http://www.proza.ru/2016/09/08/204
В стакане пенилась бурая водичка, и я попросил ещё молока. Так начался вчерашний вечер.
Впрочем, это вполне могло быть утро: так пасмурно в городе который день и который год я сплю так часто и так мало.
Везение — когда просыпаешься в светлое время суток.
Взял свой якобы кофе и пошёл курить, когда на пути стал бродяга примерно моего возраста и роста. Одежда грязная, в глазах ничего, а в руках многоразовая бутыль и сдутый воздушный шар как символ безвременно ушедшего детства.
На вопрос «Что надо?» он осклабился: «Пийсят рублей». Усы у него под носом топорщились, пропитавшись пеной. С дороги он уходить не хотел, а всё стоял, как вонючий столб, и медленно моргал глазом.
Чтобы дать ему кулаком в нос, пришлось поставить кофе на лавку.
Чёрная кровь из ноздрей бродяги — последнее, что я видел, прежде чем оказаться на другой стороне Земли.
Не помню, чтобы я хотя бы закрыл глаза, но в один миг торговый шум стал тишиной, а кровавые пузыри сменились цветами вишни. Даже во сне я хорошо знал: где бы ни проросли её семена, сакура цветёт как в последний раз только в Японии.
Среди деревьев не было ни души — тот редкий момент, где можно побыть собой без риска, что тебя раскроют.
Не видно было ни переменчивого неба, на которое нельзя положиться, ни Солнца, что светит ярко именно тогда, когда этого не хотят — только розовые облака над головой и воздух такой прозрачный, что видно, как роняют пыльцу пчёлы.
Атмосфера быстро рассыпалась от бодрого ритма барабанов, зато я почувствовал, как было скучно до сих пор.
Ко мне приближалась процессия из нарядных мужчин и женщин, которые били в бубен, пели и приплясывали с большим ящиком на плечах. Когда процессия приблизилась, я увидел гроб, он приоткрыт, а в нём вместо положенного природой какого-нибудь пожившего старика лежит совсем юная девочка. В голове у неё дыра.
Дыра не одна — всё лицо девочки покрылось большими красными пятнами. Маленький нос был сломан.
Я хотел бежать, но не мог — так и остался стоять у дороги. Процессия почти задевала меня, не замечая.
Выбрав самое улыбчивое лицо, я спросил, что за праздник.
«Грешницу провожаем!» отвечал он, кругля букву О, и всё тянул вверх кулак, продолжая улыбаться. Толпа повторяла за ним, как один организм. Я наблюдал уже не народный обряд, а ритуал древнего, но так и не поумневшего племени.
Кажется, я вздохнул от досады, был замечен, и процессия стала меня окружать, лица покрылись тревогой. Одно особенно любопытное лицо возникло сверху, словно подвешенное за ноги — от неожиданности я открыл глаза.
«Всё-таки жив?..» спросил тощий и длинный, наклонившись надо мной из-за головы. Он словно проиграл верное пари, но до сих пор не верил.
Я сел на лавку, сердобольные поднесли кофе. В каком-то магазине сигнализация орала так, словно оттуда вынесли сразу весь товар.
Хлебнув из стакана, выплюнул обратно теперь ещё и холодную бурду, и тётки приняли это за сигнал к атаке. Как всегда, предлагали контакты: врач, адвокат, дедушка; дарили эмоции: жалость, страх, беспокойство. Тощая попробовала ко мне притронуться.
Сказал дежурное «Всем спасибо!» и встал, очень рассчитывая покурить, но снова тщетно.
Красномордый мужик в бессмысленно дорогом костюме обрадовался, что меня узнал, и растопырил длинные руки. Я был уверен, что не знаю его.
«Черемизинов!» кричал он. «Одноклассник!»
Я не поверил даже что такие фамилии бывают, но красномордый не унимался:
«Ластик! Я давал тебе ластик!»
Слово-то какое девчачье...
Попробовал его оттолкнуть, но, видимо, перестарался — тот резко скрючился и полетел головой в банкомат.
Звон банкомата — последнее, что я помню, перед тем как попасть на фронт.
Вокруг рвутся снаряды противника, не спят наши орудия, и уши звенят так, что приходится прижимать их рукой. Самый эпицентр человеческой злости.
Рядом молодой солдат высунул из окопа свою винтовку.
Спросил его, кто на мушке, он растерялся и встал на колени, отдавая честь.
«Люстра...» — бормотал. «Люстрация»
Чтобы поднять боевой дух, похвалил солдата, а сам побежал искать туалет. С каждым новым снарядом нужно было спешить всё больше.
По бесконечным окопам я почти бежал, натыкаясь на жалкие остатки своих войск. Кому-то прикрикивал, кого-то похлопывал по плечу, и про себя удивлялся, как их мало.
Впрочем, в таком хаосе сложно отделить грязь от людей, людей от грязи, и вообще, когда свыкаешься с ней, война становится жидкой кашей без масла. Тем более странно было встретить здесь матовый и гладкий женский торс. Прозрачный халат и белый зонт смотрелись как наглая вражеская пропаганда.
«Помощь нужна, капитан?» прошептала женщина страстно. «Могу дать телефон человека...» Я побежал дальше.
«Направо!» кричала она мне вслед.
Справа возник большой деревянный сортир, заваленный сверху мусором для маскировки. Внутри было много солдат, сидящих по стенам каждый над своей чёрной дырой.
«Здесь все по-большому, шеф» сказал старшина и сплюнул сквозь зубы. Остальные заржали — я пришёл в себя.
На скамьях в кузове машины, которую изрядно трясёт, пятеро мужиков таращатся на меня, как будто не ждали так рано. У того, что напротив, руки такие, какими удобно держать трактор за рычаги. Он плюнул сквозь зубы, и я не придумал ничего лучше, чем ухватиться за его горло.
Не успел я как следует надавить, как он стал холодный и липкий от ужаса, успев только простонать «Ма...»
«Угомонись!» сказал старший. «Почти домчали.»
http://www.proza.ru/2017/10/31/242