ЕСЛИ НЕТУ ВОКРУГ ОПОРЫ,
ТО ОПОРА У НАС ВНУТРИ
(Заметки о жизни и творчестве Юрия Казакова)
2.
Когда я прочитал первые рассказы Казакова, то с удивлением подумал: «Да как же так? Такой яркий, классический писатель, а я его не знаю. И ни от кого о нём не слышал. Ни в школе, ни в городской газете, ни в университете, ни в последующие годы журналистской работы».
По датам написания произведений был Юрий Павлович современником Паустовского, Евтушенко, Солженицына, Аксёнова, Высоцкого. И хотя на некоторых из них набрасывалась завеса запрета, так ведь это только еще большее внимание к ним привлекало. Мы всяческими путями выискивали автобиографию Евтушенко, опубликованную в Париже; «Новый мир» с повестью Солженицына «Один день Ивана Денисовича»; подпольно вышедшую в молдавском журнале повесть Аксёнова «Опыты записи летнего сна», написанную ритмической прозой; песни Окуджавы, Высоцкого, Визбора на рентгеновских снимках; изъятый из всех библиотек роман Дудинцева «Не хлебом единым». Да мало ли что из запрещённого хитроумно выискивали мы в те годы. А вот рассказов Казакова в наших потаённых читательских списках не было. И мне подумалось: «Это как же надо было насолить изобретателям и создателям “Красного колеса”, чтобы они замуровали писателя так, что ни слуху ни духу о нём не осталось?»
Однако по тем рассказам, с которыми я уже ознакомился, выходило так, что лишать Юрия Казакова читателей никакой причины не было. В них не показывалась бесчеловечная жизнь гулаговских пленников, как в «Иване Денисовиче»; не вскрывалась непробиваемая бюрократия, как в романе Дудинцева; не высмеивались уродливые пороки «народовластия», как в песнях Высоцкого. Чем же тогда произведения Казакова «развитой социализм» не устраивали?
В начале заметок мы отметили глубину и многозначность баллады о дружбе прозы и поэзии. Сам Евтушенко тоже заострял на этом внимание. В вышедшем позднее девятитомнике стихотворение шло под другим названием — «Чёртовое болото». Поэт как бы давал понять, что и наше тогдашнее житие напоминало опасное болото, засасывающее в свои гиблые недра обманутый ложными обещаниями народ.
Действительно, обещаны были горы золотые. И власть, и земли, и заводы с фабриками, и права со всевозможными свободами, и мир на века вечные. И очень многие поверили в утопические перспективы. Мало ли что раньше такое не могло осуществиться — теперь всё сбудется.
Блок услышал в этом музыку переустройства вселенского мироздания. Горький ждал очищающей «бури». Маяковский — «третью революцию духа». Есенин восторгался: «Свобода взметнулась неистово». Но взметнувшееся неистовство вылилось в новое, многотысячное порабощение доверчивого народа. Сверкающий водопад благодатных идей превратился с годами в загнивающую трясину. И не мог социализм не превратиться в «Чёртовое болото». Потому что любая жизнь без Бога, без истинных целей и святых, чистых средств продвижения к ним — теряет свою родниковую жизненность и превращается в загустевающую гниль, радостно всасывающую в себя всё, что в неё попадает.
Что потом происходит? Ложь обнаруживается, всё глубже осознаётся. Кто не может сжиться с нею, покидают страну. (Скажем, Ильин, Бунин, Зайцев, Шаляпин, Андреев, Шмелёв, Куприн, Солженицын, Аксёнов). Многие, отвергающие или с годами отвергшие обман и связанные с ним разрушения народных традиций, остаются, чтобы по возможности бороться с окрепшим режимом и его дьявольскими проявлениями. (Здесь Маяковский, Есенин, Багрицкий, Пантелеймон Романов, Лосев, Булгаков, Платонов, Распутин, Высоцкий, Шукшин, писатели-деревенщики, шестидесятники). Многие из тех, кто остались, молча, в сердце своём борются с несправедливостями, стараясь духовно пересилить обрушившуюся на них и на страну неправду (Цветаева, Ахматова, Паустовский, Пришвин, Кедрин, Жигулин). А большинство смиряются со злом — своё благополучие, своя безопасность для них дороже всего (тут целая армада писателей и поэтов, самозванных певцов заплесневевшего болота, поросшего, по образному определению Евтушенко, «отравно-синими незабудками».
Мы чисто условно поделили сограждан наших на категории (в жизни подобных сообществ гораздо больше); — поделили, чтобы легче было разобраться в методах большевистской борьбы с бесконечно разнообразной и многообразной оппозицией. Понятно, если противников в избытке, то в гораздо большем количестве и методов противодействия им. Все методы перечислить размер заметок не даст, но основные постараемся выявить.
Покинувших «коммунной вздыбленную Русь» (образ — есенинский) объявляли эмигрантами, ярыми врагами самого передового на земле строя и предавали полному забвению — труды их уничтожались, фамилии повсюду вычёркивались, любое упоминание о них запрещалось. Покинул страну советов — отрезанный ломоть! Самые опасные из «ломтей» уничтожались физически.
Более хитрыми и разнообразными способами боролись защитники революционных идей Вольтера — Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина с противниками, оставшимися в России. В арсенале «рыцарей без страха и упрёка» были: всевозможные переманивания их на свою сторону; устные и письменные запугивания; открытая критика на собраниях, в печати, по радио, а позднее и по телевидению; запреты на выступления перед аудиториями и на издания произведений в любом виде; провокации, очерняющие неугодных; фигуры умолчания, то есть полное забвение очернителей социализма; и наконец — уничтожение вплоть до тщательно продуманной имитации самоубийства. Нет человека — нет проблем.
Казалось бы, зачем вести борьбу с теми из сограждан, кто не высказывается против деспотического режима, не нарушает советских правил, живёт, с первого взгляда, тихо и мирно? Но нет. За такими велась особая слежка. И чаще всего выяснялось, что они-то и являлись самыми главными врагами краснознамённой эпохи. Они верили не в моральный кодекс строителей коммунизма, а в заповеди Христовы; они, живя тихо и мирно, признавали над собой власть Бога, но не власть большевистского Кремля. Вот почему с такой непримиримой яростью большевики-ленинцы и коммунисты-сталинцы, а потом и последователи их, самые безжалостные удары обрушивали на верующих, на священников, на богословов, на философов, на прозаиков и поэтов.
Без репрессий оставалась только «масса массовая» (по выражению Карла Маркса), «консервативное большинство» (по определению Юрия Афанасьева, демократа девяностых годов), а по-нашему: все те, кто смирялся с мертвенной гнилью, в которое превратилась наша жизнь вследствие безумного революционного эксперимента. Но тут еще надо посмотреть, что хуже — числиться среди преследуемых или среди забытых, задыхающихся в мещанской тине.
Однако время вернуться к Юрию Казакову, определить, в каком «ополчении» значился он в середине шестидесятых годов, когда, как я обнаружил к своему огорчению, печатать его стали заметно реже, да и новые рассказы и повести почти не появлялись.
Мы уже говорили, что к творчеству Казакова, молодого по тем временам писателя, стоглазой критике, стоящей на страже завоеваний социализма, трудно было придраться. Герои произведений — деревенские и городские ребятишки, молодёжь, только-только входящая в жизнь, рыболовы дальнего севера, люди пожилого возраста, занятые будничными делами, решающие свои личные проблемы, настолько далёкие от покушения на долговечность «Красного колеса» (определение Солженицына), насколько далеки от этого россияне из выявленной нами третьей категории, то есть те сограждане, которые способны отдать себя Христу и к которым всегда было повышено внимание правящих атеистов.
(Продолжение следует).