Второй курс, первое сентября. Коридор истфака. В конце, у окна, стоят Александр и Михаил, те самые парни, с которыми я дрался во время археологической практики. Приближаюсь. Смотрим друг другу в глаза. Жмём руки. Кажется, всё забыто?
Главное не путайте Александра и Михаила, просто одногруппников, с Мишей и Сашей – моими друзьями.
Через пару дней меня и моего друга Мишу зовут на общую вечеринку мужской половины нашего курса. Сбор где-то на горе в старом доме возле старого кладбищ. Дом снимает сразу несколько человек.
Стоит бабье лето. Трудно отказаться. Надо идти, чтобы закрепить мир. Приходиться согласиться, тем более идет Миша, мой бывший одноклассник и друг. Его надо поддержать, он такой человек – легко могут обидеть. Хотя? вообще-то, мы собирались в гости к Саше и Ире. Но надо, надо, мы идем – я хочу начать новый курс с новой страницы, чтобы не было обид, недомолвок, недоговоренностей, показать, что я вместе со всеми, да и Мише это тоже не помешает, он тоже среди однокурсников чужой. А надо быть своим, хотя бы пытаться.
Заходим в магазин большой компанией, сдаю деньги на общий «выпивон и хавчик». Честно говоря, это почти все мои деньги на весь сентябрь. Ну и ладно, чего не сделаешь ради мира и хороших отношений, в конце концов, я живу с мамой, не умру с голода. Мы берем подозрительно много водки и совсем не берем закуски. «Ничего, - говорит Александр, - там много картошки, пожарим». Хорошо, картошка так картошка, мы не привередливые.
Автобус, потом пешком в гору, проходим по улице, где справа старые могилки среди высоких деревьев, а слева жилые дома. Дома в основном хлиплые, деревянные.
Избушка, в которую мы пришли, напоминает разбойничий вертеп. В прихожей полно всяких инструментов, лопат, кос. За толстой деревянной дверью небольшая комната с печью посередине, деревянный стол уже заваленный остатками пиршества. Чувствуется, что картошку тут жарили неоднократно. Нас встречают не очень дружелюбно. Но, увидев водку, добреют. «А где закуска?» - спрашиваю я как можно наивнее. «В огороде», - ехидно отвечает однокурсник Василий. Он смотрит на нас с Мишей, как на неприятных, но мелких насекомых. Другой однокурсник Коля говорит: «Мужики, вы на новеньких пришли, вот - возьмите лопаты и накопайте картошки».
Вообще-то, я одет по пижонски, как привык ходит в гости к Саше с Ириной, то есть в самое лучшее, брючки, джинсовую куртку, туфли. Миша одет ещё наряднее, в рубашку, курточку на молнии и чистенькие джинсы. Но делать нечего. Возвращаемся с ведром картошки. Растительное масло закончилось. Кого-то отправляют в магазин. Нам наливают чуть ли не по полстакана водки. Нет, это не глинтвейн, который мы привыкли растягивать на всю ночь. Сразу в животе тепло и хочется общаться: «Ничего, говорю, хороший домик, симпатичный» Василий не сводит с меня глаз: «Симпатичный? Харя твоя симпатичная, а дом говно!» У меня возникает ощущение, что я попал в какой-то плохой фильм, злодеи слишком прямолинейны.
Я улыбаюсь, говорю, что не хотел никого обидеть. Василия не остановить: «Не хотел обидеть? Да ты, что ни делай – всё равно обижаешь. Пришел сюда, и я сразу в твоих глазах увидел, думаешь, вот в каком дерьме люди живут. А потом на стол так глянул брезгливо. Картошку пошел копать, как будто одолжение сделал. Хату хвалишь, хотя так не думаешь. Потому что двуличный внутри, гнилой. Меня не проведешь!» Василий встает, собирая в кулак остатки соленых огурцов. Его хватают с двух сторон и усаживают. «Да успокойся, Вася, мы помирились уже, он всё осознал», - напоминают доброжелатели. Василий хоть и садится, всё же ворчит: «Помирились они, а я вот не помирился!» Коля предлагает выйти покурить.
На веранде уже дымит несколько человек. Я не курю, поэтому выхожу на улицу. Меня и так тошнит от увиденного, услышанного, табак только усугубляет дело. Не хватало, чтобы вырвало. Пока я смотрю на старое кладбище, на лежащий вдали город, Мише успевают налить ещё два раза по полстакана. Миша пьет без закуски. Курит. Улыбается. «Миша, - говорю тихо, - может тебе не надо больше!» «Не трогай, Мишу, - наскакивает на меня Коля, - Миша наш человек! Правда, Миха, ты же выпьешь ещё с нами?» Я говорю уже без стеснения: «Миша, хватит». Миша улыбается и принимает стакан: «Серёжа, я буду пить за тебя». Добрый какой, мать твою. «Ребята, - говорю, - пожалейте пацана, он же до дома не дойдет». «Не дойдет, мы его здесь аккуратно положим», - говорит Коля. Мне очень не нравится эта идея. «Да, давайте выпьем за Серегу, нашего однокурсника!» - поддерживает тост Александр и так пристально смотрит на меня холодными голубыми глазами, что внутри всё леденеет. Я понимаю, что отказаться нельзя. Я выпиваю полстакана. Надо уходить.
Коля говорит Мише: «Вот не пойму я тебя, Миша, ты вроде мужик, а вроде и не мужик, шкеришься по углам, с нами не общаешься, в футбол не играешь. Так скажи мне вот ты мужик или не мужик?»
«Я же вспомнил! Ну, совсем же забыл, у нас же у друга сегодня день рождения! Ну, точно, мы же недавно узнали, он от нас скрывал, а тут вчера его жена рассказала. Мы же решили его поздравить, Миша, помнишь? Слушайте, ребят, нам пора, правда?» Меня никто не слушает. Коля настаивает: «Миша, ты мужик или не мужик?» Миша мочит, потом хватается за стенку, то есть пытается схватиться за стенку, а может специально, он сжимает в руках пилу-ножовку, причем сжимает сильно, до крови, до мяса. «Миша, ты чего!» - кричу я. «Доказал, доказал!» - радуется Коля, все остальные оживленно обсуждают происходящее. Кто-то советует полит рану водкой. Несут какую-то тряпку, заматывают Мише кисть. Я настаиваю, что нам пора идти. Но без посошка нас не отпускают.
Мы проходим метров пятьдесят. Солнышко светит, обочины в листьях. Где-то кричат петухи, слышны детские голоса. А на этой улице нет людей, кривая дорога. Обратный путь, теперь слева кладбище в леске, а справа кривые домики под обрывчиком.
Я практически несу Мишу на себе. Очень тяжело. «Подожди, - говорю, - передохнем». Пытаюсь поставить Мишу, он улыбается, взгляд осмысленный, только все время клонится то вправо, то влево, то в перед, то назад. Наконец мне удается придать ему устойчивое положение. Перевожу дух. Но тут Миша подает ничком в канаву. Не выставив вперед руки, не закричав, даже не закрывая лицо. Упал, и только две ноги торчат над дорогой ступнями вверх.
Он лежит животом и грудью на глиняном склоне, лицо в грязи. Я опускаюсь рядом на колени. «Миша, - говорю, - вставай! Хорош придуриваться!» Миша молчит. Жив ли? Пытаюсь поднять тело друга, но всё что удается – поднять голову вверх, ноги вниз, и перевернуть на спину. Глаза Миши закрыты, он улыбается, как будто спит. Дыхание его ровное и спокойное. Если бы не грязная одежда и лицо, можно было бы подумать: «Ангел кудрявый прикорнул на обочине».
Я ничего не могу сделать. Я не могу поднять Мишу, я сам едва могу сделать шаг. Нет, не могу, я ползу на коленях. Пытаюсь позвать кого-нибудь, но тоже не могу. Голова кружиться, тошнит. Трясу Мишу, бью по щекам, ругаюсь. Я еще не умею материться, поэтому ругаюсь почти ласково: «Ну, Миша, и дурак же ты, надо же было так нализаться! Вставай! Давай, ну, вставай! Домой надо, скоро ночь, сдохнешь здесь, замерзнешь, заболеешь, умрешь!» Миша только мычит и улыбается, голова его безвольно выскальзывает из моих рук и снова шлёпается смачно в глину.
Так! Надо спасать сначала себя. Иначе и Мишу не спасти. Придав Мише более-менее приличную позу, с трудом пересекаю дорогу, ползу к кладбищу. Сажусь спиной к дереву. Я не могу лечь, я должен видеть друга. Хотя бы его светлую голову.
Мне хочется уснуть. Земля сегодня кружится особенно сильно. Солнце клонится к закату. Надо что-то делать, надо приходить в себя и выбираться. Никогда, никогда, слышишь, говорю я себе, не пей без закуски! Ну, хотя бы с малознакомыми людьми. Господи, только без нравоучений, и так тошно! И помочь-то некому, одни покойники кругом.
Сколько я так сидел, не помню, но всё же нахожу силы встать. И тут я вижу как Миша тоже привстал. «Миша, я здесь!» - кричу ему. Миша вскакивает довольно резво, но сделав пару шагов, спотыкается и снова падает в канаву кверху ногами. И тишина. Пытаюсь бежать к нему, но падаю сам. В голове немного светлее, но вот ноги не слушаются совсем. Будем надеяться на руки. А Миша пока пусть полежит, в конце концов, сам немного виноват.
Я решил отжиматься. Руки утонули в листве. Не успев сделать один жим, покрылся холодным потом. Отдых и снова жим, отдых и снова... отдых.
Скоро я стал меньше отдыхать и больше отжиматься. Руки дрожали. Теперь медленно сесть. Попробовать встать. Стою. Теперь – бегом! Шатаясь, хватаясь за могильные оградки, я бегу по кладбищу, недалеко, чтобы не потерять Мишу из вида. Водички бы! Но воды нет. Зато пота столько, словно я впил бочку воды. Плохо, господи, боже мой, как же плохо! Никогда, никогда больше не буду пить, если выберусь - никогда! Сажусь на землю, смотрю вдаль. Голова всё ещё кружится.
А по улице идут одногруппники, нагостились! Они замечают меня, что-то кричат, смеются, машут руками, машу в ответ, глупо улыбаюсь. Замечают Мишу, смех, веселые комментарии. И – они проходят мимо. А помочь? У меня нет голоса их позвать. И это люди? А, к черту, это их дело, а моё дело приходить в себя. Я снова бегу, сердце вот-вот взорвется, треснет, как упавший на асфальт арбуз мозг. Но я бегу, бежать или сдохнуть, упаду или протрезвею. Мне бы немного прийти в себя, чтобы поднять Мишу и дойти до остановки.
Еще полчаса-час, солнце село. Я могу идти. Плохо, криво, но - могу. Дохожу до Миши. Пытаюсь его поднять. Спит, собака, и улыбается! И тут идет дождь. Это, оказывается не солнце село, это тучи зашли. Перевязываю Мишину руку.
Пытаюсь снова поднять друга, но не хватает сил. Мы падаем оба. И тут появляется Андрей. Ещё один одногруппник. Он футболист, спортсмен. Он не пил. «Андрюха, - прошу, - помоги!» И Андрюха помогает, смеясь, но помогает, не боясь запачкаться. Андрюха, я не забыл, и если ты жив – дай бог тебе здоровья. Вдвоем мы подхватываем Мишу и волочем его на плечах по улице. В конце улицы крутой спуск, грязная тропка. Обходит долго. Мы решаем идти вниз. Тропа уже не тропа, а ручей, мы летим к подножью горы, кувыркаясь в грязи. И встаем живыми и целыми. Смеемся. Поднимаем Мишу идем дальше. Дождь на руку – грязь смывает, и мы уже выглядим просто людьми, попавшими под ливень.
Андрюха не только помогает посадить Мишу в автобус, но и сопровождает нас до нужной остановки, и помогает довести Мишу до подъезда. Не Мишиного дома, конечно, и не моего дома, наши мамы бы сошли с ума. Мы у подъезда Саши и Иры. Ну, а куда было идти? Поднимаемся на второй этаж, звоню. Открывают Сашины родители.
Господи, благослови и Сашиных родителей, который относятся к ситуации с юмором. Сашин отчим, я и Андрей, относим Мишу в ванную и прямо в одежде кладем в ванну. Вода становиться черной. Ирина выпроваживает всех и говорит, что помоет и перевяжет Мишу сама. Андрюха прощается.
У меня одежда тоже не очень. Меня отпаивают чаем, дают переодеться в сухое, в огромный Сашин свитер. Мне так хорошо, и я так устал, как будто было много-много дней в пути. Я засыпаю, сквозь сон, слышу, как Миша в ванной пришел в себя, и теперь кричит, что он сам помоется. Слышен хохот Ирины. А еще Сашин отчим говорит: «Да что мы не помним? Сами были молодыми! И не такое случалось! Правильно, что к нам пришли, чего родителей пугать. Вот, помню, в Крыму у нас был случай…»
Сергей Решетнев ©