Белая чайка закричала и камнем рухнула в волны.
Вынырнула с маленькой рыбешкой в клюве. Взвилась в голубое небо, запетляла, преследуемая сестрами-торговками. Попыталась избежать драки и остаться с добычей, но тщетно – от судьбы не уйдешь.
Я усмехнулся и навел резкость бинокля, максимально приблизив панораму берега. Спокойные волны омывали белоснежный песок открытой косы пляжа. По всей линии тянулись длинные и тонкие стволы пальм, поражая своей кривизной – некоторые висели параллельно песку, зеленой кроной листвы, упираясь в небо.
Рядом вздохнул вахтенный матрос. Я покосился на него, отрываясь от бинокля. Да, братец, сегодня нам не повезло. Я бы тоже хотел босиком побегать по обжигающему песку, погонять мяч до одури, а потом искупаться в лагуне, да погонять брызги на товарищей. Сейчас небось уже ходят по местным лавкам, а потом и купаться начнут. Интересно, не забудут ли мою просьбу – выкопать пальму для маменьки, уж очень просила привезти ей с кругосветки диковинное дерево, чтоб посадить в именье или оставить в кадке в гостиной, как память о моей первой морском экспедиции.
Наш клипер стоял на рейде у такого близкого берега, к которому отправилась основная часть экипажа. А я… «Ты только не грусти, Суздолев!» - шепнул мне на прощанья мой друг мичман Ивлойский. И теперь это звучала, как издевка. Скорей бы повзрослеть и перестать быть самым младшим по возрасту офицером на судне, тогда точно можно будет купаться при каждой стоянке.
- Продолжаем обход! – приказал я матросу.
- Слушаюсь, господин мичман.
Мы сделали еще с десяток шагов и замерли. Я снова поднес бинокль к глазам. Возле клипера крутились с десяток лодок. Утлые суденышки были набиты горами фруктов, связок бананов, ананасов и корзин с прочей экзотикой. Сужая круги они осторожно приближались к короблю со всех сторон. Нет, ребята, сегодня торговля у вас не пойдет. Не тот день. Мы отступили в тень и я продолжил наблюдение.
Да, купанье мне бы не повредило. Странное письмо от невесты Марьи Ефимовны начиналось с тревожного стиха и заканчивалось очень подозрительными строчками на обрыве четверостишья, словно не договаривая что-то.
Где ты? Не найти дорогу!
Без тебя страдаю я!
Хочется сказать так много,
То, что ты любовь моя!
О тебе я вспоминаю,
Слёзы катятся из глаз.
И сейчас я так мечтаю
Встретиться ещё хоть раз!
Боль в душе кричит и плачет.
Гасят снова фонари…
Впрочем, ничего не значат
Для тебя слова мои!
Я не знаю, что мне делать!
Отпустить или простить!
Слова в письме путались, баронесса постоянно переходила с русского на французский, мало заботясь о стилистики изложения и я никак не мог уловить суть повествования, скрытого за кудрявым почерком. Была же какая-то мысль. Я чувствовал, что письмо пришло не зря. Боялся и очень хотел экстренно вернуться в порт приписки. Второе письмо было от маменьки. И нет, чтобы расшифровать первое, оно как бы подливало масла в огонь, вселяя беспокойство: брат Ваня – мой бешенный старший братец, не дающий никому покоя из близких и живущий в своем вымышленном мире - экстренно собрался в экспедицию, уехал на Север и бесследно пропал. Кажется, весь мир перевернулся. Два письма разорвали меня на части.
Привлеченные близким всплеском мы подошли к борту. С лодки, протягивая к нам ананас скалился туземец. Лопоча по-своему, он то и дело вставлял в монолог английское:
- Мастер, мастер! – и почтенно кланялся.
- Нехристь, ишь зубы, как жемчуг. Скалится, - не удержался рябой матрос, - змий искуситель! Большое яблоко, предлагает.
- Это ананас. Не едал что ли?
- Нет. На вид крепкая шкура. Зубы сломать можно.
- Шкуру не едят. Только сердцевину. Купили бы, да нельзя. С берега привезут. Наедимся еще.
- Ну хоть посмотреть одним глазком, что там у него за диковинки такие? Поди ты! Смотри, ваше бродь, у него картошка мохнатая!
- Киви. Фрукт такой.
- Киви! - Матрос перегнулся через планшир, чтобы лучше разглядеть. И тут же всхлипнул. Дернулся всем телом, вскидывая руки к горлу. Карабин палкой упал за брус перила. Вахтенный повернулся ко мне, глаза его уже стекленели. В горле торчал нож с кривой черной ручкой. Я инстинктивно сделал шаг назад, отворачиваясь от крови, а матрос качаясь, не удержался и перевалился за ограждения, падая следом за своим карабином.
За светлое дерево планшира уцепилась смуглая пятерня. Не задумываясь рванул из ножен кортик и со всей силы полосонул по тёмным пальцам. Кровь ощутимо плеснула на форменную куртку. Сдавленный стон, удар тела о твёрдый предмет, плеск волны и два пальца лежат на палубе. Если б не пальцы, я бы посчитал, что это сон. Только пальцы лежали возле ног, а с тужурки натекла небольшая лужица тёмной жидкости. Оцепенев, я переводил взгляд со своей руки, стиснувшей кортик, на пальцы и на крепкого смуглого мужика, перелезшего через борт и направлявшего на меня короткое копьё. Плохо соображая, я сделал шаг к борту корабля с намерением посмотреть, откуда появились незваные гости и нужна ли помощь матросу. Может ошибка всё? Абориген ткнул копьём в мою сторону, я резво отступил на шаг, понимая точно, что меня хотят заколоть. Он сделал широкий шаг, с размахом снова ударил, целясь в живот, но поскользнулся, наступив в кровавую лужицу. Копьё ушло вверх и в сторону, оцарапав мне щеку, я же просто удерживал кортик от насаживающегося на него тела. Чуть поддёрнув свое оружие вверх, как учили, смотря во все глаза на появляющиеся из-за борта чёрные тени.
Нападение!
Нападение на военный корабль!
Что за бред?
Правда, мне не сниться?! Только тело пытающееся толи удержаться на ногах, толи обнять меня, говорило о реальности. Ещё два раза со всей силы, ударил врага в живот, руки, удерживающие меня, ослабли. Сбросил и рванул назад. От броска копья в спину, спасло только, что у передового преследователя, вместо копья в руках была какая-то дубина с шаром на конце. Рында жалобно тренькнула и замолчала, значит, вахтенный правого борта убит. Нужно закричать, но из внезапно пересохшего горла раздался только какой- то хрип.
Мне же, как вахтенному офицеру, выдали револьвер, я бежал к корме и никак не мог сообразить, как расстегнуть кобуру, в правой руке мне мешал кортик. Зажав морской нож в зубах, вытащил огнедышащую машинку, повернулся, нажал на курок… и ничего, Ещё раз, опять безрезультатно. Взлетев по трапу на бак, взвёл курок левой рукой и опять нажал на спусковую скобу. Бабахнуло так, что револьвер чуть не вылетел из рук. Вспышка, искры, дым. На несколько мгновений я ослеп. Пуля улетела неизвестно куда. Но два ближайших преследователя, не снижая скорости прыгнули за борт. Теперь я спокойно взвёл, не торопясь прицелился, закрыл глаза и выстрелил.
Свист копья и крик боли я услышал одновременно. Копьё пролетело совсем рядом – я успел дернуться в сторону, но от резкого наклона, два следующих выстрела пришлись за борт. Последняя, шестая пуля, поцарапала левое плечо решительного аборигена, вооружённого настоящей ржавой абордажной саблей. Кортик против сабли, как японский язык против русского мата. «Маловато шансов, у тебя мичман!» - хотелось крикнуть само себе. По левому борту на полубаке, раздался ружейный выстрел, за ним другой. И я понял, что теперь не один. Это придало сил. Вселило робкую надежду. Захотелось умереть, как герой, на глазах у всех. Всплески в море говорили о прыгающих за борт грабителях, но мой упрямо лез ко мне. Выстрелы словно вернули мне память и в действительность. Да, что память, словно меня самого. Я русский моряк, офицер. Годами меня учили разным премудростям, полезным вещам и фехтованию. Кортик - это меньше всего оружие. Даже в очень умелых руках, нельзя им драться против сабли. Кортик моряку, оказавшемуся за бортом, нужен, чтоб быстро освободиться от обуви и одежды.
Что же можно сделать коротким ножом против тяжёлого клинка? Я закусил губу. Лейтенант Малинин показывал испанскую манеру боя со стилетом. Красиво прыгал, вставал в стойки. С ударами всё было ясно, а вот ноги посылали корпус выписывать вокруг противника круги и восьмёрки.
Ну, что ж, станцуем испанский танец.
Палуба ровная, абориген машет саблей как дубиной, должно получиться.
С нами Бог и покровитель русского флота святой Андрей! Прежде я только отступал, уходя назад от свистящей стали, после рубящего удара справа-вниз, неожиданно для противника, шагнув вперёд за уходящую руку, слегка кольнул его под рёбра. Продолжил движение, закручивая себя и противника. Оказавшись спиной к спине, услышав, как зазвенела упавшая сабля, аккуратно перехватил кортик на обратный хват всадил под рёбра уже, с другой стороны. Снизу вверх и повернуть. Теперь погасить скорость, чтоб удержаться самому на ногах. Туземец ещё не понял, что произошло, но ноги уже подкосились, и он упал на колени. Теперь только подставить кортик по подбородок и повести руку вверх.
Трое матросов с ружьями, взлетевшие по трапу правого борта, дружным матом оценили живописную картинку, запоминая ее навсегда. Известность на многие годы мне обеспечена и место в истории корабля. Теперь стану героем морских баек. Я точно хотел не этого.
- Ранены, господин мичман?
Я начал дрожать. Сжал кулаки, чтоб матросы не видели, офицерской слабости. Улыбнулся побелевшими губами. Вскинул резко подбородок.
- Это не моя кровь.
- Дозвольте, я все же осмотрю вас, ваше бродь.
До самого конца похода, я вынужден был выслушивать в кают-кампании шутки в свой адрес. Если подавался шницель с кровью, то попробовать предлагалось мне, как главному знатоку мяса с кровью. Офицеры называли меня: «испанцем» и я не знал сердиться мне или нет. Пальма для маменьки стояла в углу кают-компании в выкрашенной белым бочке и приветливо каждый раз мне махала листьями, напоминая о странных письмах от домашних.
Я пил горячий чай в серебряном подстаканнике, смотрел на фамильный герб и думал о брате, невесте и маменьки.
Что же теперь с нами со всеми будет?