На свеже-окрашенной скамейке, расстелив рекламную газетку, в скверике возле пригородной платформы сидел слепой. Он держал в руке темно-коричевую вырезанную из ветки неизвестно какого дерева длинную палку, у ног стояла большая супермаркетовскую сумку. Видимо, в ней был какой-то нехитрый скарб.
Лицо его было не застывшем или напряженным, как водится у слепых, а спокойным, даже безмятежным словно никакие заботы и даже мысли не тревожили его. Но, видимо, первое впечатление было не совсем верным, так как его голова подергивалась даже при легком шорохе густых липовых ветвей, нависшем над скамейкой.
Рядом на такой же газетке сидел пожилой лысоватый мужчина. Одетый в светло-серую летнюю курточку, аккуратно постриженный и с короткой бородкой, он был похож на преподавателя вуза, вот уже несколько лет как вышедшего на пенсию. Его живые серые глаза смотрели на слепого с плохо скрываемым любопытством. Можно сказать, что ему явно не терпелось что-то сказать или спросить – губы слегка шевелились, почти слагались в трубочку.
Не совсем обычный сосед “преследователя” появился в скверике всего пять минут назад. Тихо постукивая палкой по аккуратно подметенному в трещинах асфальту и что-то, в такт мелким шагам, вполголоса напевая, тот подошел к скамейке, несколько раз ударил по ее краю и замер, задрав голову вверх, словно принюхиваясь к июньскому теплому утру, запаху чуть припыленных лип. Постояв, пожевав губами, он наклонился и провел небольшой почти мальчишеской ладонью по ребристым недавно покрашенным штакетинам. Достав из кармана курточки газетку, он ловко расстелил ее и с тихим вздохом опустился на скамейку.
Они сидели пару минут почти без движения. Первым не выдержал паузу “преподаватель.” Он откашлялся и слегка приподнялся, явно собираясь что-то сказать. Слепой повернул голову и наклонился. Видимо, это была уже привычка.
Интеллигентный сосед еще раз кехекнул и, представившись “Николаем Трофимовичем”, неожиданно предложил слепому выпить пивка. Он так и сказал:
- Не желаете ли пивка?
Не дожидаясь ответа, он зашуршал пластиковым пакетом, стоявшим между ним и слепым. Сделал он это, видимо, не потому, что был любитель, а из чисто русского желания пообщаться, поговорить по душам, что-то вспомнить из длинной жизни и тем скрасить ее течение. Тем более что и сияние майского солнца, и тихое мелодичное веяние прохладного ветерка к этому располагало.
Сосед по скамейке назвался “Михаилом Федоровичем” и, нисколько не удивившись не совсем обычному предложению, кивнул в знак согласия.
- Пива можно, – сказал он и, развернувшись в сторону Николая Трофимовича, дружелюбно улыбнулся ему словно старому знакомому. – Напиток не вредный. Хотя, по праве рассудить, нынешнее – это скорее химия со спиртом.
- Химия, – согласился “преподаватель” и, быстро откупорив литровый “пластик”, разлил жидкость по стаканчикам. – Хотя я всю жизнь преподавал сопромат, но могу подтвердить, что ничего от пива в плотности этого продукта не наблюдается. Даже на вид оно какое-то жидковатое. Слишком прозрачное и светлое. Впрочем, сейчас все – химия.
¬ А я вот преподавал физику в школе. Давно, правда.
Слепой замолчал, сделал небольшой глоток и тут же продолжил:
- Пиво не той плотности, согласен. Оно не пьется, а мгновенно растворяется в глубинах нашего грешного естества.
Николай Трофимович задержал стакан у полураскрытых губ, покосился на чуть вытянутое, худое лицо слепого, его длинную седую бороду с какими-то крошками в ней и быстро опорожнил свой стаканчик. Подождав несколько секунд, словно и вправду наблюдая за исчезновением жидкости в глубинах своего желудка, он проговорил с явным сожалением:
- Вкуса никакого, хуже советского жигулевского. Такое и вправду не оставит следа в душе.
Он замолчал, грустно уставившись на пустые ящики возле киоска напротив и искоса бросая взгляд на слепого, словно ожидая от него дальнейшего размышления на незамысловатую, но жизненную тему. Но тот тоже ничего больше не сказал в ответ, а продолжил неторопливо прихлебывать из стаканчика. Когда пива осталось на пару глотков, слепой поболтал посудинку и стал вглядываться в прозрачную бледно-желтую жидкость словно что-то пытаясь разглядеть в ней или через нее.
Николай Трофимович несколько удивился. “Может он – зрячий, а палочка для прикида?” – подумал он и теперь уже сам, чуть наклонившись вперед, заглянул в неплотно закрытые, как ему показалось, веки. “Нет, ничего понять нельзя, вроде и глаз не видно, а такое чувство, что он на тебя смотрит”. Он смущенно закашлялся и откинулся назад.
- Нет, советское тоже было не ахти – часто недоваренное или даже кисловатое, – наконец проговорил слепой и причмокнул губами словно он только вчера это советское жигулевское пробовал. – Вот, я еще когда в институте учился, помню иногда заходили в “Два товарища,” мы так пивную звали в переулке возле общежития. Так там такой запах прокисшего пива стоял...
Согласно кивнув, словно слепой и вправду видел, Николай Трофимович откинулся на спинку скамейки и стал потихоньку шлепать по карманам курточки в поисках сигарет.
- Знаешь, – вдруг сказал слепой, – с тех пор как зрение потерял, все больше живу воспоминаниями, многое, что, казалось, забыл, вдруг припомнил, даже какие-то глупости типа вот названия пивной и кислый запах в ней. Впрочем, глупости почему-то больше всего и помнятся, и в голову лезли всегда, еще и до того, когда ослеп.
- Да, я вот тоже как на пенсию вышел, все вспоминаю, – поддакнул Николай Трофимович, медленно разминая сигарету. – И правда, много всяких глупостей и несуразностей в голове за шестьдесят с лишним лет набралось. Молодость и институт тоже вспоминаю, особенно экзамены – до сих пор во сне сдаю и боюсь неуд получить по сопромату. Хотя уже сорок лет прошло, а вот чего-то лезут в голову эти воспоминания. И привычки все те же.
- Я тоже почти двадцать лет курил, думал, что никогда не отвыкну, – вдруг сказал слепой. – Да и нравилось мне вот так сесть, расслабиться. Особенно если стопочку пропустишь или вот бокальчик пива...
Слепой замолчал, и что-то стал чертить палкой на земле перед собой какие-то черточки, овалы. Николай Трофимович недоуменно посмотрел на своего соседа – а может он все-таки зрячий? тогда зачем притворяется? – потом на замысловатый чертеж и поспешил закурить.
- Я вот раньше думал,– сказала вдруг слепой, – что жизнь это такая линия – иногда прямая, иногда ломанная, вверх-вниз, влево-вправо. А оказалось, что – сплошные круги. Как во сне бывает – бегаешь, бегаешь, а все в одно и то же место возвращаешься.
- Согласен, – кивнул Николай Трофимович, ловко наливая пиво в пустые стаканчики. – Но все равно жизнь продолжается, двигается, есть дети, внуки – о них надо заботиться, им нужна наша поддержка...
- Если есть, – слепой кивнул, приподнял палку и уверенно начертил почти правильный круг. – А у меня вот так – жена бросила, когда я ослеп. Сын еще раньше уехал в Америку. Получается – родился один в мир и один уйду из него. Так что у меня все равно выходит круг.
Сказал он это спокойно, даже равнодушно, хотя по напрягшимся чертам лица Николаю Тимофеевичу стало понятно, что слепому непросто дались эти слова. Залпом опрокинув стаканчик, он затянулся сигаретой и поглядел на вдруг осунувшееся и сильно постаревшее лицо собеседника. Ему вдруг захотелось пожать слепому руку и так выразить ему свое сочувствие, поддержать – как непросто и тяжело ему жить...
В этот момент, словно почувствовав внутренний порыв соседа, слепой протянул ему свою узкую почти детскую ладонь и сказал:
- Спасибо, что посидел со мной, выслушал, поговорил. А то ведь слепыми многие гнушаются, да еще думают, что мы прикидываемся... Иногда, правда, жалеют...
Николай Трофимович смущенно схватил тонкие пальца, чуть сжал их и слегка приподнялся. В этот момент свежий ветерок пробежал по вершинам лип и, сорвавшись вниз, поднял на асфальте пыль, затем снова взмыл вверх – шелест ветвей вместе со скрежетом проходящей электрички заполнили пространство сквера. С шипением и громким стуком открылись и через минуту закрылись двери вагонов. Опять раздался резкий скрежет колес и более сильный порыв ветра, прорвавшись сквозь ветви, задел, растрепал волосы новых знакомых. Проведя ладонью по голове, слепой тихо вздохнул и как бы про себя пробормотал:
- Впрочем, слава Богу. Лучше иногда ослепнуть – тогда многое лучше видишь. По крайней мере в себе.
Быстро, словно метнулся и застыл солнечный зайчик, его подрагивающая ладошка опустилась на скамейку, а голос зазвучал негромко, как бы немного издалека:
- Ты прости, что я вот тебе тут наговорил-нарисовал. Одному-то в моем положении не очень, вот и лезет все время в голову что-то. А так, конечно, было бы больше забот и не рассуждал о том, что нам, может, и не понять. Поеду-ка я.
Нащупав свою пластиковую клетчатую сумку, он оперся на палку и начал не спеша приподниматься.
- Да, хорошо. Вот лето уже совсем в разгаре, теперь будет легче.
Николай Трофимович тоже привстал и потянулся к его сумке:
- Тебе, наверно, тяжело. Может, помочь поднести вещи до платформы?
- Нелегко, но все слава Богу, – ответил слепой. – Если есть время, то буду благодарен.
Тоненькие пластиковые ручки врезались в ладонь, но Николай Трофимович не обратил это никакого внимания. Осторожно взяв слепого под локоть, он помог ему подняться.
- На какую платформу?
- Послезавтра – Троица. Поеду-ка я в Новый Иерусалим... – задумчиво произнес тот и добавил: – Иерусалим – новый, а жизнь – старая.
Они развернулись и не спеша двинулись по широкой аллее, малолюдной в этот утренний час. Слепой ритмично постукивал палочкой и при этом что-то опять напевал про себя. Николай Трофимович глядел под ноги и думал, что, может, и ему хорошо бы съездить с ним в монастырь. Там можно и свечки поставить, а заодно записку об упокоении жены подать “ Вот уже три года как ее нет, а после похорон чего-то не удосужился даже в церковь зайти”. Он этой неожиданной мысли в горле защипало и из груди вырвался невольный вздох.
- Ты чего вздыхаешь? – спросил слепой. – Вспоминаешь кого?
Уже не удивляясь его словам, Николай Трофимович, все еще глядя на потрескавшийся асфальт, негромко проговорил:
- Жену покойную.
- Вот... – запнулся слепой, по его лицу пробежала какая-то косая тень; он остановился и склонил голову к плечу. – Я тебе про свою жизнь наговорил-нажаловался, а у тебя вот оно как. Прости. Давно не поминал?
- Ничего, ты же не знал. А поминал... Да как схоронил, так после этого в церкви и не бывал. Скоро три года как ее нет.
- Тогда тебе обязательно надо со мной. Завтра – родительская суббота, всех родственников надо помянуть.
Не дожидаясь согласия Николая Трофимовича, слепой повернулся и быстро зашагал в сторону платформы будто внезапный порыв ветра подтолкнул его в узкую сутулую спину. Через минуту, когда они оказались возле лестницы, ведущей на платформу, слепой остановился, подождал уже запыхавшегося спутника и, перехватив палку, начал уверенно и быстро подниматься по ступенькам.