- Мам, а мам, расскажи сказку!
- Какую сказку тебе ещё рассказать, Василёк? Все сказки, кажись, уже перерассказывала.
- Про зайчика и лисичку…
- Ладно, слушай сотый раз про зайчика своего. Была у заюшки избушка лубяная, а у лисоньки ледяная.
- Мам, а как это - лубяная?
- Да хрен его знает, какая она избушка эта лубяная. Ледяную избушку ещё могу представить, что-то вроде иглу - в кроссвордах встречается, а лубяная… из бересты что-ли сделана? Ладно, спи уже, завтра чуть свет вставать, а мне по дому ещё делов туева хуча делать - не переделать.
- Мам, а туева хуча, это много или мало?
Тоненький Васькин голосок то с хрипотцой, то срывается на фальцет. И хитренько так улыбается.
- Спи, кому говорю! Не наводи на грех! Много будешь знать, скоро состаришься. Наладился, как папашка твой непутёвый, вопросы дурацкие задавать. Мне завтра к приходу врачей надо успеть отделение вымыть в этой чертовой больничке. А ты со своими избушками.
Васька сопит с закрытыми глазами и надутыми губёнками, то ли обиделся, то ли умаялся и уснул. Зря я так с ним. Ведь и правда мало ласки он от меня видит. Да и больничку зря ругаю. Отпускают, когда мне надо за Васильком в сад или там в поликлинику. Да и на работу взяли, когда приехала из Тмутаракани своей Москву покорять. Ага, покорила. Тут и без меня молодых да борзых пруд пруди. А вот взяли, санитаркой правда, зато комнату в общаге дали. Поработаешь, говорят, потом со стажем, в медицинский легче поступить будет. Я на самом деле собиралась физику с биологией зубрить, да где там! Как на грех, Степка этот после армии тоже в столицу подался, тоже без кола, без двора. Так и его в больничку взяли, слесарем-сантехником. Москвичи не больно на такую работу разбежались, им бы в офисах тёплых сидеть, да зарплату побольше получать. А Степка пошёл, не побрезговал. Зато тоже место в общаге получил и прописку, хоть и временную. А хорош, черт бы его побрал, парень-то был! Косая сажень в плечах, белозубая улыбка с лица не сходит, а глаза синие, как море васильков. Все наши девчонки перед ним хвостами крутили, даже замужние, а Степка на меня глаз положил, даже не знаю, чем я ему приглянулась, может почувствовал душу родную, деревенскую. Ну как тут устоять было! Вот и поженились «по залету». Прощай, институт! Здравствуй, жизнь семейная! Семейная – на разных этажах. Главный врач наш, Ефим Семёнович, дай ему Бог здоровья, как узнал, что молодая семья в общаге по разным комнатам ютится, да малой на подходе, вызвал к себе, бумагу дал с ручкой, пиши, говорит, заявление. Обещал похлопотать где надо про отдельное жилье. Благо, при больничке нашей, кроме общаги, жилой дом многоквартирный для сотрудников есть. Тут в аккурат за выездом двушка освободилась. Старушка одинокая там жила, заслуженная какая-то врачиха бывшая. То ли Богу душу отдала, то ли родные за немощью старушку к себе забрали, а может, куда и определили. Нам не до старушки было, своих забот-хлопот полон рот. Счастье-то какое привалило! Москвичи по 20 или больше лет в очереди стоят на жильё или в ипотеку впрягаются, а нам – раз и пожалуйста! Квартира! Своя! Двушка! Ну, не совсем своя, конечно, - служебное жильё. Да куда же нам от больнички бежать? От добра добра не ищут. Квартирка грязненькая, запущенная, но нам отремонтировать – раз плюнуть. У Степки руки откуда надо растут, и я к труду привыкшая, благо, ещё живот на нос не лезет. Ну и ребята из общаги помогли - кто руками, кто материалами, кто мебелишкой, даже на телевизор новый скинулись. И мы в грязь лицом не ударили, стол накрыли, новоселье отметили. Правда, наутро многие с больной головой на работу пошли, зато будет, что вспомнить.
Обжились потихоньку, хозяйством обзавелись, не хуже, чем у людей. Степан, как с работы придет, все с животом моим разговаривает, вот умора! Гладит, щекочет… Иди, говорю, руки свои, грязные от толчков сраных, с мылом отмой, а потом к дитю тянись. Смеётся. Хороший он у меня был, ласковый… Хоть и ждали срока родов, дни считали, все же схватки как-то вдруг начались. Мой-то, дурак, бегает, не знает, за что хвататься, бледный весь, как будто сам рожает. Все нормально обошлось, пацанчик крепенький вышел, горластый, глазёнки синие-синие, как у папашки своего непутевого. Имя вместе с сыночком родилось – Василёк. Замелькали дни беспокойные и ночи бессонные: сиськи, письки, кашки, какашки, пеленки да распашонки. Степка на работу уходит не выспавшийся, злой, завтрак сам себе готовить не хочет, а мне некогда. На работе, говорит, что-нибудь перекушу, ну и ладно, не до него мне, по правде говоря. Как чуть свет закрутишься вокруг мелкого, так до вечера в халате, на ночнушку накинутом, немытая - нечесаная и шлендришь… без штанов… Как-то вдруг стало денег не хватать, Степан вроде бы какие-то подработки стал брать, частные заказы – народ сантехнику на новую импортную меняет - вот и приглашают. И не заметила, что муж все позже домой приходит, да с алкогольным душком. А может, и заметила, да старалась внимания не обращать; нам бы первый, самый тяжёлый, год продержаться, а там, глядишь, все образуется. Бабушек-тётушек, чтобы помогали, поблизости нет. Ничего, сдюжим, зато семья цельная и жить есть где; другим ещё тяжельше приходится – по съемным хатам, и – ничего. Первый раз сердце кольнуло, когда Степка ночевать не пришёл. Наутро какой-то смурной явился, глаза прячет, с ребятами, говорит, засиделся. Ага, знаем мы эти посиделки: где друзья, там и подруги. Ничего не сказала. Но, приглядываться к мужику стала и … принюхиваться. Нет, не просто пивком от Степы моего попахивает, а ещё и каким-то чужим парфюмом. Когда ночевки на посаде стали системой, решилась поговорить по душам, хоть и боялась, что разговор хорошим не закончится. Степка как ждал, чтобы я начала. Да, говорит, Настасья, устал я, не могу больше. На меня, говорит, внимания совсем не обращаешь, да и на себя – тоже. И женским местом ты, говорит, после родов недужная, а мне, молодому ещё мужику, женской ласки надо. Как вспомню этот разговор, удивляюсь, что слух резануло не то, о чем говорил Степа, это-то как раз ожидаемо было, а что Настасьей назвал. Раньше все Настюшка-Пампушка, да Настенка-Сластёнка была, а тут – Настасья. И глаза - холодные, колючие… не васильковые, а какие-то серо-ледяные. Совсем чужими мы стали, оказывается. Ушёл. На квартиру, говорит, не претендую и сыну деньгами помогать буду. Ещё бы! Квартира не твоя, а больничкина; деньгами так и так помогать будешь, для таких случаев у нас законы писаны.
А к зеркалу все же подошла. Да, прав Степка. Обабилась, распузатилась, грудки-персики превратились в ушки... как его? а - спаниеля! По правде сказать, не очень себе этого зверя представляю, но, думаю, не какой-нибудь кабысдох блохастый, а солидный собакен. Вот только с ушами у него, явно, беда. Да уж … Была девочка с персиками, стала бабушка с курагой. Картина, вроде, такая есть, то ли Перова, то ли Серова. Нет, Степка не виноват, это я совсем серая стала. Надо фамилию на Серову менять. Ни ума, ни красоты, да и поговорить со мной не о чем, не то что в постели небо в алмазах увидеть.
Зато, сыночек у меня есть, Василёк – мамкина гордость и отрада. И не нужен нам никто больше. Скольким ещё девкам глаза эти васильковые голову вскружат?
………………
Ну, наконец! Дождалась! Сын из армии возвращается, вот для матери – радость-то! Правду говорят, малые дети спать не дают, а с большими сама не уснёшь. Сколько ночей в потолок таращилась, по несколько раз в день к почтовому ящику бегала, в телевизоре все новости слушала: время-то какое неспокойное: то там война, то сям – горячая точка образовалась, да ещё и в самой армии сколько несчастий происходит. Мой Васька – парень крепкий, да больно задиристый, слова поперёк не скажи, может и сам себе приключение на голову, или ещё на что, устроить. Ну, слава Богу! Услышал Он мои молитвы, сберёг сына. Уж и окошки на прошлой неделе, как только приказ о демобилизации вышел, до блеска намыла. Вкусняшек всяких накупила. Пирогов настряпала с капустой, как Васенька любит. Даже в салон красоты сходила, маникюры-педикюры навела, стрижку модную с «перьями», аж самой себе в зеркале нравлюсь. Для Степана так не старалась, как для сыночка своего. Наконец позвонил, говорит, не встречай, сам приеду, и сюрприз для тебя есть. Какой такой сюрприз? Для меня самый большой сюрприз, что сына живым-здоровым увижу. Уж все глаза в окно проглядела, а тут на секунду отвлеклась и - звонок в дверь. Бегу отворять, тапки на ходу теряю…
- Сыночка! Заходи скорей! Дай тебя обниму, расцелую, родной!
Господи, какой же он большой стал, прямо вырос за два года, в плечах раздался, только глаза не изменились – все такие же васильковые. Прижалась, запахом родным упиваюсь, а слезы сами бегут, тушь размазывается по моему лицу и по Васиной гимнастерке.
- Ма! Ну будет тебе! Успокойся, я дома, никуда не денусь, ещё надоем тебе!
Смеётся, а у самого голос дрожит…
- Мам, а мам! Я не один приехал, познакомься, это Полька!
Оторвалась от Василька, смотрю, и правда – девушка в дверях с ноги на ногу переминается, да пухлую матерчатую сумку в руках мнёт. Как я её сразу-то не заметила?
- Зачем нам полька, своих что-ли мало? – задаю дурацкий вопрос, и сама чувствую, что дурацкий.
- Мам, она русская, зовут её Полиной, вот и Полька. Невеста моя, считай, уже жена… почти.
Вот те на! Невеста! Жена! А я ни сном, ни духом!
- Вась, что ж ты не писал ничего и по телефону не сказал?
- Сказал же, что сюрприз, и вот…
Да уж… Сюрприз, можно даже сказать, «сюрпрайз»...
- Да что же мы, как идиоты последние, на пороге толчемся? Васенька, Полечка, заходите, руки мойте и за стол! Все уж простыло, поди…
Сели, молчим, друг друга рассматриваем, как будто первый раз видим. Я и Полина, точно, первый раз.
- Ну, что, сынок, ты уже совершеннолетний? Открывай шампанское! Мне на работе, когда узнали, что ты из армии возвращаешься, подарили бутылку настоящего «Абрау Дюрсо»; пациенты благодарные врачам из Крыма привезли, а они мне не пожалели.
Выпили, закусили, поговорили, а смущение и напряжение не проходят, наверное, от того, что говорим не о том, не о главном.
- Давай, Василёк, рассказывай, где ты русскую польку откопал?
- Не, мам, не я её откопал, это она меня откапала, на втором слоге ударение.
- В смысле?
- Понимаешь, жарко было, ну ты же знаешь, где я служил, а наш ефрейтор, собака, и фамилия у него подходящая – Овчаренко, заставил весь наш взвод марш бросок по полной выкладке бежать. Бегу, а в глазах круги красные, все равно бегу, нельзя ребят подводить, потом провалился куда-то в темноту. Очнулся, смотрю, надо мной ангел белый с золотыми кудряшками. Ну, думаю, писец пришёл, хотя его и не особо ждали. А ангел улыбается и говорит: «Что, вояка, оклемался?». «Где я? Что случилось?» и встать хочу, а ангел: «Тише ты, смотри капельницу не выдерни. В медсанчасти ты. Тепловой удар у тебя был, но жить будешь». Полька медсестрой работала там, вольнонаемной. Мам, ну я же нормальный пацан, раз девушка меня с того света вытащила, просто обязан жениться!
И ржёт. Сижу, кулаком щеку подперла, любуюсь сыном: статный, загорелый, мужикастый. Не Васька теперь, а Василий Степанович! Только глаза те же - ребячливые, озорные. И девушка хорошая, по всему видать, досталась. Скромная, не расфуфыренная, на меня в молодости похожа. Как и Васька, без отца выросла, сама в жизни пробивается. Может судьба их не случайно свела? Рано, конечно, Васеньке семью заводить, не нагулялся ещё. Да кто ж его знает, как надо? Бог один и знает.
- Давайте, ребятки, спать ложиться, намаялись, поди, в дороге. Вась, вам стелить вместе, али как?
- Мам, ну что ты, как маленькая. Вместе, конечно; говорю же, Полька - жена моя, да не просто жена, бабушкой через полгода станешь.
- Ай, Васька, ай – молоток, подрастешь – кувалдой станешь, а в старости - киянкой! Кувалда-то, видать, уже подросла!
Ляпнула и рот рукой прикрыла, сказанула, как в лужу пернула. Вечно я так, язык впереди мозгов. Васька даже остолбенел от моего «перла», красный как рак сделался. Тут Полька как захохочет, звонко так, заливисто. А следом и мы с Васей смехом закатились. Обнялись втроём, стоим и смеемся. И так нам хорошо вместе, лучше и не надо.
………………….
- Полечка, ну что врачи говорят? Нормально ли все? А мальчик или девочка, не видно?
- Да не волнуйтесь Вы, Настасья Петровна! Все хорошо, плод развивается нормально, размеры соответствуют сроку, уже сердечко прослушивается. На УЗИ сказали, похоже, что мальчик, уши большие.
- Уши? Причём тут уши? Я думала, там что другое увидеть можно…
- Я сама удивилась, что по ушам пол определить можно, но им, врачам, виднее.
- Да ладно тебе: врачам, врачам. Ты у нас лучше любого врача все знаешь. Жаль, что, как и я, не успела образование получить, как дитё подоспело. Ничего, Полечка, поможем тебе; как маленький в ясельки пойдёт, так и поступай в институт. Вначале на вечернее отделение, потом на дневное переведешься. Я ведь одна с Васенькой осталась, не сумела в люди выбиться, а у тебя и стаж сестринский есть, и муж, и свекровь – помощница.
- Спасибо, Настасья Петровна! Только не свекровь Вы мне, а - вторая мама. Папку своего я не знала, мама, Царствие ей Небесное, рано от нас ушла, бабушка меня растила, да тоже Бог прибрал. Одна Вы у меня.
- Ну, будет тебе, дочка, не грусти. Тебе сейчас положительные эмоции нужны. Я, хоть и санитарка, а тоже в медицине вращаюсь, с умными людьми умные разговоры разговариваю, разбираюсь кое в чем; давай лучше чайку попьём с конфетами, будущего Василича побалуем.
……………………
Господи, да что же это такое! Ведь весь срок Полька в консультацию на проверку ходила, говорили, что все нормально. Не пила, ни курила, витамины принимала, по два часа в день гуляла. Все анализы хорошие, развивается ребёночек как положено, ножками-ручками дрыгает, сердечко ритмичное, таз у Польки широкий - только рожай. И роды в срок начались, и родила без осложнений всяких. И имя уже придумали – Родион. А тут на тебе – ДЦП! Что же это за буквы такие проклятые? В роддоме предложили оставить ребёнка, отказаться от своей кровиночки. Все равно, говорили, больше трёх лет не проживет, а вы за это время нового родите, здорового. С ума что-ли все посходили? Как это ребёнка своего родного взять и выбросить? Котёнка или собачонка жалко, а тут свое дитя! Неужели медицина помочь не сможет? Ведь и клапаны в сердце искусственные вставляют, и руки-ноги, оторванные пришивают, и клетки стволовые куда то там пересаживают, и новые органы на каком-то принтере печатают, а тут с тремя проклятыми буквами не справятся? Нет, не может быть, чтобы не вылечили Родика! Нужно только очень захотеть и постараться. Но это после, сейчас надо, что бы Полька моих слез не видела, как бы молоко не пропало. И Ваську поберечь надо, чтобы не испугался, да не сбежал от трудностей, как папашка его непутёвый.
Встречали из роддома, как положено: с цветами, выписной сестре «откупные» дали, а у подъезда уж соседушки любопытные галдят, кривенько улыбаются, перешептываются; пронюхали, видно, что не все слава Богу. Я и сама украдкой ребёночка рассматриваю, что не так? Нормальный, вроде, на вид: ручки, ножки, головенка – все на месте. И глазёнки синие-синие.
В первую ночь и начался ад. Малыш кричит, выгибается весь, грудь мамкину десенками рвет и бросает, не сосет. Аж посинел весь от крика. Да и не кричит уже, а хрипит и сипит, подбородочек трясётся, ручки с ножками дергаются в судорогах. Потом, обессиленный, затихнет минут на двадцать, лежит неподвижный и расслабленный с закрытыми глазками, только тихонько то ли постанывает, то ли подвывает… И опять, все по новой. И опять… И опять.
Молоко у Польки пропало на третий день. Ходит, как тень, пошатывается, молчит. К сыну подходит только чтобы перепеленать, да бутылочку со смесью сунуть в ротик непокорный. Васька, вижу, тоже ночью не спит, все в форточку курит, утра никак не дождётся, чтобы на работу уйти, вырваться хоть на несколько часов из домашнего кошмара. А ведь водилой работает; за рулем, не дай Бог, уснет. Для меня тоже день с ночью перемешались. Живем не по часам, а по Родькиному расписанию.
- Иди, Поля, поспи малость, я с Родиком посижу. Только поешь вначале, я там котлетки пожарила, найдёшь. А то сама сляжешь, не дай Бог. Что мне тогда с вами делать?
Сижу, смотрю на внука, а он – на меня. Взгляд кажется осмысленным; может, думаю, обойдётся все, само выправится? Нет, не надо себя обманывать, само ничего не пройдёт, не насморк; надо бороться, сдаваться нельзя. И в аду можно научиться жить. Крест человеку даётся по его силам. Значит, сдюжим! Неужели мы – три молодых здоровых – не сможем помочь одному маленькому больному, а главное – родному, человечку? Ведь не мы первые, не мы последние с такой бедой. Вот и врачи наши говорят, бывает, что ребёночка удаётся частично восстановить, приспособить к жизни. Только это очень трудно и нужно много денег. Специальные массажи, лечебная физкультура, гипсовые укладки, индивидуальные занятия с дефектологом-логопедом и ещё Бог знает какие специалисты понадобятся. И на все нужны деньги, деньги, деньги… А где ж столько денег взять? Полька – не добытчик: от плиты, да от корыта не отходит. Моя зарплата – кот наплакал. Вся надежда на Васю. А он и так надрывается, за любую работу хватается, чтобы лишнюю копейку в дом принести, для Родика. Ах, ты Родик, Родик … уродик..
……………
В день похорон с утра моросил дождик. Говорят, природа плачет по ушедшему человеку. Может быть. На кладбище собралось народу совсем немного. Соседки-старушки зачем-то трут сухие глаза скомканными платочками, да несколько незнакомых мрачных мужиков, наверное, с Васиной автобазы, неуклюже переминаются с ноги на ногу, как будто виноватыми себя чувствуют. И две тени: без лиц, без слез, без жизни в глазах; и непонятно, кто из них мать осиротевшая, а кто – жена овдовевшая. И чудовищно нелепо – большая фотография в глубине шалашика из двух венков, на которой Вася безмятежно улыбается, а по его лицу бегут струйки дождя и бесследно исчезают в холмике песка.
Отрыдать, отвыть, принять и смириться с потерей ещё предстоит; а пока – только рвущая душу невозможная непереносимая боль.
…………………..
- Полечка, ты тут особо-то не хлопочи, салатик какай-нибудь организуй и ладно. А я, как отработаю смену, в магазин забегу: тортик, колбаски, да винца захвачу. Посидим, Васину годовщину отметим и Родькин день рождения.
Вот ведь насмешка судьбы, даже не насмешка, а издевка: в один день Господь и внука дал и сына отобрал. Так и отмечаем каждый год толи праздник, толи поминки. Да какой там праздник? Горе одно.
Как ни бились, как наизнанку ни выворачивалось, так ничем Родику помочь и не удалось. Ни говорить, ни ходить так и не научился. Сам только под себя ходить и может. Ну и есть, конечно. Да и то, когда с ложки кормят. Хорошо хоть брыкаться перестал, когда его мыть-подмывать в ванную таскаем или в инвалидное кресло на прогулку пересаживаем; а то и не знаю, как бы мы – две бабы, с ним управлялись. Здоровый лось-то вымахал, тяжёлый.
Обманули врачи, не до трёх лет дожил Родик, а уж пятнадцать сегодня исполнилось. В интернат так и не сдали, жалко его, кому он там нужен? Пропадёт ведь совсем.
Но изменилось мое отношение к Родьке после ухода из жизни Васеньки. Иной раз сама себя пугаюсь, когда поднимается изнутри такая чёрная ненависть к внуку, что аж в глазах темно делается и дыхание перехватывает. За то, что жизни наши исковеркал, за то, что сына моего погубил. За то, что есть. Ведь, как написали тогда про аварию: не справился с управлением. Кто не справился, Васенька? Да он машину как свои пять пальцев знал и чувствовал. Права ещё в армии получил, уж из каких передряг под огнём уходил и людей спасал, а тут, в мирное время, и растерялся? Никогда не поверю! Все промилле какие-то искали в крови, да не нашли. В медицинском заключении ни про какие травмы и слова нет, а смерть наступила от острой сердечно-сосудистой недостаточности. Так пишут, когда ничего не нашли. Но, я то знаю, что погиб Васенька из-за того, что на износ работал, в гроб себя загнал, все деньги на Родькино лечение добывал. Ненужное, бесполезное лечение. Лучше бы ушёл Вася тогда из семьи, как Степан. Или оставили бы Родьку в специальном приюте. Что ж теперь гадать: что случилось, то случилось. Вот только не могу справиться с отвращением к внуку. Отвращением не к дергающимся рукам с несуразно растопыренными пальцами, не к беспомощно болтающимся мосластым ногам, не к крикам его безумным и даже не к лягушачьему животу с торчащим как кнопка пупком, а к когда-то бесконечно любимым васильковым глазам, которые он украл у моего сына.
………………….
- Настасья Петровна! Я поговорить с Вами хотела… вернее, хочу… вернее, посоветоваться… даже не знаю, с чего начать... Если скажете «нет», то значит «нет», я не обижусь.
- Полюшка, дочка, ну-ка садись, рассказывай, что стряслось. Неужто, замуж собралась? Да я что? Я не против. Тебе уж скоро сороковник стукнет. Сорок лет – бабий век! А что ты в жизни-то видела? Если хороший человек встретился, даже не раздумывай! Жить у нас есть где: комнатки, хоть и небольшие, зато отдельные. Я с Родиком буду, а ты свою жизнь устраивай; может, Бог наградит тебя за страдания твои – ещё ребёночка родишь.
Тараторю, а голос предательски звенит от закипающих и с трудом сдерживаемых слез; не думала, что таким макаром может повернуться наша жизнь. И Польку жалко, и за Васеньку обидно, и за себя, конечно …
- Да, нет же, Настасья Петровна! Не об этом я! Даже в мыслях не держала!
- А про что же ты спросить-то хотела?
- Помните, я говорила, что папка нас с мамой бросил, когда я ещё не родилась, и я его никогда не видела? Вернее, всю жизнь его ненавидела. А сейчас думаю, что никто не знает, кому чего и сколько отпущено. Кто прав, а кто виноват, не нам судить. Только надо успеть при жизни всех простить, душу от ненависти очистить. В общем, хочу съездить на родину, отца найти. А Вы за Родиком пока присмотрите, ладно?
Так и сказала – отца. Никогда его не вспоминала, ни о каком общении, кажется, и не помышляла. Ан, нет! Отец понадобился. Отговаривать не стану. Во-первых, не вправе в её личные дела вмешиваться, а во-вторых, если Полька что-то задумала, сделает по-своему, хоть тресни.
- Да как же ты его найдёшь, ведь сама говорила, что ничего о нем не знаешь?
- Ну почему? Фамилию знаю, имя, год рождения примерно. Ну, и место, где мы с мамой жили. В отделение милиции, то бишь полиции, зайду, справки наведу.
- Езжай, Полюшка, Бог тебе в помощь, возвращайся только.
Ну вот и слезы потекли, у обеих. Не расставались мы с ней ни разу, как в наш дом вошла, родными стали. А ну как с отцом останется? А я? А Родик как же?
Полька бросилась ко мне на шею, покачались обнявшись, слезами-соплями друг друга вымазали. На том и порешили: завтра с утра пораньше поедет, а там - как карта ляжет. А пока – спать, спать. Утро вечера мудренее.
В тот же день, вернее вечер, Полька и вернулась. Поздно, правда, я уж спать собралась, да и Родька не особо буянил. Подавленная какая-то, молчит, ну и я с расспросами не лезу, захочет, сама расскажет, что и как. Только на следующий день все-таки не выдержала, спросила.
- Ну что рассказывать, Настасья Петровна… Нашла отца на удивление быстро; в милиции, тьфу, в полиции, он, оказывается, личность известная: отмечается по УДО. И не только. Как узнали, что я его дочка, адрес сразу дали. Отец бухой с утра; пока я ему втолковывала, что мне ничего от него не надо, а просто увидеться – познакомиться хотела, то ли и вправду никак врубиться не мог, то ли дурака включил. Потом мозги кое-как прочистил, расспросил как, где, да с кем я живу, водки выпить предложил, за знакомство, так сказать. А я ж не пью и говорить не о чем больше. Ну я домой и засобиралась, а папаня, кажется, даже обрадовался, что легко от меня отделался.
- Ну и ладно, Полечка. Облегчила душеньку, и слава Богу!
Все. Больше про отца полькиного не вспоминали. Своих забот в жизнь хватает. Вот и Родик какой-то бледненький стал, на воздухе редко бывает. Уж больно тяжко его на горбу таскать, да без лифта на улицу выкатывать.
………………….
- Полечка, я вот смотрю на тебя: что-то ты себя совсем запустила. Волосы не красишь - седина уж во всю прет. Одеваешься абы как. Нас с тобой и не отличишь. Мне как-никак на седьмой десяток перевалило, а ты-то только сорок отметила. И выглядишь неважно: желтая какая-то, отёкшая, кроме Родика и не интересуешься ничем.
- Правда Ваша, Настасья Петровна. Что-то мне в последнее время и правда хреново. Не надо было сорок лет отмечать, не зря говорят.
- Да, брось ты, Полина, ерунду нести. Ну что ж тебя всему учить надо? Посоветуйся с врачами вашими, может какие анализы надо сдать, обследование пройти. Все в своей больничке можно сделать, не откажут. И не надо по поликлиникам в очередях околачиваться - хоть какая-то польза человеку от работы в этой медицине гребаной.
…………………
И снова кладбище… и опять похороны…. Вот и Полька от меня ушла. Полька, Полечка, Полина, дочка моя названная. Ушла к Васильку поближе, теперь они снова вместе… наверное. Надеюсь, им хорошо там.
Сгорела как свечка. Через два месяца, как диагноз страшный поставили. Поставить то поставили, да лечить уж поздно было, метастазы всю печень разъели. Откуда эта гадость берётся? За какие такие грехи Польке наказание пришло? Молодая ведь совсем… была. То-то и оно, что молодая: старики с этим раком треклятым годами живут и не помирают, а молодые – раз и на кладбище. А мне-то одной как с Родиком теперь?
Родик, даром что не соображает ничего, будто понял, что мать отмучилась и к отцу ушла, тихий стал, не кричит, не сопротивляется, когда его обихаживаю или на прогулку собираю. Даже кажется, что поумнел и взгляд такой осмысленный, будто знает что-то такое, чего я не знаю.
……………………
Ба, проспала! Будильник не услышала. Хотя на работу бежать и не надо - какая ж теперь работа, когда Родика одного не оставишь - все равно режим соблюдать надо. Удивительное дело, когда работаешь и домом занимаешься, все успеваешь, а на пенсии крутишься с утра до ночи ужом на сковородке - и устала и ничего не успела. Возраст, наверное. Как наши бабки говорят: пенсию-то не зря дают. И смех, и грех. Вот со смехом как раз и напряжёнка.
Ладно. Хватит самой с собой философии разводить. Надо по-быстрому себя в божеский вид привести и Родьке завтрак готовить, потом в магазин, потом уборка, потом … суп с котом.
А что же наш Родик помалкивает? Не зовёт, не возмущается, что до сих пор памперсы мокрые и кашка-малашка не готова? Что притих, спит что ли до сих пор?
Нет, не спит, а лежит себе тихонько с открытыми глазами, в потолок смотрит.
- Родик! Родик, не пугай меня! Только не это… Нееет!
……………….
Кого же это несёт, на ночь глядя? Ишь, как трезвонит-то! Мальчишки-озорники, небось, балуются. Ну щас я им задам, у меня не заржавеет.
- Иду, иду… сейчас открою…
- Вечер в хату, как говорится! Что-то долгонько не открываешь, старая!
- А Вы, собственно, к кому, мил человек?
- А я, собственно, к себе. Ну, чего уставилась? Говорю же, к себе пришёл, в свой дом. Живу я здесь. Будешь хорошо себя вести, может быть, позволю и тебе тут где-нибудь в закуточке остаться. А пока, слышь, мухой до ближайшей точки за водовкой сбегала, новоселье отмечать буду! Давай, давай, шевели булками! Тьфу, блин, руку об твою тощую задницу себе отбил…
- Пока не покажешь документы и не объяснишь, кто такой и какого хрена в мой дом врываешься, с места не двинусь. А будешь руки свои распускать, быстро полицию вызову!
- Ой, ой, ой! Какие мы грозные, как жуки навозные! Я прям обделался со страху! Ладно, садись, старая, слушай сюда! Папка я Полинкин, отец её единоутробный… или единокровный… один хрен, родной, короче. Вот!
- Ах, вон оно что! Отец Полькин! Ну и чего явился? С какого перепугу этот дом твоим стал?
- А вот это ты напрасно, старая, на конфликт нарываешься. Говорю же, отец я Полинки и Родика дед. А значит, прямой наследник их обоих… обеих… черт, двоих, поняла теперь? Квартирка была служебная, а теперь приватизирована? Приватизирована! На троих? На троих! Так и выходит, что две трети теперь мои. Все по закону, как говорится.
- Совсем сдурел? Какой наследник, по какому такому закону? Про Полькино существование ты только незадолго до её смерти узнал. Явился – не запылился. Тоже мне - хозяин нашёлся! А ну, пошёл вон!
- Ох, зря ты, старая, так со мной. Я же по-хорошему хотел, по-людски. Думал треть тебе оставить, хотя двушка на три части не особо делится. Теперь по-плохому придётся дела порешать. Ты, старая ведьма, ещё ответишь за то, что дочку, которую я кормил да рОстил, и внучка моего, Богом обиженного, кровиночку невинную, со свету сжила, чтобы ихнее жильё прихалявить. Накоси - выкуси! Я же, мать твою так сяк наперекосяк, не только уголовный, но и гражданский кодекс, от корки до корки изучил, времени было предостаточно. Хоть сегодня юрфак экстерном закончить могу! Недостойная наследница – такая вот формулировочка тебе корячится! А будешь выделываться, вообще под статью о доведении до самоубийства и оставлении инвалида в опасности подведу. И свидетели по делу найдутся, не боись! Что притихла? Думаешь, если человек с зоны откинулся, то ни разу не грамотный? Хрен угадала! Так что давай, шмотки свои собирай и уё-бывай-здоров из дочкиной квартиры, пока я сам тебя ментам не сдал. Я уж и заявление нотариусу написал и справки все собрал. Делу, как говориться, ход дал. Так что не жди, пока приставы твой хабар на улицу вышвырнут. Да побыстрей. Завтра мой брательник приезжает, с женой и сыном. Я, по-твоему, что, на улице должен родных селить? Или, может, мне с тобой спать прикажешь ложиться? Нет уж, премного вами благодарны, я себе тёлочку посвежей найду, да с выменем поболее твоего.
……………..
- Слышь, Васёк!
- Че те?
- Приколись! Бомжиха смешная на лавке сидит, от булки кусок отломит, а потом голубям крошит и: «цып, цып, цып!», будто курей кормит.
- Не курей, а кур.
- Ты, Васёк, самый умный, да? Скажи лучше, почему все бомжи такие мерзлючие? Прикинь, на улице жара, а она в зимнем пальто, дурацкой мохнатой шапке и сапогах!
- Это потому, Лёха, что у бомжей шкафа нет, куда зимние вещи сложить можно. Вот на себе все и носят.
- А что, на шкаф за всю жизнь денег не накопили?
- Ты совсем тупой? Им шкаф просто ставить негде, они же бомжи, у них и дома-то нет.
- Опа! А я её, кажется, знаю! Это же тетя Настя, она уборщицей в больнице работала, там же, где и моя мама.
- В больнице не уборщица, а санитарка или нянечка.
- Ага, нянечка! Нянечка - в детском саду или в школе.
- Не, Лёха, в школе – техничка. А ты её, правда, знаешь? Пойдём, спросим, чего она в бомжи подалась?
- Да ну! Я их боюсь. Они страшные, вонючие и денег все время просят.
- Пойдём, мы же вдвоём, убежим, если чего! Она на нас уже смотрит, неудобно как-то. И интересно.
- Тебе интересно, ты и иди, а мне не в кайф.
Васёк двинулся к тетке на скамейке, но не прямо, а зигзагами, вроде как к ней, а вроде, как и сам по себе прогуливается.
- Ну что, пацан, кругами ходишь? Иди, садись, тут всем места хватит. Только голубей не распугай. Тебя, слышала, Васильком звать?
- Ещё чего не хватало! Василёк — это цветок такой. А я – Васёк, Вася, полностью - Василий. Царственный, значит!
- Царственный… вон оно как… а я и не знала. Кто же это тебе рассказал, про царственного-то?
- Папа! Он у меня знаете какой умный? Он все-все на свете знает! Ну или почти все… И все мне рассказывает. Ну или почти все...
- Это хорошо, что рассказывает. А сказки он тебе рассказывает?
- Нет, сказки не рассказывает. Сказки мне мама иногда рассказывает, если не очень устала и не очень много дел по дому переделать надо.
- А хочешь, Василёк, я тебе сказку про зайчика и лисичку расскажу? Я уже все дела в этой жизни переделала.
……………….