Я не хотел знать об этом.
Покрывало, в которое я укутал девочку, было тёплым. Узор в зелёно-белую клетку мягко сливался с салатовыми ленточками в тёмных волосах. Девичьи ресницы подрагивали, бледно-розовые губы неуверенно растянулись в улыбке.
— Хороший человек, — произнесла моя младшая сестра, слабо стискивая покрывало. Где-то далеко разъярённо каркали вороны. Девочка лениво разлепила глаза и перевела взгляд на меня. Я улыбнулся, всеми силами пытаясь скрыть испуг и беспомощность. — Я рада, что мы погостили у него.
Этот загадочный старец, чьи разбитые губы украшала корка засохшей крови, говорил на непонятном нам с сестрой языке: но лишь я растерянно смотрел в морщинистое лицо, в то время как девочка послушно кивала и что-то даже отвечала. Старик был очень высоким — его макушка чуть ли не касалась потолка полуразрушенного дома — и не для своих лет подвижным. Он без остановки говорил нам что-то, активно жестикулировал, сносил со старого стола посуду, бил кулаком в стену и постоянно прерывался лишь на то, чтобы указать длинным костлявым пальцем на мою сестру, устрашающе замолкая.
— О чём, чёрт возьми, он болтает? — шёпотом, чтобы меня могла услышать лишь девочка, спросил я. Старец в это время нервно рылся в книжном шкафу, опрокидывая горшки с мёртвыми растениями, что стояли на полках вместо книг.
— Он говорит, что наш город охватило кошмаром, — тихо отозвалась сестра, даже не сводя глаз с подозрительного старика. Я рассматривал сутулую спину, которую еле закрывала порванная и местами прожжённая рубашка грязно-серого цвета. Девочка продолжала: — Там власть захватили два страшилища.
— Страшилища? — переспросил я, вспоминая те лица, что не были скрыты от наших взоров противогазами с пыльными трубками.
— Балбес! — резко заявил старик, оборачиваясь. Худыми и трясущимися руками он держал покрытый трещинами цветочный горшок. Ногти на длинных пальцах были жёлтыми и отросшими, с залёгшей под ними грязью. — Твоя безмозглая голова даже этого ещё не поняла?!
Я осознавал, что теперь этот пожилой мужчина говорит на нашем языке, но по-прежнему не мог прийти к какой-то окончательной мысли. Сестра спокойно стояла рядом со мной, осматривалась; взгляд её дымчато-голубых глаз скользил по облезлым стенам, выцарапанным испуганной рукой надписям, по уродливому, но бесконечно мудрому лицу незнакомца. Он не улыбался — только пристально, выжидающе смотрел. На меня.
— Собрался бежать? — спросил он. Глубоким, сиплым голосом. — От кого? Зачем? — Расхохотался, делая ко мне такой широкий шаг, что на миг мне показалось, что этот старик может перешагнуть через любой дом на своих будто негнущихся ногах. Грудь сдавило паникой. — Это бессмысленно. Посмотри, мой мальчик. Погляди, что творится на улицах...
Но я знал это так же хорошо, как и моя сестра. Как и этот незнакомый человек, чьи безжизненные глаза таят в себе какой-то нестерпимый ужас.
За окнами было безлюдно и холодно. Порывистые ветра гнали чьи-то рваные лохмотья, поднимали с пустых дорог ураганами пыль, остервенело кидали её в болезненные лица редких путников.
— Когда здесь умерла моя жена, — вдруг вновь заговорил старик, тихо и осторожно, — я молча это стерпел. Без слов поднял её тело, которое она пыталась покромсать, дабы приблизить желанную смерть, и понёс на задний двор. Без слов раскопал яму. Без слов сбросил возлюбленную туда и засыпал сухой землёй, которая просачивалась сквозь пальцы подобно ледяному песку. Без слов я молотком превратил её сердце, ползающее по углам, в мясистую кашу. Тогда единственным моим соседом, неизменно дружелюбным и обходительным, стала смерть...
Я не хотел знать об этом.
***
Сестра смотрела на меня глазами, что ничего не отражали: только недоумение. Мягкое покрывало защищало девичье тело от холодного ветра. Это всё, что нам оставил тот странный, глубоко несчастный и навсегда безутешный старик.
— Ты не можешь бежать от этого, сынок, — обращался ко мне он, стискивая мои плечи так, что на них после расцвели отравленными отметинами синяки. — Ты принёс это вместе с собой. То, от чего бежал!..
Мы с сестрой боролись за жизнь: она воровала, а я совершал нападения. Наш родной город был разрушен изнутри, превратившись в обитель больных и проклятых людей. Среди нас не было улыбок, понимающих взглядов или проявлений доброты — среди нас были убийцы, воры и сумасшедшие.
Когда-то мы увидели их: непоколебимых, жутких и непохожих на нас. Они шли вдвоём по улице, переступая через покалеченные трупы, которые, к ужасу большинства, продолжали шевелиться и говорить простреленными глотками, разорванными ртами или обрубками языков. Мужчина и женщина. Молчаливые, спокойные и будто силой вытянутые в наш мир, где каждый луч света превращался в сигнал бедствия, способный прожечь тебя насквозь.
— Брат, — позвала сестра, схватив меня под руку и пригнувшись, дабы странные люди не увидели её темноволосой макушки за деревянной перегородкой. — Боже, почему мне так страшно?..
Я промолчал, судорожно всматриваясь в лица проходящих мимо. Их глаза, их рты, их носы — они не были ничем скрыты. Мужчина был с щетиной, уставший и мрачный, а женщина, наоборот, чему-то улыбалась и изящной рукой прикрывала правую сторону своего лица.
— Не смотри на них! — пискнула сестра, закрывая руками голову и всхлипывая. — Они ужасные, ужасные, ужасные...
Именно в тот момент, когда девочка испуганно попыталась спрятать лицо, и без того скрытое маской, те двое чужаков остановились. Именно в тот момент они одновременно посмотрели на меня. Именно в тот момент я почувствовал, что такое настоящий страх, обвивающий мерзкой змеёй твой позвоночник и подавляющий в тебе любую волю. Их глаза, смотрящие без какого-либо выражения, были мертвы. Но эти глаза видели.
Я не хотел знать об этом.
***
Сестра больше не мёрзла. Я сидел рядом, ощущая, как в спину мне бросается пылью и старыми окурками ветер. Дорога, как и все улицы и дома поблизости, была пуста. Абсолютное одиночество. Изоляция. Успокоение в страхе. Однако лицо того старика, который за несколько минут до своей гибели кашлял кровью и не мог подняться с запачканного пола, корчась в конвульсиях, преследовало меня и появлялось перед глазами всякий раз, когда я нехотя их открывал.
Мы сбежали от того, от чего невозможно сбежать. Я бессмысленно водил кончиками пальцев по умирающей почве: сухой и жёсткой. Город, в котором мы пытались отвоевать свои жизни, был где-то совсем далеко, унесённый вместе с вороньим карканьем, что до сих пор пульсировало в моих ушах чужим сердцебиением.
Тот старик проклял нас с сестрой, но отдал то самое покрывало в зелёно-белую клетку. Он не объяснял причины своего действия, но его тусклый, поверженный взгляд говорил: «Ненавижу вас». Он умер очень скоро. Мы не хоронили его, не вытаскивали из дома, не смотрели на его скрюченный труп. Мы ушли, надеясь, что можно бежать от того, что в итоге нагонит и засмеётся тебе прямо в лицо.
Я не хотел знать об этом.
Тут так тихо и умиротворённо. Поглаживая сестру по руке, я смотрю в серое небо и думаю о том, что в доме, через окна с вышибленными стёклами и протекающими крышами, оно казалось гораздо примитивнее.
— Я... — прошептала сестра, когда я склонился над ней, вглядываясь в глаза с зеленоватыми белками, чернеющими от светло-голубого дрожащего зрачка. Они так подходят к её милым ленточкам в волосах и мягкому покрывалу. — Тебя... — Чужие шаги будто сотрясали землю. Внутри всё напряглось. Девочка договорила со слезами в слабом голосе: — Люблю...
Незнакомец стоял за моей спиной и молча наблюдал за тем, как я сижу перед сестрой, укутанной в тёплое покрывало с огромным пятном крови, что напоминало лужу ржавчины. Сил встать на ноги больше не было. Из меня что-то усердно высасывало жизнь и тягу к ней, делало кожу тоньше и прозрачнее, чтобы были видны мои внутренние органы, мышцы и кости. Кровь циркулирует по телу медленно, неохотно. Глаза закрываются, рот приоткрывается, сердце устало пропускает один удар. Всё вокруг меня и во мне говорит: «Хватит жить». Мужчина позади грустно усмехается.
— Прости, — говорит он мне бесцветно, но я смотрю на лицо сестры, лишённое прежнего лёгкого румянца.
— Забавно, — обессиленно и жалко, растягивая слова, обращаюсь я к незнакомцу, чьи мёртвые глаза выжгли когда-то на мне клеймо труса. Мужчина в заляпанном грязью кожаном плаще подходит к моей сестре. Я договариваю, опустив голову и чувствуя только желание провалиться в приветливое забытье: — Всегда думал, что Смерть — женщина...
А он рассмеялся. Вот так вот просто и искренне, будто только что я рассказал ему уморительную историю о том, как на очередной вылазке моей сестре прострелили руку.
Мужчина сел на корточки рядом с девочкой, коснулся ладонью её скрытой под покрывалом груди и надавил. Из уголков девичьих милых губ начала течь тёмная кровь. Незнакомец выпрямился и — я ощутил это бешено заколотившимся сердцем — устремил свой неживой, но уверенно-жестокий взгляд на меня.
— Знаешь, — сказал он мне, — твоё время ещё не настало.
— Я заражён, — устало ответил ему и снова уронил голову на грудь.
— Прости, — повторил он, без какого-либо сожаления проходя мимо меня. Я даже не удивился, когда, медленно повернув голову, не увидел его невысокой удаляющейся фигуры, от которой исходила бесчеловечная, угнетающая сила.
— Ну пожалуйста... — беспомощно выдохнул я ему вслед, но, конечно, никто мне не ответил. Никто не вернулся.
***
Ветер всё так же агрессивно отвешивал мне колючие пощёчины, обжигающие холодом. Я не мог подняться на ноги. Отрешённо вслушивался в биение собственного сердца, которое скоро сделается своевольным и отвратительным куском плоти. Даст мне жизнь, расписанную яркими красками боли и мучений.
— Когда здесь умерла моя жена, — шорохом гниющей листвы зазвучал голос того старика, — я молча это стерпел.
Но я не хотел знать об этом. Смотря на бледное лицо сестры, на её изуродованную левую руку с гноящимися ранами, на кровавые следы, прочерченные через впалые щёки, я молчал. Терпел. Потому что я не хотел знать о том, что моя сестра мертва.