С е м ь я н а т р о и х
Мы снова в Москве. В квартире в Гендриковом переулке. В этой квартире живут трое: Маяковский, Лиля Юрьевна и ее первый муж Осип Максимович Брик, которого она по-прежнему любит, хотя давно уже считается женой Маяковского.
Лиля Юрьевна и Осип Максимович чаевничают. Как все москвичи, они любят чаевничать. Пьют чай чуть ли не каждые два часа. Но сейчас у Лили Юрьевны для этого особый повод. С некоторых пор у Осипа Максимовича появилась женщина. И сейчас Лиле Юрьевне во что бы то ни стало надо узнать, насколько это серьезно, не оставит ли он «семью». Начинает она с главного. Осторожно.
– Это окончательно? Ты остановил свой выбор на Соколовой? – говорит она, отправляя миниатюрную ложечку с варением в рот.
– Да, мне с ней хорошо,– отвечает Осип Максимович, с аппетитом жуя бутерброд с икрой.
– Ты хочешь на ней жениться?– вкрадчиво продолжает Лиля Юрьевна, погружая ложечку в вазочку с вареньем.
– Конечно, нет! Моя семья – ты и Володя. Володя, насколько мне известно, думает так же.
Лиля Юрьевна облегченно вздохнула.
– Ну, всё! Кушай!– говорит она совсем другим тоном, подходит к нему и награждает его продолжительным поцелуем в лысину. Она вновь чувствует себя хозяйкой.– Так ты думаешь, всё спокойно в датском королевстве? – спрашивает она, озабоченная уже другой проблемой. – А вот мне кажется – нет! Ты посмотри на Володю. Разве таким был он раньше?
И вспомнилось ей, как сильно Маяковский любил когда-то ее, как стрелялся из-за нее. Было это в Петрограде в 1916 году.
Ее разбудил телефонный звонок.
– Я стреляюсь! Прощай, Лилик! – Глухой голос Володи разогнал ее сон. Заработала напряженно ее мысль. – Ничего не предпринимай без меня! Жди! Я скоро приеду. – Поверх халата накинув шубку, не застегиваясь, она бросается к выходу. – Стрелялся, осечка. Второй раз не решился, – услышала Лиля Юрьевна, войдя в его комнату.
– Ты в своем уме? – Она упала на стул. Ей захотелось «убить» его. – Вчера был в своем. Сегодня – нет! – Изможденный, усталый, он не кричит, а стонет.
– Всю ночь метался по комнате как помешанный. Видения меня мучили. Я не подкрадывался к двери твоей спальни. Не подглядывал в замочную скважину. Но я видел всё!
– Что ты мог видеть? Что мы с Осей спим вместе? Так мы муж и жена,– парирует она и сама переходит в атаку. – Сколько можно об этом говорить! За те несколько месяцев, что мы с тобой, я каждый день это от тебя слышу. Сколько можно!
– Я не знал, что мне будет так плохо.
– Володя, не будь тряпкой. В конце концов, это мещанство. Мы строим новый быт, новую семью. Надо преодолевать собственнические инстинкты.
– Но я не могу переделать себя! – взревел он. – Слышишь, не могу! Не могу этой муки вынести пытку. Лучше четвертуй, но освободи меня от нее! Ревность меня сжирает. – После этого подходит он к ней. Говорит тихо: – Плохо мне, Лилик! Помоги!
– Какой ты, в сущности, еще ребенок, – заключает она, пожимая плечами.
– Уйди от мужа. Зачем он тебе? – Маяковский с силой сжимает ее руки, как бы пытаясь передать ей свои чувства, образовать с ней одно целое. – Уйди от него! Чего ты медлишь?
– Тебе придется с ним смириться, – спокойно говорит Лиля Юрьевна, глядя ему в глаза.
– Тогда я выкраду тебя! – Маяковский начинает ходить. – Поэт заговорил в нем, и это придало ему силы, уверенность. – Но, думаю, сердце твое когда-нибудь раскроется мне, не устоит перед неотвратимостью моего чувства! Слушай!
Маяковский выпрямляется, гордо вскидывает голову – и вот зазвучал его голос, мощный! уверенный!
– А там, где тундрой мир вылинял,
где с северным ветром река ведет торги,–
на цепь нацарапаю имя Лилино
и цепь исцелую во мраке каторги.
……………………………………………….
Любовь мою, как апостол во время оно,
по тысячу тысяч разнесу дорог.
Тебе в веках уготована корона,
а в короне слова мои – радугой судорог.
………………………………………………..
Сердце обокравшая, всего его лишив,
вымучившая душу в бреду мою,
прими мой дар, дорогая,
больше я, может быть, ничего не придумаю.
И предстал перед ней уже не слабый человек, склоняющий голову, а исполин с вселенскими чувствами. И дрогнуло сердце Лили Юрьевны, не устояло перед мощью его таланта.
– Откуда это? – спросила она.
– Это из моей незаконченной поэмы, которую я посвятил тебе, Лилик.
– Володя, ты гений!
– Этой вещью, правда, я Пушкина забиваю?
– Правда… Нет, перед твоим обаянием действительно устоять невозможно. Ты не думай, что я такая уж неприступная. Когда я люблю, я забываю всё на свете. Только ты никогда не изменяй мне. Я этого ужасно боюсь. А я тебе буду верна абсолютно, хотя поклонники у меня всегда будут. Но мне никто нисколечко не нужен. Все они рядом с тобой дураки и уроды… Иди же ко мне! С этой минуты мы муж и жена, чего уж там…
И вспомнился Лиле Юрьевне еще один случай. Ей даже неловко стало. Очень уж нехорошо тогда всё получилось.
Ее голос за кадром.
– Так Володя стал моим вторым мужем. Жили мы все трое, и всегда в одной квартире… Вы думаете, у нас с Володей всегда всё было гладко? Ошибаетесь. Иначе Володя тогда не стрелялся бы. А стрелялся он вот почему. Однажды, за день до этого объяснения, он засиделся у нас допоздна. Не помню уже, о чем мы тогда говорили, но только Володя расхвастался, что он неотразим, что, если он захочет, не одна женщина перед ним не устоит. И я решила его проучить… Что поделаешь, молодость! Тогда мне хотелось, чтобы Маяковский был идеальным во всех отношениях. А хвастовства я с детства не выношу.
Съемочная камера в петербуржской квартире Бриков. На кухне трое: хозяева квартиры и Маяковский. Маяковский собирается уходить.
– Уже поздно, Володя. Оставайся у нас ночевать, – говорит Лиля Юрьевна.
– Нет, я пойду. – Маяковский встает и берет свой цилиндр.
Лилю Юрьевну поддерживает ее муж
– В самом деле, Володя. Чего ты будешь тащиться через весь город ночью? Оставайся!
– Ну, все! Нечего рассуждать. Мы тебя оставляем, – решительно заявляет Лиля Юрьевна. – Постелем на кухне. Не возражаешь?
Маяковский бледнеет. Говорит глухим голосом:
– Тогда заприте меня!
Хозяева запирают его и идут спать. Долго еще, лежа в постели, они слышат, как Маяковский, словно в клетке, ходит по кухне. Наконец, Осип Максимович не выдерживает:
– Мы так и будем всю ночь его ждать, пока он не заснет?
– Что поделаешь. Придется терпеть.
Осип Максимович прислушивается к шагам Маяковского.
– Ходит. Мучается.
– Ничего. Ему это полезно. Напишет что-нибудь стоящее. А нам с тобой пора баиньки.
– Сегодня четверг. Наш день, между прочим.
– Ну, хорошо. Только потихонечку.
И они начинают заниматься любовью. И что после этого сделалось с Маяковским?! Он выл. Барабанил в дверь. Как сумасшедший тряс ее, пытаясь открыть. Осип Максимович порядком перетрухнул. А Лиля Юрьевна говорит:
– Чего ты остановился?
– Володя!.. Мне кажется, он сейчас вышибет дверь.
– Ну и что?
– Тебе надо определиться, Лиля.
Лиля Юрьевна как о само собой разумеющемся:
– Я давно уже определилась... ты! А помнишь, как я, в гимназической форме, в косичках, удобно устроившись у твоих ног, глядя тебе в глаза, впервые сказала тебе: «Ося, я вас люблю». (Мечтательно.) Мне тогда было тринадцать лет.
Осип Максимович растроганно: – Лиля… Что бы ни случилось, давай никогда не расставаться.
– Об этом не может быть и речи. Буду ли я женой Володи, или еще кого-нибудь, ты для меня навсегда останешься главным мужчиной.
– Лиля!
– Ося!
И они раскрывают объятия друг другу.
Голос Лили Юрьевны за кадром.
– Конечно, нехорошо получилось. Но, с другой стороны, надо же было Володе когда-нибудь привыкать к новой жизни. Позднее он описал этот случай в поэме «Флейта-позвоночник»:
– А я вместо этого до утра раннего
в ужасе, что тебя любить увели,
метался и крики в строчки выгранивал,
уже наполовину сумасшедший ювелир.
Как видите, написал-таки он после этого замечательную поэму. Выходит, я была права.
П р о д о л ж е н и е з а в т р а