Осень правильного цвета
Панас Тарасович Кулибаба сидел в глубокой депрессивной задумчивости за огромным, как его прекрасная родина, столом из карпатского каштана. На столе, как, впрочем, и на его родине, не было ничего лишнего, что могло бы рассказать о нём, как о человеке, не радеющем о порядке или как-то могло намекнуть постороннему, хотя чужие по министерским кабинетам не ходят, о хозяине не с лучшей положительной стороны. Каждая вещь, деталь письменного набора находились на своём месте.
Причина его смятенного состояния крылась в визите любимой внученьки Горпине, отличнице, ученицы второго класса одной из лучших гимназий не только столицы, но и одной из крупных Европейских держав, в непрочный союз которых родина Панаса Тарасовича не то, что бежала, как заяц от волка, неслась вприпрыжку, в спешке, спотыкаясь, чуть не падая на ходу.
Горпиночка-перлиночка – так ласково обращался к внученьке Кулибаба – зашла к нему после занятий по своему обыкновению. Она всегда что-то приносила деду в подарок. Вот и в этот раз она поднесла любимому дедуле букет из опавших листьев. Составила она его из тускло-зелёных листьев каштана, золотисто-радостных клёна, ярко-оранжевых осины, ослепительно-красные листья рябины резали глаза мягкой агрессивностью бархатистого цвета. Отыскалось и несколько бледно-зелёных листочков, но то, подумал Панас Тарасович, внучка сделала специально, чтобы показать на конфликте цвета, что красота понятие неоднозначное, сокрыто в ней таинство философии и загадочности. Во внучке, сердцем чуял дед, рос и развивался понемногу будущий крупный народный мыслитель и державный кормчий, который поведёт корабль родины в нужном для неё фарватере.
Однако вместо привычных ласковых и добрых слов приветствий, вместо того, чтобы справиться, как делала это изо дня в день о здоровье дедушки, что полезного сделал этим утром для горячо любимой батькивщины, Горпиночка-перлиночка прямо с порога, не успела охрана за нею плотно закрыть тяжёлую пластиковую дверь – имитация под древесину полтавского дуба – строго по диагонали подошла к столу, положила аккуратно нервно подрагивающей рукой осенний букетик и, глядя серьёзно, очень серьёзно для своих лет на деда тёмно-волошковыми очами спросила, будто выстрелила из ружья в упор:
- Тебя ничего не настораживает?
(В домашней и приватной обстановке всегда они беседовали на москальской, прилюдно ненавидимой, как часто упоминали не без содрогания в СМИ, собачьей, но такой привычной мове.)
В её словах скрывался какой-то скрытый подтекст.
Панас Тарасович в первые минуты незаметно для себя съёжился, только иглы не выпустил, и задержал дыхание, обдумывая в ускоренном режиме ответ, но слов не находил.
- Шо молчишь, диду? – вопросом вновь вспорола внучка повисшее покрывало тишины. – Молчи-молчи, - назидательно произнесла она и добавила: - И я помолчу. Разом с тобой.
В горле деда от тона внучки запершило. Он быстренько собрался, взял себя в руки; на то он и руководитель государства, чтобы отражать любые удары, наносимые недругами и жизнью.
- И что же в нём неладно? – взгляд-указка остановился на букете.
Лицо внучки пошло пунцовыми пятнами.
- Ты разве не видишь? – в тоне Горпины появились странные нотки, но она прошла точку кипения и постепенно принимала прежнее уравновешенное внутреннее состояние. Гнев временный сменился на постоянную милость.
Панас Тарасович взял букет, перебрал, рассматривая каждый листик, думая, что может в этих полусухих и почти прелых листьях быть не так. Поди, пойми нынешнюю молодёжь, всё, что прежде было ясно и понятно, как стакан горелки со шматком сала, то им оно кажется нестандартным и глупым.
Подумав, он сказал, каким-то внутренним чутьём понимая, городит чушь:
- Листья.
- Листья, - эхом отозвалась внучка в просторном дедовом кабинете.
- Опавшие, - не зная, что придумать ещё, сказал он, желание выпить возникло спонтанно и укоренялось с каждой секундой.
- Опавшие, - повторила покорно за ним внучка.
Немного погодя закончил:
- Жёлтые.
В глазах любимой внученьки Горпиночки-перлиночки вспыхнули маленькие молнии; Кулибаба вдруг каким-то чувством понял, сказал не то, что от него ждали, и острая боль кольнула в сердце, в глазах внучки он прочитал, что для родины он потерян, но не совсем.
- В том-то и дело, диду любимый, - внучка будто выросла на его глазах. – Жёлтые!
Кулибаба пожал плечами.
- Обычное дело, зозулечка, обычное дело. Осенью все, ну, почти все листья желтеют. Закон природы такой. Человек что-либо изменить не в силах. Так-то! – Кулибаба похвалил себя мысленно за то, что почти дипломатично выкрутился из создавшейся ситуации.
Но не тут-то было!
Внучка внезапно топнула ножкой. От неожиданности у Панаса Тарасовича выпал букет из рук; листья золотым шёлком опустились у его ног. Он собрал букет, полный непонимания, что хочет внучка.
- Это подлая провокация, диду!
У Панаса Тарасовича побежали мурашки по коже; чья-то коварная подлая рука собрала на затылке волосы с первой сединой в тугую горсть. «Провокация! – с ужасом подумал он. – Кто провоцирует? Где эта вражина?!» Думать то он думал, но одновременно старался понять, что под провокацией подразумевала Горпина. Исходя из аксиомы конфликта поколений, под одним и тем же словом родители понимают одно, дети предполагают противоположное. Переварив всё это, он сказал спокойно, размеренно, будто читал предвыборную речь с высокой правительственной трибуны:
- Подозревал.
Горпина насмешливо фыркнула.
- Подозревал, - протянула она медленно; прошлась, пританцовывая перед дедом на носках туфлей; она занималась в балетной студии; новый бзик у патриотов новой волны. – Ты подозревал, диду! А я сразу догадалась!
«Господи! О чём она могла догадаться!» - взмолился про себя Кулибаба, но сказал иное:
- Надо же!
За своими танцами, обрадованная произведённым эффектом, внучка не заметила ноток лёгкой иронии в словах деда.
- Листья, диду, неправильного колеру! Вот так!
Панас Тарасович поперхнулся словом, готовым было сорваться с губ; сухо с трудом проглотил образовавшийся песочный ком невысказанных фраз.
- Повтори, кх-кх, что ты сказала.
- Не кхекай, диду!
- Прости, голубонька!
- Листья неправильного цвета!
Нервный кашель и икота прошли не скоро, не помогли даже инструменты скорой помощи, всегда находящиеся под рукой в баре – стакан минералки и рюмка горелки.
- Как это, неправильного? – переспросил Кулибаба. – Какой по-твоему колер листьев правильный?
Торжество триумфатора полыхнуло на лице Горпиночки-перлиночки. Она прошла к столу. Остановилась в метре. Медленно-медленно, будто силилась поднять неимоверно тяжёлый груз, подняла правую руку; пальцы сжаты, кроме указательного; он, словно перст Судьбы, указывал на государственный прапор, висящий на стене, расписанной национальными узорами.
Панас Тарасович развернулся в кресле, следя за направлением пальца; взгляд уперся в жёлто-синюю ткань прапора.
- Вот, диду, правильный цвет для осенних опавших листьев. Как и флаг, осень должна быть правильного незалежного цвета! Не мне тебя учить! Исправь ошибку, диду!
- Да как же, Гориночка, внученька моя любимая! – взмолился Кулибаба, понимая естеством правоту внучки. – Как я сделаю! Это же…
Но чёлн мысли внучки уже плыл в другой струе размышлений.
- Как, решать тебе, диду. Потрудись, чтобы завтра… Всё в твоих силах. Ну, ты понял, а я пошла домой. До побачення!
Что-то в поступке внучки демонстрировало, что она и так сказала слишком много, почти разжевала, вложила пережёванное в рот, осталось проглотить и переварить; чтобы ещё раз переспрашивать ни сил, ни желания не было.
Панас Тарасович сник.
Горпина ушла, оставив его перед поставленной задачей один на один.
Тяжко бремя государевой власти.
Час, два, три сидел он в кабинете и напряжённо думал, предупредил референта не беспокоить в ближайшее время, всем сообщать, что он думает, как любимый в детстве герой кинофильма. Вдруг его озарило, мол, что же это я сам-то всё стараюсь делать, и так взвалил на себя неподъёмную ношу власти и волоку тележку проблем на своём горбу один; а другие-то – дармоеды и прихлебалы –зачем существуют, соратники, сало им в зубы; все эти министры и заместители.
- Позову холопов, - проговорил он вслух и хлопнул по столу, - пусть попотеют, расстараются ради родины. Не всё время тянуть из неё, надо что-то и дать взамен.
Панас Тарасович снял трубку телефона и приказал пригласить к нему представителей силовых структур; когда референт поинтересовался, всех или по одному, Кулибаба сказал, мол, для особо одарённых повторяю, всех. И грохнул трубкой о стол.
Суета в кабинете улеглась быстро.
Вся королевская рать стояла перед ним. Выстроившись в шеренгу. Колоритная смесь из народных вышиванок и костюмов от заграничных портных бросалась дикой кошкой в глаза; осталось заправить наглаженные брючины в казацкие сапоги и картина Репина готова.
Он прошёлся перед ними туда-сюда, останавливался на время перед каждым и, глядя с прищуром, тоже заимствованная из прекрасного прошлого привычка, в глаза пристально, интересовался, всё ли в порядке; а про себя думал: «Красавцы! Вона как стоят, брыла отъели, брюшки отрастили! Жирком заплыли! Забыли, как когда-то с воды на квас перебивались!»
Как генерал, после осмотра подчинённых, Кулибаба вернулся за стол.
Сидя в кресле, скрестив руки на груди, он ждал в затянувшемся молчании, кто заговорит первым. Не проронили ни звука – выдержка, позавидовать можно, раньше хозяина и слова не скажут – приглашённые силовики.
Тогда Панас Тарасович сбросил со стола принесённые внучкой листья.
- Что это?
- Листья, - ответили слаженно силовики.
- Какие?
- Жёлтые, - также хором ответили ему.
- Вижу, - произнёс Кулибаба.
Тут взял слово министр внутренних дел.
- Панас, да шо на тебя нашло? К чему вся эта финита ля комедия?! Листьями разбрасываешься. Мусоришь в кабинете. Скажи прямо, зачем позвал. Мы с хлопцами в «дурака» резались. Под горелочку с закуской. Не томи.
Кулибаба покачал головой. Побарабанил пальцами по столу.
- Только и можете горелку жрать с салом, - сколько укора было в простых словах, идущих прямо из сердца. – А листья с веток падают.
Снова заговорил, взялся за гуж, не говори, что не дюж, министр внутренних дел:
- Так они каждую осень опадают, Панас. Забыл, что ли! Отжили и упали.
Кулибаба захотел встать с кресла, да передумал.
- Падают. Каждую осень. Но падают жёлтые, - он почти прокричал и замахал ладонью, будто на него налетела огромная стая воспоминаний из проклятого прошлого, которое так захочется забыть, откреститься, да не получается.
Заговорил министр Службы Безпеки, как всегда сухо и без интонаций.
- Панас, не крути яйца. Осенью всегда опадают листья. И заметь – жёлтые. Даже песня есть. Как там поётся… Листья жёлтые над городом кружатся, - строчку из песни он пропел неумело, медведь на ухо наступил. – Никто на этом никогда не акцентировал своё внимание.
- Почему? – чуть не пропищал, почти сорвавши голос Панас Тарасович.
- Объясни яснее, - попросил министр СБ.
- Почему никто не акцентировал?
- А надо было? – поинтересовался министр СНБ.
Кулибаба развёл широко руки. Жест многозначащий и почти ничего не говорящий в данном случае.
- Почему, - приглашённым показалось, что Кулибаба сходит с глузду, - почему никого не тревожит это несоответствие? Эта неправильность?
- Кого-то беспокоит? – снова заговорил министр ВД.
Панас Тарасович перевёл на него взгляд.
- Да! тысячу раз – да!
- Кого же?!
- Одну маленькую девочку! Она одна, не вы большие и умные дяди, поставленные блюсти закон и порядок, заметила абсолютную природную несправедливость по отношению к нашему народу, к нашей родине, к нашей революции, к нашей незалежности!
Приглашённые силовики с недоумением переглянулись.
- Кто она, эта девочка?
- Моя маленькая внучка обнаружила большую ошибку, играющую на руку москалям. И так нам перекрывшим кислород по всем фронтам… Тьфу! По всем направлениям!
- Какую? – тихо-тихо спросил министр СНБ.
- Листья неправильного колеру!
Слабый выдох вырвался из грудей мужчин.
- Листья неправильного жёлтого колеру! – повторил Панас Тарасович.
- Какой колер правильный? – спросил министр СБ.
Кулибаба его не слышал или не слушал. Он снова вышел к соратникам. Стал с ними в один ряд; левой рукой указал на флаг; правую – положил на сердце.
Его поняли без лишних слов.
***
Сон не шёл. За окном светало. Вчера засиделись далеко за полночь. Сильно пили. Пили до потери памяти и сознания с тех давних пор, когда от огромной родины откололся большой кусок территории и объявил о собственной независимости или на ридной мове – незалежности.
Пили не от радости, пили по-чёрному от страху, так как не знали и не были полностью уверены, как долго продлится этот шутовской маскарад незалежности; страх и ужас от содеянного не прошёл даже почти через четверть века самой независимой независимости; потому что сразу отыскался на жирный кусок настоящий забугорный хозяин; он и денег отваливал щедро, чтобы закрывали глаза на то, как родину потихоньку разворовывают те самые щедрые хозяева. Пили от злости, что, не смотря на все заверения закордонных кураторов и политиков, так и не стали полноправными хозяевами родной земли; их попросту пригласили поработать лакеями при богатых и денежных мешках. Пили потому, что только горелкой в безграничных дозах можно было как-то залить муки, просыпающейся иногда совести; опоить, опьянить её, чтобы она снова уснула и не терзала душу своими претензиями.
Пили и пели. Пели новые родные народные песни с натовской корректировкой и танцевали. Пили и танцевали с упоением гопака под руководством натовского хореографа, выкрикивая малопонятные гортанные возгласы, похожие на рык дикого зверя, запертого в клетку и выставленного на всеобщее обозрение в зоопарке.
Сухость во рту жгла острым перцем. Да и природа звала настойчиво исполнить долг.
Панас Тарасович как был в семейных трусах, так и пошёл в туалет через весь особняк, шлёпая босыми ступнями по кедровому паркету. Спустив воду в унитазе, он перевёл мутный взор на окно и оторопел. Застыл как вкопанный. Он одновременно и верил и отказывался верить своим глазам.
С жёлто-синего как флаг родины осеннего неба струил флюиды жёлто-синий прохладный ветерок; слетев с горних высей, он срывал с деревьев жёлто-синюю листву и медленно-медленно с завидной флегматичностью мёл её по высохшей жёлто-синей траве и песочным дорожкам осиротевшего голого парка.
Якутск. 18 октября 2017г.