– Ну, мать, ну ты даешь! – говорил банник. – Куда в нашу деревеньку-то да еще одного домового? Тут, почитай, сорок лет никаких новых домов не строилось, только старых разваливались! Куда ты его пристроишь-то?
– А коли дочка будет, так и вовсе беда: ни семьи молодой нет, чтобы за ней приглядывать, ни домового-жаниха, – подлил масла в огонь овинник. Характер у него был не то чтобы зловредный, но в последние полвека сильно испортился из-за оскудения овинов.
– Ты, сестрица, их не слушай, – вмешалась ничка. – Дал бог зайку, даст и лужайку!
– Да вы что, белены все объелись? – кикимора Аполлинария слушала-слушала родню, да и осерчала. – Какая зайка? Какая лужайка? Вы знаете, сколько лет домового учить уму-разуму надо, чтобы он отселиться мог? А за те года что только не поменяется: и семья молодая появится, и избу себе, чай, выстроят!
Ничка истово закивала, а банник и овинник развели руками, да и отступились.
В положенный срок родился у Аполлинарии да у муженька ее, домового Нафанаила, домовенок. И назвали его красиво – Никанор…
***
Любопытный был Никанор – страсть.
– Тятя, – говорит как-то, – ты отчего наших хозяев не накажешь? Смотри, каково у них: и крыльцо прогнило, и половики поистрепались, и едят с битой посуды!
Вздыхает старик Нафаня.
– Ты, – отвечает, – думай сперва, потом слово молви. Хозяин-то у нас что елка на болоте – весь от старости горбатый, без палки шагу не ступит. А хозяйка едва на ногах держится. Какими силами они тебе крыльцо чинить будут?
Понял Никанор. Понять-то понял, дак мамку донимать пошел.
– Матушка, – бает, – а пошто ты хозяйке новые половики соткать не поможешь?
– Ить глянь, – отвечает Аполлинария, – у ней все пальцы от старости покрючены, куда ей да половики ткать? У ней, чай, и станка-то ткацкого нет. Не те нынче времена…
– А пошто не побьешь миски, чтоб она новые купила?
– Какие миски! С ее-то пенсии!
Задумался тут Никанор пуще прежнего. Катехизису домовицкому его тятя с мамкой обучили в первые же годы жизни: выучил Никанор, за что хозяев наградить, за что попугать, а за что и покарать сурово – портянки в печку засунуть там али лапти рассупонить. Да вот незадача: с жизнью живой законы никак дружить не хотели. Только припомнит Никанор, что хозяева то должны, это должны – как оказывается, что и того они не могут, и этого от них требовать не моги… И портянок у них тоже не было, у хозяев-то. И лаптей. И что делать?
А тут еще соседка приперлась к хозяевам.
– Что это ты, Петровна, – говорит, – никак для домового в углу хлебушко положила? Нехорошо это! Домовые – чертовы родственники!
В шутку тогда Петровна с мужем это все перевели. А вот Никанор недоброе затаил, подождал, пока соседка выйдет из избы, да как подложит ей чурку под ногу! Соседка прямо с крыльца как шмякнется!
За это его батюшка выбранил. За то, что хозяйскую гостью обидел.
Да только хозяин тоже на гостью эту сердит был. Все ворчал: «Сама ты чертова родственница, Сергевна», – да не вслух, мало ли.
Старики деревенские-то помирали один за другим. К тем, что еще живы были, к иным внуки приезжали, а другие так и доживали свой век в одиночку да в разваливающихся избенках. Помнили те избенки с их домовыми еще другие времена – когда хозяева молоды были да здоровы, и родни домовицкой было полно. А теперь на всю деревню – один дряхлый Вазила, и то потому, что у деда Василия лошаденка осталась. Как помрут Василий да лошадь его – помрет и Вазила… Никанор еще помнил дядюшку Багана, который за козами да коровкой хозяйской присматривал. Ан состарились хозяева, уже не могли держать ни коров, ни коз, и ушел Баган с их двора, сразу как они последнюю козочку продали.
Остались утки и куры, и то с каждым годом хозяйка заводила их все меньше. Но о тех Никанор не жалел, и не было с чего. Выйдет, бывало, Никанор на двор – так злой хромой хозяйский селезень Фрикуля его как щипнет! А утки вокруг хохочут: га-га-га! – к селезню подлизываются… И шел тогда Никанор в дом. Там хозяева, устав от трудов на огороде, телевизор смотрели. Телевизор у них был старый-старый, еле одну программу принимал, а все ж веселее с ним. Про города там показывали, про парки…
Мечтать Никанор начал. Города эти да парки самолично поглядеть. Батюшка Нафанаил про то как узнал – ухи сыну надрал, так Никанор про свои мечты теперь помалкивал, а от телевизора вечерами все равно не отрывался.
Как-то вышел Никанор во двор, а там – беда! Бросила хозяйка курам яичек. А тут соседский кот, отпетый налетчик Беня Мяв, заявился.
– Таки всем руки на стол, дамы, – говорит курам. – Шоб все ценное было сей же час у меня! А то я сделаю такое, что вы еще не видели, и вся деревня будет об этом говорить!
– Так, Бенечка, что вы такое говорите? У нас же рук нет, – робко заикнулась одна из курочек.
– Перестаньте сказать, дама, – оборвал ее Беня Мяв. – Нет рук, ложьте об тот стол лапы. А нет стола, так ложьте лапы об землю!
Куры со слезами на глазах смотрели, как налетчик выедает желток из вожделенных яиц, да поделать ничего не могли. Петушок-то у хозяев старый был, и в суп до сих пор только поэтому и не отправился, где ему с Беней справиться?
А вот селезня Фрикулю это зрелище, наоборот, воодушевило. И когда какая-то из куриц вякнула «вот у уток этот котяра почему-то ничего не отбирает», Фрикуля оскорбленно крякнул:
– Какой я тебе утак, сухопутная ты швабра? Я альбатрос!
– Ты?! – вся дворовая братия уставилась на Фрикулю во все глаза.
– Ну ладно, буревестник. Мои предки не ждали, пока им дадут то, что можно взять силой!
И с этими словами Фрикуля начал сколачивать пиратскую банду из молодых селезней, которые по осени все равно должны были пойти под нож.
Призадумался Никанор. Вроде бы и остановить безобразие следовало бы. Так ведь не его, не домовицкая это, епархия. А коли б даже и его – негоже молодому домовенку поперек батюшки в домашние дела лезть… Голова у Никанора пухнет от мыслей: что правильно, что неправильно? Правда, батюшка Нафанаил обещал с Беней Мявом поговорить: кур-то домовой должен защищать, а вот что с утками-то делать?
Ан как-то уточка Фрося бежит. Беленькая вся, перепуганная. Дружили они с Никанором. Волновался за нее Никанор и только надеялся, что его подружке доведется яйца нести да утят высиживать, а не в суп отправиться. Невеликое счастье – утиная судьба!
– Ой, Никанорушко, что деется! – крячет Фрося. Никанор весь вскинулся, а Фрося продолжила: – Буревестник-то наш Фрикуля со своими викингами пошел через пруд воевать Дядюшку Скруджа!
Дядюшка Скрудж происходил из богатого хозяйства – там хозяева были помоложе и могли держать больше уток, гусей и скотины.
– И как? – заинтересовался Никанор. – Много с бою добычи-то взял?
– Да немного. За Дядюшку Скруджа МВФ вписался.
– КТО?!
– Хозяйка евойная, Марья Васильевна Филатова. Вон – слышишь?
Никанор вытянул шею: и впрямь, издалека шум доносился. Марья Васильевна шибко осерчала, видать, потому как с руганью гнала веником обоих: и незадачливого викинга с его бандой, и своего Дядюшку Скруджа, так что перья летели по всей улице.
– Эх, – опечалилась Фрося, – горе мне. Уж лучше б меня зарезали, а то замуж как выдадут – пропадай, девка, даром что уточка…
– Дак отчего же? Иль жениха толкового не найдется? – спросил Никанор.
– Какого там жениха! Вон, Фрикуля злой, а Дядюшка Скрудж старый да жадный, и все до единого бабники… Не хочу я их. Бают, есть где-то настоящие мужчины – белые, верные да красивые, да толку с того? Не в нашей же деревеньке…
– Это тебе за лебедя замуж надо, – посоветовал Никанор. – Вот где б его взять…
И тут мимо них прошел, ворча, хозяин.
– Чертовы родственники, – фыркнул. – Вот и нагрянули, кто их только звал!
Яркая машина, дудя и пыля, остановилась у хозяйской избы. К хозяевам внуки приехали – проведать, денежек подкинуть да овощей взять прямо с огорода.
– Фрося, – прошептал Никанор, – это наш шанс. Ну посуди сама: мне тут избы новой не найдется, и кикиморы в жены – тоже, а тебе – жениха. Надо в город ехать. Там в парке пруд есть, а на ём – лебеди, нешто ты с ними не стакнешься? А я себе квартиру найду. В новостройке! Я ее в рекламе по телевизору видал!
– А батюшка твой что скажет?
– А я ему письмо напишу, дак он и благословит, – Никанор про себя уже все решил.
…В городской квартире хозяйских внуков домового отродясь не было, это Никанор понял сразу. Красивое все, да холодное какое-то, неживое. «Ну да ничего, – подумал он, – зато и Фрикули с Беней Мявом тоже нет, бузотерить некому, а с дочкой сговоримся. Ишь, толстощекая какая в люльке лежит, и люлька-то какая – коляска! Буду обживаться, хозяйке уют навести помогу, она-то меня чертовым родственником бранить не будет. А на выходных в парк с дитёй поедем, с Фросей свидимся – как она там? Ну, а коли хозяин курить в доме зачнет, уж я знаю, что делать!»
Портянок и лаптей у нового хозяина тоже не было. Зато имелся балкон – а уж как поступить с балконом да с хозяйскими носками, флешками и картами памяти, любой домовой догадается.