Солнце показалось над горами только десять минут назад, а в воздухе уже чувствовалась ранняя июльская духота. Даже прохлада, все еще накатывавшая со стороны недалекой реки, отступала под ее напором, исчезала среди густого ивняка, сбегавшего по низкому уклону к каменистому берегу.
Еремин прислонил автомат к сыпучей стенке окопчика, расстегнул ворот рубахи и сглотнул слюну – хотелось пить. Он заметил, что когда долго не спишь, всегда хочется пить. Впрочем, здесь, на войне, всегда хочется и пить, и есть. И еще – спать. Когда вернется к себе в Калугу, будет отсыпаться целый месяц. Да, полгода как уже здесь, и почти каждую ночь снится мать с отцом, Надя. И как купались с ней в Оке, потом валялись на теплом мягком песке, смотрели на белые как молоко облака. Здесь, конечно, похоже, но вода в реке не такая мягкая и теплая и даже облака какие-то с зеленоватым отливом. Может, горы?..
Голова уперлась в неровную стенку и струйка беловатого песка посыпалась за шиворот. Он вздрогнул, на несколько секунд отодвинулся и снова, пошире расправив плечи, вжался в землю. Если занять удобную позу, то можно расслабиться и попытаться вздремнуть. Вот хорошо пацанам в бункере – дрыхнут без задних ног, даже храп отделенного им не мешает. А ему еще полчаса напрягаться. Впрочем полчаса – не время, можно потерпеть...
Погружаясь в вялую дремоту, Еремин прикрыл веки, повернул набок голову – кончики пальцев на ногах начало покалывать, руки выпустили автомат. Кусты и сухостойкие травы приятно шумели, дремоту почти сменил сон. В это мгновение гармоничный шелест вдруг нарушил едва различимый треск ветки.
- Русские, кхе-кхе, здесь есть? – раздался негромкий голос, сопровождавшийся глухим покашливанием.
Еремин вскинул голову, яркий утренний свет ударил по глазам, отчего он резко наклонил вперед и прикрыл их ладонью. От этих странных звуков и слов он, замер почти перестал дышать. В горле стало совсем сухо. “Кто это? Чеч? Ох мама!”
Подхватив автомат и опираясь на влажное скользкое цевье, он привстал, оглянулся. Пространство между дорогой, уже хорошо различимыми кустами барбариса и серебристого ивняка в легкой дымки уплотнилось до узкой полоски размытого берега. Взгляд метнулся поверх них, к мшистым валунам у воды. Там можно между ними спрятаться. Враг? Как минимум. Здесь и свои-то не особо друзья.
Холодная дрожь пробила Еремина, плечи начали двигаться к груди, пальцы, сжимавшие автомат, занемели. Секунда летела за секундой, они растягивались, тянулись, но как он не вслушивался никаких новых звуков различить не мог. Безмятежно перекатывалась по камням река, шептались с легким ветерком кусты. Нет, все-таки чисто. “Может, и вправду послышалось? Когда хочется спать, чего не покажется? У реки-то особенно”.
Придерживаясь за стенку, Еремин медленно опустился на дно окопчика, облизнул обветренные губы. Да, хорошо бы попить, хоть немного смочить горло.
Нащупав фляжку в брезентовом скребущем ладони чехле, он повернул перекосившийся колпачок. Тот противно скрипнул алюминиевой резьбой...
Между тем небо над головой из синего стремительно становилось бледно-голубым , и ближе к горам оно приобрело бирюзовый оттенок. Поглядев на уже высокие и редкие облака, Еремин вздохнул с облегчением – нет, ему наверняка послышалось. Здесь никого и ничего нет, только камни, песок, полынь, да бетонная коробка за спиной на взгорке.
Воды оказалось на пару глотков. Она протекла мгновенным ручейком, нимало не смочив горла. Закинув автомат за спину, Еремин осторожно выглянул за бруствер. Вот река, полсотни шагов по некрутому склону, и ты – на каменистом берегу, омываемом хрустальной горной водой!
Облизнув пересохшие губы и еще раз оглядевшись, он перевалил через невысокий бруствер и затрусил вниз по узкой, но прямой тропинке. Через минуту под ногами заскрипела влажная, скользкая галька. Балансируя, Еремин наклонился вперед, припал на левое колено и стал не спеша черпать ледяную воду, наслаждаясь каждым глотком. Напившись, он снял фляжку и опустил ее в ямку между двух небольших валунов. Вода, булькая и пузырясь, потекла в узкое горлышко и быстро ее наполнила.
Закручивая пробку, Еремин оглянулся. Пусто. Слава Богу, никаких странных звуков, шорохов. Вот только сойка села на ветку ивы и, покачиваясь, тихо вдохновенно засвистела. Рядом опустилась еще одна и также вытянула головку, желая, видимо, присоединиться к приятельнице. Да, птицы здесь замечательно поют. Правда, в средней полосе тоже есть соловьи. Они прошлой весной с Надей специально ходили в парк их послушать. Вот вернется домой...
В ту же секунду он вздрогнул и застыл – хрусткий скрип подошв донесся из-за спины. Он был так внезапен, что ни повернуться, ни подхватить автомат Еремин не успел.
- Извините, пожалуйста…
Все тот же негромкий глухой голос раздался из-за невысокого, но густого куста барбариса. От шеи и до макушки пробежал предательский щекочущий холодок, Еремину захотелось вжать голову в плечи, замереть, застыть. Следом послышался кашель. Ни удара, ни крика не последовало. Сердце предательски гулко билось, перед глазами поплыли цветные круги. Ну, вот сейчас начнется…
Но ни сейчас, ни через еще несколько томительных и бесконечно длинных десяти секунд ничего не произошло. Постояв, чуть качнувшись то ли от дуновения ветерка, то ли от страха, Еремин повернулся.
Каково же было его удивление, когда он обнаружил за спиной невысокого, ниже среднего роста паренька. Черноволосый, с худым изможденным лицом, обтянутым на скулах желтоватой кожей, одетый в грязные треники и спортивную курточку, он переминался на месте и неотрывно смотрел на Еремина. Его глаза были широко раскрыты, взгляд их был спокоен, даже немного отрешен. Никакой агрессии или готовности бросится на стоявшего перед ним солдата. Поднеся кулак к рту, он кехекнул и мотнул головой.
Быстро нагнувшись и подхватив автомат, Еремин передернул затвор. Если бы не сияющее во всей свой ранней прозрачности, отталкивающееся от вершин гор солнце и вид этого обшарпанного пацана, он бы, наверно, мог для острастки дать очередь поверх грязной всклоченной головы, хорошенько пугнуть этого пацана. Но при мысли о том, что он струхнул перед каким-то мальчишкой-восьмиклассником, ему стало не по себе и палец соскользнул с потного курка.
- Тебе чего, чечь? Чего болтаешься возле блок-поста. Так, кхе-кхе, можешь в лоб отметину получить...
Тут и в его внезапно охрипшем горле что-то булькнуло, щелкнуло, защемило. Все еще не сводя прищуренных глаз с невзрачной фигурки, с исхудалого и явно изможденного лица, он подумал, что нехрен утверждаться на каком-то сопляке, тем более что и сам струхнул порядочно.
Чеченец также молчал и не двигался, настороженно поглядывая то на направленный на него автомат, то на рослого широкоплечего солдата. Он, видимо, не очень боялся, что этот русский, не сводивший с него глаз, может нажать на курок для острастки..
- Слышишь, чечь, ты чего стоишь столбом? Вали давай отсюда, пока я на базу особистам не позвонил, – окончив рассматривать парнишку, проговорил Еремин и поддернул автомат.
Об особистах он упомянул для острастки, зная, что их боялись больше всего, особенно вот такие пацаны. Мальчишка и вправду вздрогнул, судорожно сглотнул и, бросив искоса испуганный взгляд в сторону блок-поста, с придыханием, едва слышно пробормотал:
- Не надо… Пожалуйста… Кхе-кхе...
- Так чего тебе, хрен горный, надо? Я же сказал, давай отсюда – здесь военный объект! Находиться запрещено!
Присутствие этого пацана начинало его злить. К тому же Еремин почувствовал, что страх сменяет уже знакомая усталость, его руки и ноги становятся ватными, и ему опять хочется присесть и хотя бы подремать.
- Дядя… – чеченец замолчал, замялся и тихо со вздохом прошептал: – Mне поесть бы. Хлеба.
Явно борясь с собой, парнишка поднял свои темно-карие большие глаза и вдруг по- детски умоляющее посмотрел на солдата. Судя по тому, как судорожно заходил кадык по грязной в синих жилах шее, он и вправду был очень голоден. Но Еремин словно не заметил этого. Он усмехнулся и поддернул автомат.
- Ну, ты даешь пацан! Какой я тебе дядя? Твои дяди вон там, по ущельям и горам скачут.
Он кивнул головой в сторону гор, уже залитых золотым солнцем и блестевших алмазными снежными вершинами.
- Они – там, твои родственники, – повторил Еремин.
Мальчишка торопливо опустил голову. Солдату даже показалось, что легкая дрожь пробежала по полусогнутой спине чеченца. Тот кедом откинул мелкий камешек с края окопа и едва слышно пробормотал:
- Нет у меня там родственников.
Еремину стало вдруг неловко и от своей напускной даже лихорадочной храбрости и от вида опущенных костлявых плеч, рельефно прорезавших под синтетической тканью куртки. Он отвернулся и поглядел на сплетавшиеся ветвями кусты ивняка и барбариса. “Ладно... Может и вправду покормить его и пусть идет, куда хочет? ” – подумал он и проговорил:
- Хорошо, подожди. Отойди к реке. Я сейчас.
Махнув рукой в сторону дороги, Еремин выбрался не спеша из окопа, подождал, пока худая фигурка не остановится возле большого черного валуна в метрах двадцати и, оглядываясь, стал взбираться к бункеру...
Чеченец ел не спеша, аккуратно, тщательно собирая крошки в ладонь. Еремин показалось это странным – такая русская привычка. Он присел на соседний камень и, прижимая к коленке автомат, старался не смотреть на нежданного гостя. Да, голод – не тетка, кого угодно сломает. Жалкий какой и совсем пацаненок.
Он вспомнил, как отец на проводах в армию сказал ему, что самое главное в человек – человек. “Оставайся им всегда, сынок. Тогда тебе ничего не будет страшно, потому что ты сохранишь в себе самое главное”. Вот и Надя тогда так прильнула, прижалась и зашептала, что она обязательно его дождется. Письма такие теплые пишет каждую неделю...
Нащупав кусок бумаги в нагрудном кармане, он вздохнул.
Между тем, быстро расправившись с банкой тушенки, чеченец аккуратно выскреб ее ложкой и протер коркой хлеба.
- Ну, что наелся? – спросил солдат, задумчиво рассматривая круги, что оставляли рыбы, подплывая к поверхности воды в поисках корма.
- Да, спасибо. Наелся, – кивнул чеченец и посмотрел в его сторону. – Я два дня почти ничего не ел. Спасибо.
- А как же твои? Неужели не кормили? Ведь у вас, говорят, по закону гостеприимства должны всех кормить.
- Я не заходил в аулы.
- А чего так? Убегаешь что ли от кого? – Еремин подозрительно прищурился – что-то вдруг кольнуло в груди. – Тебе чего от своих-то бегать, а?
Следом мелькнула мысль, что пацаненок может быть и разведчиком. Таких он тоже не раз видел за время службы здесь. Подойдет как бы невзначай, попросит закурить или еды какой продать, а сам по сторонам глазами стреляет. А ночью или под утро приходят гости. “Может и есть-то попросил для отвода глаз? Да и для голодного съел немного. Проверить?”
- Так значит ты своих боишься? Странно получается…
- Свои разные бывают, – уклончиво ответил чеченец и посмотрел в сторону гор.
Еремин заметил, что разгладившееся было после еды резкие черты его лица вновь заострились, по нему пробежала судорога и он торопливо отвернулся.
- Да-а, интересно получается. У вас – разные? – Еремин ехидно усмехнулся. – А по-моему, вы все одинаковые… Чернявенькие.
- Тогда мы и с тобой похожи. У тебя волосы тоже не белые.
- A это несложно проверить, – отложив каску, Еремин подхватил автомат и быстро поднялся. – Хватит мне тут заливать. Ну-ка, живо снимай куртку и рубашку. Сейчас проверим, кто ты.
К удивлению Еремина, чеченец не произнес ни слова, даже не поглядел в его сторону. Он поднялся и медленно, с выражением равнодушия на лице, расстегивая пуговицу за пуговицей, снял курточку и грязную в клетку рубашку. Нахмурившись, Еремин внимательно начал рассматривать правое плечо. Там, где могли быть следы от приклада, ничего не было, кроме пятен грязи. Он не спеша перевел взгляд оглядел на левое и вздрогнул – оно была покрыто несколькими вспухшими шрамами фиолетового цвета. Они явно плохо заживали, гноились и кое-где сочились желтоватой сукровицей. От их вида Еремину стало не по себе. Дернув головой, он негромко буркнул:
- Ладно. Все в порядке. Можешь одеваться
Так же не спеша и поглядывая в сторону реки, мальчишка начал одевать короткую ему рубашку. “Господи, как из концлагеря,” – подумал солдат, когда тот задрал кверху руки – белые ребра выпирали штакетинами под смуглой в царапинах коже.
- Вы что, совсем что ли не едите? – не выдержав, спросил Еремин. – У вас там в горах голод что ли?
- Голод – не голод... Всякое бывает, – пожал плечами мальчишка и, застегнув курточку, сел обратно на валун.
- Чего у тебя все “всякое” да “разное”? Других слов не знаешь? – с досадой спросил Еремин и тоже присел на соседний камень.
- Знаю. У меня мама учительница русского языка была.
- Русского? – Еремин удивленно и недоверчиво взглянул на тонкий с горбинкой на носу профиль собеседника, его чуть выступающую вперед челюсть. – А она что, была русская?
- Нет, у нее мать была русская, а отец – чеченец, – ответил мальчишка. – Она по нашим законам – чеченка.
- Так получается, что ты на четверть русский?
- Получается. Но я еще и чеченец.
В словах собеседника Еремину послышался некий вызов. Он недовольно пожал плечами и, не спеша, словно нарочно медленно проговаривая слова, спросил:
- А чего ты тогда приперся на блок-пост да еще и про русских спрашивал? Своих что ли боишься?
- Я ничего не боюсь, – мальчишка распрямился и поглядел на него – Шрамы видел? Там еще и на спине такие же.
Встретившись вдруг с твердым и спокойным взглядом мальчишки, Еремин вздрогнул и спросил:
- Кто же тебя?..
Упершуюся в край валуна ладонь Еремина пронзила короткая, но резкая боль – мелкий осколок камешка вошел прямо под кожу. Ягодкой дикого барбариса быстро налилась и стала стекать капелька крови. Еремин быстро стряхнул ее и опять посмотрел на мальчишку. Тот, понимая, что хотел спросить солдат, ответил:
- Свои, как ты говоришь. Я отказался носить ящики с патронами и снарядами. Они тогда сказали, что не будут давать продукты, а у меня мама болела. Я сказал, что собаки лучше к людям относятся, чем они. Тогда меня цепью от велосипеда и отходили.
- А почему ты отказался?
Еремин не шевелился – голова немного кружилась. Он опустил руки и снова уперся в камень.
- Отец у меня погиб в Грозном, когда за продуктами ходил. Говорили, что его заставляли воевать, а он не хотел...
Мальчишка сглотнул слюну, было видно, что говорил он с трудом. Еремин сделал вид, что не заметил, как его темно-карие глаза начали застилать слезы, отчего его взгляд стал каким-то далеким, потусторонним даже. Он хотел было встать и подойти к реке попить воды, как мальчишка тихо произнес:
- Мама всегда говорила что война – это несчастье для всех. Я ей верю, она всегда говорила правду
- Так может тебе продукты для матери дать? – тихо спросил Еремин. – Могу у отделенного попросить. Даст чего-нибудь из запасов
- Нет. Она заболела и неделю назад умерла. Перед смертью сказала, чтобы я уходил отсюда…
Июльское солнце уже набрало силу и начало припекать. Паренек, опустив голову, смотрел на сухую потрескавшуюся землю и опять начал ее ковырять своим порванным кедом. Желваки на его скулах то проступали, то исчезали. Еремин почувствовал, что на его глазах начинают наворачиваться слезы, а горло сдавил сильный спазм. Он поднялся и едва слышно проговорил
- Хочется воды. Попьем?..
Они напились кристальной гороной воды, омыли уже нагревшиеся на солнце лица и уселись на полоске зеленой травы возле берега. Река звенела, струилась между плоскими гладкими валунами, переливалась на солнце, слепила глаза.
- Получается тебе один путь – в Россию… – проговорил Еремин и хлопнул по лежавшему рядом автомату. – Трудно, везде посты и заслоны, можешь в лагерь угодить. Документы-то какие есть? Тебе сколько лет?
- Шестнадцать. Есть свидетельство о рождении.
- Загребут тебя с твоим свидетельством, – вздохнул Еремин. – Во взрослую тюрьму можешь попасть. Зовут-то тебя как?
- Рамзан, – ответил мальчишка. – Русская бабушка называла меня Романом.
- Как тебя бабушка звала-величала, никого не интересует. Будут по документам смотреть. Вот если бы справку какую в особом отделе получить. А так, непонятки получаются – кто, откуда? Могут и того… – вздохнул Еремин и провел ладонью по пыльной шее.
Они посидели еще минут десять, поговорили. Вскоре глаза у Рамзана стали слипаться.
- Да, хорошо еще вздремнуть, – сказал Еремин увидев, как мальчишка снимает курточку и расстилает ее под кустом барбариса.
Улегшись, Рамзан свернулся клубком и закрыл ладонью лицо словно пытался по-детски спрятаться. Вскоре его тело пару раз вздрогнуло и застыло.
Подхватив автомат, Еремин отошел к окопчику, но спускаться в него не стал. Подложив локоть под голову, он улегся на притоптанную траву. Сквозь полуприкрытые веки он видел, как плывет над ним белое облако, как оно раскачивается, разворачивается словно парусник и уплывает в сторону степи на север. “Нет, все-таки облака здесь такие же как у нас, – погружаясь в сон подумал Еремин и тихо вздохнул: – Осенью дембель и – домой...”
Он крепко спал, когда звук выстрела прокатился гулким эхом по над рекой в сторону гор…
От удара подкованного ботинка по икрам свело ногу, но даже резкая боль не сразу вырвала его из глубокого сна. С трудом открыв глаза, пошатываясь и мотая головой от боли, Еремин поднялся и посмотрел на перекошенное лицо отделенного, вскинутый в небо автомат. За его широкой спиной, испуганно оглядывались, словно чего-то ожидая переминались несколько ребят из отделения..
Едва удерживаясь на вялых ватных ногах, Еремин чуть одернул гимнастерку.
- Вставай, козел гребаный!
И снова удар по икрам, голени. Еремин закачался.
- Под трибунал! – заорал сержант; его лицо налилось темно-бурой кровью. – В спецчасть!
- Что, что случилось? Ребят.. – беспомощно забормотал Еремин, отворачивая лицо, боясь, что отделенный сейчас начнет его бить.
- Что случилось! Ты еще, гад, спрашиваешь!? Ты подверг все отделение смертельной опасности!
- Какой опасности, какой опасности? – пролепетал Еремин, закрываясь рукой, и покосился – Рамзана под кустом не было, только примятая трава хранила отпечаток его тела.
Ну, да, теперь все понятно... Путаясь, сбиваясь, он начал пересказывать нехитрую историю Рамзана.
Не дослушав, отделенный прищурившись со злостью плюнул на землю и опять заорал:
- Свой? Русский? Мы тебе здесь еще свои, а кто этот пацан тебе и нам? Ну, чего молчишь?
Да, кто он, этот чеченец? Еремин оглянулся на молчащих товарищей, на их обветренные и загорелые лица. Такие же, только постарше.
- Ладно, отправим его на базу. Там разберутся – какой он русский, эта ... – грязно ругнувшись закончил сержант и, сунув Еремину автомат, направился к блок-посту, возле которого были видны силуэты солдат и мальчишеской фигуры.
Провожая взглядом его плечистую взмокшую спину, Еремин вспомнил не затянувшиеся гноящиеся раны Рамзана, его худые покатые плечи, цыплячьи ключицы. “Не дай Бог, не поверят,” – подумал он и почувствовал, что голова начинает слегка кружится. Быстро и неуклюже подняв руку перекрестился. Слезы невольно застили глаза.
Чувствуя, что его начинает подташнивать, он развернулся и хватаясь за кусты ивняка спустился по осыпающимся камешкам к берегу. Присев на влажный мшистый камень, Еремин наклонился и зачерпнул пригоршню холодной мутноватой воды. Губы судорожно втянули ее. Стало чуть легче, спазм в горле начал проходить. Да, Господи, помоги этому парню. Разве он виноват, что так складывается его жизнь?
Он прикрыл глаза и начал шептать “Отче наш” – единственную молитву, которую он знал наизусть. Он повторил ее несколько раз, чуть раскачиваясь и изредка крестясь.
Солнце уже сильно припекало. Минут через двадцать, Еремин поднялся и побрел по склону в сторону бетонной коробки блок поста. Уже возле двери он оглянулся на серебристую рябь реки, все еще отражавшую плывущие по небу облака, на теряющиеся за ними горы, залитые солнцем, и почем-то с облегчением подумал: “Да, вода, небо, облака – все похоже, даже едино. Значит, все устроится.”