6. Будь же благословенным это мгновение

Михаил Самуилович Качан
НА СНИМКЕ:  Александр Галич читает записку, пришедшую из зала.

Галич вышел предпоследним. Запел…

Почти сразу у меня сжалось сердце:

–Что он поёт?! Его же арестуют!! Об этом же нельзя здесь, в переполненном зале, где полно стукачей!

Во мне говорила осторожность, внушённая мне родителями с раннего детства: только близким людям и только шёпотом, чтобы больше никто не услышал.

Я смотрел на этого немолодого, полноватого человека с одухотворённым лицом, который чётко рубил крамольные фразы, швырял их в зал: и я знал, что каждое его утверждение – правда, и каждое било кувалдой по голове и заставляло сердце колотиться. Был страх за него и радость от его бесстрашия – как здорово, что ЭТО названо своим именем, произнесено вслух, громко пропето, проорано…

Я понимал, что эта минута многое изменит во мне, что я с концерта уйду другим. Я стал свидетелем акта мужества, мне была продемонстрирована вырвавшаяся из оков настоящая свобода, осознал, что этот человек отбросил лицемерие и сказал нам: «Попробуйте! И вы так можете…».

Радость затопила меня, – я стал участником этой демонстрации свободы, соучастником великого человека, – и я встал и, стоя, бурно его приветствовал, я никогда никому так не аплодировал.

И внезапно увидел, что я не один, – что встал весь зал. И уже не было страшно, – нас было много, и мы все были с ним заодно…

Спустя 40 лет Светлана Воропаева, которая в это день тоже была в зале, поделилась своими чувствами, которые сохранились как самое яркое впечатление жизни:
«Я помню, что в зале у меня, если физически и не был открыт рот, то внутренне — и рот, и уши, и глаза — во всю ширь! Хотя я, например, судорожно стеснялась признаться, что не знаю, что такое Треблинка. Дахау, Освенцим — знаю, а Треблинка — нет. Кто такой вертухай — тоже не знала.
В зале тишина была — слепой не понял бы, есть народ или нет. А народу было более двух тысяч, и проходы заняты. Но тишина — звенящая… Кажется, и сердца не бились, и кровь по жилам не текла, – все замерли! Потому что такая правда нам открылась, такая смелость!.. И мы — все вместе».

Во как! «И сердца не бились, и кровь по жилам не текла!»

И это правда. Наступил момент истины! А он бывает раз в жизни.

Поймут ли мои внуки моё состояние тогда?

Всё же словами мне его не передать. Чувства были глубже, острее, сильнее.

Куда-то исчезли осторожность, страх, чувство самосохранения. Куда они делись?

Они в тот миг покинули мою душу. – я уже не управлял собой, – я был с ним, с Галичем. С первым, кто осмелился…

Он создал слова свободы, пропел их, – бросил нам в лицо, нет, не в лицо – бросил в душу и зажёг нас.

Может быть, мы, люди того поколения уже были готовы гореть, потому и зажглись в одночасье.

Нужно было только, чтобы такой человек нашёлся, – и он нашёлся, – им стал Галич.

И я понимаю Толю Бурштейна:

Услышав песни Галича на прослушивании, он уже не мог не выпустить его на сцену с ними, потому что это было бы подло перед теми, кто мог бы ещё его услышать.

Потому что, услышав призыв Галича, Толя не мог не встать рядом с ним. И он встал рядом и позволил нам тоже услышать.

Низкий поклон ему.

И его соратники – члены клуба «Под интегралом» тоже встали рядом, никто не возразил. Низкий поклон вам, Герман Безносов, Григорий Яблонский, Василий Димитров, Валерий Меньщиков, Юрий Карпов, Андрей Берс.

Я только что исполнил как раз эту самую песню – «Памяти Пастернака», – вспоминает Галич в «Генеральной репетиции» , – и вот, после заключительных слов, случилось невероятное – зал, в котором в этот вечер находилось две с лишним тысячи человек, встал и целое мгновение стоял молча, прежде чем раздались первые аплодисменты.

Будь же благословенным, это мгновение!

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/10/23/549