1
Мы тогда ещё жили все вместе – в пятикомнатной квартире. Сестра с мужем и Полинкой жили в дальней от входа комнате, справа. А я – напротив них, слева. До рождения дочки мы с сестрой ладили. Можно сказать, до Полинкиного года – очень даже неплохо ладили. А потом редко, но жёстко стали ссориться. Разошлись в вопросах воспитания. Получилось раз - мы не разговаривали две недели. Естественно, Полинку ко мне не отпускали, и я старался сидеть в своей комнате, чтобы не нарываться на её глаза. Как-то я готовил что-то на кухне, слышу: тихо так – топ-топ. Так и есть – зашла Полинка, видно мать с кем-то разговорилась по сотовому, снизила контроль…
Ей тогда было около двух. Стоит сразу у входа в кухню и смотрит на меня.
Ты молча смотрела,
Ты, бросающаяся сразу вперёд,
Безоглядно, словно в пропасть,
Зная – поймаю, взметну вверх,
Закружу…
Стояла и смотрела,
Просто смотрела прямо в глаза…
И заныла душа, неподготовленная ещё.
Её рвали, корёжили читаемые в глазах вопросы:
Почему ты не приходишь больше ко мне?
И не пускаешь меня?
Ты со мной не хочешь теперь играть?
И даже видеть меня?
Ты уже не любишь меня?
Что я сделала?
Скажи что-нибудь,
Скажи – Полюшка, пойдём играть,
Скажи…
В кухню ворвалась сестра и потащила за руку Полинку по длинному коридору.
Видимо, я не усвоил урок от жизни. И ситуация повторилась через несколько дней. Они уже успели переехать в отдельную квартиру. И что-то у них осталось не так с встроенным шкафом. И мать позвала Женьку, мужа сестры, прийти и объяснить. Женька пришёл вечером, с ним я в ссоре не был, потому, услышав голоса его и матери, вышел к ним. Освобождённая комната освещалась лишь узким лучом фонарика из Женькиного сотика. Люстру они забрали. Но внутренности глубокого шкафа в принципе просматривались. И вдруг я почувствовал – что-то изменилось. Проскользнула в дверь маленькая тень, медленно обогнула маму, Женьку и остановилась напротив меня. Бог мой! Я не знал, что Женька пришёл с Полинкой. Она была в длинном платье, почти до мягких тапочек с огромными помпонами, едва освещённая отблесками из шкафа. Она меня тоже плохо видела, потому приставным шажком сдвинулась в сторону, и теперь я видел её глаза.
И продолжился незаконченный на кухне беззвучный разговор. Она выглядела так трогательно, темнота превращала всё в фантамагорию, и мне было плохо. Очень плохо. Но мой характер… Я почти умирал, но молчал… Хотя уже понимал, что эти блестящие глаза в темноте изменили что-то во мне, и что придётся мириться, и что…
2
Прошло несколько лет. Мы помирились с сестрой, почти сразу после их переезда. Как сейчас помню первый её приход. Я сидел за компом и вдруг слышу голос сестры возле моей двери. Странно, я вроде один был дома. Значит, открыла своим ключом, значит… Я подскочил к двери, осторожно её открыл, вышел в коридор. Сестра смотрела на меня так, словно между нами ничего не было. Это её манера – никогда не говорить слов извинения или примирения. Рядом с ней – крошечная Полинка. Увидев меня, она обхватила мать за ногу и уставилась на меня.
- Проходите, - пригласил я. – Чаю попьёте?
Стоят. “Ну что ты, - мягко произнесла сестра. – Антон приглашает. Пойдём”. Несколько минут Полина осваивалась. Но в первое посещение она так и не носилась по комнате, сидела чинно рядом с матерью, по-взрослому пила чай с пирожным, словно специально купленным мною с утра. Уже перед уходом она прошлась по комнате, медленно всё осматривая, словно вспоминая…
А потом и я отделился, переехал в трёшку. Впрочем, недалеко. Все мы продолжали жить в пяти-десяти минутах друг от друга. Пришлось загрузиться кредитом, но я решился на трёхкомнатную, чтобы одна комната была гостевой, вторая – гостиной, а третья – моя. Так и вышло, только третья комнатка оказалась смежной с гостиной, как огороженный дверью закуток размером в восемь метров. И спальня и кабинет – всё вместилось.
В гостиной со временем завёлся камин. На нём удобно расположился большой телевизор, и из своего кресла перед компьютером я вполне удобно мог смотреть и телик. Ну а цветы мне отдали все из старой квартиры, всё равно ухаживал за ними я. И они занимали четверть гостиной в своих разнокалиберных горшках. Почти до камина. Для Полинки получились джунгли. По мере взросления она по-разному их обживала. В три года она смогла, наконец, выдавить из брызгалки веер брызг. Обернулась ко мне. Её лицо выражало удивление, восторг, озорство. Глаза сияли. Словно нечаянно она нажала рычажок, меня окатило водяной пылью. Я ойкнул, вызвав дикий Полинкин смех.
Любимой игрой были грибочки. Она ещё крошкой теребила меня – давай поиграем, Антон. И быстро пришла идея – раз есть джунгли, то в них – грибы. Искать грибы ей понравилось сразу. Завели специальное ведёрко и семь игрушек – грибочки. Игрушки были самые разные, одно объединяло их – маленький размер. Попробуйте спрятать среди горшков с цветами семь игрушек. Сами поймёте – размер имеет значение. И цвет.
Одно время мы почти перестали в них играть. У неё появилось много новых впечатлений от развивающей группы, танцевальной школы и прочих придумок сестры. И грибочки ушли было в сторону. Но три месяца назад она вдруг вспомнила их. В этот раз я всерьёз искал спрятанные игрушки. Пять лет – это уже возраст. Она прекрасно помнила все мои уловки и творчески их переработала. Я ещё немного ей подыграл, на последнем грибке сдавшись. И она начала радостно подсказывать мне: холодно-горячо. Грибок оказался за белой ленточкой, подвязывающей небольшую пальмочку к специальному волосяному столбику-опоре. С тыльной стороны, в гуще огромных листьев. Я искренне восхищался, и она со мною, скача от нетерпения – хотелось проверить – как легко она теперь найдёт Антоновы грибки.
И тоже – на последнем грибке запросила помощи. “Горячо, - говорил я. – Очень горячо!” Полина с недоумением осматривалась. Она стояла на самой границе отведённого нами для грибов пространства. Пустом от цветов – просто на ковре. Ни горшков, ни закрытых тубусов – ничего. Она проверила под ковром – тоже пусто. Лишь небольшая игрушка на ковре – то ли мячик, то ли разноцветная снежинка. В ней таилась хитрость – подбросишь вверх, и она раскрывается в большой шар, словно вырезанный из бумажных сочленений и полностью прозрачный. Можно было поднять снежинку за один кончик, и она тоже распускалась. Но снежинка на ковре и так казалась просматриваемой насквозь. В задумчивости Полинка взяла её в руки, та немного раскрылась и опустилась, успев показать последний затаившийся грибок. Радостно-изумлённый вскрик. Она несколько раз раскрывала снежинку и зачарованно смотрела на появляющийся грибок. “Ты сюда…” - она перевела взгляд на меня. О боже! В нём было всё – удивление, восторг, непонимание, потрясение, пережитое чудо, восхищение мною. Она была счастлива. И я тоже.
3
Она по-разному заходила в гостиную. Сначала позволяла мне затащить её из коридора и раздевать, но став старше – только сама. По другую сторону (не цветочную) от камина стояли её чёрный маленький столик и белый стульчик. Чаще всего она сразу бежала в мою комнату, хватала из пачки в тумбочке (я ей как-то сказал – это пачка для тебя, пользуйся) белый лист бумаги, неслась с ним к столику, и через минуту на листе уже появлялись цветовые пятна. Акварельные краски, баночка с чистой водой и кисточки всегда ждали её. Взрослея, она рисовала, естественно всё осмысленнее.
А несколько дней назад она, наигравшись сама, нарисовавшись и устав от мультиков, стала приставать ко мне: “Антон, давай поиграем в художественную школу. Знаешь, как интересно!”
Мне разрешено было учиться в кресле, только пришлось перебраться из кресла моей комнаты, в качалку гостиной. Это кресло мне нравилось ещё больше. Начало игры вполне устраивало.
Потом она принесла мне твёрдую тонкую книгу, используемую подставкой под мышку, и чистый лист бумаги. Принесла также скотч и с его и моей помощью прилепила к стене над своим стульчиком такой же, как у меня, чистый лист бумаги. Я всерьёз был заинтригован и получил карандаш. Критически оглядев меня – с белым листом на чёрной книге-подставке, простым карандашом и ногами на стуле, она поморщилась, но начала урок.
- Повторяй мои движения на бумаге, - неожиданно строгим голосом произнесла она. И провела карандашом на правой стороне прикреплённого к стене листа линию, загибающуюся кверху. Подошла ко мне, проверила, хмыкнула, вернулась к доске и соединила крайние точки кривой линии. Неожиданно получился банан. Маленький красивый банан. Я понял, что так соединить точки не смогу, и растерялся. Она выжидающе на меня смотрела, постукивая карандашом по ладошке. Деваться некуда, и я провёл линию, очень стараясь, чтоб как у неё. Но мой банан получился острее и длиннее. Совсем зелёный, видимо, и обычный. А она завершила картину, пририсовав к верхней точке палочку. Получился совершенно натуральный эквадорский банан – маленький и дорогой.
- Продолжаем, занятие, ученик, - к строгости её голоса добавилась доброжелательность.
“Наверное, я не безнадёжен”, - приободрился я.
Тем временем на левой половине листа появилась окружность с вертикальным диаметром. Правую часть окружности она закрасила синим карандашом (других цветных у меня не нашлось). Сверху добавилась палочка-хвостик. И получилось яблоко. Модерновое такое яблоко, вполне аппетитное. Я рассматривал своё. Оно аппетита не вызывало. “Наверное, всё дело в синем цвете”, - утешил себя я.
Учительница подошла ко мне, молча осмотрела моё творение. Я поднял голову, и - сразу её глаза. В их безмятежной прозрачной чистоте я всё увидел про свои художественные способности. На моё плечо легла её ладошка – не огорчайся, ученик, может ещё научишься.
4
На боль Полинка реагировала всегда одинаково – сразу в плач. Резко, почти истерично, на грани. Я пытался удержать её переход за грань. Мою помощь отвергала решительно и бесповоротно. Вот и в этот раз, совсем недавно, она налетела коленкой на столик и свалилась на диван рыдать. Что-то мне взбрело в голову, и я взял с пола пластмассовую игрушечную миску, поставил её между собой и Полинкой и зачерпнул щепоть. Посыпал ей на коленку, попшикал для убедительности: “Пышш, пышш, пышш”. Она затихла, любопытство пересилило боль: “Ты что на меня насыпал?”
Не касаясь коленки, я размазал по ней некий порошок и завершил всё пассами над несчастной коленкой. Я знал, что умею снимать боль, потому спросил через несколько секунд: “ Ещё болит?” Она заворожено кивнула – нет. “Так что ты мне насыпал?” – тут же спросила она.
- Волшебный порошок, что же ещё.
- А где ты его взял?
- Он у меня всегда есть. Вот в миску насыпал. Хочешь, сама попробуй. У тебя ещё болит что-нибудь?
- Сейчас поищу, - она кинулась осматривать свои ноги, потом руки. Нашла синяк возле локтя, замешкалась…
- Так порошок невидимый, - вмешался я. – Он же волшебный.
Она посыпала невидимого порошка на синяк, не касаясь локтя размазала его, попшикала, прислушалась к себе. “Не болит!” – уверенно заявила она и восторженно посмотрела на меня. Потом засомневалась – порошка-то не видно. “Я давно умею лечить, - закреплял я победу. – И зубную боль, и головную, и царапины”.
Закрепить по-настоящему удалось через несколько дней. Мать разрешила ей заночевать у меня. Мы наигрались, почитали на ночь сказку, и она заявляет: “Антон, у меня глаз болит, сильно”. Я её полечил, и она тут же уснула. Это было в пятницу. А в субботу она меня всего залечила. Спасла сестра, пришедшая за ней. Но ей тоже пришлось найти в себе болячки и быть быстро и качественно излеченной. На прощание Полинка всплакнула, не желая уходить. Но я посыпал между нами порошок. Она рассмеялась и одарила меня таким взглядом…
Видит бог – не зря я жил.