Полукровка приходит и садится под дверь. Ещё целый час ей будет всё равно, есть ли я дома или умер неделю назад. Через два, она будет в бешенстве, словно мы договаривались о встрече. Через три, может поджечь дверь. Её телефон снова разбит, щека в грязи, и это вполне может оказаться запёкшаяся корка крови. Женщина, которая не заметила ссадину — скажете вы — такая же выдумка как белый единорог. Честно говоря, она и правда похожа на единорога — есть пара моментов.
Конечно, единороги не проникают через дверь с домофоном на первом этаже. Не сидят на холодном полу, вытянув ноги в тяжёлых ботинках. И точно не мечут молнии из-под бровей, так что мои соседи по этажу с трудом попадают в замочную скважину. Однако в этих животных есть что-то общее. И тот, и другой умеют неплохо упереться рогом. Умеют и любят. Наверно, это было заложено изначально: в моей жизни должен был появиться кто-то с рогами. Кто угодно. Если мыслить в таком ракурсе, мне повезло, это оказалась Полукровка. Гремучая смесь молодости и Азии. На половину зверь, на половину подросток. Прекрасный носитель хаоса. Каждая встреча с ней оставляет странное впечатление, как от торта в лицо, или как инжира попавшего в вентилятор, а потом в лицо.
Я достаю ключи. Ноги её затекли, она встаёт, перебирая лопатками по стене так, что куртка издает долгий царапающий звук. Мелодия ключей и царапин. Вместо приветствия я слышу:
«Дайпозвонить...» — одним словом, так что вполне может послышаться — «****ьпозвонить».
После долгого молчания голос её звучит с хрипотцой. Я знаю, как по-другому может звучать этот голос… хотя, может я и погорячился с везением?
Я молчу, всем своим видом изображая недоумение. Я знаю, что нормальные люди вначале должны здороваться — мы должны.
«Ну, хорошо, тогда дай каких-нибудь денег» — делает она одолжение.
Моя рука с первого раза попадает в замочную скважину. Она, молча, заходит следом. Я делаю вид, что не замечаю её присутствия. Я перекладываю ответственность на хрупкие ключицы, на чашечки для поцелуев под ними, выточенные из белого дерева. У нее все еще есть шанс сказать мне привет, однако она молчит, маленькая бескультурная сучка.
Я тоже молчу. Это женский приёмчик, но что поделать «с кем поведёшься». И потом, что за дурацкое требование «каких-нибудь денег». Всегда у неё так — «каких-нибудь», «как-нибудь», «с кем-нибудь». У неё хватает времени на все эти боковые ветви событий, на случайные связи, на общение с людьми разного уровня: глубоководных обитателей городского дна и странных типцов из верхних слоев атмосферы. Эти люди несовместимы, их невозможно представить за одним столиком в кафе, в одном доме, гостях, автобусе, личном самолёте. У них есть только эта плоскость соприкосновения — плоскость постели. Узкая щёлочка в Нарнию. Кольцо, на котором одинаково цепко висят ригельные, зубчатые, крестовидные, сувальдные, чипованные и тонкие английские ключи. Как я смогу могу их осуждать? Я согласен с ними, я сам вращаюсь вокруг этой несуществующей точки — «дырки» если говорить на языке электротехники.
Я знаю это потому, что она не может их не ругать. Она не может не «звенеть» своими ключами. Если ты умеешь слушать — ты услышишь, как из всех этих ругливых рассказов, из фырканья и самоуверенных обвинений выходит целая повесть. Невероятно детализированная история, хвастовство, обрамленное золотой рамой сюжетных поворотов — таких же предсказуемых и условно острых, как четыре угла рамы.
Я молчу. Я закрываю дверь. Я всё ещё жду момента, чтобы поздороваться.
На пол падает рюкзак, она проходит на кухню прямо в ботинках. Вряд ли Полукровка стала бы так кидать ноутбук, значит только книги. Увлечение читать с бумажного носителя — неизбежная тяжесть на плечах увлечённого. Гейман, Сартр, Уайльд, Бенгстон, Жане, Шоу, Кундера, Хайдеггер — вещи которые нужно читать в бумаге. Я до сих пор гадаю: это поза или позиция.
Слышу звук льющийся воды. Из коридора видны только спина и волосы — куртка и хаер. Единственный раз, когда я видел её в юбке, на ней были колготки синего цвета. Того самого оттенка, когда синий убегает в фиолетовый, стоит только начать разглядывать её колени и мыщелки. Надеюсь, в этот день у неё всё получилось, её взяли на работу.
Одежда и волосы, ниже только её созданная дьяволом задница. Мячик, за которым можно бесконечно долго бежать в толпе. Настолько долго, что начинаешь придумывать причину повернуть налево, как только она поворачивает налево. Даже если ты опаздываешь на работу, налево — это то, что тебе нужно. Ни один рыбак не любит так свой поплавок так, как я люблю эти ягодицы. Эти презирающие закон всемирного тяготения полупопия, под давлением в семь тысяч бар. Хочется запомнить подушечками пальцев каждый сладкий изгиб.
И как грустно убирать потом руку. Бесполезный ладонный слепок. Пустые пальцы, неспособные выразить форму. Через секунду после отрыва, они уже тоскуют по её заднице.
Снимаю ботинки, вешаю куртку саморез. Полукровка, вот кого не смущает урбанистический стиль моей квартиры от застройщика. Я бы даже сказал «уе-рбанистический». Полукровка возвращается — у неё не тот характер, чтобы в третий раз заговаривать с молчащим собеседником. Это знаю я, и это знает она — мы должны поздороваться.
Она останавливается за три шага и смотрит в глаза. У меня хорошая практика для воображения — так должен чувствует себя стейк перед тем, как его бросят на раскалённую решетку! Я развожу руки в стороны. Не так широко, как герой в фильме, готовый принять пулю — скорее как человек, показывающий безоружные ладони. У меня не такой уж большой коридор.
«Три секунды до взрыва», как написал бы Чак. Последнее испытание на прочность. Я вглядываюсь в неё. Она действительно Полукровка. Горячее мясное блюдо, в которое сыпанули что-то острое и пряное. Я не знаю, как называется эта приправа. Что-то от канадских рейнджеров, от азиатских лучников, от диких кочевых племён. Кто-то вырезал ей скулы, а потом, тем же резаком подвёл темные глаза.
Я молчу, потому что не хочу капать слюной на пол. Она молчит, потому что готовится к прыжку. Мы должны поздороваться.
Почти без разбега она прыгает на меня. Руки смыкаются на шее, ноги обвивают спину. Я не могу разобрать, где мои губы — где-то вперемешку с её губами. Руки блуждают в поисках новой Америки, и находят её. Новая земля. Новая форма жизни. Небесная модель для сборки с адским софтом, прописанным в качестве балансира.
В сексе не бывает качества. Секс — слишком субъективный продукт, в нём нет места системному подходу. Вездесущая наука до сих пор не протянула щупальца в наши спальни. Даже не сделала первый шаг — не ввела единиц измерения секса, не придумала усладо-счётчик. И всё же, несмотря на это, мы сравниваем. Обманываемся, и всё же сравниваем.
Полукровка совсем не похожа на ту, что постарше — вот что я могу сказать, — не научно, но достаточно точно. Та, что постарше, ведёт себя после секса, как человек, хорошо отобедавший в ресторане. Секс с Полукровкой похож на бешеные сны, когда спишь урывками в полчаса. В этих снах я чувствую себя насильником, способным через взгляд и поцелуй вливать своё влечение в голову подростка. Это из-за меня она не может отказать себе в удовольствии впиться зубами в тот рычаг, что управляет любым мужчиной лучше головы. Это дерево выросло в её саду, но саженец покупал я. Растлитель — вот что я чувствую, когда её неприлично худые ноги вскидываются мне на плечи, как руки военнопленного. Я чувствую, насколько оскорбительна белизна её бёдер и икр, подчёркнутая высокими чёрными ботинками.
Я с опаской думаю, что случится, если она захочет остаться. Я поджимаю губы, когда думаю, что будет, когда она вырастет. Я желаю оставить всё как есть, я продолжаю принимать её изогнутое ивовое тело на восковый сердечник, масляный и твердый от удовольствия.