Сергеевна закрыла глаза и слегка кивнула головой, словно соглашаясь с собой, а может – просто благодаря...
Через несколько минут, прижимаясь щекой к его теплой ладони, она задремала. Подождав, пока ее дыхание совсем стихнет, Владимир Маркович осторожно высвободил руку, поднялся и, непрерывно оглядываясь, направился к выходу. На пороге он обернулся, постоял и, мелко перекрестившись, вышел, не прикрывая дверь.