Несущественное

Даэриэль Мирандиль
Есть вещи, о которых не принято говорить даже в минуты крайней откровенности: кто лежит на кладбищах Мару, сколько лет осталось жить нашим подопечным и боимся ли смерти мы сами. Первое продиктовано традициями, второе — уважением к императорской семье, а третье попросту абсурдно: всем известно, что дети линии Гирос не способны бояться подобных мелочей.

С того времени, как мою личность посчитали достаточно сформировавшейся, я чувствую стыд. «Гирос не бывают трусливыми мышками», — повторяла я всякий раз, как холодело в ногах и животе, повторяла до тошноты, до ночных кошмаров. Эта дефективность жгла и грызла, и не помогало даже понимание, что лишь страх отличает людей от сотворённых магией и наукой големов. Быть умной легко, а снисходительнось к себе всегда даётся мучительно.

Сейчас стыд ушёл.

Поразительно, каким пустяком кажутся подобные вещи, когда ты умираешь. В голове остаются схемы болевого паралича и коды дворцового комплекса для ещё одного заклинания перемещения, в ушах звенят вопли Вивьены, перед глазами — изломы временных потоков, под рукой — трещина.

Она раскрылась долю мгновения назад, но в том месте, куда её пробили, время сорвалось с оси. Оказавшийся слишком близко рукав с костяными накладками растянуло, словно он попал под линзу, сжало, разорвало и расщепило в невесомое тёмное марево. Кожа, треснувшая следом, плеснула кровью-пылью.

Сложнее всего убедить себя, что ты не хуже врага, что знаешь, что делаешь. Сомнения стоили ладони и онемения в боку, но со следующим вздохом магия разошлась волнами, вырывая саму суть из всего, до чего я смогла дотянуться.

Есть вещи, которые не изучают в Академии. Их не используют для военных целей и для мистических ритуалов, пришедших из далёкого, давно потерянного прошлого. Гирос знают о них достаточно: столкнёшься — беги со всех ног или заполняй образовавшуюся пустоту всеми доступными средствами. Хвала вселенским началам, моих сил никогда не хватит, чтобы разорвать весь Мару-эн-Данна ради спасения одной жизни.

Хвала великим предкам, процент императорской крови в моих жилах достаточно низок, чтобы жить действительно долго. А где одна вечность, там найдётся ещё две-три.

Не было ни хлопка, ни привычной тугой отдачи. Я села, чувствуя, как тону в пыли, только что бывшей травой, землёй и могилами. Гудящий растревоженным ульем мир вокруг медленно успокаивался, залечивая очень, но недостаточно быстро схлопнувшуюся рану. Единственными уцелевшими клочками земли остались те, что закрыли щиты сферического контурного стазиса. За первым скрыта моя госпожа. За вторым — он.

— Убей себя, — говорю я, выдыхая серую пыль. — Просто убей себя.

Где-то в стороне слышен вой и гул, но лишь едва. И глаза отказываются фокусировать взгляд. Мне нет нужды ни в слухе, ни в зрении, ни даже в силе рук: сигнальный маячок я давлю об колено лбом.

То, что осталось от руки, продолжает осыпаться тёмными чешуйками, как и нелепая, невозможная рана в боку, как и кровь из ссадин над бровью. Слишком быстро. Тяжело дышать, но хуже не опустошённость и не горечь поражения: я знаю, что сделала всё, что только возможно. Страхом стало белое покрывало, накинутое на голову моей госпожой в знак покорности перед своей смертностью.

Когда я уйду, она останется одна.

И то, что защита, накрывшая её, истончается, наплевав на все законы и исчерпав себя — плохой знак.