ТРОИЦА
Вот собрались мы здесь с обеда. Сидим, балагурим, истории разные рассказываем. Чудная нынче осень.
- Погода как на заказ. - Начала свой рассказ Валентина.
А вот родились мы с вами почти все рядышком, в самый разгар Сталинских репрессий. Детство наше прошлось на годы войны, отрочество - на период послевоенного восстановления, юность - на Хрущевскую оттепель, молодость на Брежневский застой, зрелость – на перестройку, а старость на период выживания. Правильно я говорю?
- Все верно. Так оно и есть. - Отозвался Васильич.
- Так, так. - Поддержали его другие.
- Вот и выходит, что вся наша жизнь прошла в экстремальных условиях.
Детство холодное, голодное. Где лучше жилось в городе или в деревне - один Бог знает. Только вот помню, мне было лет восемь или девять, мы, с мамой в Троицу, отправились в близ лежащую деревню, милостыни собирать Мама оставила меня в одной деревне, а сама пошла в следующую. Договорились, что вечером буду ждать ее около деревенского магазина. Целый день я ходила из дома в дом. Где мне хорошо подавали, где прочь гнали, а в одном доме даже за стол посадили и такими вкусными щами из русской печи накормили, что я до сих пор их вкус помню. Милостыни я складывала в мешок холтщевый. Он у меня за плечами был, как маленький рюкзачок. В каждом углу по маленькой сырой картошке, широкие лямки, чтобы плечи не давило. За день я всю деревню обошла. Милостыней много насобирала.
Пришла к магазину жду маму. А ее нет и нет. Темно стало. Я поревела маленько, но сидеть у магазина страшно. Холодно уже стало, Вот и отправилась я снова по деревне на ночлег проситься. Только кто нищенку пустит? Пол-деревни обошла, наверное. В одном доме вижу, праздник во всю еще гудит. Дом на две половины. В одной гуляют, а в другой никого нет, Я зашла в пустую половину и быстрехонько забралась на полати. Лежу и думаю - «До утра может не обнаружат, здесь я не замерзну, собаки не искусают, да и посплю маленько».
Уже засыпать начала. Вдруг слышу, мужчина с женщиной разговаривают. Под полатями-то кровать, сделанная из досок стояла. Они на ней и разговаривали. Ночь светлая была в избе все видно. Потом слышу, кровать заскрипела, женщина начала стонать. «Ну, - думаю, - мужик бабу душит. Дай, посмотрю». Подползла к краю, за брус ухватилась и стала вниз заглядывать, а мешок-то с кусочками с плеч не сняла, он и сполз со спины вниз. Я не удержалась и упала на мужика с бабой.
Некогда было разглядывать, что они делают. Выскочила в двери и скорей за ворота. Там за воротами береза росла, под ней скамейка стояла. Как я на березу забралась, даже не помню. Только сижу и думаю: «Как-нибудь до утра досижу, вон уже скоро рассвет начинается».
Смотрю, баба-то с мужиком тоже из дома вышли и на скамью под березу уселись. У меня от страха весь мочевой пузырь расперло. Они сидят, разговаривают, а я терпела, терпела, да не утерпела. Вниз капельками полилось.
Мужик говорит: - Пошли, дождь начинается.
А баба ему в ответ:- Нет, ты погоди. Поговорить надо. Хорошо мы с тобой живем. А вдруг да ребенок родится? Кто его кормить-то будет?
-А вот кто выше нас, тот и прокормит. - Поднял руку и показывает пальцем прямо на меня.
- Ну уж нет! Я не для вас кусочки собирала! - Испугавшись, что сейчас они отберут у меня милостыни, сказала я.
Они подняли вверх глаза и увидели меня. Потом они начали хохотать. Мне было не до смеха. Насмеявшись досыта. Они помогли мне слезть с дерева. Завели в избу и уложили спать на те же полати. Утром помогли добраться до дому.
Есть же на свете хорошие люди. Не остаются они равнодушными к чужому горю.
ПОЧТИ АНЕКДОТ
Солнышко, будто посмеиваясь над собеседниками, то пряталось в тучку, то ласково грело. Беседа текла все веселей и веселей.
- Ну что, бабоньки!- сказала Евдокия. - Раз пошла такая «пьянка» режь последний огурец. Хорошо сидим! Пора бы уж скинуться! День-то уж больно пригожь! Последний день Бабьего лета. Да сегодня еще Рождество Пресвятой Богородицы! А я вам расскажу, то чего еще никому не рассказывала.
- Васильич, может мы к тебе на огонек заглянем?
- Может вам баньку, бабоньки, истопить, да еще спинки попарить?
- Мы не против, только сил-то на всех хватит?
- Как-нибудь управлюсь,- отшучивался Васильич.
- Ну, бабоньки. Тогда айда!
Все весело засмеялись.
- А ты, Евдокия, не увиливай. Хотела рассказывать, так рассказывай. Нечего нам зубы заговаривать.
- Ладно, слушайте. Было это давно. Помните, к нам в район из других городов, на уборку урожая, людей посылали?
Была такая же теплая осень. Деревья еще не поменяли свои одежки, только, начали появляться первые признаки осени. В тот год грибов в лесу было очень много. Пеньки опята облепили, копейке упасть некуда.
Я была у матери в гостях. До деревни, где она живет, километров двадцать, а то и чуть поболе будет. Погостила пару денечков и отправилась домой. Автобусного сообщения тогда не было. Все пешком ходили. Вот и я иду тихонько. Машины с зерном мимо меня бегут, но никто не садит. Полдороги уже прошла, всякую надежду потеряла, что кто-то подвезет. И вдруг грузовичок небольшой догнал и остановился.
- Садитесь, я вас подвезу. За зерном ехал, а вы мне навстречу попали. Вот опять вас догнал. Устали, наверное?
- Спасибо, добрый человек. Правда устала. - Сказала я.
Села я к нему в кабинку и мы поехали. Едем. Шофер-то парень молодой, лет тридцать ему не было. Ведет машину, а сам все на меня поглядывает. Доехали до леса. Он и свернул на лесную дорогу. Я испугалась.
- Ты это куда поехал?
- У меня последний рейс, – говорит, - надо грибов на ужин набрать. Опят нынче много. И вы для себя соберете. Потом дальше поедем.
У меня, конечно, коленки дрожат, но я виду не показываю. Выехали на полянку. Он остановил машину.
Солнышко припекает. Тепло. Травка высокая, такая мягкая, сочная, будь-то не осень на дворе.
Вылез он из кабинки, и мою дверь открыл. Подает мне руку.
- Давайте погуляйте немного. Ноги разомните. Грибы пособирайте. - А сам фуфаечку достал и на полянку постелил.
- Вы уж меня, простите, – говорит, – но уж очень я по женщине соскучился. Больше месяца в колхозе. Вы уж окажите мне такую любезность.- А сам так ласково на меня смотрит.
- Ну, - думаю, - делать нечего. Спорить буду, еще прирежет, и никто меня тут не найдет. Будь что будет.
Помог он мне выйти из машины. Усадил меня на фуфаечку. Осторожненько так снял с меня, что необходимо. А сам целует меня, да так ласково, что во мне все ходуном заходило. Я уж тогда давно одна жила. И так-то, бабоньки, мне сладко было, как никогда в жизни не бывало. Потом помог мне одеться, Помог сесть в машину. И мы поехали дальше. Едем, а во мне каждая клеточка поет.
- Где, вы, живете? - Спрашивает меня.
Я сказала. Довез меня до дома. Помог выйти и пять рублей мне в карман сунул. Сел в машину и уехал.
Вот, дорогие, что со мной приключилось лет двадцать тому назад Но я все думаю, если бы он тогда снова ко мне заехал, так я бы от себя десятку отдала.
Все дружно засмеялись, только Евдокия улыбалась с какай-то затаенной грустью.
- Все, бабоньки, на сегодня шабаш. Пора и честь знать. Как-нибудь еще соберемся. Думаю, у каждой из вас еще не одна история в запасе найдется.
ПЛАТЬЕ
- Конечно еще не раз соберемся,- сказала Татьяна.- Только вот к тому времени, что сейчас рассказать хочу, я уже забуду. Слушала я Валентину, а сама вспоминала свое детство холодное, голодное. Отец мой с войны вернулся инвалидом. В одном легком у него остался осколок от мины. Да и другое было простуженное. Он не то, что работать, по дому-то еле ходил. Мать одна в колхозе работала. Только что тогда на трудодни-то давали. Вот и сидели мы голодные. Ладно, картошки в волю было, то бы точно с голоду сдохли. Нищие и то лучше нас жили. Они частенько к нам наведывались. Мать их ночевать пускала. И иногда кусочки хлеба у них на картошку выменивала. Сушила их в русской печи и выдавала нам по маленькому кусочку к чаю. Сейчас любая конфета не кажется слаще тех кусочков.
И вот однажды, к нам попросилась совсем не старая нищенка. Мать ее пустила ночевать. Баню истопила. Помылась нищенка в баньке и рано спать легла в уголок под порогом.
В углу под порогом у нас была сделана палка, на нее мы весили свои платьюшки. Одно у меня было ситцевое, почти новое. В нем я только в школу ходила. Приду из школы, платье сниму и под порог на палку повешу. Училась я тогда в третьем классе, наверное.
Проснулась я в то утро, когда эта нищенка у нас ночевала, ее уже не было. Позавтракала, чем Бог послал, стала в школу собираться. Глядь, а платья-то моего, как не бывало. Я расплакалась, слезы градом. Отец на мать начал ругаться: «Вечно ты их жалеешь! А она тебя пожалела? Последнее платье у девки забрала. Хватит реветь! Одевай старое и марш в школу!» Натянула я на себя старенькое, все в заплатках платьюшко и с горючими слезами отправилась на уроки.
Учительница у нас Марья Васильевна была учителем от Бога. Она нас обездоленных войной и судьбой всегда очень жалела. Мне было стыдно за свой вид.
Выглядела я хуже той нищенки, что у нас ночевала.
На переменке Марья Васильевна подсела ко мне и спросила: «Что случилось, Таня? Почему ты в старом платье»?- слезы снова полились, как весенние ручейки. Рассказала все, что произошло. Она успокаивала меня как могла. Прикрыв, свои чуть ли не голые плечи старенькой шалью, я просидела все уроки, а возвращаясь домой снова плакала навзрыд.
Подходя к дому, после занятий в школе, увидела ту же нищенку. Она стояла около нашего дома и заглядывала в окна. «Еще хочет что-то украсть»- подумала я и прибавила шаг. Нищенка вошла в дом. Я знала, что в доме есть отец, но сердце мое готово было выпрыгнуть из груди. Вошла я в сенце и замерла.
Было слышно, нищенка плакала и говорила: «Простите ради Христа, сама не знаю, что на меня нашло. Дочка у меня такая же, как ваша. Ходит тоже в школу, вот я и удумала ей это платье украсть. Только сколько я себя не уговаривала, унести его ничего не получилось. Жжет оно мне руки сильнее огня. Простите же меня ради Господа Бога. Во век больше чужое не возьму. На чужом горе своего счастья видно не построишь. Возьмите вот милостыни, которые я сегодня собрала».
- Ладно, чего уж тут. Бог тебе судья. За милостыни спасибо. Взамен возьми картошки. Тебе ведь тоже надо дитя кормить. - Говорил отец. Я слышала, что в его голосе стояли слезы.
Спрятавшись в сенцах, я подождала пока ушла нищенка. Мне было жаль ее, но и сама я тоже хотела носить это платье.
На другой день я пришла в школу в своем новом платье, очень счастливая. Марья Васильевна снова расспрашивала меня о случившемся, и я видела, что слезы стояли у нее в глазах.
Трудное, голодное, холодное было то время, но совестливые были люди. Каждый нес свой крест, как мог, не посягая на достоинства других.