Середина декабря миновала, а по всей округе, как забытая с осени на дальнем заборе тряпка, повисла промозглость. Перемешалась с морозом « за тридцатку» и окружила сырой холодиной всё живое и тёплое. Ползёт, лишь приоткроешь дверь, белыми клубами через порог дома, втискивается сквозь найденные щелки в стайки, нагретые дыханием бурёнок, лезет вышедшим на улицу под складки и застёжки одежды, липнет к лицу и коробит руки, едва вынешь их из рукавиц. «Ну и погода, Потапа мать», – Михаил Дельцов, которого деревенские, кто за глаза, а кто и в лицо называли Потапом, из-за этого к месту и не к месту вставляемому в разговор имени, выйдя из протопленного с утра дома, аж передёрнулся, как дворняга, стряхивающая куржак с шерсти. Впрочем, привыкший за годы работы в поле, лесу и где бы то ни было ко всяческим погодным недоразумениям, дойдя до калитки, он уже перестал обращать на них внимание. Глухо брякнул щеколдой, сжался сухим, жилистым телом под промазученной, затёртой по бокам до блеска фуфайке и, поскрипывая снежком под такими же мазутными толсто подшитыми валенками, привычно зашагал на край деревни, где впритык к берёзовой рощице находился отделенческий мехдвор.
Вообще-то мехдвор громко сказано. Бревенчатый гараж на четверо ворот, где в морозы вместе со всеми остальными «ГАЗонами» и тракторами ночевала и Михаилова «дэтэшка», бревенчатая же кочегарка, поддерживающая зимой относительное тепло в гараже, да кузница с холодной мастерской и навесом для сварочных работ. Всё вокруг завалено, заставлено бывшими сеялками-веялками, превратившимися в хлам, дожидающийся своего срока сдачи на металлолом, а чуть в отдалении от этого металлического бедлама горделиво выстроились огромные хлебоуборочные комбайны, рядом с которыми примостилась прочая, вполне живая сезонная техника. Никаких ограждений, даже самых условных, у мехдвора никогда не имелось, а по сему, и ещё от того, что именно там гремели и звенели, перекликаясь меж собой все мужские интересы, не было в деревне подростка или даже пацанёнка-первоклашки, который не облазил этот мехдвор вдоль и поперёк, включая крыши, чердаки и трактора с машинами.
Дорога Михаила до гаража проходила через добрую половину села. Чужому человеку показалось бы, что оно ещё спит: кругом было тихо и совершенно безлюдно. Белели деревья в палисадах, размытые предрассветной теменью и жидким морозным туманом. Дома казались одинаковыми и как будто брошенными среди этой стылой серости. Но над их крышами то там, то тут поднимались, постепенно клонясь, белёсые или наоборот тёмные, в зависимости давно ли затоплена печь, дымы. Там, где ставни уже открыли, сквозь промёрзлые до белизны стёкла двойных рам из дальних комнат пробивался еле видимый свет.
«От ёкарный Потап», – Михаил ещё пуще съёжился. После вчерашнего слегка подзатянувшегося магарыча, выставленного Прохором, которому он из Дальних логов приволок зарод, голова не то чтобы трещала по швам, но стопочка-другая для её лечения совсем бы не помешала. Только где взять «лекарство» в шесть утра. К Степаниде, спасительнице всех страждущих в деревне, не зайдёшь – пока два рубля, что задолжал, не отдашь, не то, что с раннего утра, белым днём ни капли для опохмелки не нальёт. Идти к Прохору совестно, и так вчера допоздна с ним просидели. Да оно и понятно. Когда за зародом отправились, уже вечерело, а возвращались и вовсе по такой черноте, что ничего кроме пятна снега, выхватываемого во тьме тусклыми фарами, из кабины разглядеть не могли. Хорошо что Потап за свою «трактористскую» бытность все бугорки да болотинки изучил там так, что и вовсе без фар выехал бы куда надо и как надо. А вообще-то Лога место такое, что если дороги толком не знать, сразу, в первом же болоте, засядешь и либо трос порвёшь, либо, что ещё хуже, зарод развалишь. Несколько раз они с Прохором, выглядывая чтобы пень между гусениц или полозьев не угодил, в снегу выше колена топтались, а потом его из валенок вытряхивали. Намёрзлись оба до основания, проголодались. Немудрено, что под горячую, сытную закуску хорошо, можно сказать основательно, выпили. Конечно, если бы это дело на часок раньше остановили, сегодня бы себя здоровее чувствовал. Но, как говорится, что было, то прошло, а что сразу не прошло, то позже рассосётся. Пока по морозу до гаража дойдёшь, пока из кочегарки горячей воды натаскаешь, пока её в движок зальешь, да минут пять стартер подёргаешь. После ещё надо будет к трактору сани пустые зацепить. В общем когда в холодной железяке дотрясёшься до поля, где загуртованы тюки с прессованной соломой, от похмелья ничего не останется.
Однако толи правду говорят, что у жены Прохора рука тяжёлая, толи выгоняя самогон, она в чём-то сплоховала, а может, выпили действительно многовато, но Михаил к двенадцати успел уволочь в поле под погрузку сани, вытащить из леса на пилораму сосновые хлысты, вернуться за погруженными санями и свезти их на вторую ферму, а похмельная тяжесть никак не хотела рассасываться, изводя его своей муторностью. Всё же верно, что клин клином вышибают. Дома за обедом из-за этой муторги несмотря на то, что уже почти семь часов на ногах, вяло, без аппетита едва схлебал тарелку наваристого борща. Выслушивая стоны жены, что ему «до своего хозяйства никакой заботы нет, лишь бы кому другому чё сделать да выпить, а домой зарод приволочь, ей видно Цыган-Мишу просить придётся», даже не попытался намекнуть ей на стопочку «для аппетита». А когда супружница запричитала о том, что в следующий раз, «как с трактора воду не сольёшь и на чужих задворках его бросишь из-за своей выпивки, я Вовика по ночи через полдеревни отправлять не буду, чтобы он трактор в гараж угнал. Пусть этот трактор прямо там разморозится и напополам лопнет», коротко и глухо охнул и, схватив одежду в охапку, вышел во двор. Быстро пройдясь по нему, заглянул туда-сюда и, дав для порядка указания детям, влез в кабину молотившего у дома трактора.
До конца дня ему в общем-то оставалось только клин для завтрашнего снегозадержания приготовить, да, загнав трактор на ночь в гараж, где всё же много теплее, чем на улице, а главное нет обжигающе колючего, вышибающего слезу хиуса, подкрутить кое-что из мелочи.
Задымив очередной самокруткой, дававшей хоть какое-то облегчение от похмелья, он круто, вокруг одной гусеницы, развернул трактор, чуть даванул рукоятку газа вниз, и «ДТ», выбрасывая из-под грохочущих гусениц куски укатанного, заледеневшего снега, по-хозяйски посередь дороги покатил к своему ночному пристанищу.
Беспрестанно катая цигарку во рту туда-сюда, потому что снимать на морозе суконные верхонки, под которыми ещё и шерстяные рукавицы, совсем не хотелось, Потап размышлял, стоит ли крутить гайки сегодня, или всё же отложить на завтра. За «завтра» просило похмелье, а на «сегодня» настаивал сам завтрашний день, в котором предстояло от темна до темна таскать клин по полям, собирая на них снежные бугры. Получается, на ремонт времени нисколько не будет. Опять-таки и спешки никакой в ремонте нет, недельку другую можно запросто повременить. С другой стороны, сделал сегодня, пока время есть, и забыл об этом. Потом и другой мелочёвки с лихвой хватит, чтобы о себе напоминала. В итоге, рассудил, что сначала надо подтащить клин и воткнуть трактор в бокс, а там видно будет.
Разрешилась задача, как это часто бывает, сама собой, почти без его вмешательства. Потап ещё издали, со спины, узнал семенящую попутно ему Валентину Матвеевну – старенькую учительницу начальных классов, – которая, однако, только нынче оставила учительство и окончательно ушла на пенсию. Судя по всему, она шла в магазин, куда вот-вот должна подойти хлебовозка. Оглянувшись на догонявший её грохот, учительница встала на обочине и, дождавшись, когда трактор почти поравнялся с ней, замахала рукой.
Потап озадаченно пыхнул остатками махорочного дымка, прежде чем выплюнуть уже начавший жечь губы окурок, остановил трактор, и чуть ли не по пояс свесился в открытую дверь:
– Здрасьте, Валентина Матвеевна! Случилось что?
– Ничего, Миша, не случилось. Зарод мне надо с покоса доставить, в сеновале сена всего на неделю осталось. Можешь помочь, привезёшь на недельке? А то Василий, сосед наш, месяц уже меня завтраками кормит, – пожилая женщина испытующе, как будто он стоял у доски, глянула на наклонившегося к ней бывшего своего ученика.
– Отчего нет, – закончивший школу на тройки с большим натягом, Потап нисколько не смутился учительского взгляда. Во-первых, и он уже лет двадцать пять как не ученик, а во-вторых, и просьбы к трактористам в деревне дело обычное. Хозяйство на должность не смотрит: и учителям, включая директора, и председателю сельсовета, и любому другому сельчанину то вода нужна с реки, то дрова из леса, то одно подвезти, то другое вывезти. Потап на всякий случай только уточнил, – у Вас зарод на деляне, что справа у Школьных озёр? У раздвоенного листвяка стоит?
– Да, да! Дорога туда есть, трос к саням хороший, длинный привязан, сани на подложках. Соберёшься, Колю с собой возьмёшь…, – начала было подробно объяснять Валентина Матвеевна.
– А-а, чё там! – прервал её Потап. – Место я знаю, зарод небольшой, такой и без всяких подложек легко бы с места сдёрнулся. Сейчас клин к гаражу подтяну, да сразу и съезжу. Вы к тому времени прясла у себя в огороде разберите для проезда, и сами дома будьте.
– Хорошо, Миша. Я только до магазина дойду, хлеба куплю, ну и ещё чего-нибудь, а то с зародом приедешь, а мне и угостить нечем будет, – и довольная, что сегодня наконец-то свершится такое важное дело, поспешила к магазину – центру вселенной для всех деревенских женщин.
У Потапа тоже настроение поднялось – кажется, мучениям скоро конец, потому что Валентина Матвеевна скупердяйкой в селе никогда не слыла. И хоть зарод со Школьных озёр выдернуть, не метёлку на болоте за огородом наломать, но дело сколь непростое, столь и привычное. Затянув: «Завтра я одену майку голубую, завтра я одену брюки клёш», что всегда означало либо его доброе расположение духа, либо хорошее подпитие, Потап поддал трактору газку, чтобы поскорее управиться и с клином, и с зародом.
Видимо Матвеевна всё же невредный человек, а может Бог в своей небесной канцелярии Потаповы старания и мучения углядел да пожалел его. Только и клин, который с прошлой зимы брошенный да вмёрзший на отшибе лежал, на раз-два из мерзлоты выскочил, и трос под санями в снегу сразу отыскался, и сам зарод тут же сдвинулся и легонько покатил, стоило его чуть потянуть.
В отличие от Прохорова, с этим зародом Потап управился засветло. Аккуратно втащив его через пролёт загородки, специально сделанный шире обычного, так же аккуратно воткнул его точнёхонько туда, куда указали. Отцепил от трактора трос и, засунув его, как положено, под сани, чтобы не мешался под ногами, подошёл к Валентине Матвеевне:
– Ну, вот и все дела, Потап их!
– Спасибо, Миша! Пошли в дом, я картошечки нажарила. Старая учительница не скрывала своей радости, – покушаешь, чаю с медком после мороза попьёшь.
– Да, нет, наверно, Валентина Матвеевна, – Потап неуверенно затоптался на месте. Меньше всего ему сейчас хотелось чаю с мёдом. – Я лучше поеду. Хочу в гараж по светлу попасть, и домой надо.
– Конечно, конечно, я всё понимаю. Ты подожди минуту, я сейчас, в дом только схожу, – заторопилась учительница.
– Да подожду, чё уж, – облегчённо вздохнул Потап и, глядя ей вслед, подумал: хорошо, вовремя управился, а то пока до гаража дотянусь, пока то да сё, как раз стемнеет. И с удовольствием, а не как весь день до этого, чтобы сбавить грызущее похмелье, раскурил толстую самокрутку.
Наверно, если бы у «дэтэшки», пока он курил, вместо гусениц появились колёса, он удивился бы меньше – скоро вернувшаяся Валентина Матвеевна протянула ему два больших свёрнутых из газет кулька, наполненных шоколадными конфетами.
– Чё это, зачем мне? Ёкарный Потап! – он не знал, что ему делать: оскорбиться, возмутиться или просто сесть в трактор да уехать.
– Ты не обижайся, Миша, и не сердись, – Валентина Матвеевна чуть ли не насильно вложила конфеты в руки Потапу. – Но водку я тебе не дам, потому что ты её сразу же выпьешь. Денег тоже не дам, потому что ты на них сразу же купишь водку. Только ты не подумай, что я это от жадности, совсем нет. Водка три рубля шестьдесят две копейки стоит, а я всяких разных конфет на пять рублей купила. Ты ведь сам никогда на такие деньги конфеты детям не покупал, тем более шоколадные, и вряд ли купишь. Так что не ругайся и унеси их, пожалуйста, ребятишкам.
– Да я чё, я не ругаюсь, мать её Потап. Спасибо, коль так – и придерживая пакеты одной рукой так, чтобы не просыпались, неуклюже, словно делал это впервые, полез в трактор.
Секунда и трактор, рявкнув, рванул с места, как избалованный хозяйскими руками трудяга-конь, которому вдруг незаслуженно досталось из тех же рук кнутом. Укрывавший пашню и луговину огорода, нетронутый, ровный до этого дня, снег пылью полетел из-под гусениц по сторонам. Потап, срезая угол, едва не задел столб забора, и нисколько не заботясь об этом, устремился дальше. Сердито смоля махру, он спорил сам с собой, права или нет старая учительница, лишившая его законного пол-литра. То возмущался, что не ею установлены правила и не ей их менять: помог тебе человек, так и ты его тоже уважь, хотя бы для опохмелки поднеси, а не конфетками да чаем с мёдом потчуй. То, поглядывая на лежащие на соседнем сидении конфеты, обёрнутые в яркие, весёлые бумажки, признавал, что действительно никогда бы не стал так баловать детей, потратив на это целых пять рублей. А после в нём снова закипало возмущение – это ж надо, впустую, на детские забавы такие деньги извести. Если на них только белую брать, и то выходит бутылка, чекушка и ещё на закусь хватит. А если красное покупать, то вообще, как на целую гулянку получится.
Потап курил, дёргал рычаги и всё так, и эдак прикидывал, чтобы он сделал, если б Матвеевна рассчиталась с ним пятёркой. Гоняя свои думки, он даже не сразу заметил, что гнетущая похмельная тяжесть, изводившая его весь день, пропала, и каждой клеточке его ожившего тела, наоборот, стало удивительно просторно. Не совсем веря в наступившее облегчение, Потап с сомнением хмыкнул, стряхнул с руки верхонку, выдавил в щелку расхлябавшегося дверного стекла окурок и потёр пятернёй своё рябое, побитое оспинками лицо: надо ж слегло, само по себе сошло, наконец. Эх, Потап, легко-то как стало! Сейчас трактор в стойло и сразу домой, борща обедешного похлебать. Борщец надо отметить знатный. Умеет Лида его варить, что не отнять, то не отнять. Другое дело, что не всегда его хочется, а порой, просто и не можется. А после борща и чайку горячего пошвыркать, тоже в самый раз. И чего у Матвеевны закочевряжился, да от жареной картошки и чая с мёдом отказался. У них же мёд не покупной, своих пара уликов стоит. Потап взял из пакета первый попавшийся, завёрнутый в блестяшку кубик, развернул и сунул в рот. И хотя ещё полчаса назад даже мысль о том, чтобы это сделать, была ему противной, с удовольствием разжевал мягкую душистую конфету.
Трактор выскочил из огородных закоулков на основную улицу, и, урча и привычно погромыхивая, покатил туда, куда его направил хозяин. В отличие от раннего утра, вечер, даже зимний, всегда приносит с собой на улицу села оживление. Поджарая пятнистая собачонка с закрученным как бублик, хвостом резво пробежала навстречу, боясь опоздать домой, к вечерней пайке. Пяток мальчишек, весело обсуждая новости, накопившиеся у них за несколько часов после школы, занимая почти всю дорогу, шагали в клуб, на фильм, судя по афише вывешенной на забор магазина, «про разведчиков». Вдали по повороту у мостика двигался такой же «ДТ» – Василий Машугин, закончив работу, тоже катил свой трактор в гараж. Лихо обогнав Потапа и посигналив ему, мимо проскочил Валерка Шерембеев на своём полста втором «газоне», с фанерной будкой в кузове. «Рановато он сегодня доярок с вечерней дойки забирать собрался, – отметил про себя Потап, – молодой, и сам спешит и других подгоняет».
Снова бросив взгляд на радужное сладкое изобилие, довольный, будто сбылась его мечта, Потап улыбнулся: «До Нового года ещё две недели, а у нас дома уже подарков, как от трёх Дедов Морозов сразу». Почему-то вспомнилось, как в детстве, после войны, всегда, а особенно зимой, хотелось сладкого. Как бабушка, раскалывая в ладони небольшой кусок пилёного сахара, делила его на маленькие дольки «на всех». Рука сама по себе снова потянулась к конфетной россыпи, но на половине пути замерла, потом вернулась и решительно легла на рычаг управления. Продолжая всё так же улыбаться своим мыслям, Потап ровно и аккуратно вёл трактор к краю деревни.
Загнав своего работягу в гараж и слив воду из движка, (мало ли, кочегар тоже человек, может и загулять), Потап снова деловито залез в кабину. Вытащил из-за спинки пассажирского сиденья потрёпанный, с дырами по углам, бывший школьный портфель, высыпал из него на сидушку нож с деревянной ручкой, обмотанной изолентой, отвёртку, вороток, свечник, несколько ключей мелкого калибра и большую редкость – ключ на «тринадцать», а затем, перевернув сумку вверх дном, тщательно её вытряс. Аккуратно сложил на освободившееся место кульки с конфетами и смачно щёлкнул блестящим замочком. Выйдя из гаража, глянул на прозрачный, бордовый закат, предвещающий завтра ясную, морозную погоду, зажал портфель под мышкой, на манер местного учителя истории, и степенно пошагал, испытывая какое-то совершенно необъяснимое удовольствие от того, что идёт домой.
Сентябрь 2017г