А правильно ли называть посещение Святого для верующих места, человеком не верящим в существование Бога, паломничеством?
А интересно, Богу важно, верю я в него или нет? Ведь с таким же успехом я могу отрицать наличие ветра или солнечных лучей. Я их не вижу, и значит доказательства их существования нет. Но когда какая-то сила выворачивает наши зонтики наизнанку, а другая заставляет наши тела плавиться, как сыр на сковородке, мы восклицаем: «Верим!». Так что должно сделать Богу, что бы я поверил в него?
Но по всей видимости, Ему не важно во что я верю. Ведь как он утверждает, я его сын. И как настоящий родитель только покачает седой головой, горестно вздохнет, а потом как расхохочется... И окатит меня летним дождем, закружит в танце зимней метели, взбодрит морским бризом, окунет в терпкую хвою леса…
А когда придет пора покинуть этот мир, перекинет мостик радуги от моего балкона к своему небесному трону, подмигнет и многообещающе шепнет: «Айда ко мне. Пошалим…» И я перестану испытывать страх высоты. Я перешагну через перила и… Он подхватит меня быстрокрылым белым вороном, и понесет навстречу восхищению красотами иного мира.
Но вдруг я почему то начинаю падать. Я цепляюсь за вату облаков, но это не замедляет моего падения. И вот уже земля совсем близко и… Сильные, грубые руки, перетянутые кожаными птеругами хватают меня, и волокут куда то по ступеням. Перед моим лицом мелькают белые туники и гребни шлемов римских центурионов. И тут скрип, подбитых гвоздями сандалий, и позвякивание ременных балтеусов стихает.
Высокий, грузный и плешивый дядька, в плаще с кроваво-красным подбоем, властным басом бросает: «Что опять разбойник? Этого иудея к остальным…на крест».
Я открываю рот, чтобы крикнуть, что я не иудей и даже не обрезанный, но вместо этого выдавливаю из себя: «Я русский…». Хмурый воин молча подносит к моему лицу плоскость короткого меча. В нем отражается худощавое горбоносое лицо, с глазами чуть навыкате, в обрамлении черных кудрей и бороды. «Но это не я!» Вместо ответа, рукояткой этого же меча, я получаю удар в переносицу, который погружает меня в темноту и безразличие.
Острая боль в кисти возвращает меня к жизни. Поворачиваю голову и вижу потного волосатого толстяка, забивающего огромный ржавый гвоздь мне в ладонь. Я пытаюсь вырваться, но стальные пальцы солдат, сковали мое тело… Дальше опять темнота.
Резкие яркие лучи света бьют мне прямо в лицо. Левый глаз не видит - заплыл, нос распух, и во рту сухо, как в заброшенном акведуке. Боль, от свежих ран, выворачивает сознание наизнанку, и заставляет желать только одного: избавления. Сквозь пелену я различаю свои грязные ноги, с запекшимися подтеками крови. Под ними колышется белоснежный гребень легионера. Я вижу капли пота струящиеся по его шее и лицу, из под шлема.
«Какого черта он здесь торчит? Неужели боится, что я сбегу?.. Сарказм при мне. Значит…»
Ход моих мыслей нарушает какое - то жужжание, доносящееся слева. Наверное мухи уже слетаются. Но прислушавшись я начинаю разбирать отдельные фразы. Что - то про отца, про небеса, про спасение. Я с трудом поворачиваю голову. Рядом на точно таком же кресте распят мужчина, в набедренной повязке. Он даже чем то похож на меня теперешнего, только его голову венчает терновый венок.
Я тихо, стараясь чтобы не услышал охранник, просипел: «Эй, брат, тебя за что сюда… распяли?» Человек медленно поднял голову, поморщился от врезающихся колючек венка, и посмотрел мне прямо в глаза. Эти глаза не были глазами страдающего от невыносимой боли. В них не было жажды скорейшей смерти. В них была самая настоящая радость.
«Чему можно радоваться в нашем положении?»,- подумалось мне.
«Тому, что наши страдания избавят других людей от страха и ненависти», - услышал я ответ.
И когда смысл сказанного окончательно дошел до меня, то я невольно вздрогнул.
«Это же Он! Значит это действительно случилось! Его предали и распяли! Стоп. Его распяли за Веру. А меня за что? За неверие?»
И опять голос ответил: «А это тебе решать: за что?»
«Так ты Иисус? Ты же всемогущий? А можешь нас отсюда снять?»
«Не могу. Я даже говорить с тобой не могу…И я не Иисус»
Человек в венке поднял голову, и только сейчас я увидел, что у него зашит рот. И что это не мужчина… Подросток? Нет. Это худенькая девушка.
«Женщина на кресте? Что за бред? И зачем ей зашили рот?»
«Рот я зашила сама, чтобы не выдать себя… пока Он не будет далеко».
«Кто Он? Почему далеко? Так ты выдала себя за Божьего Сына? Зачем?»
«Затем, что ни один мужчина не вытерпит столько страданий. И затем, что я его сестра».
«Чушь. У Иисуса не было сестер! И все чудеса и принятые муки – это его заслуги»,- горячусь я.
«Блажен - кто верует, - теперь в голосе слышалась насмешка – Мы были посланы на эту землю вдвоем. Отец считал, что мужская половина человечества пойдет за мной, а женская за братом. Мы должны были только донести до вас послание. И в жизни людей навсегда бы исчезло насилие, и воцарилось бы вселенское счастье.»
«А такое возможно? Мы созданы неравными. И насилие позволяет нам поддерживать мировой баланс. Это основной закон управления. Ведь только страх перед наказанием способен сдерживать животные инстинкты людей» – возразил я.
«Все так и не так. Это лишь один из путей. Но существуют и иные».
«Иные?»
«Неравными вы созданы намеренно. Одному должно стать дополнением другого. И в вас заложена «божья искра». Вы его еще называете творческое начало. Но это всего лишь инструмент. Отец наделил вас этим даром. Но видя, как неумело вы с ним обращаетесь, решил помочь. Для этого и послал нас с братом. Мы должны были донести…»
«Постой. Это что получается. Бог сначала подарил нам вселенское счастье, а потом решил прислать инструкцию по использованию?» - от изумления я даже забыл, что прибит к кресту и попытался выпрямиться, но пронзительная боль тут же напомнила об этом. И на мгновение, как мне показалось, я потерял сознание.
Я очнулся от того, что мне в лицо тычут чем то влажным и шершавым.
«Ну вот и все. Сначала мочалка с водой… а затем острие копья в сердце» - с безразличием подумал я.
Но шершавая мочалка все терла и терла мое лицо. Я с трудом разлепил глаза, а передо мной… кошачья морда. Да это моя кошка лижет меня! Я пошевелил рукой. Никаких следов стигмат. Я в своей постели, дома, за окном идет проливной дождь, и только на прикроватной тумбочке лежит… огромный ржавый гвоздь.
14 октября 2017 года