Если ехать отдыхать в жаркие страны, то приходится подчиняться режиму тамошнего дня, когда после обеда наступает покой, сиеста. Только самые отчаянные жарятся в это время в жидкой тени от пляжных зонтиков. У детей тихий час, у взрослых, как правило, тоже. А у нас другое было на Кипре. Апоевма (ударение на О). Это не сиеста и не французское апрэ-миди, нечто среднее. Вот мы в Лимассоле после прогулки по зоопарку и с трудом съеденного на двоих вкуснейшего мезе из морепродуктов заваливаемся в гостиничный номер под спасительный кондиционер. Апоевма? Она самая.
А вчера в это же время стояли над обрывом, ожидая очереди на фуникулёр. Или лифт. Не знаю, как назвать эту будочку, скользящую по почти вертикальным рельсам. В кабинку запускаются десять человек. Билет действителен в оба конца. А мне, если честно, не хочется обратно. И туда не хочется. Вижу, прямо за фуникулёром выдаётся над обрывом веранда кофейни, сейчас бы посидеть там, почти в воздухе, потягивая через трубочку холодный напиток, любуясь на деревеньку с древним монастырём внизу. Калопанайотис, так называется поселение. Название у всех вызывает улыбку, хотя оно означает всего лишь "хороший Панайотис" – по имени какого-то человека.
А деревня – одна из самых красивых на острове. Над узкими улочками нависают балконы, бесконечные лестницы убегают в тенистые сады, гранаты и виноград зреют в каждом дворе. Здесь можно неторопливо гулять или сидеть, выставив стул прямо на улицу, как часто делают киприоты. Сидят, словно никогда никуда не спешили. С большим стаканом ледяного фраппе, который принято тянуть через трубочку часами или с крохотной чашечкой чёрного кофе, который обязательно нужно разбавлять холодной водой. В день отъезда таксист Николос, угостивший меня фраппе в кофейне напротив Святого Лазаря, рассказывал, что однажды каких-то греков отравили, добавив яд в кофе. И теперь киприоты в обязательном порядке подливают воду в кофе. Якобы яд должен при этом действе выдать себя, вспенившись. Но кажется, так делает только сам Никос. Ох уж эти байки кипрского таксиста! Столько он их по пути в Ларнаку выдал, на экскурсию хватило бы. Я слушала, улыбалась, а на улочках, по которым проезжала наша машина, сидели мужчины, в основном старше пятидесяти, разговаривали о чём-то или просто молчали в такт неспешным послеобеденным часам – апоевма.
Вот и моя очередь подошла на спуск, стеклянный скворечник плавно скользнул вниз, параллельно ему водопадом стремится ручей. Черепичные крыши монастыря приближаются, его древние стены словно притягивают. Меня с детства завораживают древние каменные и кирпичные кладки. Проходя мимо, прикасаюсь к их прохладной шероховатости ладонью.
В храме много святынь, рядом с которыми подвешены серебряные таблички с изображениями рук, ног, детских фигурок, – это просьбы и благодарения за услышанные молитвы. Восковые младенцы лежат прямо на полу, рядом с огромными свечами, вылитыми по обету. А пол вокруг подсвечника выложен восковыми же… ушами. "И глухие слышат", – вспоминается из Евангелия.
В лавочке мы покупаем непонятную ириску в пакетике, предположительно из стручков кэроба (рожкового дерева), по-гречески "харупья". Из них тут делают множество сладостей. По дороге домой эта самая ириска расколется и окажется конфеткой. Размером с книжку и толщиной с её же обложку. Но вкусной, и действительно из кэроба.
Из храма через аккуратный дворик с лимонным деревом в центре проходим к музею. В его большом зале полумрак и прохлада, Василиос, экскурсовод, говорит нам: "Я покажу вам только пять главных святынь". И показывает, рассказывает, жестикулируя так, что порой перевода не требуется, поёт молитвы по-гречески. Тогда Саша, наш гид, подпевает ему, подстраиваясь исоном. Это так дивно звучит, что начинаешь молиться, даже не понимая слов. Аксион эстин ос алифос макаризин сэтин Фэотокон…
Вокруг большого старинного Евангелия мы выстраиваемся кружком. Василиос шутит: "Как жаль, что у меня нет стольких поклонниц, чтобы они меня вот так могли обступить". Мы улыбаемся, глядя в его смуглое морщинистое лицо, в его светлые особым внутренним светом глаза.
Выходим на улицу, она пустынна, в деревне тихо. Почти бесшумно поднимается лифтовидный фуникулёр, порционно доставляя притихших паломников к спящему наверху автобусу. Сижу на каменном парапете, чуть слышно напевая: "тин тимеотеран тон Херувим кэ эндоксотеран асигритос тин Серафим…"
Если бы я поднялась одной из первых, могла бы успеть купить в магазинчике кофе или виноград. Но уже ничего не хочется. Потому что хорошо и спокойно на душе. Неторопливое кипрское время течёт в моей крови. Апоевма…