Егор Фомич Журавлёв сидел в кабинете зав.кафедрой и глядел в окно. Октябрьский пейзаж в институтском дворе не радовал глаз. Чахлые, недавно посаженные деревья уже почти лишились листьев под мокрым осенним ветром, а замусоренные лужи между ними тоже ничем не облагораживали зрелище. Впрочем, Егор Фомич и не осознавал того, что видел. Он погрузился в глубокую задумчивость, которая последнее время наваливалась на него, словно живое, мягкое и тяжкое покрывало. Наконец, он оторвался от смутных мыслей и видений и пригладил редкие полуседые волосы на небольшой круглой голове с невыразительным лицом, на котором постоянно блуждала добродушная и даже извиняющаяся улыбка. Левый глаз косил и от этого собеседник невольно поглядывал в сторону и даже иногда поддавался соблазну полуобернуться, дабы проверить не торчит ли кто-нибудь за его плечом. Егор Фомич встал и потянулся. Он ссутулился, словно стесняясь своего довольно высокого роста и грузноватой фигуры, и отправился на лекцию. Уже издали был слышен шум и крики из аудитории. Студенты первого курса Запорожского мед.института готовились к лекции по физике, которая им была нужна, как корове седло.
Занесло Егора Фомича в Запорожье не от хорошей жизни. В свои пятьдесят с небольшим он сделал успешную научную карьеру как физик-ядерщик и работал в Дубне зав.лаборатороией НИИ. По несчастной случайности он схлопотал изрядную дозу облучения и ему пришлось уйти из НИИ. Он занял подвернувшуюся вакансию в Запорожском мед.институте и второй год изнывал от полной бессмысленности теперешнего своего положения. Научная работа, связанная с медицинской аппаратурой, если и велась, то больше для формальных отчётов. Собственно научная карьера повисла в воздухе. Но беспокоило Егора Фомича даже не это, а всё чаще посещавшие, совершенно незнакомые ему раньше, мысли о характере его прошлой деятельности. Стоял 1968 год, Холодная Война была в разгаре и Егор Фомич в числе многих других учёных помогал создавать ядерный щит родины. Он курировал номерные секретные заводы, производившие водородные бомбы, точнее боеголовки. Именно там он и облучился. Раньше всё это не вызывало вопросов, а вот теперь что-то такое в душе зашевелилось. Жена Егора Фомича очень болезненно восприняла переезд. Мужа она жалела, но близкими людьми они уже давно не являлись. Решено было, что она останется в Дубне вместе с младшим сыном, заканчивавшим школу и собиравшимся поступать в технический вуз. Старшая дочь школу уже закончила и нигде не училась. Она изъявила желание ехать с отцом и поступать в мед.институт. Пока что она работала на кафедре лаборантом.
Егор Фомич несколько раз пересекался с академиком Сахаровым. Именно в середине шестидесятых годов они пару раз оставались вдвоём и разговаривали на разные темы. Егора Фомича очень удивила позиция Сахарова по многим вопросам, его едва ли не пацифизм и то, что он не боялся высказывать малознакомому человеку совершенно неординарные и даже антисоветские взгляды. Сахаров по-человечески очень понравился Егору Фомичу, но ему показалось, что он как бы не от мира сего. Во всяком случае, ничего из сказанного Сахаровым в его сознании не задержалось. В особенности его удивили взгляды Сахарова на ответственность учёных за создаваемое ими оружие, которое они передают в далеко не чистые руки. Это уж не лезло ни в какие ворота и Егор Фомич постарался крамолу Сахаровскую забыть как можно скорее. Удалось ему это без труда, жизнь требовала совершенно иного подхода и не оставляла выбора. Теперь однако, в связи с научным и прочим бездельем и связанным с ними душевным дискомфортом, в голову лезли навязчивые мысли, одна другой беспокойней и нелепей. Чувствовал себя Егор Фомич тоже не очень-то и понимал, что облучение из организма не выветрится и медленно, но верно его разрушит. Впрочем, неизвестно - медленно ли. Ничего определённого по этому поводу врачи не говорили и даже смущённо отводили взгляд. Смущаться у них были причины и помимо гуманистических соображений. Егора Фомича обследовали в Харьковском институте мед. радиологии и поставили ему фиктивный диагноз язвы желудка. Реальные диагнозы в открытых историях болезней облучённым писать запрещалось. Существовал специальный код, его ставили в углу истории болезни, а в графе «диагноз» писали липу.
Итак, рядом замаячила смерть, напоминавшая о себе головокружениями, приступами дурноты, слабостью, внезапно начинавшимся ознобом, дрожью рук, неправильной работой кишечника, и так далее. Егор Фомич не столько вслушивался в организм, сколько ощущал новую житейскую ситуацию, проявлявшуюся в том числе и наплывом неожиданных мыслей. Он даже решил вначале, что мысли эти тоже один из симптомов облучения. Так или иначе, а сознание требовало ответов на возникавшие вопросы. Оно как бы торопилось, подгоняло своего хозяина и носителя, напоминало, что времени остаётся мало, а надо успеть. Что успеть? – Егор Фомич не понимал. Видимо, вопросы были не просто вопросами, а чем-то большим - большим, чем жизнь. Это-то их странное качество и удивляло сильнее всего. Он временами застывал, бессмысленно глядя в пространство или сфокусировав взгляд на каком-нибудь предмете или даже человеке. Дочка пугалась этих его состояний, но объясняла их нездоровьем отца.
Егору Фомичу лезли в голову отчёты о ядерных испытаниях, которые он получал как куратор, а также то, что он знал из кулуарных разговоров, но старался забыть, ибо все эти сведения являлись сверхсекретом: сколько при испытаниях погибло людей, сколько получило смертельную или калечащую дозу облучения, площадь заражённой местности, облучённый скот, который тем не менее не весь уничтожали, что он тоже знал из неофициальных источников, а забивали и отправляли в продажу. Сколько ещё из-за этого заболевало и умирало людей, никто не считал. В деревнях, расположенных за чертой полигонов, но недалеко от них, происходило форменное вырождение. Люди там долго не жили, умирая от рака и разных других болезней. Но даже не это застряло в памяти. Они почти все производили впечатление умственно повреждённых. Их бессмысленные полуидиотские лица мелькали в памяти Егора Фомича, который не раз по своим кураторским делам заезжал в те края. Этот калейдоскоп крутился в голове и днём и ночью. В него неожиданно отчётливо влезало озабоченное и взволнованное лицо академика Сахарова. Губы его шевелились, словно он собирался сообщить Егору Фомичу нечто важное и неотложное. От этой мысленной чехарды Егор Фомич едва был в состоянии выполнять свои обязаннсти преподавателя и зав.кафедрой. На экзамене он ни о чём студентов не спрашивал и позволял им почти открыто приносить разодранные учебники и списывать из них ответы.
В попытке найти выход из внутреннего тупика Егор Фомич сунулся было в церковь. Он был крещён еще в детстве, но в церковь никогда не ходил и о Боге не думал. Сейчас он просто бежал туда, где надеялся найти отдушину от роя, преследующих его, мелких кусачих тиранов. Он познакомился с толстым одышливым священником его примерно возраста. Священник вниимательно на него посматривал и приглашал на исповедь. Он видел, что нового прихожанина что-то мучит. Егор Фомич открыл было рот, но тут же его захлопнул. Он внезапно понял, что не может рассказать свои проблемы незнакомому человеку, пусть и священнику. Он не с луны свалился и знал, что священники обязаны отчитываться перед Органами о наличии политически неблагонадёжных среди прихожан, и тайна исповеди давно не соблюдается. Не за себя он боялся, а за дочку. Да и как можно говорить о душевной боли, если не уверен в собеседнике. Не то настроение и не поможет такая исповедь. Егор Фомич что-то пролопотал и причастился. Не помогло.
Внезапно Егора Фомича отпустило. Он без сна лежал в постели и глядел в потолок, едва различимый в темноте. Кто-то внутри него неожиданно взял слово. Егор Фомич словно слышал его со стороны. – Да, - произнёс некто, - всё это так. Я безответственный и бесчувственный чурбан, а точнее сомнамбула, шедшая по жизни с закрытыми глазами. Я участвовал в массовом убийстве собственных граждан, я несу ответственность за тысячи искалеченных и умственно повреждённых. Я не участвовал в войне из-за нескольких хронических болезней, но знаю как и кем она велась и какова цена человеческой жизни в этой стране. Я помогал садистам и преступникам овладеть миром и уничтожить его. Насколько им это удалось, в том числе и моя вина. Именно это пытался донести до меня академик Сахаров. Я признаю, что он прав. Не надо меня больше мучить. Я со всем согласен. Я считаю, что заслужил свою болезнь, которую получил в числе многих других, которые, в отличие от меня, не виноваты в её существовании в мире. Я полностью признаю свою вину, приговор к медленной и мучительной смертной казни одобряю и даже не стремлюсь к его смягчению. –
После этих слов невидимого ответчика Егор Фомич заснул и проснулся другим человеком. Его взор прояснился, он начал замечать и приветствовать студентов и сотрудников кафедры, вникать в проблемы своих сослуживцев, и дочка наконец перестала замирать от ужаса, который вызывали у неё состояния отца, когда он надолго застывал с устремлённым в пространство и совершенно бессмысленным взглядом.