Жеводан

Теплый ветер шевелил цветок венерина башмачка в траве.
Что может быть приятнее, чем ветерок, напоенный запахом трав и ближнего леса, в первый день лета! Коровы разбрелись между деревьев, пестря крутыми боками; солнце припекает, неподалеку виднеются крыши родного селения Лангонь, и синеют уютные округлые вершины Овернских гор…
Внезапно рев быка заставил молодую пастушку насторожиться. Что-то — или кто-то — огромное, рыжее выскочило из лесу. Чужой бык? Ну, сейчас ему зададут… Быки в стаде удались на славу — уж и сильны, и крутороги!
Пастушка подозвала собаку: вдруг придется вмешаться. Чей же это бык, крутилось в голове. Да и на быка-то не похож! Скорее он похож на… на…
Медведя?
Кота?
Волка?
Разглядеть непонятное, но явно опасное животное не удавалось: оно слишком быстро двигалось. Пастушка все же заметила, что у твари не было рогов — только прижатые к голове маленькие уши. Значит, не бык. Мощные лапы и грудь пошире бычьей могли принадлежать только хищнику. Медведь, с ужасом подумала женщина. Но у него хвост! Длинный, похожий на бич хвост с кистью на конце! И грива!
Рев быков.
Рычание.
Визг.
Собака с лаем бросилась на лесное чудище, быки ожесточенно бодались и лягались — и оно отступило. Скрылось в лесу, откуда и вышло.
Пастушка опустилась на траву. Колени тряслись, горло болело, и только тогда она поняла, что визг был ее собственный.
В ее панические рассказы о медведе с длинным хвостом никто бы не поверил, однако страшные раны от клыков и когтей на телах быков — троих после этого пришлось забить — и клочья рыжеватой шерсти, оставшиеся на рогах, говорили сами за себя. Крестьяне забеспокоились. Подзуживаемые взволнованными женщинами, мужчины всей деревни собрались на охоту. Взялись за вилы и копья, прочесали лес. Однако чудовище как в воду кануло: то ли почувствовало опасность, то ли просто убралось в другие места, где добыча поспокойнее. Посудачив три недели кряду, крестьяне утешились тем, что это был медведь, а длинный хвост и грива на хребте твари пастушке просто примерещились от жары. Правда, и медведь представлял нешуточную опасность…
Однако за эти три недели в окрестностях Лангони медведи не появлялись. И потекла обычная размеренная крестьянская жизнь, от века привычная для Оверни. На склонах гор выпасали тучных коров и овец, более пологие склоны распахивали и выращивали пшеницу и виноград. И занятые повседневными хлопотами крестьяне в большинстве своем и думать забыли о медведях — разве что начали отправлять детей на пастбища со скотиной в сопровождении крепких пастушьих собак, которые превратились в самый ходовой товар на сельских ярмарках.
В тот день мать с утра собрала юной Жанне узелок — немного сыра, хлеба и луковицу — и, как обычно, посоветовала:
— Увидишь медведя или другое большое животное — ноги в руки и бегом! Да постарайся прежде коровок отогнать, без коров мы разоримся.
— Ну мама, — протянула Жанна, закатывая глаза. Как все подростки на свете, она считала, что сама прекрасно со всем справится. И медведя прогонит — тем более что ее собака, Ле Руж, в прошлом году победила не кого-нибудь, а волка. И коров защитит. Да и вообще, кто его видел, этого медведя? И видели-то, если видели, в Лангони, а это несколько лье от их деревни Юбак!
Месяц подряд выслушивать назидания — это же невозможно…
Поэтому Жанна, отогнав стадо подальше и потрепав Ле Руж по холке, разлеглась на траве и начала мечтать, как пойдет с отцом на ярмарку. Может быть, отец купит ей шелковую косынку… А может быть, удастся потанцевать. Тот музыкант, со светлыми волосами, был таким миленьким и так улыбался ей! После того, как выдадут замуж, уже не повеселишься вволю.
Внезапно Ле Руж насторожился. Залаял. А потом и зарычал. Жанна, забеспокоившись, поднялась на локте, вытянула шею…
Коровы с мычанием и топотом помчались прямо на нее; закричав, девочка вскочила на ноги, замахала руками, пытаясь остановить обезумевших животных, но они неслись как оглашенные. И только храбрый Ле Руж, рыча, пытался встать на пути чего-то, что надвигалось на стадо.
Рычал не только Ле Руж. Какое-то другое, очень низкое и тяжелое ворчание примешивалось к его рыку.
— Ле Руж! Ле Руж! — закричала Жанна.
За кустами, в которых сцепились животные, не было видно толком, что происходит. Ясно было одно: хищник, который сумел так перепугать коров, — не обычная лисица или даже волк. А тварь, с которой не может справиться крупный и сильный Ле Руж, должна быть очень большой и опасной. Жанна понимала, что утрата стада для их семьи — разорение и голодная смерть, но сейчас ей казалось куда более важным отозвать собаку. Ле Руж стал для нее больше чем пастушьей собакой — это был ее верный друг, которому она поверяла свои девчоночьи мечты и плакала, уткнувшись в рыжую холку, если ей было больно или страшно.
Теперь ей было страшно за Ле Ружа.
— Ле Руж! Назад!
Рычание Ле Ружа смолкло. Но рыжее существо все еще ворочалось в кустах. Жанна едва успела вздохнуть с облегчением — ее пес победил хищника! Или хотя бы отогнал!
Внезапно что-то рыжее, огромное и стремительное обрушилось на нее. Зубы впились девочке в лицо, обдирая мягкие ткани с черепа, а когти — в горло, и Жанна перестала чувствовать что-то, кроме боли.
А миг спустя перестала чувствовать и боль…
Люди из деревни Юбак нашли Жанну только на следующий день, когда коровы из стада семьи Буле — ее семьи — самостоятельно пришли в стойло, недоенные и напуганные, а девочки с собакой родители так и не дождались. От Ле Ружа остались только части скелета, обломки перемолотого чьими-то огромными зубами черепа и клочья шерсти, растащенные по кустам; земля была взрыта когтями, явно не собачьими. А потом обнаружилось и человеческое тело.
Тетушка Буле, увидев его, завизжала и упала на землю.
— Нет! Не Жанна! Это не моя девочка, видите, у нее нет лица? У нее оторвана голова! Это не Жанна, нет, не Жанна! — кричала она.
Папаша Буле опустился рядом с телом на колени.
Неподалеку нашлась лужа крови и следы — должно быть, хищник, убив Жанну, оттащил ее чуть подальше, где ему было удобнее пировать. Голова Жанны была смята, раздавлена и висела на тонкой полоске кожи, лицо сожрано, шея разодрана. Живот, грудь, внутренности — все было выедено, бедра обглоданы. Но по остаткам одежды папаша Буле все-таки понял: это его дочка. Его любимица, помощница, красавица Жанна.
Хоронили Жанну в закрытом гробу. Священник, отец Мерссье, тихонько выпевал слова заупокойной молитвы, и на лице его явственно читался страх. Именно отец Мерссье настоял на том, чтобы освятить всех коров и все дома — потому что жестокость, с которой расправились с Жанной и собакой, наводила на мысль не о хищном звере, а о дьяволе.
Но местный следопыт, Жан Ришар, не оспаривая необходимости молитв и святой воды, был практичнее. Он явился в дом Буле и прозаически сказал:
— Похоже, папаша Буле, это был не волк и не медведь. Я нашел клочья рыжей шерсти…
— Так это от Ле Ружа, — вздохнул папаша Буле. — Бедная псина! Защищал мою дочурку, пока мог…
— Уж собачью-то шерсть я знаю, — возразил Ришар, — а тут более длинная и такая, знаешь, от светлого к темно-коричневому. Я такой отродясь не видал.
— Так, значит, правда дьявол, — тихо произнесла тетушка Буле, утирая слезы. — Дьявол растерзал мою бедную девочку…
— Да я не о том, — сказал Ришар. — Это какой-то непонятный зверь. Откуда он мог взяться? Ты же сам ходишь на охоту, папаша Буле. А ну-ка, вспомни!
Но папаша Буле не мог припомнить ничего: ни тушек животных, объеденных слишком крупным хищником, ни незнакомых следов, ни странного рычания в чаще леса.
Деревня Юбак, как и Лангонь, оказалась охвачена ужасом. Однако вести из деревни в деревню доходят нескоро. Да и мало ли что треплют на ярмарках! Каждый из вилланов мог припомнить, как и сам выдумывал на ходу всякие страсти, лишь бы кто-нибудь налил ему стаканчик винца забесплатно…
И только через три месяца — и почти тридцать убитых и искалеченных людей — заволновался весь Жеводан.

***
— Ах, как бы я хотел жить в эпоху тамплиеров! — воскликнул пылкий Амори, сын графа де Монкана. Его изящный камзол был заткан золотыми васильками, а белокурые локоны элегантно спускались на плечи, и крупный аметист в рукояти шпаги был почти таким же темным, как большие синие глаза Амори.
— Побойтесь бога, ваша милость, — возразил второй молодой человек, постарше и попроще. Одет он был довольно строго, в темную удобную одежду, как зажиточный горожанин, а его волосы, почти такие же светлые, как у Амори, были не завиты и убраны под ворот. Амори посмотрел на него с восхищением. Быть сыном знаменитого охотника и охотником! Сам-то Амори тоже любил охоту, но когда ты сын графа и губернатора Лангедока, охота для тебя — безопасное развлечение. Даже крупных и суровых зверей, вроде волка или кабана, загонят егеря, и тебе останется лишь честь смертельного выстрела. А вот молодой господин Шастель — совсем другое дело: свои охотничьи трофеи он добывал сам. Лицо господина Шастеля-младшего было обветренным, у рта и на переносице уже залегли складки, придававшие оттенок какой-то беспощадности, а светлые глаза глядели холодно и жестко, даже жестоко. Амори восхищался этим: Шастель казался ему воплощением мужественности.
— Тамплиеры были еретиками, и их главари не зря казнены инквизицией, — с этими словами Антуан Шастель перекрестился.
— Ах, оставьте, — улыбнулся Амори. — Если их главари и погрязли в ереси, то остальные рыцари были просто смельчаками. Как бы я хотел стать одним из них! Честные, суровые люди, они совершали подвиги во имя Христа! Как бы я хотел вернуться в эпоху, когда сила и храбрость что-то значила!
Антуан мрачно посмотрел на экзальтированного юношу.
— Я бы тоже не прочь пожить в шкуре сюзеренов тех лет, — произнес он, и по лицу его проскользнула улыбка. — Знаете ли вы, ваша милость, что тогда вы имели бы право вспороть мне живот и греть там ноги, буде они замерзли на охоте?
— Это было бы чудесно, — Амори смешался и объяснил: — Я хочу сказать, так прекрасно знать, что ты волен казнить — но при этом только миловать! Я бы осыпал вас своими милостями, Шастель.
— А как насчет права первой ночи?
Амори слегка покраснел.
— Я бы предпочел, чтобы красотки желали этого сами, — сказал он.
Шастель расхохотался:
— Смею заверить, ваша милость, что они желают этого и сейчас!
Комплимент, однако, нисколько не обрадовал Амори, наоборот, он сник. Шастель знал, куда метил: вот уже три дня, как Амори был влюблен со всем пылом своих шестнадцати лет в некую девицу, имени которой не называл.
Граф де Монкан, который прекрасно слышал весь этот разговор, наконец вошел в комнату сына.
— Амори, — сказал он, — если ты и впрямь мечтаешь проявить себя, то вот тебе отличная возможность. Жеводан трепещет в страхе перед хищником-людоедом, который искалечил уже около двадцати вилланов и пятерых загрыз насмерть. Я снарядил отряд драгун. Командует им капитан Дюаваль, ты его знаешь. Если хочешь, присоединяйся, но будь осторожен.
— Если вашему сиятельству будет угодно, — небрежно проговорил Антуан Шастель, — я также присоединюсь к охоте. Но мы с отцом предпочитаем охотиться в паре.
— Пожалуйста, милейший. Устроим соревнование, кто первый отловит проклятую тварь — вы или мои драгуны.
Глаза у Амори заблестели, и он побежал переодеваться в охотничий костюм и снаряжать коня — вернее, приказывать, чтобы переодели и снарядили слуги. Капитаном Дюавалем он восхищался примерно так же, как и Шастелем.
Шастель же совершенно спокойно пожал плечами и испросил разрешения откланяться, чтобы предупредить отца и подготовиться к охоте, как если бы планировал нечто будничное. Этому-то и завидовал Амори, не догадываясь, что опасные будни становятся со временем так же привычны, как и бездельные.
Тот, кто судил об Амори по роскошным нарядам и восторженным речам, несколько ошибался. Среди драгун сын графа если и выделялся, то только дисциплинированностью и готовностью следовать всем приказаниям капитана Дюаваля — и еще неутомимостью в преследовании хищников. У жителей Жеводана и помимо чудовища было немало хлопот, и зачастую их доставляли чрезвычайно расплодившиеся волки. Медведей же в Оверни не видели уже пару столетий. Поэтому, посовещавшись, драгуны пришли к убеждению, что речь идет о стае свирепых волков, а воображение невежественных вилланов превратило их в страшилищ, подобных одновременно медведям и горгульям с крыш старинных соборов. Волков они и отстреливали — нещадно и немало при этом рискуя. Казалось, что после облавы вилланам уже никто не будет угрожать…
Но Амори не только не праздновал труса — он был еще и не глуп. И когда тварь, будто издеваясь, загрызла старушку Валли, на свою беду ковылявшую по безлюдной дороге через лес, графский сын понял: что-то не так. Он испросил разрешения у капитана Дюаваля, отправился по деревням и начал расспрашивать выживших.
— Оно огромное и рыжее, рыжее… Нет, это не волк, точно не волк, сударь, — говорил ему мальчик с обглоданными до костей руками.
— У него страшная длинная морда, — рассказывала девочка, обвязанная платком — зверь обгрыз ей голову.
— У него грива по хребту, как у осла, — уверяла искалеченная молодая женщина.
— У него хвост, я сама видела, — клялась крестьянка, чудом сумевшая убежать. — Такой, как у коровы, длинный и с кисточкой.
— Он выпрыгнул на меня, как кот на мышь, — заявила еще одна юная пастушка, лишившаяся глаза и кисти руки. — Выпрыгнул и вцепился в голову!
О том, что Зверь нападает, впиваясь людям в лица, Амори уже знал. Но когда он представил доклад капитану Дюавалю, тот лишь пожал плечами.
— Ваша милость, — сказал он, заметно сдерживаясь, — вы проделали огромную работу, и ваш батюшка будет вами очень доволен. Я отмечу вас в своем докладе. Но, — капитан взглянул на рисунок, который сделал Амори после всех рассказов, пострадавшие сочли его похожим, — вы же не думаете, что этот… Зверь существует? То есть, я хочу сказать, он есть на самом деле?
— Но ведь на свете существуют птички-мухи, гигантские морские чудовища, птицы, которые разговаривают, как люди, и… и… — Амори растерялся.
— На свете — да, но не в нашей старушке Франции! Нам и волков хватает, — вздохнул капитан Дюаваль.
В то же утро ему доложили: исчез молодой пастух, который погнал своих коров в лес. Стоял уже поздний октябрь, но корове в лесу еще было чем поживиться, а Зверя молодой дурак почему-то не боялся…
А после полудня отец и сын Шастели подстрелили громадного волка. Убить не убили, но шли по кровавым следам — и наконец нашли пропавшего пастуха мертвым, с обглоданным лицом.
Шастель-старший перекрестился.
Шастель-младший последовал его примеру, но презрительно усмехнулся:
— Вольно же ему было шляться по лесу! Отчего эти вилланы такие тупые, отец?
Шастель-старший пожал плечами. В отличие от Амори, он поглядывал на сына с беспокойством. «Очень уж он очерствел», — думал старый охотник. Однако его занятия не давали ему времени подумать еще.

***
Жак весело шагал во главе ватаги ребятишек. Один из мальчиков был его ровесником, но он был ниже ростом и не таким сильным и храбрым. А Жаку так нравилось воображать себя командиром целого отряда! В «отряде» были и девчонки, и они чуть ли не заглядывали Жаку в рот…
В тринадцать лет главное — чувствовать себя взрослым, и что за беда, если ты сын бедного крестьянина, штаны у тебя залатаны, а на обед только пустой суп.
В горах выпал снег. Издалека они казались необыкновенно красивыми; под ногами противно хлюпало, сырость и холод разгара зимы уже не одного крестьянина свалили с воспалением легких, но Жака и его друзей не волновало и это.
Как не волновали и сказки о Звере. Ведь его уже два или три месяца никто не встречал — значит, верно болтают, что он подох, подстреленный драгунами графа де Монкана! Поэтому ребята смело топали в соседнюю деревню — продать кое-что, а заодно повидаться с тамошними приятелями. На случай, если все же произойдет что-нибудь эдакое, неприятное, у Жака и старших мальчиков были с собой увесистые посохи.
Жак изображал командира, как умел, похоже: выпрямил спину, грозно озирал окрестности…
И когда из-за большого валуна внезапно вылетело громадное рыжее тело, он даже не успел испугаться. Заорал, затопал ногами, замахал посохом; посох противно вбился во что-то мягкое, отскочил, и Жак продолжал орать и размахивать, а другие ребята, заметив, что он не боится, тоже набросились на нападавшего…
Когда существо исчезло — так же быстро, как и напало, — Жак еще продолжал махать палкой. Не сразу до него дошло, что опасности больше нет. И вот тогда-то и накатил безумный ужас — и такое же безумное облегчение. С криком ребятишки припустили бегом, задыхаясь, и в деревне сразу повалились на землю, хватая ртами воздух и не в силах толком объяснить, что же произошло…
Их успокоили. Накормили. Выслушали. Сбивчивые рассказы ревущих и перепуганных детей поначалу вызвали недоверие. Какой зверь? Рыжий? Напал? Палки? Какие еще палки, какой еще зверь? И наконец-то до взрослых начало доходить: вернулся Зверь. Жди беды… И точно, вечером в доме де Гризов поднялся плач: маленький сынишка был обнаружен за околицей без лица и наполовину растерзанным.
— Так его можно прогнать! — бахвалились иные. — Вот я ему задам!
На сильных взрослых людей с оружием или хотя бы палкой в руке Зверь, однако, нападать не спешил. Ни один хищник не кинется на взрослого крепкого самца, если рядом есть слабый детеныш. И уже через месяц обнаружились растерзанные останки четверых детей — не помогло и приказание родителей держаться кучей…

***
— Ее зовут Мари-Жанна, — наконец обронил Антуан, когда Амори пристал к нему.
У замкнутого и язвительного Антуана Шастеля тоже была дама сердца. Амори, узнав об этом, почему-то расстроился и долго грустил, сочиняя трагические — увы, не имевшие никакой ценности с точки зрения поэзии — сонеты, но в конце концов повеселел, видимо, осознав, что никакая дама сердца не помешает его кумиру совершать охотничьи подвиги. К тому же Мари-Жанна по известной только ей причине отвергла ухаживания молодого Шастеля, предпочтя ему какого-то крестьянина.
— Брак со мной мог быть для нее выгодным, — возмущался Шастель. — Я выше по положению, между прочим! А она этого не оценила.
— Помилуйте, Шастель, — заметил Амори, — ведь сердцу не прикажешь. Вы такой мужественный и сильный, вы… да вы еще найдете себе невесту под стать!
Шастель скрипнул зубами.
— Но как она, простая крестьянка, посмела отвергнуть меня, дворянина? — с возмущением произнес он.
— Ах, стоит ли горевать о какой-то глупой девице, — беспечно утешил его Амори, не замечая, что Шастель от его слов становится еще мрачнее.
— Король тоже не оценил наших заслуг, — помолчав, сказал он. — Наградил тех ребятишек, которые сумели отбиться от Зверя. И послал двух титулованных дворян для его поимки. А ведь мы с отцом уже однажды ранили его!
— О, тот самый Д’Энневаль, который убил тысячу волков, и его сын, — Амори тоже погрустнел. — Да, это достойные люди… А капитан Дюаваль ведь тоже не оценил моих трудов! Ведь я выяснил своими силами, что Зверь — не волк! И как он нападает, тоже установил. Сам.
Он исподлобья покосился на Антуана Шастеля. На его жесткие светлые глаза, квадратную челюсть, суровое и неумолимое лицо с ранними складками у рта. На его твердые руки с увеличенными костяшками. Может быть, Мари-Жанна боится его? Девушки любят мягких и сентиментальных… Только мужчина может оценить настоящего мужчину по достоинству!
— Хотите, я поговорю с вашей пассией, Шастель? — спросил Амори в приступе великодушия, иногда свойственного безответно влюбленным. — Где она живет?
— В деревне Полак. Вы полагаете, ваша светлость, что она вас послушает?
— Я все-таки сын графа и губернатора, — надменно произнес Амори и тут же покраснел. «А ты, Антуан, не ценишь меня, хоть я и выше по положению, и…»
Стоял вечер, и краешек полной луны медленно поднимался из-за гор и крыш. Амори мечтательно вздохнул, любуясь твердым профилем Шастеля на фоне неба.
— Нет, — Шастель поднялся. — Сегодня у нас последнее свидание. Я поговорю с ней сам.
Амори помялся после его ухода. На сердце у него было неспокойно. Он желал Шастелю счастья, желал всей душой… Но что это за счастье — с девчонкой, которая его даже не ценит, не понимает, не любит?
Промаявшись около часа, Амори не стерпел. Схватил пистоль — из-за участившихся нападений Зверя никто не выходил из дому без оружия. Велел оседлать коня — и помчался в деревню Полак.
Отчаянные вопли он услышал задолго до того, как увидел, что случилось. Жуткая, черная в лунном свете, тварь напала на человека и повалила его. Но человек отбивался. Амори не мог отвести от него глаз, пришпоривая коня и на ощупь доставая пистоль. «Скорее! Я спасу этого несчастного!» — думал он, прицеливаясь. На миг мелькнула мысль — а вдруг это Антуан Шастель? Но, конечно, Шастель не стал бы кричать и звать на помощь, он бы просто убил чертову гадину…
Он недаром слыл отменным стрелком — сын графа должен быть лучшим во всем, так говорил граф де Монкан, так думал и сам Амори. Однако на несущемся вскачь коне прицелиться не так-то просто, к тому же в неверном сиянии луны легко можно было попасть не в хищника, а в его жертву. Амори понял это — и с трудом, но сдержался, чтобы не выстрелить, пока не подъедет поближе. Зато он выстрелил в воздух, надеясь напугать Зверя. В том, что это Зверь, он уже не сомневался…
И вдруг черная тень отделилась — и исчезла. Амори подскакал к человеку и спешился.
— О, Боже! Помогите кто-нибудь, — всхлипнул женский голос.
— Сударыня, вы целы? — спросил Амори, поддерживая женщину. В руке у той обнаружилось охотничье копьецо — оно-то и спасло ей жизнь, светлое платье было выпачкано чем-то черным, и Амори вздрогнул. Он знал, что кровь в лунном свете выглядит черной. Что, если несчастная серьезно ранена?
— Я… он меня… чуть не загрыз, — девушка заплакала. — Лицо! Он укусил меня в лицо!
На ее лице действительно виднелись ужасные раны — одна щека полностью разорвана, со лба сорван большой лоскут кожи. На шее кожа была вспорота, видимо, когтем. Платье разодрано, грудь вся в глубоких царапинах. Амори быстро осмотрел и ощупал девушку, но больше серьезных ран не нашел. Кровь на одежде пострадавшей, по-видимому, принадлежала самому Зверю.
— Вас надо перевязать, — сказал Амори. — Позвольте отвезти вас в деревню. Как вас зовут?
— Вале, — ответила она. — Мари-Жанна Вале.
Мари-Жанна!
— А… Шастель? — глупо спросил Амори.
— Антуан? — презрительно переспросила Мари-Жанна. — Да этот бахвал только обещал защитить меня! А как только я его отшила, сразу испарился. По мне, так никакой он не дворянин и не охотник, сударь, уж вы мне поверьте!
Амори прикусил язык и сцепил зубы. Но бросить девушку в беде не мог, поэтому все-таки отвез ее в деревню, мысленно кляня судьбу за то, что сердце Антуана — его Антуана! — по непонятной причине склонилось к этой никчемной деревенщине…
А на обратном пути он встретил Шастеля.
Тот стоял, прислонившись к придорожному столбу. Сквозь зубы вырывалось тяжелое, с присвистом, дыхание.
— Шастель! Друг мой! Вы ранены? Это Зверь вас…
— Да нет, — Шастель поднял на Амори глаза. Взгляд его показался Амори особенно злым, но это было и неудивительно. — Представьте себе, ваша милость, какой афронт: я упал с лошади, скатился в овраг и наткнулся животом на какую-то корягу! Испортил платье, распорол сорочку и кожу на животе… Вдобавок я не встретился с Мари-Жанной, и теперь она, само собой, вовсе не пожелает меня видеть…
— На нее напал Зверь, — просто сказал Амори. Он ожидал, что Шастель забеспокоится, начнет расспрашивать, заламывать руки и даже разрыдается от волнения за любимую, но нет: Шастель и не вздрогнул.
— Вот как, — только и проговорил он.
— Как? Друг мой, вы даже не спросите, жива ли ваша пассия?
— Боюсь, — ответил Шастель, — вы спасли ее, и теперь ее сердце всецело принадлежит вам.
— Ну что вы! Я, разумеется, помог ей… Но она винит всех мужчин в том, что они ее не защитили, — выкрутился Амори, не без облегчения понимая, что не так уж, видно, Шастель и влюблен. Похоже, что он вовсе не влюблен! — А вы, вы как себя чувствуете?
— Прекрасно, но, черт возьми, какая нелепица! Все у меня не складывается в последнее время… Сам бог послал вас, ваша милость! И надо же — рядом был Зверь, а я его не убил!
На обратном пути Шастель только и говорил, что о Звере и Д’Энневалях.
— Ничего им не светит, — уверенно заявлял он. — Это хитрая бестия, слишком хитрая. Вспомните, как ловко он обходил все ловушки, как умело обманывал охотников, как точно выбирал беззащитных жертв. Д’Энневаль — великий охотник на волков, но Зверь ему не по зубам, не говоря уж о его сыне!
— Вы восхищаетесь Зверем? — прямо спросил Амори.
— Черт побери, конечно! Схватиться с такой бестией — мечта любого настоящего охотника! А вы, ваша милость, — разве вы не восхищаетесь им?
— Я восхищаюсь вами, Шастель.
Это вырвалось у Амори помимо его воли; он смутился и про себя молил небо, чтобы оно затянуло луну облаками — вдруг Шастель заметит в лунном свете, как он покраснел.
— Я этого еще не заслуживаю, — заявил Шастель. — Вот убью Зверя — тогда и восхищайтесь, ваша милость!

***
Жеводан ликовал.
Вблизи аббатства Шаз все-таки свершилось то, о чем молились люди уже полтора года: гигантский волк-людоед был убит. В желудке его обнаружили полупереваренные останки человека и обрывки ткани — да упокоит Господь душу последней жертвы Зверя!
Как и предсказывал молодой Шастель, Д’Энневаль не справился. Вместо него король отправил на охоту, равной которой не знала Франция, Франсуа-Антуана де Ботерна, носителя королевской аркебузы. Он-то и сумел застрелить чудовище. Чучело людоеда возили по всей стране, во здравие де Ботерна служились мессы, детей называли Франсуа и Франсуазами в честь героя…
И только молодой Амори де Монкан с безотчетным волнением крестился всякий раз, когда слышал о де Ботерне и волке-людоеде. Проклятый волк заслужил пулю, но…
Существо, которое описывали ему искалеченные крестьянские подростки почти два года назад, не было волком.
— Сын, — обратился к нему отец.
— Да, папа?
— Ты помнишь ли ту охоту, в которой я предложил тебе участвовать вместе с драгунами?
— Разумеется. Разве такое забудешь!
— Похоже, сынок, ты сможешь дважды войти в одну реку… конечно, если у тебя не пропало желание совершать подвиги. — Амори насторожился. — В деревне Полак едва не загрызли одного юношу. Кажется, мне что-то докладывали насчет твоего знакомства с некоей вилланкой, девицей Вале. Я не спрашиваю, зачем тебе столь неподобающие знакомства…
— Папа, я всего лишь помог девице в беде! На нее напал Зверь, и она была ранена!
— Ты всегда был добрым мальчиком, сынок. Ну так вот, теперь пострадал ее жених.
Амори подумал.
— Совпадение, — сказал он неуверенно. — Ведь Зверь уже давно убит.
Граф де Монкан помолчал.
— Капитан Дюаваль представил мне доклад с твоими исследованиями, — пояснил он. — Ты ведь думаешь то же, что и я?
Амори, как всякий молодой человек в его возрасте, недооценивал проницательность отца и сейчас убедился в этом.
— И если это совпадение, то как объяснить гибель двоих ребятишек в той же деревне днем раньше? У них были съедены лица и выгрызены внутренности.
Амори тряхнул волосами.
— У меня к тебе просьба, папа, — сказал он. — Король не оценил умения господина Шастеля и его сына, направив на борьбу со Зверем других… господ. Дай им убить эту каналью! Господин Антуан Шастель только об этом и мечтает!
— Ты уж слишком под влиянием молодого Шастеля, — проворчал граф. — Все мысли о том, как бы стать похожим на него… Ты будущий граф, твое дело — управление государством, возможно, военная карьера! Ну ладно, дружба тоже хорошо. Я в твои годы тоже ставил друзей превыше всего…
Амори обнял отца.

***
Они охотились все лето — а Зверь, будто издеваясь, убивал снова и снова и уходил в никуда. Внезапно он исчез. Амори завел календарь и отмечал дни без нападений Зверя.
К его большому огорчению, отец и сын Шастели отбыли в Африку, заверяя, что раз Зверя нет уже более ста дней, то он, скорее всего, либо подох, либо убрался из Жеводана к черту на рога. И теперь Амори отмечал на календаре дни, когда Антуана не было рядом…
Тянулись унылые зимние дни. О, южная зима, когда кажется, что весь мир превратился в печальную слякоть! Каменные овернские дома кажутся обломками скелетов, прелая солома и жухлые травы — все, что осталось от весеннего великолепия, — напоминают тряпье на непогребенных мертвецах, и ничего, кроме отчаяния, не остается в душе.
И даже когда на календаре — первые дни весны, еще ничему не радуешься. Очень уж эта весна в своем начале похожа на зиму, только еще ветер срывается с гор — холодный неприятный и сырой ветер, который так и режет лицо.
И когда в деревне Понтажу снова служат заупокойную мессу, это кажется наиболее уместным и естественным. В такую погоду можно только умирать — в одиночку, на дороге, обглоданным дикими зверями…
Но вскоре умирают многие: за месяц погибло около десяти детей, и все они умерли в безлюдной местности, и все они были найдены с раздавленными в мощных челюстях головами, с содранными лицами и следами гигантских когтей на том, что осталось от их изгрызенных тел, — и становится ясно, что Зверь жив.
Амори забегал по всему замку. Теперь, когда Шастелей нет, нужно самому собрать драгун. Пусть уж капитан Дюаваль признает, что ошибался, и снова возглавит охотничий отряд… Этот грузный старый вояка — опытнейший охотник и смельчак, а известное недоверие к мальчишке можно и простить. Тем более что молодой сын графа уже не мальчишка — он возмужал, подрастерял детскую восторженность и умеет изъясняться так, что его нельзя не послушать. Известия о возвращении Зверя доходят и до короля, так что охотиться придется вместе с королевским ставленником — графом д’Апше. Но капитан Дюаваль не гонится за славой. Д’Апше так д’Апше, говорит он. С этой тварью никогда не знаешь, что случится, пусть будет и д’Апше…
И в один прекрасный день в замке графа де Монкана появляются гости.
— Шастель! — воскликнул Амори, услышав доклад дворецкого. — Друг мой! Как же я рад вас видеть!
— Я тоже соскучился по вам, ваша милость, — улыбнулся Антуан. — Думаю, мы с вами проведем немало приятных минут, когда я расскажу вам о наших с отцом похождениях в Африке…
— Конечно, я рад буду вас послушать, — подтвердил Амори, почувствовав привычный укол зависти. Конечно, у Шастелей — приключения в Африке, а у него… а у него — очередная охота на Зверя. «Вот я его сейчас удивлю», подумал он. — Давно ли вы вернулись?
— Первого марта, но у отца было много дел, а я должен был ему помочь, поэтому мы смогли навестить вас только сейчас.
— Так вы не знаете, что второго марта случилось очередное нападение Зверя? И что организуется новая охота?
— О, — сказал Шастель и уставился на Амори.
— Вы ведь присоединитесь? Я помню, вы желали убить эту бестию…
— Если это действительно Зверь, то присоединюсь, конечно, — раздумчиво проговорил Шастель. — Полагаю, и папа не откажется.
— Не сомневайтесь, это он. За последние месяцы он словно осатанел — отовсюду так и сыплются сведения о его нападениях.
Жан Шастель, потирая руки, вошел в залу, где беседовали Шастель-младший и Амори.
— Ваша милость, мы его одолеем, — заявил он без обиняков. — Я не сомневаюсь, что это нечистая сила! Мы все делали неправильно. Следовало хорошенько помолиться и зарядить ружья освященными пулями, вот в чем дело-то!
— Папа, ты все еще веришь в оборотней, — протянул Антуан.
— Да, да, и не спорь!
— От освященных пуль вреда не будет, — улыбнулся Амори.
«Все вернулось на круги своя, — думал он. — Антуан рядом. Такой же сильный, такой же мужественный и храбрый. С этим его ледяным взглядом и квадратным подбородком, с этой его уверенностью и твердостью. Я тоже вырос, но как бы я хотел стать достойным его! Чтобы он обнял этими сильными руками мои плечи и сказал…»
— Ваша милость, — прервал его мечты слуга, — господин граф д’Апше по согласованию с капитаном Дюавалем завтра намерены прочесывать горы.
— Да, — нетерпеливо отозвался Амори. — Подготовь мне охотничий костюм и пистоли!

***
Пьер Роше, драгун капитана Дюаваля, осмотрел поляну. Все согласно инструкции, все по приказу — как и велел капитан. Невольно улыбнулся: забавно, что сын графа снова с ними и ведет себя, притворяясь рядовым драгуном! А ведь из него вышел бы неплохой солдат… ишь, как старается.
Уже наступил вечер, и сквозь ветви деревьев виднелась полная луна. В густой тени мало что можно было бы разглядеть, но уж Зверя бы Пьер заметил. Но нет! Проклятая бестия как сквозь землю провалилась. На поляне ее не было и в помине. Что ж, так и доложим капита…
Рыжее тело выскользнуло из кустов — именно выскользнуло, слово выпущенная из аркебузы пуля. Так прыгают рыси или кошки, но тварь, притаившаяся в кустах, кошкой не была.
Как не была и волком, и медведем.
Пьер Роше вскинул пистоль и успел выстрелить — даже, кажется, попал, но зацепил едва. Сознание еще отмечало: вытянутая морда… рыжая шерсть… лапы, из которых на ходу выпускаются громадные когти… холодные светлые глаза…
Огромная пасть раскрылась и впилась острыми зубами в лицо Пьера, он еще успел закричать в эту пасть, и когти Зверя разодрали ему горло, и наступила тьма.
Амори выбежал на поляну, держа пистоли в обеих руках. Здесь стреляли — и кричали, значит, Зверь где-то здесь. Конечно, если это не кабан и не волк, опасного зверья в лесу хоть отбавляй, но в любом случае товарища надо выручать.
Он увидел — и замер, держа пистоли и раскрыв рот.
Обнаженный окровавленный человек сползал с тела драгуна, которое только что грыз, как зверь, — раздирая руками и зубами. От головы несчастного драгуна мало что осталось; обглоданное лицо в сумерках невозможно было узнать. Но Амори помнил, что сюда направляли Роше. Точно так же, как помнил, что за ним отправился Антуан Шастель.
— Роше… Шастель… друг мой… Шастель, как же это?
Изо рта Шастеля вырвалось утробное рычание.
— Шастель!
Тот застыл, не сводя глаз с пистолей в руках Амори.
— Как вы… посмели… я же любил вас… любил… и сейчас люблю… Шастель!
Шастель осторожно, крадучись, начал обходить Амори по дуге. Амори, вздрагивая и чуть не плача, следил за ним. Что-то подсказывало ему: это уже не Шастель, перед ним Зверь, и никакая любовь его не тронет, но выстрелить Амори почему-то не мог.
— Шастель, опомнитесь! Антуан!
И тут Шастель, видимо, принял решение. Тело его начало изменяться, лицо вытягивалось, оскаливаясь жуткой пастью, на руках вырастали когти. Он напружинился…
Амори выстрелил.
Он промахнулся, но Шастель шарахнулся — и потерянной им секунды хватило, чтобы на поляну выбежал Жан Шастель.
— Дайте, — тихо сказал Амори. — Дайте пистоль!
Охотник до того растерялся, что послушно протянул Амори оружие.
— Антуан! Во имя моей любви… я никому не скажу… Антуан!
Грянул выстрел.
— Вы его убили, ваша милость! Вот это да! — Жан Шастель обрадованно бросился к туше. — Ой, — он на ходу споткнулся о тело Пьера. — Вот ведь гадина, а? Сдохни, тварь, — обратился он к убитому Зверю. — Ваша милость, а где же мой Антуан? Он ведь за вами шел!
— Оно его… — Амори задохнулся и договорил: — Оно его съело.
— Что? — Жан так и сел. — Ваша милость! Антуан!
Амори сполз рядом с ним на землю и зарыдал на его груди.

***
Говорят, что чучело Жеводанского Зверя доставили королю, возили по всей Франции, а потом уничтожили из-за того, что оно облезло и было потрачено молью.
Говорят, что убийства совершала стая волков, а гигантская тварь, похожая одновременно на льва, гиену и волка, ни при чем.
Говорят, что старший сын графа де Монкана выбрал духовную карьеру неожиданно для всех, кто его знал. Сам епископ де Монкан мог бы многое порассказать о том времени, но он не любит о нем вспоминать. И только глухонемой служка в одном из овернских соборов знает, кто — или что — лежит в гробу, зарытом на маленьком деревенском кладбище. Но и он не расскажет, почему епископ так часто навещает эту бедную могилу и почему он так горько плачет над ней, когда думает, что его никто не видит.