Придя на смену, Евгеша узнала, что Серафима Ивановна уволилась.
Явилась вчера к директрисе разбираться по поводу той несчастной заявки из Комитета
Защиты Мира, обиделась и написала заявление на увольнение по собственному желанию.
Сера и раньше прибегала к этому доводу, как только начальство пыталось предъявить ей
какие-либо претензии, но до сих пор директриса её заявления подписывать отказывалась
и начинала отговаривать своего самого опытного администратора от поспешного и
ошибочного решения. И та, - слабохарактерная женщина! - сдавалась, уступала уговорам
и оставалась работать дальше. Как же она могла вот так взять и покинуть свою, ставшую
чуть ли не родной гостиницу, в которую устроилась чуть ли не самая первая. Ещё
туркомплекс не был достроен, ещё повсюду сновали строители, а она уже числилась в
штате персонала гостиницы администратором смены.
До этого она работала в средней школе преподавателем немецкого. И как-будто бы дела
Серы обстояли там не лучшим образом, потому что супруг её, довольно известный и
весьма уважаемый в пределах города человек, сам принял участие в хлопотах по
устройству своей супруги на другую работу, подальше от педагогики. И вот в результате
этих хлопот ещё не вполне достроенная гостиница заполучила в свой штат интеллигентного,
владеющего иностранными языками администратора.
Однако случилось непредвиденное. На этот раз Серафиму Ивановну отговаривать от
увольнения никто почему-то не стал.
Директриса тихо-мирно удовлетворила её просьбу и со скромным достоинством
завизировала заявление: "Отделу кадров - уволить по собственному желанию!"
И уволили. С даты написания заявления. Даже положенные две недели не потребовали
отработать.
А что уж там было истинной подоплекой случившегося, трудно сказать: то ли муж Серы
несколько подрастерял авторитет и влиятельность в городе; то ли она действительно
уже достала всех своими трудовыми "достижениями", служа на ниве гостиничного
администрирования; то ли ещё какая неведомая простым людям пружина сработала?
Кто ж это с доподлинной точностью может сказать? Да и так ли это теперь важно?
А портье Карасёва после празднования своего дня рождения ушла на больничный.
Так что ключи опять на Евгеше повисли дополнительной бесплатной нагрузкой.
Место Серафимы заняла администратор из другой смены Ирина Павловна.Тридцатилетняя
женщина, с которой Евгеша до сих пор обращалась запросто, будучи в добрых, хороших
отношениях.
Эту администраторшу одни называли по имени-отчеству, как положено; другие - Иркой.
Но чаще всего по простому - Пална. Серафима, правда, обзывала её Палковной.
Как выяснилось, Ирка Пална сама попросилась в смену к Евгеше, потому что не ладила
со своим кассиром Томкой Бородой. Борода - это не прозвище, это фамилия такая.
Впрочем, Томка не нашла общего языка не только со своим администратором, но и с
другими, практически со всеми работниками гостиницы. Зато почему-то была обласкана
в ресторане. Там её настолько уважали, что кормили и поили бесплатно. Правда, Пална
сказала, что если бы и у Евгеши было столько наглости, сколько у Бороды, тоже бы
питалась в ресторане бесплатно. Потому что эту нахалку легче накормить и напоить, чем
отделаться он неё. Мол, если её в дверь выпереть, она как ни в чём не бывало в
окно войдёт. Однако тут должна крыться ещё какая-то причина. Потому что в гостинице,
кроме Бороды, имелись и другие нахалки, но тех почему-то в ресторане не привечали.
А уволить Томку никто никогда не уволит, так как та, если верить опять же Палне,
во-первых, очень любила дарить начальству по праздникам подарки; во-вторых, по всему
туркомплексу ходили слухи, что Борода - любовница председателя городского совета по
туризму. Правда, Пална голову свою давала на отсечение, что сама Томка эти слухи и
распространяет, чтобы её лишний раз никто не трогал. И начальство в том числе. А то
мало ли что. Хотя председатель совета по туризму, скорее всего очень бы удивился,
если бы ему вздумал кто-нибудь показать его любовницу.
Но, как утверждала Пална, с Бороды все взятки гладки. А все шишки, заработанные ею,
которых было совсем не мало, сыпались на голову ни в чём не повинного администратора
смены.
И вот после долгой и упорной подковерной борьбы и, благодаря счастливому стечению
обстоятельств, связанному с благословенным увольнением Серафимы, Ирке удалось
разлучиться с ненавистной Бородой. Да ещё так удачно, что не придется сталкиваться с
ней даже в пересменки, не принимая смену и не сдавая.
А вместо Палны в одну смену с Бородой села старший администратор Клюева, которая
обычно работала не посменно, а ежедневно, как все нормальные люди: с восьмичасовым
рабочим днём и выходными в субботу и воскресенье.
Ирка Пална, которая теперь стала администратором в смене Евгеши, была тучной
женщиной с огромными жгуче-черными очами ,темным мягким пушком над верхней
губой и на круглой, крупной голове. Ходили слухи, что прежде чем обрасти жировыми
складками и животами, она была редкой красавицей.
Ни для кого в гостинице не было секретом, что семейная жизнь Палны трещала по
швам. Переживая давний, затянувшийся кризис, её супружество неумолимо катилось к
разводу. Вот уже лет пять как катилось. Самое главное, что всё это отрицательно
отражалось на душевном равновессии её двенадцатилетнего сына.
Ирка не раз рассказывала Евгеше о том, что, пережив ещё в школьные годы бурный
роман со своим одноклассником, за которого в семнадцать лет и выскочила замуж,
она родила мальчика. А после родов неузнаваемо изменилась: погрузнела, расплылась
и подрастеряла волосы на голове. В то время как её муж, каким был таким и остался:
стройный, статный красавчик с холеным лицом и бархатно-синими глазами. И теперь
она смотрелась солидной мамашей рядом с ним.
И хотя супруг не уставал уверять, что по-прежнему любит её, она чувствовала, как он
постепенно отдаляется от семьи и охладевает. Тем более, что и свекровь с самого
начала невестку не жаловала. И тем более, что муж работал музыкантом в одном из
центральных ресторанов города, где нетрезвые девчонки сами на нём висли, отбоя от
них не было!
Но сейчас - и это тоже мало для кого являлось секретом - в администраторской
таинственно шушукались и, осуждающе возводя глаза к небу, передавали из смены в
смену, что Ирка закрутила роман, который длился вот уже скоро год! Закрутила с
молоденьким футболистом, студентом-заочником физинститута. Он приезжал из одного
крупного российского города два раза в год на сессии и всегда останавливался в этой
гостинице.
А тут, конечно, шила в мешке не утаишь!
К тому же Пална очень и очень изменилась. Воспряла духом, помолодела, стала следить
за своим лицом, прической, одеждой и время от времени пыталась усесться на
очередную чудодейственную диету. Правда, жиры её пока никуда не делись.
Ну да это не меняло погоды.
Все в гостинице не уставали удивляться: что этот румяный, голубоглазый мальчик нашел
в Ирке Палне? Сплетни, объясняющие данное обстоятельство, рождались одна другой
невероятнее, но та плевала на всё и ходила, гордо неся голову.
- А мне, ты поверишь? - доверительно объясняла она Евгеше, - поверишь ли? Мне
всё сейчас до лампочки! Что подумают, что скажут?! И не то, чтобы я влюбилась...
Не то, чтобы меня так уж тянуло к нему... Я не знаю. А вот появилась во мне
какая-то отчаянность. И всё. Всё до лампочки. Ты меня осуждаешь, наверное...
Евгеша поспешно замотала головой, мол, нет, ни в коем случае не осуждает.
Но Ирка даже и не смотрела в её сторону.
Глаза её сверкали инопланетным блеском, глядя куда-то вдаль.
Не обращая внимания на собеседницу, она продолжала:
- И все меня осуждают. Я знаю. А мне - всё равно. Всё до лампочки! Вот хочется
в жизни чего-нибудь такого!.. Сама не знаю чего.
К стеклянному барьеру администраторской стойки, нет-нет, да и прилипала физиономия
Филбора. Что-нибудь сообщить спешил. Или так просто пошутить, пообщаться. А сам
исподволь присматривался, изучая обстановку и пытаясь предугадать, как теперь-то
будет дальше в смене при новом администраторе.
- Сломался лифт, - доложил он, ни к кому конкретно не обращаясь. И глаза его
неопределенно посмеивались, не выявляя своего отношения к собственному рассказу:
неизвестно ведь, как отнесётся ко всему новый шеф. - Лифтерша с главным инженером
целый час дежурного электрика искали. Искали целый час! Дежурного не нашли. А
напоролись на Вову Маленького. Который ещё с ночи спал в каптерке пьяный. Хотели
протокол составить для отдела кадров. Но плюнули. Не стали. А что ты с ним сделаешь,
если пьяным его обнаружили, когда его смена уже закончилась? Полдня прошло после
окончания смены, когда они Вову обнаружили! Он лежит и спит. А они стоят и на него
глядят. Не знают, что с ним делать. Тут Валера-сантехник подошёл. Ну тот, который
баптист. Вот так на Вову рукой показал, - Филбор хохотнул, изображая, как Валера
по-ленински выкинул руку вперёд и сощурился. - Показал так рукой и изрёк: "В нём
сидит бес!" Бес сидит в Вове Маленьком! А этот бес проспался. И скорей в кафе.
И лапшу за обе щеки наворачивает. Бес.
Серафиме бы рассказ понравился. Она любила юмор.
Но Ирка Пална, занятая своими мыслями, никак не отреагировала на швейцарскую
историю. Услышав упоминание о кафе и лапше, она отправилась обедать.
И сразу же на её столе затрезвонил телефон.
Евгеша подняла трубку.
- Гостиница, - произнесла она привычно-монотонно.
- Хастинис?! - надрываясь, заклокотал в трубке хриплый старческий голос. - Хастинис?!
- Гостиница, - спокойно повторила Евгеша.
- Хастинис! Хастинис! - голос в телефонной трубке то ли ликовал, то ли призывал к
повышенному вниманию. - Место есь? Хастинис!
- Мест нет. У нас сегодня массовый заезд туристов.
- Как нет?! А мы - из Москвы! - съехидничал Филбор, неслышно подошедший к стойке
и уловивший обрывок Евгешиного разговора.
Но она не оценила шутки швейцара, только мотнула головой и глазами показала, чтобы
не отвлекал, потому что начинала уже нервничать, ибо в трубке восточный гость, ничего
не слушая, продолжал себе хрипло орать:
- Хастинис?! Десит чилавек на ваксал. Сичас придет к тибе. Хастинис! Сичас такси
брала десит чилавек. Хастинис! Десит места нада.
- Я же говорю вам, что мест нет. У нас туристы! - Евгеша уже выходила из себя.
Вдруг на том конце провода послышался сдавленный смех.
- Борька, это ты? - догадалась, наконец, Евгеша.
И уже нескрываемый хохот в трубке подтвердил её догадку.
Ну, конечно! Как она могла забыть про Борьку-официанта с его неуемной страстью к
розыгрышам. Он умел так изменить свой голос, что мать родная не узнала бы.
Как-то раз он похвастался, что хоть и не знает ни одного иностранного языка, зато
по-русски умеет говорить со всеми на свете акцентами: и с западными, и с восточными.
"С немецким, английским, французским, шведским, финским, узбекским, туркменским,
таджикским, казахским, грузинским, турецким..." - начал было перечислять он.
"Неужели, имеется какая-то разница во всех этих акцентах?" - удивилась Евгеша.
"Конечно! Все акценты такие разные! Я сразу могу по акценту определить, кто говорит:
грузин, армянин, азербайджанец, дагестанец..."
Помнится, она тогда лишь недоверчиво головой покачала.
А Боря после того разговора, как только выдастся случай, спешит её разыграть, и
каждый раз счастлив до потери пульса, когда розыгрыш удаётся.
То немцем прикинется, то эстонцем, то поляком...
А теперь вот- хастинис!
Через минуту долговязый Борькин силуэт уже мячил возле администраторской стойки.
Разыгравшему не терпелось услышать, какое впечатление произвёл на Евгешу его
актёрский талант.
- Боря, ты меня достал уже со своим хастинис! - возмутилась-пожаловалась она.
- Ком до мэнэ галушки йысты! - проговорил он сквозь смех. - Знаешь, как два хохла
договорились между собой разговаривать только по-английски? "Грицько, ком до мэнэ
галушки йысты?" - "Окей, зараз пийду!"
- Ты мне лучше скажи, что у вас там на обед сегодня? - проворчала, подавляя улыбку,
Евгеша.
- Та яж казав: ком до мэнэ галушки йисты! Пельмени сегодня у меню! - продолжал
паясничать Борька.
Еще немного покочевряжившись таким образом, он смылся и минут через пятнадцать
вернулся снова.
На это раз степенно шагал рядом с Палной и что-то ей увлеченно рассказывал.
После обеда настроение администратора заметно улучшилось.
Выражение сытого довольства оплывало с её красивого, но одутловатого лица в мягкие
лоснящиеся складочки тройного подбородка, покойно улегшегося на белый шёлк круглого
воротничка, украшавшего чёрное шерстяное платье.
- Слышала я, слышала, как он тебя разыграл, - добродушно прокудахтала Пална. И
пышные волны её грудей и животов затряслись, ходуном заходили под туго натянувшимся
после обеда платьем.
Но вдруг резко осеклась, подавилась собственным смехом, а волны, только что
колыхавшиеся под тканью платья, замерли.
Однако губы её так и остались растянутыми в улыбке, которая как-то незаметно из
добродушной превратилась в заискивающую.
Борька с Евгешей, уловив метаморфозу, произошедшую с Иркиным смехом, машинально
обернулись, отслеживая её взгляд.
К стойке приближался Бриллиантовая Рука.
Увидев его, официант моментально поспешил удалиться в сторону кафе.
Евгеша, подумав, последовала в том же направлении.
Когда она пришла на кухню, возле раздаточного окошка с подносами наготове уже
стояли несколько горничных.
За Евгешей заняла очередь Марина, экскурсовод из турбюро.
Пробегая мимо с подносом, на котором красовалось двухэтажное сооружение из тарелок
с пельменями для туристов, Борька притормозил возле Евгеши:
- Ходит, бродит, как призрак отца Гамлета! - закатив кверху. свои крупные, круглые,
мутно-зеленые глаза, он мотнул головой в сторону, где предполагаемо продолжал
находиться Бриллиантовая Рука. И понесся дальше, не дожидаясь ответа.
- О ком это он? - недоуменно подняла тоненькие брови Марина.
- О Бриллиантовой Руке, - объяснила ей Евгеша.
- О ком? - опять не поняла та.
- Месяц назад замдиректора взяли ещё одного. По режиму. Говорят, что комитет обязал
такую единицу в штат ввести, и это их человек. Зачем он нужен, никто не знает. Даже
он сам. Вот и ходит, сплетни по гостинице собирает. Высматривает, вынюхивает что-то.
А потом вызывает работников по одному к себе на "допросы".
- А почему Бриллиантовая Рука?
- Потому что у него вместо одной руки черный протез.
Из раздаточного окошечка выглянуло розовое круглое лицо Вальки-поварихи.
Равнодушно-небрежно оглядев мутными серо-голубыми глазами всех собравшихся, она
забрала у горничных и Евгеши зелёные пятидесятикопеечные талончики, дающие право
работникам гостиницы обедать за половинную стоимость.
Марина же, со вздохом, отдала мятую рублевку.
Валька скрылась.
И вместо лица из окошечка стали выскакивать пухлые, с пальцами-сосисками руки,
метавшие на обитый жестью стол-стойку тарелки с кислымии щами, затем с пельменями,
и заканчивали " парад-алле" строгие граненые стаканы, наполненные светло-коричневым
компотом из сухофруктов.
Вынырнув из светлой, насыщенной запахом подгорелого кулинарного жира, раздаточной,
Евгеша вплыла в полумрак просторного кафе, где над столами обедающих туристов
плескались голоса и клацанье посуды.
Насмотрев себе столик подальше от туристских, она аккуратно освободила от тарелок
свой коричневый поднос. Тут подоспела Марина, спросила разрешения присоединиться и
унесла оба пустых подноса в посудомойку.
Запахи, наплывающие из тарелок, расставшись с кухней и оказавшись в обстановке
зала кафе, приобрели уже иной, более аппетитный оттенок.
Обе дамы молча, ритуально привычно протерли бумажными салфетками ложки с вилками
и приступили к трапезе.
- Ни одной картошинки нет, - с сожалением вздохнула Марина, пошевелив
ложкой желтоватую, покрытую золотистой масляной пленочкой жидкость, в которой
негусто плавала отварная квашеная капуста. - И дома у меня тоже картошка закончилась.
Как ни экономила, а ещё в прошлом месяце прикончили мы с дочкой наши драгоценные
запасы.
- У тебя дача? - поинтересовалась Евгеша.
- Какое там! Если бы... - вздохнула она. - Ездили осенью в колхоз копать картошку.
То, что выкопаешь, покупаешь у колхоза по тридцать копеек за килограмм.
- Неплохо, - оценила собеседница, продолжая есть.
- Неплохо, - с кривой усмешкой повторила Марина. - Чего нам с Танюшкой стоило это
неплохо! - Её тонкое белокожее лицо, легонько тронутое нежными бледными веснушками,
омрачилось: брови нахмурились, сойдясь в тоненькую чёрную линию; большие нежно-
голубые глаза потемнели и погрустнели. Слабые, почти незаметные прежде морщинки
вокруг глаз углубились, прорезались чётче. - Дождь, холод, грязь! - произнесла она,
и красивый рисунок её губ страдальчески изломался. - Дочка сразу же промокла и
замерзла: "Мама, мне так холодно, я так окоченела, что наверно заболею и умру!" -
жалобным голоском и таким же выражением лица изобразила она свою озябшую
десятилетнюю дочку. И тут же, вновь приобретя свой голос и своё обычное лицо,
продолжала: - Накопали килограммов сорок. Но машина стоит на дороге. На поле
подъехать она не может, иначе забуксует в грязи. А как дотащить до неё то, что мы
накопали? Те бабы, что с мужьями приехали, быстренько всё своё перенесли. А мне
как? Поднять это я не в состоянии. Соседи, которые подговорили меня на эту авантюру,
еле-еле своё перетащили. У соседа радикулит. Сделает шаг со своей картошкой, и тут
же с криком за поясницу хватается. Ну, кое-как соседка помогла мне взвалить мой
мешок на спину. И я поволокла! - лицо её трагически исказилось под воздействием
этих тяжелых воспоминаний. - Мне больше пятнадцати килограммов поднимать нельзя.
А я все сорок тащу! Иду я под этим проклятым мешком и плачу от обиды, от злости...
Хорошо ещё, что дождь крапал и слёзы эти с лица смывал. - Марина засмеялась
над собой и над теми своими слезами горьким смехом, словно увидела ту себя,
жалкую и несчастную, со стороны.
Евгеша с сомнением оглядела её хрупкие плечи, её деликатные руки с тонкими
пальчиками, её нежные золотые кудряшки, осыпавшиеся на бледную, слабую шею.
- А мужики стоят на дороге и смотрят, - презрительно-жестко проговорила Марина. -
Подхожу к машине. А тут ещё один, интеллигентик такой, головой покачал, эрудицией
блеснуть вздумал: "Да, есть женщины в русских селеньях!" - Она замолчала. И,
казалось, вот-вот заплачет. - А меня такое зло душит, глядя на них! Мужики, тоже
мне, называются! - в глазах её и вправду сверкнули слёзы. - Да, есть женщины!
Мужиков только нет. Были да повывелись! - с обидой в голосе сказала она, и
взялась за ложку.
А Евгеша, давно уже отставив в сторону щи, принялась за пельмени.
Некоторое время они ели молча.
Лицо Марины так и оставалось обиженно-печальным.
- Дама одна дала объявление в газету, - произнесла Евгеша весёлым голосом,
старательно купая в жидкой сметане наколотый на вилку пельмень. Марина подняла на
неё заинтересованные глаза. И рассказчица, прожевав и проглотив пельмень, ещё
более бодро продолжила: - "Желаю познакомиться с интеллигентным мужчиной, добрым,
умным, заботливым, материально обеспеченным, без вредных привычек, приятной
наружности"... Проходит время. И вот однажды в дверь её квартиры позвонили. Она
открывает, смотрит... На пороге стоит мужичонка такой замызганный, плешивый,
кривоногий, с красным носом. И, шатаясь, заплетающимся языком, пытается выговорить
её фамилию. " Вы по какому вопросу? - удивилась дама. "Как по какому? Я по
объявлению!" - "Да, но...- растерялась она. - Там же ясно написано: добрый, умный,
интеллигентный, приятной наружности, без вредных привычек, материально
обеспеченный..." - "Так вот, я и пришёл сказать, чтобы ты на меня не рассчитывала!"
Марина облегченно рассмеялась. До неё только сейчас дошло, что Евгеша анекдот
рассказывала.
- Приятного аппетита. Можно к вам? - Возле их столика с подносом в руках стояла
Степочкина. - Вы так весело обедаете... - Заметила она, выставляя на стол свой
обед.
- Только мы уже заканчиваем, - предупредила её Марина.
- Да ничего, я быстро ем, - сказала Ольга, усаживаясь и по-хозяйски раскладывая
локти по столу. - Жень, мы с тобой когда на Атомную поедем? Я всё тебя спросить
хотела.
- А зачем? - полюбопытствовала Марина.
- Да к полякам. За шмотками. На Атомной много поляков работает, строют что-то.
Шмотки неплохие из Польши привозят, - объяснила Степочкина. - А у меня в общаге
знакомых полно. Я там в ДК по распределению после училища свои два года
отрабатывала.
- А, понятно. У меня на такое денег нет, - разочарованно протянула Марина и с
сожалением вздохнула.
- У меня сейчас тоже туго с деньгами, - сказала Евгеша. - Может, потом, поближе к
лету?
- Можно и потом, - с готовностью согласилась Степочкина, - деловито принимаясь за
кислые щи.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/10/18/1627